Один из друзей не может с ним связаться.

Пожалуйста, позвоните и скажите мне,

Где он находится.

 

Объявление было ошибкой: оно дало мне предлог выключить мозги. Сначала я ждал, пока оно появится в газете, потом неделю его печатали каждый день, потом еще несколько дней я ждал ответа — как оказалось, напрасно. В результате за две недели я и пальцем не пошевелил, чтобы найти Измаила.

Когда я наконец осознал факт, что отклика на объяв­ление не получу, я стал искать новый подход к делу, и не прошло и трех минут, как я его нашел. Я позвонил в мэрию и вскоре разговаривал с человеком, который вы­давал разрешения на размещение в городе передвиж­ных ярмарок.

— Находится ли сейчас такая ярмарка в городе?

— Нет.

— А были ли какие-нибудь за последний месяц?

— Да, «Карнавал Дэррила Хикса», девятнадцать фургонов, двадцать один аттракцион, ежедневное пред­ставление. Отбыл из города около двух недель назад.

— А что-то вроде зверинца?

— Ничего такого в списках не значится.

— Бывает ли, что на ярмарке в представлении уча­ствуют животные?

— Кто его знает. Возможно.

— Куда отправилась ярмарка Хикса?

— Никакой информации.

Это, впрочем, значения не имело. Еще несколько звонков, и я выяснил, что ярмарка побывала в городке в сорока милях к северу и покинула его неделю назад. Предположив, что Хикс по-прежнему будет двигаться на север, я благодаря единственному звонку выяснил, и где он останавливался, и где находится в настоящий момент. Да, на его афишах значится: «Гаргантюа, самая знаменитая горилла в мире»; правда, лично мне было известно, что животное с таким именем уже лет сорок как подохло.

У любого человека с более или менее современной тачкой путь до «Карнавала Дэррила Хикса» занял бы девяносто минут; мне же с моим «плимутом» того же года выпуска, что и сериал «Даллас», потребовалось два часа. Когда я туда добрался, то увидел перед собой типич­ную ярмарку. Понимаете ли, ярмарки как автобусные станции: бывают побольше, бывают поменьше, но все они похожи друг на друга. Ярмарка Дэррила Хикса представляла собой два акра неряшливого веселья, толп несимпатичных людей, шума, запаха пива, сахарной ваты и попкорна. Я стал пробираться сквозь все это в поисках обещанного афишей представления.

У меня сложилось впечатление, что представле­ния на ярмарках, какими я их запомнил с детства (ско­рее даже из виденных в детстве фильмов), в совре­менном мире практически вымерли. Но если это и так, Дэррил Хикс предпочел не обращать внимания на такую тенденцию. Когда я подошел, зазывала как раз объявлял выступление глотателя огня, но я не стал его смотреть. В расположенном рядом павильоне можно было увидеть много чего — обычную коллек­цию чудовищ, уродцев, человека, разгрызающего стеклянные бутылки, татуированную толстуху. Я про­шел мимо.

Измаил оказался в темном углу, самом дальнем от входа; перед клеткой торчали двое десятилетних маль­чишек.

— Спорю, он может вырвать прутья, если захо­чет, — говорил один.

— Ага, — кивнул другой, — только он этого не знает.

Я стоял рядом, зло глядя на Измаила, а он спокой­но сидел, не обращая на меня никакого внимания, пока мальчишки не ушли.

Но и после этого пара минут прошли в молчании. Я продолжал в упор смотреть на Измаила, он продол­жал притворяться, что меня тут нет. Наконец я сдался и сказал:

— Объясни мне, пожалуйста, почему ты не попро­сил о помощи? Я же знаю, что ты мог это сделать. Выселение не происходит мгновенно. — Измаил и вида не подал, что слышал меня. — Как, черт возьми, нам теперь вытащить тебя отсюда?

Измаил продолжал смотреть сквозь меня, словно я был пустым местом.

— Послушай, Измаил, ты что, обиделся на меня? Тут наконец он посмотрел на меня, но этот взгляд

никак нельзя было назвать дружественным.

— Я не просил тебя становиться моим патроном, — сказал он, — так что будь любезен, не веди себя покровительственно.

— Ты хочешь, чтобы я не лез не в свое дело.

— Грубо говоря, да.

Я беспомощно огляделся.

— Ты хочешь сказать, что в самом деле решил здесь остаться?

Взгляд Измаила снова стал ледяным.

— Ну ладно, ладно, — сказал я ему. — Только как насчет меня?

— А что насчет тебя?

— Ну, мы же не закончили, верно?

— Нет, не закончили.

— Так что ты собираешься делать? Я что, должен стать твоей пятой неудачей или как?

