Утрата этнической идентичности в условиях глобализма.

Наиболее естественным для человека является стремление сохранить или восстановить позитивную этническую идентич­ность, которая дает ощущение психологической безопасности и стабильности. Для этого используется стратегия, названная А.Тэшфелом и Дж.Тернером стратегией социального творче­ства. Она может принимать различные формы, связанные с пе­ресмотром критериев сравнения.

Это может быть поиск новых оснований для сравнения. По­пытку таким способом сохранить позитивную этническую иден­тичность можно обнаружить в содержании автостереотипов групп, потерпевших поражение в межгрупповом соревновании. Давно известно, что группы с более низким статусом имеют тен­денцию характеризовать себя с точки зрения теплоты и доб­росердечия. Например, в нашем исследовании, проведенном в конце 80-х гг., московские студенты воспринимали пред­ставителей своей этнической общности (русских) как гос­теприимных, дружелюбных, гуманных, добрых и отзывчивых. А американцы в их представлении оказались деловитыми, предприимчивыми, трудолюбивыми и добросовестными, т.е. обладающими качествами, которые способствуют достиже­нию успеха в делах, но в России традиционно занимают низкие места в иерархии личностных черт как ценностей. Другой пример использования новых критериев для срав­нения – успех движения афроамериканцев под лозунгом «черное – это прекрасно» в 70-е гг. в США, способствовав­шего формированию их позитивной идентичности. Именно с этого времени американские исследователи обнаружили, что маленькие черные дети стали намного реже выбирать белых кукол как наиболее привлекательных и похожих на них.

Стратегия социального творчества проявляется и в вос­становлении субъективного благополучия с помощью выбо­ра для сравнения еще менее успешных или еще более слабых групп. Так, восточные немцы после воссоединения Германии оказались на более низкой ступени социальной иерархии, чем западные, но свое недовольство они направили не на могущественное государство и не на доминантную группу западных немцев. Свои предубеждения и акты агрессии они направили на еще более уязвимые группы вьетнамцев, турок и других иностранных рабочих. При неблагоприятном межгрупповом сравнении члены групп дискриминируемого меньшинства могут выбрать и дру­гую стратегию – принять правильную самоидентификацию вместе с негативной оценкой группы. В этом случае формиру­ется негативная этническая идентичность, которая может сопровождаться ощущением неполноценности, ущемленно-сти и даже стьща за представителей своего этноса (см. Дроби-жева и др., 1996). Этот тип этнической идентичности неблагоприятен для межгрупповых отношений, так как со­провождается обострением восприятия дискриминации и увеличением субъективной культурной дистанции с группой большинства. Он неблагоприятен и для личностного роста индивида. В эмпирических исследованиях не раз подтвержда­лось, что дети, чья национальная принадлежность отличает­ся от большинства в классе, имеют низкую самооценку. А если группы находятся в состоянии конфликта, на само­оценку оказывает влияние уже не национальный состав клас­са, а широкий социальный контекст: одинаково низкая самооценка была выявлена у палестинских подростков и в совместных еврейско-арабских школах, и в чисто арабских. Осознавая себя членами группы меньшинства, они сравни­вали себя не с соучениками-евреями, а с группой большинст­ва в целом. Не случайно, израильские психологи при проведении семинаров по урегулированию этнического конф­ликта между арабами и евреями обязательным подготови­тельным этапом рассматривают повышение самооценки их участников-палестинцев.

