 |
О судьбе и доблести Александра 6 глава
|
|
|
|
колесницею праздной гремящих;1113
и вот, подобно тому как напивающиеся после утоления жажды или объедающиеся после утоления голода изрыгают и то, что было поглощено ранее, так и те, кто добивается бесполезного и излишнего, не могут сохранить и необходимого. Вот каковы они.
3. Но еще большее удивление вызывают те, кто ничего не утрачивает, но, имея многое, испытывает нужду в дальнейшем приобретении. Вспомним слова Аристиппа: «Кто много ест и пьет, но никак не может насытиться, тот идет к врачам, чтобы узнать, чем вызвано его болезненное состояние и как от него избавиться; если же кто, имея пять кроватей, ищет их десять, или, приобретя десять столов, закупает их еще столько же, или, обладая обширными землями и большими деньгами, стремится к дальнейшим приобретениям, теряя сон и оставаясь во всем ненасытным, то не должен ли он понять, что нуждается в помощи человека, который излечил бы его, разъяснив происхождение его болезни». Действительно, если человек, не напившись, испытывает жажду, то каждый скажет, что он избавится от этого, напившись; но у кого жажда не прекращается, хотя он непрерывно пьет, тот, думаем мы, нуждается не в питье, а в очищении, и мы посоветуем ему вызвать у себя рвоту, ибо тяготит его не недостаток чего-либо, а наличие какой-то внутренней едкости или воспаленности, противной природе. Так и в отношении жизненных средств: нуждающийся в них может выйти из этого положения, получив заработок или найдя клад или с помощью друга выплатив долг и избавившись от ростовщика; а кто, обладая более чем достаточным состоянием, стремится к приобретению еще большего, того не излечит ни золото, ни серебро, ни лошади, ни овцы, ни коровы, а нуждается он только в очищении — освобождении от избытка. Ведь его состояние — это не бедность, а ненасытность и сребролюбие, возникающие из дурного и противного разуму суждения: если человек не изгонит его, как ленточного червя, то не перестанет нуждаться в излишнем, то есть желать того, в чем он не нуждается.
|
|
|
4. Если врач, посетив человека, который лежит в постели, стонет и отказывается от пищи, всесторонне обследует его и убедится, что у того нет лихорадки, то скажет: «Это душевная болезнь» — и удалится; так и мы, чем, как не душевной нищетой, назовем состояние человека, прикипевшего к обогащению, вздыхающего при каждой затрате, не пренебрегающего никаким самым недостойным и низменным способом наживы, тогда как у него есть и дома, и поместья, и стада, и рабы с одеждой? Ведь от денежной нужды, как говорит Менандр, может избавить хотя бы один благодетельный друг, а против той, душевной, не поможет никто — ни живой, ни мертвый. О страдающих ею хорошо сказал Солон:
Им для снисканья богатств никакой предел не указан.1114
Ведь для людей разумных такой природный предел очерчен кругом жизненных потребностей. Но у сребролюбия есть и та особенность, что та страсть сама борется против своего удовлетворения, тогда как другие таковому содействуют: ведь любитель поесть или выпить не воздерживается от еды или вина, как любитель денег воздерживается от их употребления. Но не жалкое ли сумасбродство поведение человека, который в холодную пору не пользуется плащом, голодая — не ест хлеба, любя деньги — не употребляет их? Это похоже на тягостное положение Трасонида:1115
Хотя она и дома у меня живет
и я люблю ее любовью пламенной,
коснуться все ж не смею.