Измаил минуту или две мрачно смотрел на меня, по­том сказал:

— Нет никакой необходимости тебе становиться моей пятой неудачей. Мы можем продолжать наши за­нятия.

В этот момент семья из пяти человек подошла по­любоваться на самую знаменитую гориллу в мире: па­паша, мамаша, две девочки и младенец, в коматозном состоянии застывший на руках у мамаши.

— Так, значит, мы можем продолжать? — спросил я, не понижая голоса. — Тебе это кажется вполне возможным, не так ли?

Семейство внезапно решило, что я — гораздо бо­лее интересное зрелище, чем «Гаргантюа», который, в конце концов, просто сидел в углу с угрюмым видом.

— Хорошо, с чего начнем? — продолжал я. — Ты помнишь, на чем мы остановились?

Заинтересованные зрители уставились на Измаила, гадая, какой последует ответ.

Ответ последовал, но слышал его, конечно, толь­ко я.

— Заткнись.

— Заткнуться? Но я думал, мы с тобой будем про­должать занятия, как и раньше.

Измаил с кряхтением отошел в самую глубину клет­ки и предоставил нам возможность смотреть на его спи­ну. Через минуту зрители сочли, что я заслуживаю из­девательского взгляда, с чем и отправились глазеть на мумифицированное тело человека, застреленного в пу­стыне Мохаве в конце Гражданской войны.

— Позволь мне забрать тебя отсюда, — сказал я.

— Нет, спасибо, — ответил он, поворачиваясь ко мне, но оставаясь в задней части клетки. — Как это ни покажется тебе невероятным, но я предпочитаю жить так, чем пользоваться чьей-то щедростью, даже твоей.

— Щедрость понадобится только до тех пор, пока мы не придумаем, как нам быть.

— Что ты понимаешь под «как нам быть»? Высту­пать в шоу «Сегодня вечером»? Или в ночном клубе?

— Послушай, если мне удастся связаться с осталь­ными, может быть, мы сумеем все вместе что-то сде­лать.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Я говорю о людях, которые помогали тебе до сих пор. Ты же не сам сюда перебрался?

Измаил из полумрака бросил на меня уничтожаю­щий взгляд.

— Уходи, — прорычал он, — уходи и оставь меня в покое.

Я ушел и оставил его в покое.

 

 

Такое не входило в мои планы — по правде говоря, я вообще никаких планов не строил, — так что я растерялся, не зная, что предпринять. Я снял номер в самом дешевом мотеле, какой только смог найти, потом от­правился в ресторанчик, заказал стейк и пару порций виски и стал обдумывать ситуацию. К девяти часам я понял, что ни до чего не додумаюсь, и снова отправил­ся на ярмарку. Мне в каком-то смысле повезло: погода переменилась и начавшийся дождь разогнал посетите­лей, испортив им все удовольствие.

Как вы полагаете, тех, кто ухаживает за зверями, все еще называют подсобными рабочими? Я не стал спрашивать об этом того, которого нашел рядом с па­вильоном на ярмарке. Ему с виду было лет восемьде­сят, и я сунул ему десятку, чтобы обеспечить себе при­вилегию общения с природой в лице гориллы, которая была таким же Гаргантюа, как я сам. Старику явно было наплевать на этическую сторону дела, но размер взятки вызвал у него ухмылку. Я добавил еще одну десятку, и он пошаркал прочь, оставив гореть свет у клетки. В павильоне хранилось несколько складных стульев, предназначенных для зрителей, и я подтащил один к клетке и уселся.

Измаил несколько минут молча смотрел на меня, по­том поинтересовался, на чем мы остановились.

— Ты как раз кончил объяснять, что легенда в Книге Бытия, начиная с грехопадения Адама и кончая убийством Авеля, совсем не то, что обычно понимают под этим люди моей культуры. На самом деле это история земледельческой революции в том виде, как ее понима­ли первые ее жертвы.

— И что еще нам остается, как ты думаешь?

— Не знаю. Может быть, осталось свести все во­едино. Я так и понял, какой вывод следует из рас­сказанного тобой.

— Хорошо, согласен. Дай мне немного подумать.

 

 

— Что такое культура? — наконец заговорил Из­маил. — В том смысле, как это обычно понимается, а не в специальном значении, которое используем мы в своих рассуждениях?

Мне показалось, что задавать такой вопрос в павиль­оне на ярмарке чертовски неуместно, но я честно его обдумал.

— Я сказал бы, что это совокупность всего, что де­лает людей людьми.

Измаил кивнул.

— И как же эта совокупность возникает?

— Не уверен, что улавливаю направление твоей мысли. Культура возникает в процессе человеческой жизни.

— Да, но ласточки тоже живут, однако культуры не имеют.

— О'кей, понял. Культура — аккумуляция. Сово­купность появляется в результате аккумуляции.

