 |
В системе образования – рывок, но не прорыв
|
|
|
|
Ко времени образования земства российское крестьянство оставалось неграмотным и погружённым в пучину невежества и суеверий. И это было следствием политики царского правительства. Реакционный государственный деятель граф Д.А.Толстой, курировавший школьное дело, считал широкое образование крестьянских детей вредным, поскольку оно отвлекает от физического труда. В правительстве ещё разделяли опасения умершего в 1855 году графа С.С.Уварова (автора формулы «православие, самодержавие, народность»), который призывал «пещись о том, чтобы чрезмерным стремлением к высшим предметам учения не поколебать порядок гражданских сословий, возбуждая в юных умах порыв к приобретению роскошных (т.е. излишних) знаний». Особенно пугал его возможный рост образованности «молодых людей, рождённых в низших сословиях общества, для которых высшее образование бесполезно, составляя излишнюю роскошь и выводя их из круга первобытного состояния без выгоды для них самих и для государства». Поэтому он предлагал меры «для удержания стремления юношества к образованию в пределах некоторой соразмерности с гражданским бытом разнородных сословий».
Земству пришлось создавать систему начальных народных училищ заново, преодолевая множество препятствий со стороны власти, которая, с одной стороны, понимала необходимость грамотности для работников нарождающегося индустриального общества, а с другой – опасалась роста связанных с этим народнических и революционных идей.
Земская школа была большим шагом вперёд по сравнению с прежними церковно-приходскими школами и школами грамоты, она давала гораздо более полное, более современное и систематическое (а значит, создававшее почву для атеизма) образование. Основной её тип – школа с трёхлетним обучением. В большинстве своём школы были одноклассными, один учитель обучал сразу всех учащихся – и первого, и второго, и третьего года обучения. В земской школе, кроме чтения, письма, счёта и Закона Божьего, преподавались природоведение, история и география. В некоторых школах учили рисованию и пению, преподавали гимнастику, давались также начала ремёсел, садоводства, огородничества и пчеловодства.
|
|
|
При этом в земской школе не изучали алгебры, геометрии, тригонометрии, что делало практически невозможным поступление окончивших её в гимназию.
Материальное положение и бытовые условия большинства учителей земских школ было весьма тяжёлым, о нём можно судить, в частности, по произведениям Чехова. А ему можно верить, не только потому, что он вообще отличался редкой правдивостью, но и потому, что был попечителем и устроителем ряда земских школ в Подмосковье (в Талеже, Новосёлках и Мелихове) и в Ялте. Каково было жить учителю школы в Талеже (Чехов был там попечителем), получавшему 23 рубля в месяц, имея на своём иждивении жену и четырёх детей? Он в тридцать лет был уже совсем седой и до такой степени забит нуждой, что, о чём бы с ним ни заговаривали, он всё сводил к вопросу о жалованье и о необходимости его увеличения. А ведь были школы, где учителям платили всего по 15 рублей в месяц, – этого не хватало даже на пропитание. Преподаватели гимназий относились к среднему классу, а профессоров вузов можно было считать вполне обеспеченными людьми.
В 1913 году в России насчитывалось 9,7 миллиона учащихся во всех видах учебных заведений (включая духовные и военные) – 60,6 человек на 1000 жителей. (А в США учащихся было 18,3 миллиона – 190 человек на 1000 жителей.) 75 процентов детей и подростков были лишены возможности учиться. Среди населения старше 9 лет грамотных было 27 процентов. Среди призываемых в армию свыше трёх четвертей оказывались неграмотными.
|
|
|
А в США даже среди негритянского населения грамотность достигала 56 процентов. В Бельгии грамотных (без учёта детей дошкольного возраста) было 998 грамотных на 1000 человек, в Германии – 980, в Англии – 816, во Франции – 930, лишь Португалия отставала – 214 человек).
В России на 1000 человек было 1,7 учителя, в США – 5,5.
В российских вузах в 1913 году обучались 127 тысяч человек (в США – 258 тысяч). На 1 университет в России приходилось около 20 миллионов человек, в Англии – 2,5, во Франции – 2,8, в Германии – 3 миллиона.
Крестьяне составляли 85 процентов населения России, а крестьянских детей в школах всех типов было всего 15 процентов.
Хотя земству удалось повысить уровень образования крестьянских детей, однако подлинной культурной революции в царской России так и не произошло, эту задачу пришлось решать уже Советской власти.
Жилищные условия
В России всегда жили очень скученно. Крестьянская семья, как правило, из трёх поколений, многодетная, ютилась в избе, с печью, часто топившейся по-чёрному. На зиму в избу приводили телёнка, иногда и другую скотину.