Замкнув и запечатав свои деньги, а часть их отсчитав ростовщикам и купцам, я собираю новые накопления и веду препирательства с рабами, арендаторами и должниками:
|
|
|
Феб Аполлон, ты видел ли любовника,
кто б мог со мной равняться злополучием?1116
5. Когда Софокла спросили, может ли он сойтись с женщиной, он ответил: «Будь благоречив, любезный, я теперь свободен, найдя в старости убежище от могущественных и жестоких повелителей». Ведь отрадно, что вместе с наслаждениями нас покидают и страсти, которых, как говорит Алкей, не избегнуть ни мужчине, ни женщине. Но это не относится к сребролюбию, которое, как своевольный и неумолимый деспот, заставляет приобретать и не позволяет пользоваться, возбуждает страсть и отнимает наслаждение. Стратоник1117 упрекал родосцев в расточительности, говоря, что они строятся как бессмертные, а столуются как недолговечные; а сребролюбцы приобретают как богачи, а пользуются как скряги, труды переносят, а удовольствий не получают. Демад, застав однажды Фокиона за завтраком и видя суровую скромность его стола, сказал: «Удивляюсь, Фокион, что ты довольствуешься таким завтраком, занимаясь государственной деятельностью» (сам Демад придерживался демагогической политики, потворствуя своему желудку, и, считая Афины недостаточной опорой для роскошного образа жизни, прикармливался из Македонии; поэтому Антипатр, увидав его стариком, сказал: «От него, как от принесенного в жертву животного, ничего не осталось, кроме языка и брюха»). А ты, злополучный, не вызовешь ли у каждого удивление, если, вынося такую недостойную свободного человека дикую жизнь, ничем ни с кем не делясь, отвращаясь от дружбы и чуждаясь общественных интересов, ты изводишь себя трудами, лишаешься сна, берешься за подряды, делишь наследства, раболепствуешь, тогда как твоя скаредность обеспечивает тебе праздное существование? Передают, что один византиец, застав у своей некрасивой жены любовника, сказал: «Бедняга, что у тебя за необходимость? Ведь вино-то скисло». Вот ты, глупец, суетишься, выбиваешься из сил, но предоставь царям и наместникам царей, желающих занимать главенствующее положение в своих городах, делать накопления, необходимые им для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие и покрасоваться: ведь они ради пустой славы угощают, благодетельствуют, сопровождают, посылают подарки, содержат войска, покупают гладиаторов; а ты поднимаешь такую тревогу и смятение и истязаешь сам себя, живя ничтожной жизнью улитки, и выносишь всяческие тяготы, не получая взамен ничего хорошего, как осел банщика, возящий дрова и хворост, которому всегда вдоволь достается дыму и золы, но не доводится быть вымытым, согретым и вычищенным.
|
|
|
6. Все сказанное относится к тому стяжательству, которое можно назвать ослиным или муравьиным. Но есть и другое, звериное, клеветническое, оспаривающее наследства, измышляющее всякого рода каверзы, пересчитывающее друзей, остающихся в живых, и притом не получающее от этого никаких выгод. И подобно тому, как ядовитые змеи и насекомые и скорпионы вызывают у нас большую неприязнь, чем львы и медведи, потому что убивают людей, ничем от этого не пользуясь, так должна нам внушать еще большее негодование стяжательность мелочных скряг, чем расточительность роскошествующих: они отнимают от других то, чем сама их природа не позволяет им пользоваться. Если те, достигнув благосостояния и хорегии, успокаиваются (так Демосфен ответил тем, кто полагал, что Демад отрешился от своей злокозненности: «Вы видите в нем только насытившегося льва»), то у людей, которые сквалыжничают без удовольствия и пользы для себя, нет ни перерыва, ни отдыха: они всегда ненасытны и всегда нуждаются в дальнейшем стяжании.