— О чем ты мне не сказал, так это как такая акку­муляция возникает.

— Э-э... Ладно. Аккумуляция — это совокупность опыта, передающегося из поколения в поколение. Она возникает, когда... Когда вид достигает определенного уровня интеллекта, одно поколение начинает передавать информацию и умения следующему. Следующее поко­ление получает эти аккумулированные знания, добав­ляет к ним собственные открытия и усовершенствова­ния и все вместе передает дальше.

— И такая аккумуляция и есть то, что называется культурой.

— Да, мне так кажется.

— Это, конечно, совокупность всего, не только ин­формации и умений. Сюда входят верования, догадки, теории, обычаи, легенды, песни, сказки, танцы, шут­ки, суеверия, предубеждения, вкусы, отношения... Словом, все.

— Правильно.

— Как ни странно, уровень интеллекта, требую­щийся для такой аккумуляции, не очень высок. Шим­панзе, живущие на свободе, учат свой молодняк делать и употреблять орудия... Как я вижу, тебя это удивляет.

— Не то чтобы... Пожалуй, меня удивило, что ты приводишь в пример шимпанзе.

— Вместо того чтобы назвать горилл?

— Да.

Измаил нахмурился:

— По правде говоря, я намеренно избегал всяких полевых исследований жизни горилл. Это не тот пред­мет, который мне хотелось бы изучать.

Я кивнул, чувствуя себя весьма глупо.

— Как бы то ни было, если шимпанзе уже начали накапливать знания о том, что идет на пользу шимпан­зе, когда, на твой взгляд, люди начали накапливать зна­ния о том, что идет на пользу людям?

— Я предположил бы, что это началось тогда же, когда начался род человеческий.

— Ваши палеоантропологи согласились бы с таким заключением. Человеческая культура началась одновременно с человеческой жизнью, — иными словами, с по­явлением Homo habilis. Те существа, что стали Homo habilis, передавали своим детям все, что узнали сами, и по мере того как каждое поколение вносило свою лепту, происходила аккумуляция знаний. И кто же унаследо­вал все это богатство?

— Homo erectus?

— Правильно. И те люди, что стали Homo erectus, передавали накопленные знания из поколения в поколение, и каждое поколение добавляло к этому свой вклад. Кто оказался наследником аккумулированных знаний?

— Homo sapiens.

— Конечно. А наследниками Homo sapiens стали Homo sapiens sapiens, которые тоже передают знания из поколения в поколение, каждое из которых до­бавляет то, что удалось узнать. Ну и кто же насле­дует им?

— Наверное, различные народы — Несогласные.

— А почему не Согласные?

— Почему? Не знаю. Я сказал бы... Очевидно, что во время земледельческой революции произошел пол­ный разрыв с прошлым. Такого разрыва не пережили народы, которые примерно в этот же период мигриро­вали в Америку. Не знали разрыва с прошлым и жите­ли Новой Зеландии, Австралии, Полинезии.

— Что заставляет тебя так думать?

— Не знаю. У меня просто сложилось такое впе­чатление.

— Да, но что лежит в основе твоего впечатления?

— Пожалуй, вот что. Не знаю, какую сказку ра­зыгрывают все эти народы, но явно одну и ту же. Я не могу еще назвать ее сюжет, но он определенно имеет­ся — и весьма отличается от сюжета той сказки, кото­рую разыгрывают люди моей культуры. Где бы мы ни встретили Несогласных, всегда оказывается, что они делают одно и то же, всегда ведут одну и ту же жизнь. Точно так же, как и мы, — мы всегда делаем одно и то же, ведем одну и ту же жизнь.

— Но какая связь между этим и передачей аккуму­лированных культурой знаний, полученных человечеством за первые три миллиона лет жизни?

Подумав немного, я ответил:

— Связь такова. Несогласные все еще передают на­копленное в том виде, в каком получили. Однако мы поступаем иначе, потому что десять тысяч лет назад ос­новоположники нашей культуры сказали: «Все это чушь. Люди должны жить не так», — и избавились от унаследованного. Они наверняка полностью избавились от унаследованного, потому что к тому времени, когда их потомки вошли в историю, не сохранилось и следов тех отношений и идей, которые можно повсюду обна­ружить у Несогласных. И еще...

— Да?

— Любопытно... Я никогда раньше этого не заме­чал... Несогласные всегда хранят традиции, уходящие в глубокую древность. У нас ничего такого нет. По боль­шей части мы совсем «новые» люди. Каждое поколение становится все «новее», все более отрезанным от прошлого, чем их предшественники.

— Что же может сказать по этому поводу Матуш­ка Культура?