В России нормой жилплощади в городах считались 12 квадратных метра на человека, но на жителя рабочих окраин в крупных городах приходилось не более 2,5 квадратных метра. Я сам вырос в общежитии, построенном купцом Прохоровым для рабочих своей «Трёхгорной мануфактуры»: в комнате площадью 17 квадратных метров (а большинство комнат общежития были по 8 квадратных метров) в момент наибольшей населённости, уже в 30-е годы, проживали 11 человек.
Российские «капиталисты»
Поскольку большинство предприятий тяжёлой индустрии принадлежало в России иностранцам, самой «русской» отраслью экономики (во всяком случае – промышленности) можно считать текстильную. Понять отличительные черты русского капитализма поможет, например, книга П.А.Бурышкина «Москва купеческая» (М., 1990).
Вот как он пишет о возникновении текстильной промышленности:
«Русская промышленность создавалась не казёнными усилиями и, за редкими исключениями, не руками лиц дворянского сословия. Русские фабрики были построены и оборудованы русским купечеством. Промышленность в России вышла из торговли… В экономике России редко наблюдалось создание крупных промышленных единиц, а крупными становились мелкие, после ряда лет существования, если деятельность их была успешной».
|
|
|
При этом не город шёл в деревню со своим товаром, а крестьянин, не любивший земледелие, хорошо знавший потребность односельчан в промышленных изделиях и склонный к предпринимательству, шёл в город, закупал на свои средства или брал в кредит нужные товары и перепродавал их с некоторой выгодой. Накопив деньжат, он открывал собственное дело. Со временем выходил в купцы или становился фабрикантом.
Центром текстильной промышленности России была Москва:
«Промышленный рост Москвы совершался очень быстро. Окраины города покрывались десятками вечно дымящихся фабрик. Под их стенами разрастались рабочие кварталы – трущобы с узкими грязными улицами, мрачными бараками без света, воды и канализации».
Текстильная промышленность ещё долго сохраняла патриархальный характер:
«Вплоть до начала ХХ века многие московские рабочие сохранили связь с деревней, оставленной наполовину крестьянами. Каждую весну, когда начинались сельскохозяйственные работы, они покидали свои станки и тянулись толпами в деревни. С другой стороны, владельцы текстильных фабрик по старинке раздавали в окрестные деревни пряжу, чтобы получить её обратно размотанной». Мой дед, о котором я уже упоминал, был таким рабочим, который весной и осенью уходил на полевые работы в деревню, где оставалась его семья.
Промышленному развитию России мешали широко распространённые в правящих сферах мнение, что Россия – «это страна земледельческая, что фабрично-заводское производство ей не нужно, что русская индустрия никогда не сможет конкурировать с западно-европейской и, наконец, что фабрика и весь уклад её деятельности растлевающим образом влияет на население».
Однако возникнув, текстильная промышленность быстро развивалась, и уже к началу ХХ века «техническая оснащённость московских крупных мануфактур – Эмиля Цинделя, Прохоровской Трёхгорной, Альберта Гюбнера – была одной из самых лучших в мире, и много было уже сделано для улучшения жилищного вопроса для рабочих…
|
|
|
В русских деловых и частью в правительственных кругах лозунгом того времени было поднятие производительных сил России, строительство собственной индустрии, организация собственного русского производства для использования богатейших производительных сил России… Промышленное развитие слишком запоздало в России конца ХIХ века по сравнению с её западными соседями, и нужны были чрезвычайные меры, чтобы заставить Россию в некоторой мере нагнать другие европейские страны». В правительственных кругах эти речи не нравились.