7. «Но, — скажут мне, — они откладывают эти сбережения для своих детей и наследников». Как это так? Для тех, кому они при жизни ничего не уделяют? Как будто они грызуны, которые в рудниках поглощают золотой песок и от которых можно получить золото не ранее, чем они помрут и будут взрезаны. Да и с какой целью они хотят оставить детям и наследникам много денег и большое состояние? Очевидно, затем, чтобы и эти сберегли наследство для других, и те также в свою очередь. Так они, подобно составным глиняным трубам, ничего из воспринятого не оставляя себе, передают один другому до тех пор, пока кто-то посторонний, либо мошенник, либо тиран, разбив последнее звено, не отведет богатства в ином направлении, или же явится во всем роду, как говорится, из негодяев негодяй, который проест достояние предков. Согласно Еврипиду,
|
|
|
Распущенны бывают сыновья рабов,1118
но то же можно по справедливости отнести и к сыновьям крохоборов. Диоген остроумно сказал, что у мегарца лучше родиться бараном, чем сыном. Вот и скряги, думая, что воспитывают сыновей, в действительности их портят и развращают, взращивая в них свою собственную страсть к обогащению и как бы возводя этим у наследников сторожевой пост для охраны наследства. «Наживай и не расточай и помни, что ты стоишь столько, сколько ты имеешь» — таковы их советы и поучения. Это означает не воспитывать, а набивать и зашивать, словно кошель, чтобы он надежно хранил то, что в него положено. Впрочем, кошель загрязняется и ветшает уже после того, как в него положены деньги, а сыновья сребролюбцев, еще и не получив наследства, преисполняются отцовским сребролюбием. За такое воспитание они и воздают отцам достойную плату, не любя их за то, что когда-нибудь получат, а ненавидя за то, что еще ничего не получают. Научившись ничего не уважать, кроме богатства, и ставя его приобретение единственной целью жизни, они видят в жизни отцов помеху своей жизни и считают, что сколько веку прибавилось тем, столько отнято у них. Поэтому они еще при жизни отцов, еще не выйдя из школьного возраста, крадучись урывают тем или иным способом что удастся, тратя это на собственные удовольствия, уделяя как бы из чужих средств. Но когда отец умрет и наследник получит в свои руки ключи и печати, его образ жизни меняется, самый облик становится неулыбчивым, суровым, неприступным; нет более игры в мяч, борьбы, Академии, Ликея, а вместо этого проверка рабов, разбор грамот, разговоры с управителями. и с должниками, постоянный недосуг и заботы, не оставляющие времени для завтрака и вынуждающие ходить в баню до рассвета. Забыт
гимнасий, где возрос он, и Диркейский ключ.1119
Если кто ему скажет: «Не пойдешь ли послушать философа?», то у него один ответ: «Куда там, мне некогда, ведь у меня умер отец». Ах ты горемычный, столько ли он тебе оставил, сколько отнял — досуг и свободу? Впрочем, скорее не он, а богатство, которое тебя опутало и подчинило себе, уподобляясь описанной у Гесиода злой жене, которая
жжет без огня, создавая тебе безотрадную старость.1120
Оно как бы приносит душе безвременные морщины и седину и обременяет ее заботами, проистекающими из ненасытного стяжательства и подавляющими бодрость духа, честолюбие и человеколюбие.
8. «Что же, — скажет иной, — разве ты не видишь, что многие щедро пользуются своим богатством?» А ты разве не слышишь Аристотеля, скажем мы, который говорит, что одни не пользуются богатством, а другие пользуются слишком широко: и то и другое нарушает меру должного. Но одним их образ жизни не приносит пользы и украшения, а другим причиняет вред и бесчестие. Посмотрим же прежде всего это использование, которое заставляет восхищаться богатством, не ограничено ли оно кругом достаточного для жизни? Но в таком случае богачи имеют не более того, чем располагают и люди среднего достатка, и их «богатство безбогатственно», как говорит Феофраст, и не должно вызывать зависти. Богатейший из афинян Каллий и богатейший из фиванцев Исмений пользовались тем же, что Сократ и Эпаминонд. Как Агафон отослал флейтистку1121 из пиршественного зала в женские комнаты, полагая, что достаточно будет речей самих участников пира, так ты мог бы отослать пурпурные покрывала, драгоценные столы и все излишнее, видя, что богатые пользуются тем же, что и бедные. Итак,
|
|
|
На зиму ныне подвесь ты над дымом очажным кормило
и позабудь о трудах коней и быков круторогих.1122
Это означает, что тебе надо позабыть о трудах не коней и быков, а золотых дел мастеров, ваятелей, парфюмеров, поваров, прибегнув к прекрасному и благоразумному изгнанию1123 всего излишнего. Но если достаточное принадлежит и небогатым, а богатство кичится своим избытком и ты одобряешь фессалийца Скопаса, который, когда у него попросили какую-то излишнюю и бесполезную вещь из его домашнего убранства, ответил: «Но ведь нас делает счастливыми именно это излишнее, а не то, что всем необходимо», — то окажется, что ты одобряешь не образ жизни, а напыщенность и публичную похвальбу.