— Ох, — вздохнул я, закрыв глаза, — Матушка Культура говорит, что так и должно быть. В прошлом ничего ценного для нас нет. Прошлое — дерьмо. 11ро-шлос должно быть оставлено позади, от него нужно из­бавиться.

Измаил кивнул:

— Вот видишь — так вас и поразила культурная амнезия.

— Что ты имеешь в виду?

— До тех пор пока Дарвин и палеонтологи не вклю­чили в историю три миллиона лет жизни человечества, в вашей культуре было принято считать, что рождение человека и рождение вашей культуры произошли од­новременно — были фактически одним и тем же событием. Я хочу сказать, что люди вашей культуры полагали, будто человек и родился одним из вас. Пред­полагалось, что земледелие — такой же инстинкт че­ловека, как у пчел — производство меда.

— Да, все верно.

— Когда люди вашей культуры обнаруживали в Африке и Америке охотников и собирателей, они по­лагали, что эти народы одичали, утратили естествен­ные сельскохозяйственные навыки, с которыми были рождены. Согласные и не догадывались, что видят перед собой то, чем являлись сами до того, как стали земледельцами. Насколько им было известно, ника­кого «до того» не существовало. Акт творения про­изошел всего несколько тысяч лет назад, и «человек земледельческий» сразу же принялся создавать циви­лизацию.

— Правильно.

— Ты видишь, как все это произошло?

— Что именно «все это»?

— Как случилось, что потеря вами воспоминаний о том прошлом, которое было у вас до земледельческой революции, оказалась полной, — такой полной, что вы даже не знали, что это прошлое существует.

— Нет, не вижу. У меня такое чувство, будто я дол­жен бы понимать, но все равно...

— Ты же сам только что сказал, что Матушка Куль­тура учит: прошлое — дерьмо, от прошлого нужно как можно скорее отделаться.

— Да.

— Вот я и хочу показать, что она, несомненно, учи­ла этому вас с самого начала.

— Ну да, тут все понятно. Теперь все сходится. Я говорил, что, оказавшись среди Несогласных, всегда испытываешь чувство, будто перед тобой люди, чье про­шлое простирается до начала времен. Среди Согласных же видишь перед собой людей, чье прошлое началось в 1963 году.

Измаил кивнул, потом сказал:

— Все же следует отметить, что древность придает ценность многому в вашей культуре — если только ее функция ограничена явлениями именно вашей культу­ры. Например, англичане желают, чтобы все их государственные установления и окружающая их пышность были как можно более древними, даже если они тако­выми не являются. Тем не менее они живут вовсе не так, как жили древние бритты, и не имеют ни малейше­го желания возвращаться к обычаям прошлого. То же самое можно сказать и о японцах. Они почитают цен­ности и традиции мудрых благородных предков и скор­бят об их утрате, но ничуть не стремятся жить так, как жили мудрые благородные предки. Короче говоря, древ­ность хороша для установлений, церемоний и праздни­ков, но в повседневной жизни Согласных ей места нет.

— Действительно.

 

 

— Конечно, Матушка Культура не требовала, что­бы абсолютно все из прошлого было отброшено. Что следовало сохранить? И что на самом деле сохранено?

— Я сказал бы, что уцелела информация о том, как что-то делать.

— Все, касающееся производства, было, несомнен­но, сохранено. И именно это объясняет, как случилось, что все сложилось именно так.

— Да.

— Несогласные, безусловно, тоже сохраняют ин­формацию о том, как что делать, хотя производство как таковое редко имеет большое значение в их жизни. У Несогласных не существует еженедельной нормы выработки глиняных горшков или наконечников для стрел. Они не озабочены увеличением производства каменных топоров.

— Верно.

— Таким образом, хотя они хранят знания о трудо­вых навыках, большая часть сохраняемой ими информации касается чего-то другого. Как бы ты охарактери­зовал эти знания?

— По-моему, ты сам ответил на этот вопрос не­сколько минут назад. Они хранят знания о том, что идет им на пользу.

— Именно им? Не всем вообще?

— Нет. Я не так уж увлекаюсь антропологией, но все же читал достаточно, чтобы знать: ни зуни, ни навахо не считают, что их обычаи — обычаи для всех. Они живут так, как это идет на пользу им.

— И тем обычаям, которые идут им на пользу, они учат своих детей.

— Да. А мы учим своих детей, как делать предме­ты. Все больше и все лучшего качества.

— Почему же вы не учите их тому, что идет вам на пользу?

— Мне кажется, потому, что мы не знаем, что идет нам на пользу. У каждого поколения собственное мне­ние об этом. У моих родителей было свое представле­ние, довольно никчемное, у их родителей — свое, тоже довольно никчемное, а мы теперь вырабатываем свое, которое, скорее всего, покажется никчемным нашим детям.

