 |
КОММЕНТАРИИ 4 страница
|
|
|
|
Und flog, wie ein Aar, hinauf in den Himmel!
Возвращение к действительности начинается со строки с тремя ударениями, ударенной на первом слоге:
Schweigt, ihr Wogen und Mowen;
третья строка разбита enjambement, еще более драматизирующим, напрягающим ритм, и стихотворение кончается строкой с двумя ударениями, неожиданно короткой, с мужским окончанием — характерным ритмическим разрушением иллюзии:
In den feuchten Sand.
Тютчеву чужда ирония романтиков, и вообще, его остроумие носит на себе все признаки esprit XVIII века и в стихах должно было уже в его время вызывать впечатление архаического, гейневская же ирония, его обостренный, многообразный Witz противоречит тютчевскому строю.
Вот почему последние строки его перевода напоминают скорее монолог французской трагедии.
Молчите, птицы, не шумите, волны,
Все, все погибло — счастье и надежда,
Надежда и любовь!.. Я здесь один,
На дикий брег заброшенный грозою,
Лежу простерт — и рдеющим лицом
Сырой песок морской пучины рою!..
Эффект Гейне еще более уничтожен конечною рифмою (женскою притом).
Гораздо ближе, с явным стремлением передать подлинник, переведено стихотворение " Как порою светлый месяц…" (" Wie der Mond sich leuchtend dranget…" — " Die Heimkehr" ): соблюден размер подлинника, характер рифм и отчасти инструментовка.
В особенности заслуживает внимания последняя черта, с которою еще придется посчитаться. Инструментовка, по-видимому, сохраняется в его стихах намеренно и сознательно: первая строка четвертой строфы у Гейне
Lauten klangen, Buben sangen
передана у Тютчева:
Дети пели, в бубны били.
Здесь мы имеем передачу внутренней рифмы " klangen — sangen", однозначащей аллитерацией связывающей, как и у Гейне, два глагола: пели били; характерное слово «Buben» передано с явным ущербом смысловой передаче через совершенно идентичное «бубны»[974]. Менее удачно, но столь же сознательно передана вторая строка пятой строфы:
|
|
|
Berg und Burgen, Wald und Au
через:
Горы, замки на горах,
где повтор гор-гор должен возместить повтор Berg — Burg. Здесь уместно привести наблюдения над соответствующими местами из двух других стихотворений (" В которую из двух влюбиться…" и " Если смерть есть ночь…" ). В первом вторая строка третьей строфы
Der zwischen zwei Gebundel Heu
передана через:
Меж двух стогов стоял, глазея,
где повтор сто-сто представляет, по-видимому, аналог повтора zwi-zwei; во втором стихотворении последняя строка:
Ich hor es sogar im Traum
передана через:
И незримый хор о любви гремит.
Инструментовка согласных в немецком
h" — h' — r — s — z — g — r — m — t — r — m (11)
соответствует инструментовке русского стиха:
n' — z — r' — m — h — r — l' — bw' — g — r' — m' — t (13)
(Между обоими имеется 9 совпадений при 11 звуках немецких и 13 русских. ) Последний пример тем показательнее, что ритмы обоих стихотворений (Гейне и Тютчева) совершенно не совпадают.
Переводы стихотворений " Liebste, sollst mir heute sagen…" и " In welche soll ich mich verlieben…" примечательны тем, что, являясь характерными для гейневской манеры, они не совпадают с характером тютчевского искусства. Относительно происхождения второго из них мы высказали уже предположение об интимном смысле этого стихотворения в тютчевском кружке, возможно, что подобным же образом возникло и первое стихотворение.
В обоих стихотворениях видно желание близости к подлиннику; совершенно не в тютчевском роде строфа:
Нет, не верю: этих щечек,
Этих глазок милый свет,
Этот ангельский роточек
Не создаст сего поэт,
где Тютчев старательно сохраняет уменьшительную форму слов Mundchen, Kindchen.
|
|
|
Еще ближе переведена следующая строфа:
Basilisken und Vampire,
Lindenwurm' und Ungeheu'r
через:
Василиски и вампиры,
Конь крылат и змий зубаст,
где сохранена даже лексическая особенность: усечение слов " Lindenwurm' und Ungeheu'r" передано усечением, " Конь крылат и змий зубаст".