В старину празднование Дионисий проводилось в обстановке всенародного веселья: амфора вина, ветка виноградной лозы, кто-нибудь приводил козленка, другой нес корзину фиг, в завершение шествия фалл; теперь же все это в пренебрежении, забыто — появляются золотые украшения, драгоценные одежды, парные запряжки, ряженые: так необходимая и полезная мера богатства погребена под грудой бесполезного и излишнего.
9. Большинство из нас уподобляется Телемаху:1124 тот, по неопытности или, вернее, отсутствию художественного вкуса, посетив дом Нестора, оснащенный ложами, столами, одеждами, покрывалами, сладким вином, не стал восхвалять это изобилие полезных и необходимых вещей, а увидев в доме Менелая слоновую кость, золото и янтарь, пораженный этим, воскликнул:
Зевс лишь один на Олимпе имеет такую обитель;
Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я.1125
А Сократ или Диоген сказал бы:
Сколько излишнего, тщетного здесь! со смехом смотрю я.
Что скажешь, глупец? Тебе следовало бы отнять у жены пурпурную одежду и драгоценные украшения, чтобы она перестала кичиться и сумасбродствовать, принимая гостей, а ты вместо того разукрасил свой дом, словно театр или жертвенник, для каждого посетителя?
10. Таково приносимое богатством благополучие: без зрителей и свидетелей оно превращается в ничто. Другое дело благомыслие, философия, познание того, что нужно знать о богах, — все это, даже и оставаясь незаметным для всех людей, светит собственным светом и создает в душе великое озарение и радость, близкую ей и самой по себе, ибо она стремится к добру, видит ли это кто-либо или это останется скрытым для всех богов и людей. Так привлекают ее добродетель, истина, красота математических наук — геометрии и астрологии: может ли с этим сравниться достояние богачей — все эти побрякушки, ожерелья, девичьи украшения?
Когда на него никто не смотрит и не засматривается, то богатство становится слепым и темным. Обедая с женой и близкими, богач не доставляет хлопот своим туевым столам и золотым кубкам, а пользуется какими придется, и жена присутствует в простой одежде, без золота и пурпура; когда же затевается общий обед, то есть нечто торжественное и театральное, и разыгрывается драма богатства, тогда
вынес награды подвижникам: светлые блюда, треноги,1126
обтирают подставки светильников, сменяют кубки, переодевают виночерпиев, все переставляют, всюду золото, серебро, драгоценные камни — все это, чтобы показать другим свое богатство. Но благоразумия и хорошего настроения богачу так же недостает, как и тогда, когда он обедает один.
О ДЕМОНЕ СОКРАТА
Участники диалога: Архидам и Кафисий
1. Архидам. Пришлось мне как-то, Кафисий, слышать от одного художника остроумное слово о людях, рассматривающих произведения живописи. Он уподобил зрителей заурядных, непричастных к искусству, тем, кто издали приветствует многолюдную толпу, а зрителей просвещенных, знатоков искусства, — тем, кто обращается с речью особо к каждому из встретившихся. Действительно, у одних восприятие художественного произведения не точное, а как бы только обобщенное; другие же, расчленяя вещь в своем суждении по частям, не оставляют ничего из ее достоинств и недостатков незамеченным и не получившим надлежащей оценки. Думаю, что то же самое справедливо и относительно событий, происходивших в действительности: для косных умов достаточно узнать самое существенное их содержание и конечный исход; но созерцателя деяний, совершенных доблестью как неким великим искусством, если он способен оценить их высокую красоту, больше привлекают именно частности: конечный исход во многом зависит от судьбы; в последовательности же причин и событий наблюдатель видит борьбу доблести со случайностями, мудрой отваги — с опасностями, разумного начала — с обстоятельствами момента. Прими же и нас за зрителей такого рода: расскажи нам о последних событиях1127 с самого их начала и передай нам разговор, который, как мы слышали, происходил в твоем присутствии; ради этого я не замедлил бы даже поехать в Фивы, если бы и без того афиняне не считали меня сверх должного склонным к беотизму.