 

 

— Я позволил нам отклониться от темы, — ворч­ливо сказал Измаил и переменил положение, отчего клетка затряслась. — Я хочу, чтобы ты понял вот что: каждая культура Несогласных сохраняет совокупность знаний, накапливавшихся непрерывно с самого начала рода человеческого. Поэтому не приходится удивлять­ся, что каждая из них учит тому, что идет ее представи­телям на пользу. Каждый такой способ проверялся и усовершенствовался тысячами поколений.

— Да. Знаешь, у меня появилась мысль...

— Я тебя слушаю.

— Подожди минутку. Что-то тут... связано с тем, что знание о том, как следует жить, недоступно.

— Не спеши, подумай.

— О'кей, — сказал я через несколько минут. — Если вернуться к началу, то, когда я говорил, что не существует достоверного знания о том, как людям сле­дует жить, я имел в виду следующее: достоверное знание — это знание о единственно правильном пути. Именно этого мы хотим. Именно этого хотят Согласные. Мы не хотим узнать, как жить, чтобы это шло нам на пользу. Мы хотим узнать о единственно правильном пути. Это-то нам и дают наши пророки. Это дают нам наши законодатели. Позволь мне еще поду­мать... После пяти или восьми тысяч лет амнезии Согласные так и не узнали, как им следует жить. Должно быть, они в самом деле повернулись спиной к своему прошлому, потому что вдруг появляется Хаммурапи, и все спрашивают: «Что это?» — а Хаммурапи отвечает: «Это, дети мои, законы!» «Законы? Что такое законы?» — спрашивают люди, и Хаммурапи отвечает: «Законы — это такие штуки, которые го­ворят, каков единственно правильный способ жить». Да, так что я пытаюсь сказать?

— Не могу определить в точности.

— Пожалуй, вот что. Когда ты начал говорить о нашей культурной амнезии, я подумал, что ты говоришь метафорически или немного преувеличиваешь, чтобы подчеркнуть свою мысль. Ведь на самом деле не можешь же ты знать, что думали те неолитические земле­дельцы. И тем не менее факт есть факт: после нескольких тысяч лет потомки неолитических земледельцев стали чесать в затылках и спрашивать: «Как бы нам узнать, как следует жить?» Однако в тот же самый исторический период Несогласные помнили, как следует жить. Они все еще знали это, хотя люди моей культуры все забыли, отсекли себя от традиции, которая говорила им, как нужно жить. Теперь они нужда­лись в Хаммурапи, который им это сказал бы. Они нуждались в Драконе, и Солоне, и Моисее, и Иисусе, и Мухаммеде. А вот Несогласным нужды в них не было, потому что у них был путь — даже множество путей — которые... Погоди! Похоже, я наконец понял, что хочу сказать.

— Не спеши.

— Каждый из путей Несогласных возник в резуль­тате эволюции, методом проб, который возник даже прежде, чем люди придумали для него название. Никто не говорил: «Ладно, давайте создадим комитет, который написал бы для нас свод законов». Ни одна из этих культур не была изобретена. Но именно это — изобретения, механизмы — и давали нам наши зако­нодатели. Не решения, проверенные тысячами поколений, а довольно произвольные поучения о един­ственно правильном способе жизни. И все так и продолжается до сих пор. Не разрешается делать аборт, если только беременность не угрожает жизни или не наступила в результате изнасилования. Есть множество людей, которые хотели бы, чтобы закон читался именно так. Почему? Потому что существует единственно правильный способ жить. Ты можешь спиться до смерти, но если тебя поймают с начинен­ной марихуаной сигаретой, тебя, малыш, ждет ка­талажка, потому что существует единственно пра­вильный способ жить. Никому нет дела до того, хорошо ли работают наши законы. Не ради эффек­тивности они создаются... Ох, я опять забыл, к чему веду.

Измаил крякнул.

— Ты не обязательно ведешь к чему-то одному. Ты исследуешь целый комплекс глубоких проблем, и нельзя ожидать, что ты доберешься до самого дна за двадцать минут.

— Верно.

— Тем не менее я хочу подчеркнуть одно обстоя­тельство, прежде чем мы двинемся дальше.

— О'кей.

— Ты убедился теперь, что Согласные и Несоглас­ные хранят две совершенно различные разновидности знания.

— Да, Согласные накапливают знания о том, что идет на пользу вещам. Несогласные собирают знания о том, что идет на пользу людям.

— Но не всем людям. Каждый народ, принадле­жащий к Несогласным, имеет образ жизни, который хо­рош для этих людей потому, что возник у них, подхо­дит к территории, на которой они живут, к климату, к биологическому сообществу вокруг, к их особым вку­сам, предпочтениям, видению мира.

— Да.

— И как же называется такое знание?

— Не знаю, что ты имеешь в виду.

