 |
Узкое место
|
|
|
|
Когда секретарь райкома назвал фамилию Селиванова, из зала заседаний стал пробираться к трибуне высокий, коренастый, уверенный в себе человек. По тому, как он свободно встал, облокотился и начал говорить, нетрудно было догадаться, что его любили.
Это он почти тридцать лет проработал председателем колхоза, это с его теплицы район получает зимою замечательные свежие огурцы, это у него недавно справляли юбилей знатной птичницы, которая от первого дня вступления в колхоз ни разу не опоздала на птичник и стала, как говорят колхозники, куриным академиком. Это его коровы удивляют всех на сельхозвыставке.
Что говорить, никто из присутствующих в зале, а здесь были председатели колхозов, парторги, агрономы — весь цвет кадров села — никто бы из них не мог упрекнуть Селиванова в чем-либо.
Вот и теперь выступал он, казалось бы, не по большому делу, но и тут, в этом небольшом деле, он был передовиком.
— Это правильно, товарищи, что вы такое совещание созвали. В повестке один вопрос: что нового в твоем колхозе?
Райкомовцы довольно переглянулись: не шутка получить одобрение из уст прославленного председателя.
— Я цифр называть не буду!
Был за Селивановым такой грех — говорить цифрами, и, когда он поклялся не вспоминать их, все облегченно вздохнули.
— Что нового в моем колхозе? — торжественно задал себе вопрос Селиванов.
Всем не терпелось узнать, что же нового у этого изобретателя и выдумщика.
А он, как артист, чуть выждал, разжег любопытство, а потом выпалил:
— Самое новое у нас — это баня.
При слове «баня» лица людей расплылись в улыбках, многие из присутствующих стали расстегивать вороты рубашек — как будто становилось жарко.
|
|
|
Селиванов не упустил этого из виду, он смаковал:
— Баня большая, деревянная, с парной. В пятницу моем мужчин, в субботу — женщин.
По залу прокатился легкий дружный смешок. Была пятница, и люди подумали, что неспроста так розов и сияющ Селиванов. Наверно, не упустил он случая и сегодня помыться и попариться.
— Простое дело баня, — продолжал Селиванов, — а все меняет. Иду я на днях, смотрю, на птичнике ветер крышу задрал. Непорядок. «Кто там есть? » — спрашиваю. Выходит Настя, птичница. «Настя, — говорю, — поправь солому». А она мне спокойненько: «Иван Ильич, сегодня суббота, в баню надо». Пришлось мужичка искать.
Селиванов уходил с трибуны под аплодисменты всего зала.
Следующий оратор составлял резкий контраст Селиванову своим внешним видом. Был он низенький, тощенький, с язвительной улыбкой и подвижными глазами.
— У нас пока нет бани, — начал он, глазами отыскивая Селиванова, — а новое тоже есть. Трио баянистов.
Все понимали, что удар по Селиванову наносился серьезный. Он не любил заниматься самодеятельностью, в передовом колхозе не было ни хора, ни оркестра.
— Как у тебя, товарищ Селиванов, с музыкой? — спросил секретарь райкома, перебивая оратора.
Банное, веселое настроение Селиванова прошло.
Он встал и покаялся:
— Музыка у нас — узкое место.
Это подлило масла в огонь. Председатель соседнего колхоза Дремов уже открыто нападал на Селиванова:
— Баня — это хорошо, это культура, но надо приобщать народ не только к мылу и венику, но и к музыке, чтобы люди духовно росли. У нас комбайнер Студеникин «Турецкий марш» Моцарта играет. А у вас?
Дремов сделал паузу, которая стала грозна, как прокурор.
Селиванов сидел и думал: «Вот поучился на партийных курсах, теперь уже учит».
Но как бы он ни развенчивал Дремова, было ясно, что по части Моцарта он, Дремов, обогнал Селиванова.
По дороге в свой колхоз председатель спокойно и трезво хотел разобраться: почему у него действительно плохо с самодеятельностью?
|
|
|
Нет талантов? Это неправда!
Сколько раз случалось слышать ему, как задорно пели девушки на улице.
Впрочем, этим уличным пением теперь никого не удивишь. У Дремова — Моцарт. Неужели у него, Селиванова, не могли бы исполнить Чайковского?