Кафисий. Ну, Архидам, ради такого твоего благожелательного стремления узнать все происходившее я должен был бы, согласно Пиндару, «положив это превыше недосуга»,1128 явиться к тебе для такого рассказа. Но раз мы уже прибыли сюда с посольским поручением и пользуемся досугом в ожидании ответа от Народного собрания, было бы грубой невоспитанностью не пойти навстречу желанию благорасположенного друга, и я вновь пробудил бы старинное обвинение фиванцев в нелюбви к речам, уже ослабленное в окружении вашего Сократа; да и мы проявили себя в этом отношении усердием к почитаемому Лисиду.1129 Но подумай о присутствующих — расположены ли они выслушать рассказ о стольких деяниях и передачу стольких речей: ведь немало продлится мое изложение, раз ты предлагаешь включить в него и речи.
Архидам. Ты их не знаешь, Кафисий? Надо тебе с ними познакомиться — это сыновья доблестных отцов, дружески к вам расположенных. Это вот племянник Фрасибула Лисифид, это Тимофей, сын Конона, это сыновья Архина;1130 остальные также принадлежат к нашему содружеству: так что твой рассказ встретит благожелательных и сочувственных слушателей.
Кафисий. Очень рад. Но с чего же должен начаться мой рассказ, чтобы дополнить то, что вам уже известно?
Архидам. Нам, Кафисий, приблизительно известно положение в Фивах до возвращения изгнанников. Как Архий и Леонтид, побудив спартанца Фебида среди мира и спокойствия захватить Кадмею, одних граждан изгнали, а других устрашением заставили подчиниться своей противозаконной насильственной власти, об этом мы узнали от Мелона и Пелопида с товарищами, которые были нашими гостями и постоянными собеседниками во все время своего изгнания; слыхали мы и о том, что лакедемоняне наложили взыскание на Фебида за захват Кадмеи, отставив его от командования в походе на Олинф, но вместе с тем еще усилили гарнизоны крепости, прислав, на смену Фебида, Лисанорида с двумя помощниками. Знаем также, что Исмений, сразу после проведенного суда над ним, был подвергнут злой казни. Об этом сообщил Горгид в своих письмах находящимся здесь фиванским изгнанникам. Так что тебе остается только рассказать о возвращении наших друзей и о свержении тиранов.
2. Кафисий. В те дни, Архидам, все мы, участники заговора, обычно собирались на дому у Симмия,1131@ который тогда поправлялся от раны на ноге, чтобы обменяться необходимыми по ходу нашего дела соображениями, а для видимости вели литературные и философские беседы, к которым, отводя от себя подозрение, часто привлекали Архия и Леонтида, не чуждых такого рода собеседованиям. Симмий много путешествовал вдали от родины, встречаясь с иноземцами, лишь недавно вернулся в Фивы, преисполненный всевозможных диковинных рассказов о чужбине, и Архий охотно слушал его, присаживаясь вместе с молодыми людьми: он предпочитал, чтобы мы проводили время в таких речах, а не присматривались к делам властей. В тот день, когда с наступлением темноты изгнанники должны были незаметно приблизиться к стене, прибыл из Афин посланный Фереником человек, неизвестный у нас никому, кроме Харона. Он сообщил, что двенадцать самых молодых изгнанников охотятся с собаками на Кифероне и к вечеру придут в Фивы; сам же он послан, чтобы предупредить об этом и узнать, кто предоставит дом, в котором они найдут убежище, чтобы они могли сразу туда направиться. Мы пришли в некоторое замешательство и медлили с ответом, и тогда Харон изъявил готовность предоставить свой дом. Посланец поспешил отправиться с этим ответом обратно к изгнанникам. (3.) А гадатель Феокрит, взяв меня за руку и крепко пожимая ее, посмотрел вслед шедшему впереди Харону и сказал: «Вот, Кафисий, он не философ и не получил какого-либо особого, возвышающегося над средним уровнем образования, как твой брат Эпаминонд; но, повинуясь своей природе как прекрасному закону, он ради блага родины подвергает себя величайшей опасности. Эпаминонд же, считающий себя лучше кого-либо из беотийцев воспитанным к доблести, остается равнодушным и бездеятельным, словно ожидая какого-либо лучшего случая, чем этот, чтобы надлежащим образом проявить свои природные качества и воспитание». Я ответил ему: «Ты, Феокрит, слишком скор на суждения. Каждый из нас действует так, как считает правильным; и Эпаминонд, не убедив других действовать согласно его мнению, естественным образом воздерживается от действий, к которым его призывают, тогда как он им не сочувствует. Ведь если бы врач обещал тебе излечить твой недуг, не прибегая к отсечению и прижиганию, то было бы, полагаю, неблагоразумно понуждать его все же применить нож и огонь…1132@ Так как большинство с ним не согласно и мы уже вступили на избранный нами путь, то он просит сохранить за ним возможность остаться незапятнанным гражданской кровью, чтобы в нужный момент, не нарушая справедливости, принести пользу родине. Ведь дело не остановится в должных границах: Ференик и Пелопид, конечно, обратятся прежде всего против действительно виновных и зловредных, но Евмолпид и Самид, люди склонные к горячности и гневу, взявшись за меч под покровом ночной тьмы, не отложат его в сторону, не наполнив весь город кровопролитием и не расправившись со многими своими личными противниками».