— Чем обладает тот, кто знает, что идет на пользу его народу?

— Ну... мудростью.

— Конечно. А теперь подумай вот о чем. В вашей культуре ценится знание о том, что идет на пользу производству вещей. И каждый раз, когда Согласные уничтожают культуру Несогласных, из мира навсегда исчезает мудрость, накопленная и проверенная тыся­чами поколений с момента появления рода человеческого, так же как каждый раз, когда Согласные уничтожают вид живых существ, из мира навсегда исчезает форма жизни, проверенная эволюцией с момента за рождения жизни.

— Отвратительно, — сказал я.

— Да, — согласился Измаил, — это отвратительно.

 

 

Почесав голову и подергав себя за ухо, Измаил ото­слал меня.

— Я устал, — объяснил он, — и слишком замерз чтобы думать.

 

Часть 11

 

 

Мелкий дождь продолжался, и когда на следующий день около полудня я явился на ярмарку, там некому даже было дать взят­ку. По пути в армейском магазине я купил два одеяла для Измаила и одно для себя, чтобы составить ему компанию. Измаил ворчливо поблагодарил меня, но явно был рад ими воспользоваться. Мы некоторое время посидели молча, погруженные в пе­чальные размышления, потом Измаил нео­хотно заговорил:

— Незадолго до моего переезда — не помню уже, с чем был связан вопрос, — ты спрашивал меня, когда мы дойдем до сю­жета, который разыгрывают Несогласные.

— Да, так и было.

— Почему тебя интересует этот сюжет? Вопрос заставил меня растеряться.

— Почему бы мне им не интересо­ваться?

— Я хочу понять, какой прок ты видишь в том, что­бы это узнать, ведь Авель практически истреблен.

— Ну да.

— Так зачем тебе знать, какую сказку он воплощал в жизнь?

— Опять же, почему бы мне ею не поинтересо­ваться?

Измаил покачал головой:

— Я не собираюсь продолжать разговор в таком духе. Тот факт, что я не могу обосновать причины, по которым тебе не следует что-то узнавать, не дает осно­вания учить тебя этому.

Измаил явно был не в духе. Винить его я не мог, но и особого сочувствия к нему не испытывал: ведь именно он настоял на том, чтобы все происходило так, как есть.

— Ты просто хочешь удовлетворить свое любопыт­ство? — спросил он.

— Нет, не сказал бы. Ты говорил в начале наших занятий о двух разыгрываемых сюжетах. Один мне те­перь известен. Желание узнать второй представляется мне вполне естественным.

— Естественным... — повторил Измаил тоном, ко­торый ясно показывал, что это слово ему не по вку­су. — Мне хотелось бы, чтобы ты привел немного бо­лее веский аргумент, доказывающий, что я здесь не единственный, кто использует мозги по прямому назна­чению.

— Боюсь, мне не совсем понятно, что ты имеешь в виду.

— Не сомневаюсь; это-то меня и раздражает. Ты превратился в пассивного слушателя, ты отключаешь мозг, стоит тебе сесть передо мной, и включаешь его, когда уходишь.

— По-моему, ты преувеличиваешь.

— Тогда объясни мне, почему рассказ о сюжете, ко­торый почти некому разыгрывать, не пустая трата вре­мени.

— Ну, хотя бы потому, что я не считаю его та­ковым.

— Так не годится. Того, что какое-то действие не пустая трата времени, недостаточно, чтобы меня на него вдохновить.

Я беспомощно пожал плечами. Измаил с отвращением покачал головой

— На самом деле ты думаешь, что такое знание бу­дет бессмысленным. Это очевидно.

— А для меня не очевидно.

— Значит, ты считаешь, что в нем есть смысл?

— Ну да.

— Какой же?

— О боже... Смысл в том, что я хочу узнать, вот и все.

— Нет. Для меня это недостаточное основание, чтобы продолжать рассказ. Я хочу продолжать, но только не в том случае, если единственным результа­том окажется удовлетворение твоего любопытства. Ухо­ди. Вернешься, когда найдешь вескую причину для про­должения.

— Что такое веская причина? Приведи пример.

— Хорошо. Зачем тратить усилия на то, чтобы уз­нать, какую сказку воплощают в жизнь люди твоей соб­ственной культуры?

— Затем, что, воплощая ее в жизнь, они уничто­жают мир.

— Верно. Но зачем все же узнавать, в чем она со­стоит?

— Затем, что это, несомненно, нечто, что следует сделать известным.

— Известным кому?

— Всем.

— Зачем? Я все время возвращаюсь к этому. За­чем? Зачем? Зачем? Зачем людям вашей культуры знать, какую сказку они воплощают в жизнь, уничто­жая мир?