Внимательность к лексике видна и в переводе " In welche soll ich mich verlieben…":
Doch reizend sind geniale Augen
передано:
Но гениальных взоров прелесть,
где сохранился типичный для Гейне прозаизм «geniale».
В противоположность этим характерным для Гейне и нехарактерным для Тютчева стихотворениям, переведенным с большой точностью, последний из его переводов " Если смерть есть ночь…" представляет по журнальному (или тютчевскому) обозначению только " мотив Гейне".
Стихотворение интересно своими ритмическими и строфическими особенностями. За строфою с перекрестными рифмами следует строфа с парными (в подлиннике обе строфы с опоясывающими рифмами, внутри которых нерифмующие строки — первая с мужским окончанием, вторая — с женским).
Стихотворение Гейне (" Der Tod das ist die kuhle Nacht…" ) представляет стилизацию народной песни; оно написано чрезвычайно сложным паузником на основе четырехстопного ямба. Тютчев сохраняет песенный характер оригинала, кладя в основу широкий лад иперметрического третьего пеона, разнообразя его мастерски ипостасями неударенных ударенными. [Точно таким же ритмом написано как стилизация (более близкая) народной песни раннее стихотворение Гейне «Warhaftig»: " Wenn der Fruhling kommt mit dem Sonnenschein…" ]
Таким образом, Тютчев в переводах внимательно относится, во-первых, к инструментовке, во-вторых, к синтаксису, в-третьих, к лексике гейневских стихотворений, создавая в ритме их аналог. Все это сказывается в том не отмеченном еще случае заимствования (или распространенного перевода), на который мы желаем указать.
IV
Вопрос о «заимствованиях» и «влияниях» осложнен психологией творчества; все же думается, возможно определить и объем и содержание понятия независимо от генетической его стороны. Под влиянием мы разумеем (независимо от психологического содержания) перенесение в личное (или национальное) искусство главного композиционного приема из искусства другого художника или иностранной литературы[975], притом перенесение независимое от тематики, сюжетности, словом — материала художественного произведения. Заимствованием тогда окажется частный случай влияния: 1) перенесение отдельного приема, уже обросшего художественною плотью, тематическим или словесным окружением, 2) перенесение отдельного тематического или словесного элемента, обработанного иными приемами. Таким образом, Тютчев находится главным образом под влиянием классиков и главным же образом пользуется заимствованиями из романтиков. Само собою разумеется, дело идет о литературных влияниях и заимствованиях.
|
|
|
Главным методологическим камнем преткновения, однако, оказывается самая установка факта заимствования или влияния:
1) при установке влияния важна историческая линия приема;
2) при установке заимствования важен анализ деталей, наблюдения над теми или иными частностями, так называемыми «ненужными» (т. е. не оправдываемыми сюжетом).
И влияние и заимствование может в поэзии осуществляться в области 1) ритмико-синтаксической, 2) инструментовочной, 3) тематически-образной; может оно проходить сразу по всем трем областям.
Влияние может осуществиться во всем творчестве, и тогда обычно возникает определение его как «конгениальности», " школы", а при более или менее механическом копировании его — «подражательности».
Ценность «заимствований» и «влияний» в частных или национальных искусствах громадна. Прежде всего это относится к неканонизированному материалу жизни, будь то газета (Гейне), уголовная хроника (Достоевский); даже простое механическое внесение материала в художественное целое приобщает его к этому целому, делает безразличный сам по себе материал значимою его частью (газета в картине Пикассо); таково внесение безразличных самих по себе диалектических, а в особенности чужестранных языковых особенностей; эти внесенные не из искусств частности зацветают новою жизнью в искусстве, дают жизнь особой конструкции стиха — макаронического, становятся художественными глоссами (термин Аристотеля).
|
|
|
Что касается заимствований из чужих и других национальных искусств, дело здесь обстоит почти так же. Кусок художественного творчества, вырванный из своей среды, а главное, отрешенный от национальной традиции, на плане которой выступает произведение, в состав которого он входит, — вовсе не равнозначен себе же в родной среде.