Вот одна важная особенность российского капитализма:
«Одной из главных особенностей московской торгово-промышленной жизни перед революцией был… семейный характер её предприятий. И фабрики, и торговые фирмы оставались зачастую собственностью той семьи, члены которой дело создали, сами им руководили передавали его по наследству членам своей же фамилии… Правда, к войне 1914 года почти вся крупная промышленность и крупная торговля были акционированы. Предприятия носили форму паевых товариществ, но в известном смысле это была лишь юридическая форма. Все – иногда без исключения – паи оставались в руках одной семьи, и в уставах обычно имелся параграф, затруднявший возможность продать паи «на сторону»…
Эта форма «семейных предприятий» была характерна для Москвы благодаря тому, что основную массу и промышленных и торговых предприятий Московского промышленного района представляли либо текстильные фабрики, преимущественно хлопчатобумажной промышленности, либо оптовая же торговля мануфактурой. А хлопчатобумажная промышленность до последнего времени оставалась мало доступной и иностранным, и банковским капиталам…
Поскольку в составе правлений были сами владельцы, так сказать подлинные «хозяева», то они сами обычно и несли обязанности по участию в тех или иных промышленных группировках, или объединениях. А хозяйская точка зрения далеко не всегда совпадала с точкой зрения «служащих», даже таких крупных, как директора-распорядители. На все вопросы «хозяева» обычно смотрели, конечно, прежде всего с точки зрения интересов своего дела, но вместе с тем, не будучи ни перед кем ответственны, могли гораздо легче и шире идти навстречу таким мероприятиям, которые не были финансово выгодны, как, например, в области оборудования фабричных больниц или школ. А банковских представителей в правлениях фабрично-заводских предприятий интересовало прежде всего то, что могло непосредственно сказаться на биржевой стоимости акций, а не на потребностях самого дела, вытекающих из требований производства...
|
|
|
По условиям жизни в России, всякое производство, всякие промыслы имели не только хозяйственное, но и культурное значение. Даже кустарная промышленность, неизменно являлась фактором, повышавшим не только материальные, но и культурные условия, заставляя население отходить от старозаветного уклада жизни и воспринимать, так или иначе, иные культурные навыки и методы. А фабрика всегда, как правило, являлась там, где обычно была и больница, и школа, и фабричная лавка, а иногда и фабричный театр и библиотека. Не мало было таких предприятий, которые смотрели на обслуживание окрестного населения, как на свою повинность, что было тем более естественно, что и рабочая масса обычно выходила из того же окрестного населения».
Из этого вытекало и иное понимание смысла предпринимательства:
«Самое отношение «предпринимателя» к своему делу было несколько иным, чем теперь на Западе, или в Америке. На свою деятельность смотрели не только или не столько, как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбой. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и потребует пол нему отчёта, что отчасти выражалось и в том, что именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели, как на выполнение какого-то свыше назначенного долга….В России не было того «культа» богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной среде, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то что неприязненное, а мало доброжелательное отношение… Даже в купеческих группировках и на бирже богатство не играло решающей роли. Почти все главные руководители отдельных организаций обычно бывали не очень богатые люди… Да кроме того, всегда интересовались происхождением богатства…Москва ни ростовщиков, ни откупщиков не любит…
Занятие торговлей, хотя и приносило выгоды материального свойства, но отнюдь не давало вообще почётного положения.
Самая оценка достоинства фирмы была иной, чем, например, во Франции. Здесь торговец старается продать как можно дороже, хотя бы за счёт сильного сокращения оборота… В России было наоборот: хорошей фирмой считалась та, которая могла торговать дешевле, чем её конкуренты. Эта дешевизна не должна была идти за счёт недоплаты торговому персоналу… Фирмы, где служащие, из-за плохого к ним обращения, часто сменялись, уважением не пользовались. Их презрительно называли «проходной двор»…».
Бурышкин приводит высказывание известного промышленника В.П.Рябушинского:
«В московской неписаной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант; потом шёл купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дёшевы его деньги ни были, и как бы приличен он сам ни был. Процентщик».
Но, - продолжает Бурышкин, - и в Москве, как и во всей России, начался процесс захвата промышленности банками, появился антагонизм между банкирами и промышленниками, борьба за гегемонию.
«При определении отношения прежней России к богатству нужно не упускать из виду особенности русского семейного и наследственного права. В России богатство было индивидуальным, а не семейным. У детей не было презюмаций, что они непременно и в «законных» долях будут наследовать отцовское состояние. Купеческие богатства были по большей части «благоприобретённые», и наследователь мог делать с ними, что хотел. Примеров такого «произвольного» распоряжения своим имуществом было немало…
Богатство служило источником для дел широкого благотворения…
Заботы о душе» заставляли именитое купечество, при жизни или после смерти, передавать миллионные состояния на благотворительность, на построение церквей, больниц, богаделен». Большинство московских купцов-фабрикантов не имело специального образования, а до всего доходило своей смёткой: «Русская коммерческая школа, построенная по западноевропейскому образцу, являлась перегруженной рядом преподаваемых дисциплин и не обращала внимания на надлежащую практическую подготовку». Так что если купец хотел дать детям хорошее образование, то посылал их за границу – и не в школу, а на передовое предприятие.