Но принимая негативную идентичность, человек может по-разному реагировать на негативные суждения о своем этносе, а значит, на негативный образ самого себя, сложившийся в гла­зах представителей доминантной группы. И в этом случае у него есть возможности избежать чувства неполноценности и со­хранить высокую самооценку. Он может относить негативные суждения к другим чле­нам своей группы, но не к самому себе, установив психоло­гическую границу между группой и собой. Подобная тенденция обнаружена у современных еврейских подрост­ков, среди которых при переходе к юношескому возрасту увеличивается число тех, кто считает, что в России нет пер­спектив для евреев, но растет доля оптимистов относительно своих жизненных перспектив в этой стране. Иными словами, они демонстрируют «разотождествление» себя и своего на­рода. Осознание себя как члена негативно оцениваемой в об­ществе группы допускает и формирование идентичности по принципу: «пусть мы такие плохие, но это действительно мы». Подобное аффективное, даже агрессивное подчеркивание эт­нической принадлежности выявлено у выходцев из стран Север­ной Африки во Франции, где молодежь из среды иммигрантов продолжает претендовать на принадлежность к группе урожен­цев Магрйба, хотя почти полностью отвергает традиционные этнокультурные ценности и стереотипы поведения. В случае неблагоприятного межгруппового сравнения ин­дивид может выбрать и стратегию индивидуальной мобильнос­ти, которая состоит в попытке сменить группу. Имеется в виду именно осознанная смена группы, приводящая к фор­мированию измененной, а не ложной идентичности, которая выявлена у маленьких детей с еще не сформировавшейся этнической идентичностью, воспринимающих себя в каче­стве членов доминантной группы. Что касается малых групп, то при адекватном неблаго­приятном оценивании собственной группы, как правило, существует объективная возможность перехода в другую группу. Более сложна проблема при негативном восприятии собст­венной большой группы: социального слоя, пола, расы, т.е. групп с низким или нулевым уровнем межгрупповой мо­бильности. Во все времена отдельные представители со­циальных низов выбивались «наверх» благодаря таланту, усилиям, удаче. В истории любой страны мы находим подобные примеры. Одни общества (страна иммигрантов США) и эпохи (годы петровских реформ и любые другие периоды «перестроек») способствуют индивидуальной мобильности больше, другие – меньше. В США даже сложилась мифоло­гия о людях, которые «сами себя сделали». Множество по­добных случаев мы находим и в истории России, например среди сподвижников Петра I. Так, один из «птенцов гнезда Петрова» – князь А.Д.Меншиков – в молодости торговал пирожками на улицах Москвы.

Но, как правило, в высокостатусные группы перейти до­статочно сложно, так как в этом случае действует психологи­ческое правило одновременного преувеличения людьми внутригруппового сходства и межгрупповых различий: при оценке претендентов на вступление в «клуб для избранных» его члены скорее предпочтут, чтобы «подходящий» человек оказался вне клуба, чем «неподходящий» вступил в него. Как верно подметил СА Арутюнов, человек, живущий в по­граничной зоне между Францией и Италией, может быть не совсем уверен, какой он национальности, но стоит ему про­ехать шестьдесят километров от границы в сторону Италии, и ему четко дадут понять, что он – француз, а если он отправится вглубь Франции, его будут воспринимать как италь­янца.

Есть и непреодолимые границы: только маленькие дети мо­гут не осознавать, что есть непроизвольные категории, такие, как пол или расовая принадлежность. Правда, в наши дни отдельные люди «перепрыгивают» через самые высокие пре­грады. Проводятся операции по замене пола, а американский певец М.Джексон из черного стал белым, осветлив кожу и пройдя через многочисленные пластические операции. Но все это исключения, которые лишь подтверждают правило. При рассмотрении этноса как биосоциального организма и он оказывается группой с нулевым уровнем межгрупповой мобильности: этничность есть наследуемое качество, и никто не может выбирать этническую группу, к которой хотел бы принадлежать. Однако в наше время редко кто из исследова­телей придерживается столь крайней точки зрения и опреде­ляет этническую принадлежность индивида по «крови». Большинство ученых согласны с тем, что этничность пред­ставляет собой скорее приписываемое (предписываемое обществом), чем наследуемое качество, и рассматривают этнос как своего рода связующее звено между двумя типами групп: принадлежность к которым практически невозможно изме­нить и которые человек выбирает себе сам.