А когда тот или иной элемент, тот или иной кусок художественного целого еще переносится в состав другого, личного или национального искусства, он, уже утративший после разрыва с почвой традиции цвет, обретает его, но уже не свой, а цвет, носящий оттенки своей второй среды — личного искусства, в которое он вплетается, а вместе с тем и национальной традиции, на плане которой он появляется.
Вот почему тематика и сюжет, сохраняющиеся при переводах, так мало существенны; вот почему Жуковского, " если бы он сам меньше переводил, его бы все перевели" [976], - и в этом смысле Жуковский, будучи почти сплошь переводом и заимствованием, остается поэтом национальным; вот почему Кюстин в своей книге о России отказывается признать Пушкина поэтом национальным, прочитав его в переводах и уловив знакомые ему тематику и сюжеты[977].
Частные случаи тематически-образного влияния очень трудно установить, ввиду того что именно эта область легче всего поддается смещению исторического плана. Так, по-видимому, такое стихотворение, как " Я помню время золотое…", написано в манере Гейне (" немецким" кажется выражение " Мы были двое" ). Гейневская тематика как будто сказывается в этих строфах: " И на холму…" — до " С холмом, и замком, и тобой"; но равным образом в исторической проекции эта тематика принадлежит и Тику, и в особенности Брентано. Гораздо более интересно стихотворение " Там, где горы убегая…". Здесь очень характерна общая тематическая пружина: противоположение рыцарского времени — времени пароходов; следующая строфа совершенно совпадает с однородным персонифицированным пейзажем Гейне:
Месяц слушал, волны пели,
И, навесясь с гор крутых,
Замки рыцарей глядели
С сладким ужасом на них.
Здесь характерен не только гейневский оксюморон " сладкий ужас", но и главным образом хореическая строфа. Здесь, быть может, мы имеем своеобразное расширение приемов, использованных уже Тютчевым в переводе " Как порою светлый месяц…". К тому же пейзаж слишком персонифицирован, персонификация слишком расчленена:
И лучами неземными,
Заключен и одинок,
Перемигивался с ними
|
|
|
С древней башни огонек.
Звезды в небе им внимали,
Проходя за строем строй,
И беседу продолжали
Тихомолком меж собой.
Наконец, следует отметить (единственно для полноты) отдельные образы Тютчева, совпадающие с таковыми же Гейне; например:
О рьяный конь, о конь морской,
С бледно-зеленой гривой[978]
ср. с гейневским:
Wie schwarzgrune Rosse mit silbernen Mahnen
Sprangen die weisgekrauselten Wellen
(" Der Phonix" — «Nordsee», II, 8).
Ср. еще:
Unterdessen kampft das Schiff
Mit der wilden, wogenden Flut;
Wie'n baumendes Schlachtros stellt es sich jetzt
Auf das Hinterteil, das das Steuer kracht
(" Seekrankheit" )
и
Und springen die weisen Wellenrosse[979].
Самый метр стихотворения тоже был использован Гейне для " морского стихотворения" (впрочем, лишь как основа для паузника):
Der Wind zieht seine Hosen an,
Die weise Wasserhosen! [980]
Впрочем, здесь мы вступаем в гадательную область, ибо тематическая сторона обща генетически для Гейне и для Тютчева — и кроется в общей их романтической традиции.
В настоящей главе я хочу указать на пример заимствования и распространение его ритмической сущности на некоторое число других примеров, тематически уже совершенно не совпадающих с источником.
В I томе гейневского «Салона», появившегося в 1834 году, были между прочим напечатаны две лирические трилогии Гейне — 1) " In der Fremde", 2) «Tragodie». Лирическую тему «чужбины» Гейне развивает вообще охотно. К рассмотрению первого из [стихотворений " In der Fremde" ] и обратимся.
В этом стихотворении Гейне использовал метрическую схему, давно уже ему знакомую, — балладную английскую строфу, в которой чередуется четырехстопный с трехстопным ямбом. Ср.:
Mein Knecht! steh auf und sattle schnell,
Und wirf dich auf dein Ros,
Und jage rasch durch Wald und Feld
Nach Konig Dunkans Schlos[981].