4. В то время как я вел такой разговор с Феокритом, меня прервал Галаксидор, указав на Архия и спартанца Лисанорида, которые поспешно направлялись от Кадмеи в нашу сторону и были уже недалеко. Мы остановились, Архий, подозвав Феокрита, подвел его к Лисанориду, и они долго разговаривали, отойдя несколько от дороги в сторону святилища Амфиона,1133@ так что у нас возникло опасение, недопрашивают ли они Феокрита, что-то заподозрив или получив какой-то донос. В это время Филлид, который, как ты, Архидам, знаешь, был тогда писарем у Архия и его подчиненных, посвященный в план возвращения изгнанников и участник дела, взяв меня по-дружески за руку и сделав для виду несколько шутливых замечаний, касавшихся гимнастических упражнений и борьбы, отвел затем поодаль от остальных и осведомился, остается ли в силе договоренность о дне возвращения изгнанников. Когда я подтвердил это, он сказал: «Значит, я правильно выбрал для приема сегодняшний день: я пригласил Архия, и заговорщикам легко будет захватить его пьяным во время пирушки». — «Превосходно, Филлид, — сказал я, — попытайся же свести в одном месте всех или хотя бы большинство наших врагов». — «Но это нелегко, — возразил он, — а скорее даже невозможно: Архий надеется встретить у меня одну знатную женщину, и поэтому для него нежелательно присутствие Леонтида. Так что нам придется принимать их в двух разных домах; а после того как будут захвачены Архий и Леонтид, остальные, думаю я, разбегутся или откажутся от сопротивления, довольствуясь тем, что им будет предоставлена безопасность». — «Так мы и поступим, — сказал я. — Но о чем это они разговаривают с Феокритом?» — «Не могу сказать с уверенностью, — отвечал Филлид, — но я слыхал, что были возвещены тягостные и неблагоприятные для Спарты предзнаменования и оракулы». После того как Феокрит вернулся к нам, подошел Фидолай, родом из беотийского Галиарта, и сказал: «Симмий просит вас немного подождать здесь; у него важная встреча с Леонтидом, перед которым он ходатайствует о замене Амфифею смертной казни изгнанием».