Впрочем, не все купцы занимались промышленными делами или торговлей:
«В купцы записывались на основании соображений, совершенно посторонних торговой деятельности. Например, евреи записывались в купцы первой гильдии потому, что таким путём они получали право повсеместного жительства, вне зависимости от так называемой черты оседлости…
Среди московского купечества было очень мало фамилий, которые насчитывали бы более ста лет существования…».
Выход из купечества был уходом в дворянство: или царь возводил (как Прохоровых), или получал чин действительного статского советника за пожертвования. А можно было дослужиться – стать попечителем какого-нибудь богоугодного заведения и со временем получить чин, дающий дворянство.
Бурышкин проводит «параллель между общественной деятельностью в России прошлого времени и в Западной Европе, в частности с Францией. На Западе – это устройство собственных дел, личной своей карьеры; в России – это прежде всего служение».
В начале ХХ века купечество стало в Москве заметной общественной силой. Ещё лет двадцать назад «на купца смотрели не то чтобы с презрением, а так, как-то чудно. Где, дескать, тебе до нас. Такой же ты мужик, как и все, только вот синий сюртук носишь…». А теперь всё изменилось:
«Купец идёт. На купца спрос теперь. От него ждут «настоящего слова». И он везде не заставляет себя ждать. Он произносит речи, проектирует мероприятия, издаёт книги, фабрикует высшие сорта политики, устраивает митинги и проч… Он и круг, и центр московской жизни.
В Москве вы ни шагу не сделаете без купца. Он и миткалём торгкет, и о категорическом императиве хлопочет, и лучшие в мире клиники устраивает… У него лучшие дома и выезды, лучшие картины, любовницы и библиотеки… Купеческие жёны получали свои туалеты из Парижа, ездили на зимнюю весну на Французскую Ривьеру и, в то же самое время, по каким-то причинам заискивали у высшего дворянства».
Но в масштабе государства купечество не представляло собой организованной политической силы:
«По правде говоря, в дореволюционной России вообще не было того торгово-промышленного представительства, какое знают и Западная Европа, и Америка. Это не значит, что голос промышленности, а иногда и торговли, не был вовсе слышен и что правительство к нему не прислушивалось, но в первую голову имело значение, кто говорит, какое лицо, а не какое учреждение…. Подлинно всероссийского объединения долго не было, объективная потребность в нём существовала, и Москве приходилось говорить за всю Россию… Февральский переворот, вопреки утверждениям советских историков, в своём существе вовсе не был «буржуазной революцией»… и после февраля вовсе не было купеческого «реванша». Положение оставалось, в своих основных чертах, тем же самым, только господствующим классом стала социалистически-меньшевистская и эс-эровская интеллигенция».
Не капиталисты, а буржуа
Ну, и как же жила эта московская буржуазия? Вот один из самых ярких её представителей - Николай Павлович Рябушинский.
Это к его услугам были «самые дорогие рестораны, самые красивые женщины, самые старые вина, самые модные сигары», и это о нём ходили «самые страшные слухи: будто состоит он в тайном обществе самоубийц (и он действительно стрелялся, но остался жив), учреждённом сынками капиталистов, и устраивает оргии на могилах тех, кто по жребию распрощались с жизнью.
В поисках приключений он колесит по Европе, из Америки привозит красавицу-певичку, отстреливается от аборигенов в Австралии, с необычной помпой устраивает путешествие в Индию, отправившись туда на манер некоего наследного принца – со свитой и даже с церемониймейстером – за большие деньги сманённым на эту должность метрдотелем «Яра».
И этот кутила и ловелас неожиданно оказался художником и поэтом, меценатом, потратившим большие деньги на поддержку деятелей искусства. После революции он эмигрировал, сохранив приличные деньги, и открыл в Париже один из лучших антикварных магазинов.
Вот на что тратили деньги самые видные московские купцы:
«Московский городской голова Михаил Леонтьевич Королёв, Алексей Иванович Хлудов, Павел и Дмитрий Петровичи Сорокоумовские… ходили обыкновенно пить шампанское в винный погребок Богатырёва… Королёв ставил на стол свою шляпу-цилиндр, затем начинали пить и пили до тех пор, пока шляпа не заполнялась пробками от шампанского…».
В предреволюционной России капиталисты были, а капитализма не было. (Как в позднее Средневековье в Западной Европе – феодалы были, а феодализма уже не было, его ликвидировало сильное централизованное государство.)
85 процентов населения России составляли крестьяне, жившие натуральным хозяйством. Даже если они включались в рыночные отношения, их хозяйство, как показал А.В.Чаянов, лишь внешне напоминало товарное. Традиционно сильным был государственный сектор. И Александру II приходилось насаждать капитализм силой, как Пётр I или Екатерина II насаждали картошку.