Метрическая схема здесь, однако, осложнена отклонениями — на восемь канонических стихов приходится четыре отклонения:
1) ускорение в первой стопе:
Was du so sehr geliebet hast;
2) ускорение во второй стопе:
Die Liehe, die dahinten blieb;
3) две ипостаси первой стопы хореем
Schaust dich verwundert um
или
Sollst du nicht wiedersehn.
Особое значение получают оба последних отклонения, симметрически заканчивающих первое — 1-ю, второе — 2-ю строфу, выделяясь, таким образом, как ритмические рефрены.
Вместе с тем выделяется и начальная строка, писанная каноническим ямбом, рассеченная резкою цезурой и внутренней рифмой. Стихотворение инструментовано очень ярко:
Es treibt dich fort von Ort zu Ort
(внутренняя рифма, повторы: tr — t- rt — rt — rt);
Im Winde klingt ein sanftes Wort (повторы: m — w — n — n — n — n — w);
Die Liebe, die dahinten blieb
(повтор: lieb — lieb);
…zuruck:
О komm zuruck, ich hab dich lieb
……….. Gluck!
(повтор рифмующего слова в середине стиха (zuruck), что создает вид внутренней рифмы);
Doch weiter, weiter sonder Rast
(повтор слова: weiter — weiter; повторы: ter — ter — der — r); Du darfst nicht stilestehn
(повторы: d — d; st — st).
Вместе с тем по отклонениям от метрической схемы стихотворение примыкает к ряду ямбических стихотворений Гейне, объединяемых признаком мужского окончания:
Im Anfang war die Nachtigall
Und sang das Wort: Zukuht! Zukuht!
Und wie sie sang, spros uberall
Grungras, Violen, Apfelblut'.
(" Neuer Fruhlin", 9)
Das ich bequem verbluten kann
Gebt mir ein edles, weites Feld!
Oh, last mich nicht ersticken hier
In dieser engen Kramerwelt!
(" Anno 1829" )
Между тем в " Русском архиве" за 1879 г. было опубликовано одно стихотворение Тютчева, как и большая часть его стихотворений, без обозначения даты. Впрочем, сличение его с гейневским, ввиду полной достоверности заимствования, поможет восстановить для него terminus a quo. Стихотворение это — " Из края в край, из града в град…"
Стихотворения совпадают полностью по теме, по синтаксическому и фонационному построению отдельных стихов.
Существенная разница обоих стихотворений — разная метрическая схема; чередованию четырехстопного с трехстопным ямбом у Гейне соответствует у Тютчева чередование четырехстопного с четырехстопным. В этом отношении стихотворение примыкает более всего к двум другим, процитированным выше; со вторым из них оно имеет и другое сходство, о котором ниже.
Все же ритм обоих стихотворений представляется в высшей степени сходным:
1) Особое выделение первой строки (писанной каноническим ямбом) через рассечение цезурой, оттененной звуковыми повторами. [У Тютчева построение этой строки повторено в третьей строфе: " Куда бежать? Зачем бежать? ". ]
2) Резкая срединная цезура большей части стихов.
3) Общее ритмическое соответствие метрических уклонов:
Schaust dich verwundert um
Was du so sehr geliebet hast
Что нужды ей?.. Вперед, вперед!
Die Liebe, die dahinten blieb
Все милое душе твоей
и т. д.
4) Построчное сравнение.
I. Es treibt dich fort von Ort zu Ort
Из края в край, из града в град
Смысловая роль начального стиха в обоих аналогична. Резкое рассечение цезурой; повторы:
s — tr — t — rt rt — rt
s — kr — kr gr — gr;
синтаксическое соответствие: von Ort zu Ort — из края в край.
II. Im Winde klingt ein sanftes
Wort
Знакомый звук нам ветр принес
Смысл; одинаковые повторы:
m — w — nd — kl — nkt — n — z — nft — s — w — rt
z — n — k — m — zw — k — nm — w' — tr — pr' — n's,
где на 18 звуков немецкого текста и 16 — русского приходится всего четыре несовпадающих звука (d, 1, f, p); из отдельных повторов характерны:
winde — wort sanftes
zwuk — w'etr znakomij.