5. «Вот встреча кстати, — воскликнул Феокрит, — я как раз хотел узнать, что обнаружилось при произведенном у вас вскрытии погребения Алкмены.1134 Присутствовал ли ты там, когда Агесилай распорядился перенести эти останки в Спарту?» — «Нет, не присутствовал, — ответил Фидолай, — и очень огорчался и негодовал против сограждан, которые оставили меня в стороне от этого. Но, как мне известно, был найден камень вместо тела, небольшое медное запястье и две глиняные амфоры со слежавшейся и окаменевшей землей внутри, а над гробницей лежала медная доска с письменами, поражавшими древностью своих начертаний. Понять из них ничего не удалось, хотя они выступали отчетливо, когда доска была вымыта; их характер был какой-то особенный и чуждый, более всего сравнимый с египетскими письменами. Поэтому Агесилай, как говорили, послал их список египетскому царю с просьбой показать тамошним жрецам — не поймут ли. Но об этом вам, вероятно, сможет сказать что-нибудь и Симмий, который в то время много общался с египетскими жрецами, обсуждая с ними философские вопросы. Галиартяне же полагают, что разлив болота и большой неурожай постигли их как проявление гнева свыше за то, что они отважились раскопать погребение». Феокрит несколько помедлил, а потом заговорил: «Думаю, что и лакедемонян не минет гнев божества, как предвещают знамения, о которых мне сообщил Лисанорид. Теперь он едет в Спарту, чтобы снова засыпать погребение и, согласно оракулу, совершить возлияния Алкмене и Алею,1135 хотя он и не знает, кто такой Алей; а вернувшись оттуда, он намерен разыскать погребение Дирки,1136 место которого в Фивах известно только бывшим гиппархам:1137 сменяясь в должности, каждый из них ночью наедине показывает это место своему преемнику; после чего они, совершив без огня некие священнодействия и уничтожив затем все их следы, до наступления рассвета расходятся в разные стороны. Думаю, Фидолай, что нелегко будет теперь разыскать это погребение. Ведь большинство гиппархов, скорее даже все, кроме Горгида и Платона, находятся в изгнании, а расспрашивать этих остерегутся из страха перед ними. А те, кто ныне находится у власти в Кадмее, только получают копье и печать, но ничего не знают ни о священнодействиях, ни о месте погребения».
6. Так говорил Феокрит. В это время вышел Леонтид со своими приближенными, а мы вошли в Кадмею и поздоровались с Симмием, который сидел там, погруженный в мрачное раздумье, очевидно получив отказ на свою просьбу. Оглянувшись на нас, он воскликнул: «Клянусь Гераклом, и дикие же, варварские нравы! Как нельзя лучше ответил древний Фалес, вернувшись из дальних странствий, когда друзья спросили его, что самое диковинное повидал он на чужбине: «Старика тирана». Ведь даже тот, кто на себе самом не испытал какой-либо несправедливости, тяготясь гнетом и жестокостью общих условий, враждебен беззаконным и неподотчетным властителям. Но предоставим это божьему изволению! А знаете ли вы, Кафисий, кто тот гость, который к вам прибыл?» — «Нет, не знаю, — сказал я, — о ком вы говорите». — «А вот, — продолжал он, — Леонтид говорит, что ночью около памятника Лисида появился человек в богатом убранстве, сопровождаемый многочисленным окружением, и расположился там на ночлег на подстилке из ветвей: там осталось ложе из вереска и тамариска, а также следы жертвенного огня и молочного возлияния. Утром же он осведомился у встречных, застанет ли он в городе сыновей Полимния». — «Кто мог бы быть этот чужеземец? — сказал я. — Из того, что ты говоришь, надо заключить, что это человек не простой, а знатный».
7. «Конечно, так», — подтвердил Фидолай. «Что ж, примем его, когда он к нам появится. Теперь же, Симмий, расскажи нам, не узнал ли ты чего-нибудь об этих удивительных письменах: ведь передают, что египетские жрецы разобрали ту надпись на доске, которую взял от нас Агесилай после вскрытия гробницы». Симмий сразу вспомнил: «О доске не знаю, Фидолай, но спартанец Агеторид привез в Мемфис прорицателю Хонуфису, у которого когда-то я вместе с Платоном и пепаретцем1138 Эллопионом занимался философией, пространное письмо. Явился он по распоряжению царя, который приказывал Хонуфису, если ему удастся разобрать письмена, немедленно отослать их обратно вместе с толкованием. Хонуфис и течение трех дней извлекал из древних книг различные письмена и послал царю ответ, а нам сообщил, что грамота велит грекам учредить мусическое состязание; письмена же принадлежат той грамоте, которую в царствование Протея усвоил Геракл, сын Амфитриона: бог предписывает грекам хранить мир и спокойствие, состязаясь в философии, и решать вопросы справедливости, отложив оружие и вдохновляясь Музами и разумом. Мы и тогда одобрили речь Хонуфиса и еще более — когда, при возвращении из Египта через Карию, мы встретили делосцев, которые обратились к Платону как геометру с просьбой разрешить трудную задачу, предложенную им богом. Было дано вещание делосцам и прочим грекам, что постигшие их бедствия прекратятся, если они увеличат вдвое делосский кубический алтарь. Не вникнув в смысл задачи и получив при изготовлении удвоенного алтаря смехотворный результат (ибо, не зная соотношения между линейным и объемным увеличением, они не поняли, что при увеличении вдвое каждой из сторон боковой грани объем куба увеличится в восемь раз), они призвали Платона помочь им в этом затруднении. Платон же, помня о египетской науке, сказал, что бог подшутил над греками, пренебрегающими образованием, и, как бы насмехаясь над нашим невежеством, посоветовал серьезно заняться геометрией; ведь не слабого и поверхностного геометрического разумения требует задача найти две средние пропорциональные двух отрезков, что и является единственным решением задачи об удвоении куба одинаковым увеличением его измерений во всех направлениях. Сделать это сможет Евдокс Книдский1139 или Геликон Кизикиец; но вы не должны думать, что бог желает только этого, нет, он предписывает эллинам, отбросив войну и неприязнь, служить Музам и, укротив страсти философскими рассуждениями и наукой, без вражды и со взаимной пользой общаться между собой».