Он въехал в свои Скородумки, и первое, что услышал, — залихватский гармонный перебор. Гармонисту подпевали девушки, на всю деревню звенели их молодые, сильные голоса.
Селиванов поравнялся с молодежью, остановил коня. Девушки, в свою очередь, тоже стали. Звонкими, радостными голосами они наперебой приветствовали:
— Здравствуйте, Иван Ильич!
— Гармошка? — осуждающе спросил он.
— Да, — виновато и смущенно ответили девушки.
— Частушки? — с той же осуждающей ноткой в голосе спросил председатель.
— Да, — совсем уже тихо и робко ответили девушки.
— А у Дремова Моцарта играют, трио баянистов есть.
Конь не стоял, копытил снег, а Селиванов одной рукой сдерживал на вожжах коня, а другой касался плеча гармониста.
— Твой отец вот так же с гармошкой ходил, и ты ходишь. А десятилетку кончил, квадратные корни извлекать умеешь. Вперед надо идти, Ваня. А ты все на одном месте топчешься.
Они разминулись. Гармонь больше не подавала голосу, и скоро девушки запели без гармониста.
Долго не спалось в эту ночь Селиванову. Он на память перебирал все показатели соседнего колхоза. Ну, что они! По молоку на сто один процент, а у Селиванова на сто пятьдесят. По картошке у них и ста процентов нет, а у Селиванова — рекорд. По строительству — у Дремова одна конюшня выстроена, а у Селиванова — и новый клуб, и зернохранилище, и баня.
Да что там считать! Далеко Дремову до Селиванова!
Он был в хорошем настроении. Но мысль о том, что по музыке соседний колхоз обогнал Селиванова, не давала покоя. Этот проклятый дремовский Моцарт сидел у Селиванова в печенках.
Снился Селиванову сон.
Играет в Скородумках духовой оркестр на майских праздниках, и по зеленому колхозному лужку кружатся в легких майских платьицах девушки. А он, Селиванов, сияет, как начищенная медная труба, и говорит всем колхозникам:
«Что трио баянистов! Вот оркестр — это достиженье».
|
|
|
Он проснулся с готовым решением: колхозу нужен духовой оркестр.
Ни парторг, ни бухгалтер не возражали против такой идеи, сомневались в одном: будет ли кому играть в оркестре?
— Найдем! — круто обрывал Селиванов.
Он ездил в район и по секрету советовался с отставным военным капельмейстером.
Наконец пришел тот день, когда в одной из комнат колхозного клуба заблестела новенькая оркестровая медь.
Ей нужны были музыканты, без них она молчала.
— Соберите всех, кто умеет на чем-либо играть! — приказал Селиванов молоденькой, приехавшей на заведование клубом девушке.
Пришел хроменький сторож, бобыль Вихранов.
— Ты играешь на чем? — спросил Селиванов.
— На барабане когда-то играл в полку, — сказал Вихранов, опасливо поглядывая на барабан.
— Подойди, не бойся! — подбадривал Селиванов.
Вихранов сделал два шага в сторону барабана и тихо ударил по туго натянутой коже. Недовольная тем, что ее побеспокоили, она глухо ответила: бумм!
Вихранов, как ребенок, обрадовался, осмелел и выстукал какой-то бывалый военный марш.
— Пойдет дело! — уверенно заключил Селиванов. — Один музыкант есть! Следующий?
Девушка-завклубом объявила:
— Иван Ильич, тут есть один трубач.
— Кто?
— Десятов.
Низкий, широкоплечий кузнец подошел к стене, снял трубу, продул ее и заиграл.
У него получилось.
— И ноты знаешь? — спросил председатель.
— Немного, — пыхтя и краснея, ответил кузнец.
— Будешь играть! — заключил Селиванов с видом знатока.
Он осмотрел остальных и строго спросил:
— Еще есть музыканты?
У остальных было только желание.
Это не очень огорчило Селиванова. Выйдя на крыльцо клуба, он авторитетно заявил:
— Не унывать, ребята! Руководителя я подыщу, желающие есть, а играть научимся! Посмотрим еще, у кого музыка узкое место — у нас или у Дремова?!
Из уличного радиорупора звучал хорошо слаженный духовой оркестр.
Селиванов попрощался за руку со всеми, кто приходил пробоваться или изъявил желание играть в оркестре, и по-селивановскн заверил:
— И у нас будет такой! Все в наших руках!
|
|
|