В нашей стране понимание этничности как приписывае­мого качества часто встречает отторжение на уровне обыден­ного сознания. Так, в этносоциологическом исследовании, проведенном в 1995 г., 48,6% опрошенных россиян про­демонстрировали сакральное, по терминологии Э. Дюркгейма, понимание национальной принадлежности – национальность дана человеку от природы или от бога и менять ее нельзя. И только 9,7% придерживались мнения, что человек вправе делать сознательный выбор национальности. Во многом эти результаты есть последствие того, что отечественная паспортная система «приковывает» чело­века к этносу, определяя его этническую принадлежность по кровному родству. Как бы то ни было, в процессе социализации и инкультурации общество «приписывает» ребенка к определенному эт­носу. В результате у большинства людей проблемы выбора не возникает, но многие, прежде всего члены групп меньшинств и выходцы из межэтнических браков, проходят через «посто­янный внутренний референдум» на лояльность к той или иной общности. У этих людей в процессе этнической идентифика­ции, кроме критерия приписывания (то, кем другие их воспри­нимают), большую роль играет и критерий внутреннего выбора (то, кем они сами себя осознают). И здесь хочется еще раз вспомнить слова Г.Г.Шпета, подчеркивавшего, что принад­лежность человека к народу определяется не биологической наследственностью, а сознательным приобщением к его куль­турным ценностям и святыням (см. Шпет, 1996).

Внешний критерий приписывания особенно важен, ког­да этничность проявляется в очень явных физических харак­теристиках, например в расовых различиях. Но отдельные индивиды и в этом случае идентифицируют себя с доминант­ной группой большинства. Например, афроамериканцы, ко­торых называют «орео», в мыслях и действиях больше похожие на белых, чем на черных, считают себя черными снаружи и белыми внутри. Правда, это вовсе не означает, что белые их принимают в свою группу,

Даже люди, имеющие объективные основания причислять себя к какой-либо общности, например дети из смешанных в расовом отношении браков, часто оказываются чужими для нее: кем бы сам себя ни осознавал мулат, для белых он – негр, а для черных – белый. Яркие примеры, свидетельствующие о плачевных последствиях несбалансированности критериев приписывания и свободного выбора, мы найдем в художе­ственной литературе. Герой романа современного американ­ского писателя Т.Корагессана Бойла «Восток есть Восток», Хиро Танака, не знавший отца-американца и в раннем дет­стве потерявший мать-японку, в Японии оказался вечным чужаком.

Оказавшись изгоем в японском обществе, «фанатично не­терпимом к притоку чужой крови», он стремится воссоеди­ниться с многоплеменным американским народом, полагая, что «в Америке можно быть на одну часть негром, на две югославом, на три эскимосом и при этом разгуливать по улицам с гордо поднятой головой». Но когда он попадает в США, американцы тоже ненавидят его и – в силу трагического стечения обстоятельств – травят, травят в буквальном смысле слова, как дикого зверя. Когда явных межгрупповых различий нет, существует вы­сокая степень согласия между внешними (даваемыми други­ми) и собственными (самоопределяемыми) критериями идентичности: группа примет индивида, даже если по крови он – «чужой». Родившемуся и выросшему в Москве, воспи­танному в русской культуре человеку, родители которого по паспорту белорусы, легко осуществить свой свободный выбор: он не только сам может осознавать себя русским, но его родной язык, поведение и внешний облик не мешают окру­жающим отнести его к этой этнической общности.

Перечисленные стратегии – идентификация со своей груп­пой (поддержание позитивной или принятие негативной этни­ческой идентичности) и идентификация с доминантной группой (ложная идентичность, выявленная у маленьких детей, и изме­ненная в результате свободного выбора идентичность) – соот­ветствуют полюсам континуума при рассмотрении идентичности на основе линейной биполярной модели. В реальности люди имеют больше вариантов выбора, чем полная идентификация с одной из этнических общностей. Индивид может одновременно идентифицировать себя и с двумя релевантными группами. Такую идентичность могут иметь не только выходцы из смешанных браков, но и люди, живущие в полиэтническом обществе. У них «национальность для себя» может обозначаться не одним словом, а описа­тельно: «ближе к русской национальности», «скорее между русскими и украинцами» (из ответов жителей Полесья на вопрос об их национальности). Исследователи, полагающие, что индивид с разной степе­нью интенсивности может идентифицировать себя как с од­ной, так и одновременно с двумя этническими общностями, предложили модель двух измерений этнической идентичности. Для большинства индивидов характерна моноэтническая идентичность, совпадающая с официальной этнопринадлежностью. Как и другие варианты идентичности она проявляется в многочисленных уровнях интенсивности. При благоприятных социально-исторических условиях позитивная этническая иден­тичность сопровождается патриотизмом, гордостью за дости­жения своего народа и его великих представителей, адекватно высокой самооценкой, чувством собственного достоинства и т.п. На основании результатов многочисленных исследований можно считать доказанным, что «формирование этнической идентичности по типу «нормы» (позитивная этническая иден­тичность) предполагает соотношение в структуре идентичнос­ти позитивного образа собственной этнической группы с позитивным ценностным отношением к другим этническим группам».