8. Среди речей Симмия вошел наш отец Полимний и, присев рядом с Симмием, сказал: «Эпаминонд просит тебя и всех присутствующих, если у вас нет срочных дел, дождаться его здесь; он хочет познакомить вас с гостем, человеком, достойным всяческого уважения, и притом прибывшим с прекрасным важным поручением из Италии от пифагорейцев. Приехал он, чтобы совершить возлияние на могиле старца Лисида, побуждаемый к этому некими сновидениями и явными знамениями. Он привез немало золота, считая нужным возместить Эпаминонду расходы по оказанию поддержки Лисиду в старости, да и, помимо того, желая помочь нам в наших нуждах, хотя мы от этого и отказывались». — «Судя по тому, что ты говоришь, — сказал обрадованный Симмий, — это замечательный человек и достойный философ. Но почему же он не пришел к нам сразу?» — «После того как он переночевал у могилы Лисида, — отвечал отец, — Эпаминонд повел его на берег Йемена для омовения, а после этого они, думаю, вместе придут к нам; ночевал же он у могилы потому, что намеревался перенести останки в Италию, если этому не воспротивится ночью какое-нибудь божественное знамение». Когда отец, сказав это, умолк, (9.) заговорил Галаксидор: «Клянусь Гераклом, как трудно найти человека, свободного от суеверного чада. Одни подвержены этому против своей воли, вследствие необразованности или душевной слабости, другие же, чтобы казаться какими-то особо выдающимися по богобоязненности, на каждом шагу ссылаются на божье волеизъявление, на сны, видения и тому подобный вздор, прикрывая этим то, что у них в действительности на уме. Кто причастен к политической деятельности, тому, пожалуй, небесполезно иногда прибегнуть к узде суеверия, чтобы направить на нужный путь суетную толпу или отвратить ее от чего-либо; для философии же такой ход мысли не только не приличествует, но и прямо противоречит ее обязанностям, если она, пообещав рассуждением научить нас доброму и полезному, обращается к богам как началу всех действий, словно пренебрегая всяческим рассуждением; презрев доказательство, свое основное отличие, она прибегает к гаданиям по снам и видениям, которые посещают одинаково и доблестного, и подлого. Потом-то, думается мне, ваш Сократ избрал более философский характер образования и речей, простой и бесхитростный, как более приличествующий человеку свободному и стремящемуся к истине, а весь этот философский дым и чад отбросил, предоставив его софистам». — «Что же, Галаксидор, — заговорил тут Феокрит, — значит, и тебя убедил Мелет1140 в том, что Сократ пренебрегал верой в богов? Ведь именно в этом он обвинил Сократа перед судом афинян». — «Отнюдь не верой в богов, — ответил тот. — Не восприняв от Пифагора, Эмпедокла и других философию, преисполненную мифов, призраков и суеверия, он как бы вывел ее из состояния вакхического опьянения и обратил на искание истины посредством трезвого рассуждения».
|
|
|