III. Die Liebe, die dahinten blieb
Любовь осталась за тобой
Смысловое и синтаксическое совпадение.
IV. О komm zuruck, ich hab' dich lieb
О, оглянися, о, постой
Смысловое и отчасти инструментовочное (начальное о) совпадение.
Смысловое совпадение
V. Was du so sehr geliebet hast
Все милое душе твоей
Этих, далеко не полных, сличений, думается, однако, вполне достаточно, чтобы выяснить факт заимствования. Обычно для Тютчева внимание к звуковой инструментовке, к синтаксическому построению стихов. Что касается ритма, мы назвали еще два стихотворения Гейне. Второе из них[982], несмотря на резкий сатирический стиль, прозаическую лексику, кое в чем совпадает и с разобранным гейневским стихотворением и с тютчевским. Прежде всего здесь, как и у Тютчева, однообразное чередование четырехстопных строк, то же нагнетание темпа:
Das ich bequem verbluten kann,
Gebt mir ein edles, weites Feld!
Oh, last mich nicht ersticken hier
In dieser engen Kramerwelt!
В особенности интересна предпоследняя строфа, которую сравним с последней (и первой) строфой тютчевского стихотворения:
Ihr Wolken droben, nehmt mich mit,
Gleichviel nach welchem fernen Ort!
Nach Lappland oder Afrika,
Und sei's nach Pommern — fort! nur foit!
Ср.:
Из края в край, из града в град
Судьба, как вихрь, людей метет,
И рад ли ты, или не рад,
Что нужды ей?.. Вперед, вперед!
Из края в край, из града в град
Могучий вихрь людей метет,
И рад ли ты или не рад,
Не спросит он… Вперед, вперед!
Здесь интереснее одинаковый в обоих стихотворениях enjambement, рассекающий последнюю строку, и следующее за enjambement: вперед! вперед! fort! nur fort!
Столь же близок в обоих и внезапный ритмический уклон после двух правильных метрических строк:
И рад ли ты, или не рад
Nach Lappland oder Afrika.
Стихотворение носит заглавие " Anno 1829", лирической темой его служит гамбургская жизнь, от которой спасался Гейне в Вандсбеке. Можно предположить, не боясь ошибиться, что стихотворение это Гейне прочел Тютчеву во время их последней вандсбекской встречи. Таким образом, на стихотворение Тютчева могли повлиять ритмо-синтаксические фигуры стихотворения " Anno 1829" в соединении с таковыми стихотворения " Es treibt dich fort…"
И вместе с тем между обоими стихотворениями огромная разница, глубокая пропасть, которая не позволяет зачислить " Из края в край…" в ряд даже так называемых «переводов» Тютчева. Разница эта прежде всего — ритмическая, о которой мы уже упомянули. Но огромная разница и в сюжетной, композиционной области. Тютчев развивает общие прозрачные контуры гейневского сюжета. Прежде всего композиция стихотворения у Тютчева представляет редкий у него пример включения: начало = концу. Затем " знакомый звук", " sanftes Wort", у Гейне лапидарно краткий:
О komm zuruck, ich hab dich lieb
Du bist mein einz'ges Gluck,
гармонизовано Тютчевым в три строфы.
Эти три строфы — центральное место стихотворения; все они связаны друг с другом захватываниями из строфы в строфу: Любовь осталась за тобой (III строфа, 3 строка) — Любовь осталась за тобой (IV строфа, 1 строка) — Свое блаженство пощади! (IV строфа, 4 строка) — Блаженство стольких, стольких дней (V строфа, 1 строка) — и представляют как бы одно целое, как бы стихотворение в стихотворении, драматический эпизод.
Вместе с тем обратим внимание на одну особенность тютчевского стихотворения: тогда как у Гейне стихотворение носит печать интимной лирики, Тютчев совершенно изменяет весь строй стихотворения внесением безличного хорового «мы». Первая строфа уже намечает колебание лирической темы:
Судьба, как вихрь, людей метет
и рядом:
И рад ли ты или не рад.