Но позитивная этническая идентичность может прояв­ляться в различных уровнях интенсивности. В своей крайней форме она представляет собой этническую гиперидентич­ность, которая доминирует в иерархии социальных идентичностей индивида и сопровождается этноцентристскими стереотипами, предубеждениями к представителям других этнических групп, уклонением от тесного взаимодействия с ними и нетерпимостью в межэтническом взаимодействии. Так, моноэтничные казахи – респонденты уже упоминавшегося исследования – продемонстрировали низкую толерантность к русским в сфере близкого общения: 77,6% респондентов исключали возможность своего брака с русскими, а 19,5% предвидели распад такого брака. Их гиперидентичность осо­бенно ярко проявилась в том, что 71,6% респондентов оби­делись бы, если бы их посчитали по характеру похожими на русских. Моноэтническая идентичность с чужой этнической груп­пой (измененная этническая идентичность), как уже отмеча­лось, возможна в случаях, когда в полиэтническом обществе чужая группа расценивается как имеющая более высокий эконо­мический, социальный и т.д. статус, чем своя. Конечным резуль­татом идентификации с чужой группой является полная ассимиляция, т.е. принятие ее традиций, ценностей, норм, языка и т.п. вплоть до – при условии принятия индивида груп­пой – полного растворения в ней. Например, приоритетное положение русского языка в Казахстане в советский период привело к значительному снижению значимости собственного языка как жизнеспособного средства коммуникации и к язы­ковой ассимиляции части казахов, прежде всего горожан. По результатам репрезентативного социологического исследова­ния, проведенного уже в независимом Казахстане, в середине 90-х гг. 74,5% казахов свободно владеет русским языком и толь­ко 71% – казахским. Языковая ассимиляция части казахов в СССР отражала стратегию индивидуальной мобильности, же­лание интегрироваться в доминантную группу и таким образом приобрести позитивную социальную идентичность.