Сам государственный строй не позволял развиться в России капитализму. Не случайно Столыпин в своём выступлении 9 ноября 1910 года в Государственной думе назвал царский строй «развращающим началом казённого социализма», а в частных беседах с родственниками обзывал Николая II «первым казённым социалистом Российской империи».
Капиталист – тот, кто «зашибает» деньгу, а буржуа – тот, кто её тратит с полнотой ощущения в рамках закона и финансовых возможностей.
Капиталист без лоска в буржуазном обществе – чужак. В книге Бурышкина приводится много примеров того, как стремились приобрести лоск московские промышленники.
Конечно, и среди купцов попадали самородки вроде Саввы Тимофеевича Морозова, убеждённого в том, что «богато наделённой русской земле и щедро одарённому русскому народу не пристало быть данниками чужой казны и чужого народа… Россия, благодаря своим естественным богатствам, благодаря исключительной сметливости своего населения, благодаря редкой выносливости своего рабочего, может и должна быть одной из первых по промышленности стран Европы».
Морозов умел выжимать пот из рабочих, но в то же время заботился об их быте и просвещении, содержал на свои средства Московский художественный театр (правда, столь же щедро снабжал деньгами и большевиков). А для своих работников в Орехово-Зуеве построил благоустроенные казармы, больницу и народный дом с хорошей библиотекой, устраивал симфонические концерты, привозил артистов лучших московских театров, и они играли лучшие свои спектакли. Фабричный театр и симфонический оркестр не уступали прославленным коллективам профессионалов. Талантливых работников отправлял стипендиатами в технические вузы и даже за границу.
Морозов отказался, воспользовавшись благоприятной конъюнктурой рынка, с большой прибылью перепродать купленный им хлопок, чтобы не оставлять своих рабочих без работы.
Но и он тратил много денег безрассудно, буржуа в нём часто брал верх над капиталистом. Он был завсегдатаем ресторана «Яр», где купцы оставляли целые состояния, развлекаясь битьём зеркал и намазыванием горчицы на физиономии официантам. Морозов, однажды обнаружив, что ресторан закрыт, пытался разрушить стену и въехать в зал на тройке.
Главный лозунг другого русского промышленника Сергея Ивановича Мальцова: «Российская промышленность должна освободиться от иностранной зависимости!» Династия Мальцовых создала корпорацию, которая производила едва ли не всё от сахара до чугуна и рельсов, машин и подвижного состава для железных дорог. На её заводах работали свыше 100 тысяч человек. Рядом с заводами строились посёлки со школами, больницами, клубами, землей для сада и огорода, железным и шоссейными дорогами. В их «государстве в государстве» выпускались даже собственные денежные знаки.
Купец Прохоров получал золотые медали на Всемирных выставках не только за высочайшее качество выпускаемых им тканей, но и за заботу о быте рабочих.
Но это всё же были исключения из правила.
Современные апологеты предреволюционной России («белые патриоты») говорят: если бы России дали 20 лет спокойного развития, то она показала бы чудеса экономического развития. При этом часто приводят слова англичанина Э.Торна, писавшего в своей работе «Россия в 1914 году»: «если западные страны не сумеют удержать Россию, то к 1930 году ей не будет соперников, и Европа и США окажутся на коленях у сырьевого гиганта».
Это не так. Страна не могла эффективно развиваться без устранения привилегий дворянства и других пережитков прошлого. О том, что государственный и общественный строй устарел, свидетельствует и тот факт, что в первую мировую войну, когда нельзя было сослаться на внезапность нападения врага, Россия потеряла 3,6 млн. солдат и офицеров пленными. Народ не хотел сражаться за эту власть.
Революция была неизбежной. И она произошла.
Пройдя через немыслимые испытания, принеся неслыханные жертвы, Россия возродилась в виде СССР. И тогда были достигнуты грандиозные успехи в фундаментальных исследованиях, созданы не имеющие аналогов в мире разработки в аэрокосмонавтике, и т.д.
Нет! Россию мы не потеряли! Именно в годы Советской власти Россия стала одной из двух сверхдержав. Именно тогда она вела полностью независимую внешнюю политику.
В данной главе показано, что в России не было капитализма в общепринятом значении этого слова. Но само-то это слово имеет смысл, то есть, существует ли капитализм вообще или же под этим именем выступает нечто совершенно иное?
Об этом пойдёт речь в следующей главе.
|
|
|