— Чтобы они могли прекратить воплощать ее в жизнь. Чтобы они смогли увидеть, что, творя это, не просто совершают просчет. Чтобы они увидели, что ра­зыгрываемый ими сюжет — проявление мании величия, такая же безумная фантазия, как и Тысячелетний рейх.

— Именно ради этого стоило узнать сюжет?

— Да.

— Рад слышать. А теперь уходи и возвращайся, когда сможешь объяснить, ради чего стоит знать сю­жет другой сказки.

— Для этого мне не нужно уходить. Я могу объяс­нить все сейчас.

— Я тебя слушаю.

— Люди не могут просто отказаться от разыгры­ваемого, ими сюжета. Именно это и пыталась сделать молодежь в шестидесятых — семидесятых годах. Мо­лодые люди пытались перестать жить как Согласные, но другого образа жизни для них не нашлось. Они по­терпели неудачу потому, что нельзя просто выйти из сказки — нужно иметь другую, в которую можно было бы войти.

Измаил кивнул.

— Значит, если такая другая сказка существует, люди должны о ней узнать?

— Да, должны.

— И ты думаешь, они захотят о ней узнать?

— Не знаю. Не думаю, что можно захотеть чего-то, пока не знаешь, что это что-то существует.

— Совершенно верно.

 

 

— И о чем же, по-твоему, пойдет речь в сказке Не­согласных?

— Понятия не имею.

— Об охоте и собирательстве?

— Не знаю.

— Признайся честно: разве ты не ожидаешь ус­лышать некий эпический рассказ о тайнах Великой Охоты?

— Не могу сказать, что ожидаю чего-то подоб­ного.

— Что ж, ты, по крайней мере, должен понимать, что речь пойдет о значении мира, о намерениях богов и о предназначении человека.

— Да.

— Как я уже много раз повторял, человек стал че­ловеком, разыгрывая сюжет. Ты должен это помнить.

— Да, помню.

— Так как человек стал человеком?

Я задумался о ловушке, которую мне готовит Из­маил, а потому ответил вопросом на вопрос:

— Не уверен, что понимаю, о чем ты говоришь, точ­нее, какого ответа ты ждешь. Не хочешь же ты услы­шать от меня, что человек стал человеком в результате эволюции?

— Это просто означало бы, что человек стал чело­веком потому, что стал человеком. Верно?

— Да.

— Значит, вопрос остается: как человек стал чело­веком?

— Мне кажется, это одна из тех вещей, которые совершенно очевидны.

— Несомненно. Если бы я сообщил тебе ответ, ты сказал бы: «Ну конечно, только что из того?»

Я пожал плечами, признавая свое поражение.

— Придется подойти к делу окольным путем, но держи этот вопрос в памяти: он нуждается в ответе.

— О'кей.

 

 

— Что за событием, по словам Матушки Культу­ры, была ваша земледельческая революция?

— Что за событием... Пожалуй, Матушка Куль­тура говорит, что это был технологический прорыв.

— Речи о глубоком человеческом резонансе, куль­турном или религиозном, не идет?

— Нет. Первые земледельцы были просто неоли­тические технократы. Так, по крайней мере, всегда счи­талось.

— Однако после того как мы вникли в третью и чет­вертую главы Книги Бытия, ты видишь, что на самом деле событие было гораздо более важным, чем учит Матушка Культура.

— Да.

— Это событие и было, и остается гораздо более важным, потому что революция все еще продолжается. Адам все еще жует запретный плод, и если где-нибудь удается обнаружить Авеля, Каин с ножом в руке тут как тут.

— Это так.

— Есть и другие свидетельства того, что револю­ция вызвала гораздо более глубокие перемены, чем про­сто технологические. Матушка Культура учит, что до появления земледелия человеческая жизнь была лише­на смысла, полноты, ценности. Жизнь до революции была отвратительна, невыносима.

— Да.

— Ты и сам в это веришь, не так ли?

— Пожалуй.

— И уж наверняка в это верит большинство.

— Да.

— А кто мог бы оказаться исключением?

— Не знаю. Возможно, антропологи.

— Те люди, которые обладают знаниями о той, дру­гой жизни.

— Да.

— Однако ведь Матушка Культура учит, что та жизнь несказанно убога.

— Правильно.

— Можешь ли ты представить себе обстоятельства, при которых ты сам поменял бы свой образ жизни на образ жизни Несогласных?

— Нет. Откровенно говоря, не могу себе предста­вить, чтобы кто-нибудь добровольно пошел на подоб­ный обмен.

— Однако Несогласные делают именно такой вы­бор. На протяжении всей истории единственным спо­собом отвратить их от образа жизни, который нашли Согласные, было насилие или полное уничтожение. В большинстве случаев оказывалось легче истребить Несогласных, чем сделать из них Согласных.