Сильная, хотя и разного уровня интенсивности, идентифи­кация с двумя группами ведет к формированию биэтнической идентичности. Имеющие такую идентичность люди обладают психологическими особенностями обеих групп, осознают свое сходство с ними и обладают бикультурной компетентностью. Хотя в нашем исследовании казахи-билингвы четко деклари­ровали свою принадлежность к казахскому этносу, они припи­сывали себе как качества, свойственные, с их точки зрения, казахам, так и качества, характеризующие типичного русско­го, а более половины из них согласились бы, что по характеру они похожи на русских. Иными словами, результаты продемон­стрировали отсутствие у билингвов и «казахского» внутригруппового фаворитизма, и предубеждений к представителям русского народа. В полиэтническом обществе наиболее благоприятна для человека биэтническая идентичность, так как она позволяет органично сочетать разные ракурсы восприятия мира, овладе­вать богатствами еще одной культуры без ущерба для ценнос­тей собственной. С этой точки зрения интересна попытка выделения этапов личностного роста индивидов, взаимодей­ствующих с представителями других культур и получающих социальную поддержку. Согласно этой модели, в процессе успешной адаптации индивид проходит три этноцентрист­ских этапа (отрицание различий; защита от различий с их оценкой в пользу своей группы; минимизация различий) и три этнорелятивистских этапа (принятие различий; адапта­ция к культурным или групповым различиям, т.е. способность не только их признавать, но и действовать соответствующим образом; интеграция, т.е. применение этнорелятивизма к собственной идентичности. Позицию индивида на высшем этапе личностного роста Беннетт назы­вает конструктивной маргинальное/пью, что соответствует та­ким понятиям, как человек-посредник между культурами, человек мультикультуры. Осознание и принятие своей принадлежности к двум этни­ческим общностям благотворно сказывается и на личностном росте выходцев из межэтнических браков. Прекрасно сказала об этом Н.Н.Берберова, армянка по отцу и русская по матери: «Я давно уже не чувствую себя состоящей из двух половинок, я физически ощущаю, как по мне проходит не разрез, но шов. Что я сама есть шов. Что этим швом, пока я жива, что-то сошлось во мне, что-то спаялось, что я-то и есть в природе один из примеров спайки, соединения, слияния, гармонизации, что я живу недаром, но есть смысл в том, что я такая, какая есть: один из феноменов синтеза в мире антитез».Но, к сожалению, чаще «культурные гибриды» – члены групп меньшинства и выходцы из межэтнических браков – ощущают, что они представляют собой именно разрыв, а не шов. Это индивиды с маргинальной этнической идентичнос­тью, которые балансируют между двумя культурами, не ов­ладевая в должной мере нормами и ценностями ни одной из них. Подобные маргиналы, путаясь в идентичностях, часто испытывают внутриличностные конфликты, симптомами которого являются, по мнению автора книги «Маргинальный человек» Э.Стоунквиста, дезорганизованность, ощущение «неприступной стены», неприспособленности, неудачливо­сти, отчужденность, отчаяние, бессмысленность существо­вания, агрессивность. По ответам на прямые вопросы трудно выделить индивидов с маргинальной идентичностью. Они могут четко деклари­ровать моноэтническую идентичность и даже быть агрессив­но настроенными националистами, обычно предпочитая группу, которая имеет более высокий статус в обществе. В проведенном нами исследовании казахи-маргиналы, плохо владеющие казахским языком и не включенные полностью в русскую культуру, проявили почти такую же предубежден­ность по отношению к русским, что и индивиды с этничес­кой гиперидентичностью. Они демонстрировали избегание близких форм социального контакта с русскими: 45% счита­ли, что при их браке с русскими будут проблемы с родствен­никами, 25% исключали саму возможность подобного брака, а 25% затруднялись с ответом, то есть испытывали диском­форт и колебания. Проявляя подобные негативные социаль­ные установки и предпочтение внутригрупповых контактов, маргиналы пытаются разрешить конфликт этнической иден­тичности и озабоченность проблемами своего положения в обществе, где казахский язык и культура стали приоритет­ными. Но и модель двух измерений этнической идентичности не описывает всех ее возможных форм и – соответственно – стратегий сохранения индивидом и группой субъективного благополучия при неблагоприятном межэтническом сравнении. Правда, имплицитно в ней заложена еще одна форма идентичности: если существуют разные уровни осознания своей принадлежности к одной или нескольким этническим группам, следовательно, возможен и его нулевой уровень. Иными словами, возможна слабая, четко не выраженная этническая идентичность или даже ее полное отсутствие, по крайней мере, на осознаваемом уровне. В качестве стратегии сохранения личностного благополучия она проявляется в отрицании «значимости этнического фактора и этнической принадлежности как в своей жизни, так и в обществе в це­лом».

Подобная стратегия позволяет членам групп меньшинств сохранить позитивную идентичность, исключив из нее вы­зывающую беспокойство идентичность этническую. Во-пер­вых, она может проявляться в предпочтении личностной идентичности перед этнической и социальной в целом, в осознании себя как уникального индивида, а не как члена группы. Во-вторых, возможна переструктуризация социаль­ной идентичности с вытеснением из нее этнической иден­тичности. Проявление этой стратегии мы обнаружили в своем ка­захстанском исследовании. При выявлении места этнической идентичности в структуре самокатегоризации было обнару­жено, что при заполнении теста Куна – Макпартланда «Кто я?» этническую принадлежность намного чаще указывали респонденты, компетентные в казахском языке(71,6%), чем не владеющие им (12,5%). Иными словами, респонденты с низким уровнем компетентности в казахском языке, чувствуя некоторую «ущербность» в качестве членов этнической груп­пы, стремились защитить свою самооценку, вытесняя из струк­туры самокатегоризации этническую принадлежность и заменяя ее другими категориями