II строфа уже всецело отдаляется от интимной темы:
Знакомый звук нам ветр принес
За нами много, много слез.
III+IV+V строфа опять:
О, оглянися, о постой.
Но VI строфа ответная:
……………………. для нас.
VII заключительная, повторная:
Могучий вихрь людей метет,
И рад ли ты или не рад…
Это прежде всего выходит за пределы лирики, вносит в нее характер драматического действия. Действие это хоровое. Начинает хор (две первые строфы), затем вступает песнь корифея (три следующие строфы), которому снова отвечает хор (две последние строфы). По-видимому, лирическая тема судьбы обрела в тютчевском творчестве (как и в пушкинском) родство с античными ее толкованиями.
Тема интимного сетования, тема разлуки с любимой, характерная для Гейне, преобразилась у Тютчева в тему судьбы с грандиозным суммарным образом вихря.
ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ " АРХАИСТЫ И НОВАТОРЫ" [983]
Нет ничего легче как писать предисловие к чужой книжке, и довольно трудно писать его к собственной. Положение мое в данном случае немного облегчается тем, что в этой книге собрана большая часть моих историко-литературных, теоретико-литературных и критических статей за 9 лет. Именно 9 лет назад, в 1919 году, я написал работу о пародии — " Достоевский и Гоголь", которая в 1921 году была издана «Опоязом». Книга эта, стало быть, равна девяти прошедшим годам, и я смотрю на нее как любой писатель предисловия — со стороны.
Собственно, нужно бы расположить работы по времени их написания: тогда противоречия, может быть встречающиеся в некоторых, объяснились бы как постепенный пересмотр выводов, зависящий от расширения материала, а теоретические статьи, с которых начинается сборник, казались бы выводами из конкретного материала и предположениями, сделанными на основе этих выводов, а не собранием тезисов.
Ложная любовь к внешнему порядку или предположение такой любви у читателя заставили меня сгруппировать статьи по темам, перетасовав 9 лет.
Впрочем, не только поэтому. Мне казалось нескромным заставлять читателя ходить со мною по темам и выводам именно в той последовательности, в какой ходил я сам, так как сюжет этой книги прежде всего эволюция литературы, а никак не эволюция автора.
Когда я перечитал свою книгу, мне захотелось снова написать все статьи, здесь написанные, написать иначе. Но потом я увидел, что тогда получилась бы другая книга. Собственно говоря, всякая статья пишется для того, чтобы нечто выяснить; когда же нечто выяснено, статья отменяется этим самым и кажется неудовлетворительной.
Это относится, в частности, к тяжеловатому и иногда даже неясному языку, которым написаны многие статьи и который, при желании, критика может объяснить как авгурский язык, т. е. как намеренное затемнение смысла собственной речи. Так недавно и поступил один критик.
Против этого я буду возражать.
Дело в том, что язык не только передает понятия, но и является ходом их конструирования. Поэтому, напр., пересказ чужих мыслей обыкновенно яснее, чем рассказ своих. В последнем случае выручает иногда афористический ход мысли. У меня, к сожалению, этого нет; есть беспокойство в осмыслении материала[984].
Все же, где мог, я проредактировал статьи, главным образом с этой стороны. Некоторые статьи, напечатанные ранее в сокращенном виде, я восстановил в их более широком, первоначальном[985]. Две статьи, являвшиеся вначале одной, я опять соединил вместе[986]. Одна статья представляла собою искусственную параллель между одним новейшим русским поэтом и одним иностранным старым; второй член параллели я отбросил[987]. Самоповторения, встречающиеся в статьях и объясняемые их разновременностью, я принужден был оставить.
Все статьи печатались в разных изданиях, за исключением двух: 1) " " Аргивяне", неизданная трагедия Кюхельбекера" (1924); 2) «Пушкин» (1928), которые здесь появляются впервые.
Тем, кто помогал мне в моей работе, я глубоко благодарен. И прежде всего Виктору Шкловскому и Борису Эйхенбауму. Также выражаю благодарность Н. Л. Степанову[988], взявшему на себя труд корректирования этого сборника.
КОММЕНТАРИИ
|
|
|