— Верно, но Матушка Культура имеет свое мнение на этот счет. Она утверждает, что Несогласные просто не знали, от чего отказываются. Они не поняли пре­имуществ земледелия, поэтому так упорно цеплялись за свои охоту и собирательство.

Измаил улыбнулся своей самой злорадной улыбкой:

— Кто, как ты считаешь, был самым яростным и решительным противником Согласных среди американ­ских индейцев?

— Ну... я бы сказал, что индейцы равнин.

— Думаю, что с этим согласились бы все. Однако ведь до того, как испанцы ввезли лошадей, индейцы рав­нин занимались земледелием на протяжении столетий. Как только лошади стали им доступны, они отказались от земледелия и вернулись к жизни охотников и соби­рателей,

— Я этого не знал.

— Ну, теперь знаешь. Понимали ли индейцы рав­нин преимущества жизни земледельцев?

— Думаю, должны были понимать.

— А что об этом говорит Матушка Культура?

Я немного подумал, потом рассмеялся:

— Она говорит, что на самом деле они все-таки не понимали. Будь это иначе, они никогда не вернулись бы к охоте и собирательству.

— Потому что такая жизнь отвратительна.

— Ну да.

— На этом примере ты можешь убедиться, на­сколько эффективно промывает вам мозги Матушка Культура.

— Это так, но я все-таки не вижу, куда все эти рас­суждения нас ведут.

— Мы находимся на пути к пониманию того, что лежит в основе тех боязни и отвращения, которые вы испытываете по отношению к образу жизни Несоглас­ных. Мы ищем объяснение того, почему вы считаете, что должны продолжать революцию, несмотря на то что она уничтожает вас и весь мир. Мы собираемся выяс­нить, против чего направлена ваша революция.

— Ах... — только и сказал я.

— И когда мы все это поймем, ты, я уверен, смо­жешь сказать мне, какую сказку воплощали в жизнь Несогласные на протяжении первых трех миллионов лет истории человечества и продолжают воплощать те из них, кто выжил, по сей день.

 

 

Заговорив о выживании, Измаил вздрогнул и с хриплым вздохом плотнее закутался в одеяла. На ми­нуту он, казалось, перестал обращать внимание на что-либо, кроме неумолчного стука дождя по брезенту кры­ши, потом прочистил горло и продолжил:

— Давай подумаем вот о чем. Была ли революция необходима?

— Она была необходима, если человек хотел чего-то достичь.

— Ты хочешь сказать — если человек должен был иметь в своем распоряжении центральное отопление, университеты, оперные театры и космические корабли?

— Именно. Измаил кивнул:

— Такой ответ был бы приемлем, когда мы еще только начинали работу, но теперь я хочу, чтобы ты за­глянул глубже.

— О'кей, но я не знаю, что ты подразумеваешь под «глубже».

— Ты прекрасно знаешь, что для сотен миллионов людей такие вещи, как центральное отопление, университеты, оперные театры и космические корабли, — да­лекая и недостижимая реальность. Сотни миллионов живут в условиях, о которых граждане твоей страны могут только догадываться. Даже здесь есть миллионы бездомных или живущих в грязи и нищете трущоб, тюрем, приютов, которые немногим лучше тюрем. Эти люди не поняли бы твоего легкомысленного оправда­ния земледельческой революции.

— Верно.

— Однако хотя они не наслаждаются плодами ре­волюции, разве они отвернулись бы от нее? Променяли бы они свою нищету и отчаяние на жизнь людей в до­революционные времена?

— Ответ опять будет «нет».

— У меня тоже сложилось такое впечатление. Со­гласные веруют в свою революцию, даже когда не наслаждаются ее плодами. Среди них нет недовольных, нет диссидентов, нет контрреволюционеров. Они все свято верят, что, как бы плохо дела ни шли сейчас, они все рав­но идут несравненно лучше, чем шли до революции.

— Да, согласен.

— Сегодня я хочу от тебя, чтобы ты докопался до корней такой необыкновенной веры. Когда ты это сделаешь, ты станешь совершенно иначе понимать и рево­люцию, и жизнь Несогласных.

— О'кей. Но как мне это сделать?

— Прислушавшись к Матушке Культуре. Она всю твою жизнь шепчет тебе в ухо, и то, что ты слышал, не отличается от того, что слышали твои родители и деды, от того, что слышат ежедневно люди по всему миру. Другими словами, то, что требуется найти, запечатлено в твоем сознании, как и в сознании всех вас. Я хочу, чтобы ты вытащил это на поверхность. Матушка Куль­тура научила вас с ужасом смотреть на ту жизнь, которую вы оставили позади, когда началась революция, но я хочу, чтобы ты об

⇐ Предыдущая234567891011

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: