 |
Краткий словарь древних Богов
|
|
|
|
Агни – божество огня у древних ариев; в Риг-Веде ему посвящено больше всего гимнов. Поскольку слово «Агни» («огонь») женского рода, божество это, вероятно, первоначально было женским, как у греков и римлян.
Аматерасу – богиня Солнца и прародительница японцев, родоначальница императорской династии.
Анаитис – переделенное на греческий лад имя иранской богини Анахиты, сочетавшей в себе черты богини любви и огня.
Ану – верховный бог неба, отец богов у шумеров.
Аполлон – божество малоазиатского происхождения, а не гиперборейский бог Солнца, как проповедовал Ю. Эвола
Ариадна – дочь критского царя Миноса, которая вывела Тесея из Лабиринта, впоследствии – возлюбленная Диониса.
Артемида – сестра Аполлона, повелительница зверей; ее прообраз – верховная богиня Крита. У этрусков носила имя «Аритими».
Астарта – финикийская богиня любви, аналог вавилонской Иштар.
Атаргатис – великая сирийская богиня.
Афина – богиня мудрости и войны, также имеющая прообраз в верховной богине Крита.
Афродита – дочь Кроноса, т.е. по происхождению стоит на одном уровне с Зевсом.
Ашера – ханаанейская богиня; в русском переводе Библии её имя не упоминается, а об её культе говориться, как о «культе дубрав».
Белисена – богиня кельтиберов, которой якобы поклонялись трубадуры.
Беллона – древняя богиня войны у римлян.
Венера – римская богиня любви и красоты; имеет аналог не только в лице греческой Афродиты, но также японской Аматерасу.
Вурусему – богиня Солнца у хеттов.
Гера – супруга и сестра Зевса, униженная и мстящая богиня.
Гестия – богиня домашнего очага у греков, игравшая в древности более важную роль, чем в «классический» период.
|
|
|
Гея – у греков, в отличие от евреев, мир сотворила богиня, а не бог.
Деметра – Мать-Земля, предмет дикой ненависти Ю. Эволы.
Европа – дочь царя финикийского города Сидона; европейцы, соответственно, наследуют её семитское происхождение.
Иннина – богиня-мать у шумеров.
Исида – египетский прообраз христианской Мадонны.
Иштар – вавилонская богиня природы, жизни и рождения; её имя сохранилось в еврейском имени Эсфирь.
Кибела – малоазиатская богиня, культ которой был по пророчеству оракула перенесен в Рим как средство защиты от Ганнибала.
Люцифер – у римлян название утренней звезды, Венеры. Христиане назвали этим именем Дьявола из-за своей ненависти к женскому естеству, дьявольскому, как они считают, по своей сути.
Ма – малоазиатская Великая Матерь богов.
Мардук – верховный бог Вавилона; его имя сохранилось в еврейском имени Мордух.
Менрва – этрусская богиня-мать. Римская Минерва сходна с ней только по имени, а по своей роли замещает древнюю богиню войны Беллону.
Милитта – другое имя финикийской Астарты; в честь ее назван остров Мальта.
Мойры – греческие богини Судьбы.
Норны – германские богини Судьбы.
Нут – египетская богиня неба; почиталась ливийской династией под именем Нейт.
Опс – древняя римская богиня Земли.
Потниа Терон – главная богиня Крита, по-гречески «владычица зверей».
Сатурн – царь Золотого века; по пророчеству Вергилия, вновь грядет Сатурново царство.
Семела – мать Диониса. В этом фракийском имени явно просвечивает славянская «земля».
Сим – шумерский бог Луны.
София – метафизическая сущность, которой христиане стараются не касаться, боясь впасть в соблазн, потому что она женского рода.
Табити – верховное женское божество огня у скифов.
Танаквиль – жена этрусского царя Тарквиния Древнего.
Тешуб – хеттский эквивалент славянского Перуна.
Туран – верховная богиня этрусков.
|
|
|
Уни – этрусский прообраз римской Юноны.
Уту – шумерский бог Солнца.
Ушас – индийская богиня утренней зари, греческая Эос, римская Аврора.
Фемида – одна из древних греческих богинь, позже оттесненных богами.
Фортуна – хтоническая богиня латинского племени сабинян.
Хатор – египетская богиня любви.
Шакти – в ряде толков индуизма – женская божественная энергия, без которой боги-мужчины бессильны.
Шамаш – семитский бог Солнца; отсюда еврейское имя Самсон.
Эа – бог воды у шумеров.
Эйлифия – предположительное имя главной богини Крита у пеласгов.
Энлиль – шумерский бог Земли.
Эрида – богиня раздоров, главное мировое начало у Гераклита.
Юнона – богиня-предательница римского пантеона, поддерживавшая Карфаген против Рима.
НАШ РЕВАНШ
Павел Тулаев: Уважаемый Анатолий Михайлович, я обращаюсь к Вам с вопросами не только как к соратнику, коллеге по редакции АТЕНЕЯ и Европейской Синергии, но и как ветерану Русского национально-освободительного движения. У Вас есть, что рассказать о своем времени, а нам полезно извлечь из Ваших воспоминаний опыт и выводы. Расскажите, как происходило формирование Вашей личности?
Анатолий Иванов: Понятия не имею, как оно происходило. Говорят, основные черты характера складываются у ребенка уже к четырем годам, а я совершенно не помню себя в этом возрасте. Некоторые утверждают, будто помнят себя с самого момента рождения и чуть ли не в утробе матери, но я им не верю.
Мои воспоминания начинаются с войны, возможно, она больше всего на меня и повлияла. Помню, как мы с матерью прятались в подвале от немецких бомб, помню голодное и исполненное всяческих унижений детство в эвакуации, в Иркутске. Да и послевоенные годы были не слаще. Мои родители были учителя, т. е. принадлежали к нищей категории советских граждан. Рабочие, и те смотрели на нашу семью свысока. (Кстати, многие диссиденты вышли из учительских семей). Поэтому с самого раннего детства во мне зрел протест против социальной несправедливости и неравенства. В революциях и войнах я видел средства исправления этой несправедливости.
К концу войны я был уже достаточно взрослым, чтобы с интересом следить по карте за ходом военных действий, отмечать на ней продвижение наших войск. Этот интерес сохранился у меня надолго. Когда кончилась мировая война, я стал с таким же вниманием следить за региональными конфликтами: гражданской войной в Китае, войной в Корее и т. д.
|
|
|
П.Т.: Это было увлечение юношества или следствием военно-патриотического воспитания той эпохи?
А.И.: И то, и другое. В школьные годы я перелопатил кучу военной литературы, от описания крупных операций до рекомендаций для младшего комсостава, касающихся особенностей военных действий в городе, горной местности и т.п. До сих пор горжусь, что по темпам наступления войск КНДР и китайских "добровольцев" я смог рассчитать, сколько времени уйдет на подтягивание резервов, подготовку нового удара и точно определил дату взятия Сеула – 4 января 1951 г. Я никогда не служил в армии, но накопленные мною знания очень помогли мне потом в моих исторических исследованиях, например, при анализе действий генерала Скобелева или военных операций Первой мировой войны.
П.Т.: А откуда у Вас появилась тяга к иностранным языкам, которых Вы знаете, кажется, не менее шести?
А.И.: Интерес к дальним странам и перерос у меня в интерес к их языкам. В школе мы учили немецкий. Самостоятельно я начал изучать почему-то японский, но сложности иероглифики меня тормознули. Зато испанский стал моей любовью на долгие годы. Я считаю его самым красивым языком в мире. Не знаю, почему, но испанская музыка, испанские песни нравились мне больше русских.
Нахватав более десятка языков, включая весьма экзотические, я прочел у Достоевского, что от этого можно свихнуться. Тогда я решил прекратить это дело и ограничиться необходимым минимумом.
П.Т.: Этот минимум у Вас включает немецкий, английский, французский, испанский, итальянский и польский. Так?
А.И.: Еще сербо-хорватский. Осмысленная деятельность в рамках Европейской Синергии требует знания нескольких языков. Руководствуясь именно этим критерием, ее генеральный секретарь Робер Стойкерс ставит бельгийцев выше французов.
|
|
|
П.Т.: Не этот ли универсализм стал причиной Вашего "горя от ума"? Как и почему Вы стали диссидентом?
А.И.: Слово "диссидент" появилось в русском языке лишь в начале 70-х годов. А почему у меня начали развиваться оппозиционные настроения, я частично уже ответил. В последние годы жизни Сталина культ его личности стал приобретать все более помпезные и уродливые формы. Мне это претило, я сочинял злые эпиграммы про "Иосифа-царя с мамашей Джугашвили" и обещал, что буду петь песни на его похоронах. Свое обещание я выполнил, чему есть свидетели.
Интересуясь национально-освободительной борьбой азиатских народов, я не мог не заметить некоторые несоответствия в национальной политике Советского Союза. Тогда были объявлены "реакционно-феодальными" бурятский, туркменский и азербайджанский эпосы, а на русские былины опала почему-то не распространилась; В. Сосюру ругали за стихотворение "Люби Украину", хотя любить Россию отнюдь не возбранялось; Шамиля, которого прежде превозносили, заклеймили как агента английской разведки и т.п.
Кроме того, сравнение довоенных и послевоенных карт Советского Союза ставило в тупик: куда девались калмыки, чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, крымские татары? Привыкнув сочувствовать всяким "разукрашенным народам" (пользуясь выражением А. Платонова), я сочувствовал этим жертвам сталинизма, написал даже сентиментальное стихотворение о бедном чеченце, сосланном в Сибирь. С учетом событий последних лет беру это стихотворение обратно.
П.Т.: В Москве чеченцев теперь явно больше, чем в Сибири.
А.И.: Да, именно здесь, в столице СССР, 4 ноября 1952 года я создал вместе с моими школьными друзьями свой первый подпольный кружок. Это произошло во дворе того особняка на Георгиевской площади, который сейчас занимает художник Церетели.
В 1954 году я предпринял неудачную попытку побега за границу в районе Кушки, рядом с Афганистаном. Потом вроде бы остепенился, поступил на исторический факультет Московского университета, но в декабре 1957 года меня оттуда выгнали. Не за какие-то конкретные прегрешения, а просто за политическую неблагонадежность, в истерической обстановке охоты на ведьм (в университете тогда была раскрыта подпольная организация, в которую я не входил).
Осенью 1958 года мы с друзьями стали превращать стихийные сборища молодежи у только что открытого памятника Маяковскому в некое подобие московского Гайд-парка. Площадь Маяковского стала форпостом диссидентского движения.
31 января 1959 года, когда я занимался в Исторической библиотеке, меня в первый раз арестовали. По странному совпадению, это день рождения С. Бабурина.
|
|
|
П.Т.: Он уже из другого поколения. А кто были Ваши близкие друзья в молодости, в теперь уже далекие 1950-е годы?
А.И.: Вообще-то я человек не очень общительный и друзей у меня всегда было немного. Со второго класса моими друзьями были Юлий Лейбович и Борис Цыпкин – дружеские отношения с ними сохранялись какое-то время и после окончания школы. Ни с кем из дворовых ребят я как-то не сдружился. Лет в шестнадцать я вообще ушел в глухое одиночество. Потом, в старших классах, у меня появились новые друзья – Максим Савинков, сын военного летчика, и Борис Шпунт. Но самым близким моим другом в 50-х годах был Юлий Головатенко.
Головатенко был талантливый поэт, подражавший Есенину. Он, правда, был большой скептик и постоянно поливал холодным душем мои грандиозные планы переустройства мира. Не случайно главный герой его недописанной повести "Машина безвременья" носил имя доктор Скепсис. Первые годы дружбы с Головатенко я называю "есенинским" периодом своей жизни: мы шлялись с "группой товарищей" по кабакам и распевали стихи Есенина, переложенные на мотив "Дорогая моя столица"…
П.Т.: Это мне напоминает кадры из популярного фильма "Москва слезам не верит". Но Сергей Есенин был, наверняка, не единственной вашей отдушиной?
А.И.: Разумеется. Кроме него мы увлекались также ранним Маяковским и Пастернаком. Хотя мои родители преподавали литературу, не они привили мне любовь к ней. Школа способна засушить все.
Соседом Головатенко был Олег Михайлов, известный впоследствии критик и писатель, член "Русского клуба". От него мы узнали о такой книге как "Зависть" Ю. Олеши и о таких французских поэтах, как Верлен и Рембо.
Юрий Головатенко был настроен не менее оппозиционно, чем я, но отнюдь не собирался ломать свою жизнь ради идеи. Он писал резко антисоветские стихи, которые читали на площади Маяковского и напечатали в самиздатском сборнике "Феникс" под двумя разными псевдонимами.
Потом Головатенко выгодно женился (когда-то он придумал объявление "Молодой человек с университетским дипломам снимет генеральскую дочь" и снял-таки адмиральскую), начал делать карьеру и закончил жизнь чиновником Министерства просвещения, удостоившись некролога в "Учительской газете". Юлий в свое время слишком злоупотреблял спиртным, из-за чего и прожил всего 42 года.
В университете я познакомился с Владимиром Осиповым…
П.Т.: Владимиром Николаевичем?
А.И.: Да, с этим известным ныне православным националистом нас свел однокурсник Владислав Краснов, впоследствии бежавший на Запад, а теперь постепенно возвращающийся в Россию. Когда меня исключили из университета, опасаясь, что "пока на факультете будет Иванов, на нем не перестанут плодиться осиповы", я попросил Осипова заняться поисками контактов вне нашего вуза. Осипов сам пробовал себя на поэтическом поприще, тоже подражал Есенину и похаживал в Литинститут. Там он и познакомился с Александром Орловым и Игорем Авдеевым…
П.Т.: Не родственник ли он Владимира Авдеева?
А.И.: Думаю, что нет. Но Игорь Авдеев это человек, имя которого навсегда должно остаться в истории русского национального движения. Очень своеобразная личность, романтик по натуре, он стремился к активной борьбе. Как-то он попросил меня написать о подпольной группе, разоблаченной в университете. Я об этой группе ничего не знал, поскольку, повторяю, в нее не входил, но написал статью об общих принципах создания подобных групп под названием "Ждущим". Авдеев, закончив МЭИ, уехал по распределению в Сталинск-Кузнецкий (ныне Новокузнецк) и увез с собой эту статью, взятую у него при его аресте 5 декабря 1958 года.
Через Игоря Авдеева вышли на меня и арестовали совсем не ко времени – мы только начали разворачивать работу на площади Маяковского. Там мы завели новых знакомых, среди которых активную роль играл мой тезка и однофамилец А. И. Иванов, которому я приклеил кличку "Рахметов", поскольку он, будучи юристом по образованию, работал грузчиком.
Мы собирались на квартире у Рахметова в Рабочем поселке. Там я читал свою работу "Рабочая оппозиция и диктатура пролетариата" – о "плохом" социализме Маркса и Ленина и "хорошем" социализме Бакунина и Сореля. Работу эту у меня изъяли при обыске в конце декабря 1958 года.
П.Т.: Это были Ваши первые философские авторитеты и влияния?
А.И.: Они не с Бакунина, конечно, начинались. Еще в 1953 году я открыл для себя Ницше, и это стало событием на всю жизнь. Старые издания Ницше тогда свободно можно было купить в букинистических магазинах. Я купил сначала немецкий вариант "Заратустры" и немало с ним мучился, потому что знал тогда язык плохо, и лишь потом – русский. Чекисты при обысках косились на книги Ницше и рекомендовали их сжечь, но не трогали, поскольку официального запрета не было.
Не подумайте, что, прочтя Ницше, я вообразил себя "сверхчеловеком". С тем, кто по настоящему понял Ницше, этого никогда не случится. Я увидел также, что национал-социалисты присвоили себе наследие Ницше совершенно незаконно. Он был противником диктатуры и весьма неуважительно отзывался о немцах.
П.Т.: У Ницше были славянские корни. Это видно по его лицу и чувствуется во всей его философии.
А.И.: Ницше прежде всего революционер в области морали – такие люди были основателями религий – но не философ. За философией мне пришлось обратиться к учителю Ницше Шопенгауэру, а от него дорога естественно повела к христианству.
Осипов тогда удивлялся, как я могу находить что-то положительное в христианстве, а мне не нравилось у Ницше, что у него сильный всегда прав против слабого: при моих настроениях Христос в этом плане выглядел симпатичней. Я думал о том, как объединить Христа и Ницше, и нашел ответ в "Легенде о Великом Инквизиторе". Герой Достоевского обвиняет Христа, по сути, в ницшеанстве, в том, что он предъявляет к людям завышенные требования и приходил только для "избранных". Инквизитор не мог себе этого представить, но эту идею открыто проповедовал Кальвин.
Помню, меня очень поразило, что основатель секты адвентистов Миллер предсказал второе пришествие Христа в 1844 году. Это год рождения Ницше.
П.Т.: Христос и Ницше – вечная тема. Я тоже прошел через глубокое потрясение автором "Заратустры". В рамках независимого семинара по русской и немецкой философии я в конце 1980-х провел обсуждение "Богочеловечество или Человекобожество?"
А.И.: Мы обсуждали эти проблемы в контексте своего времени… После второй отсидки (1961-1963 гг.) я решил упорядочить свое мировоззрение и начал серьезно заниматься эволюционной биологией. Благодаря этому я понял многие закономерности взаимоотношений между нациями и внутреннего развития наций. Общество теории систем (А. А. Фетисов, М. Ф. Антонов) навело меня на книгу Л. фон Берталанфи "Биологическое мировоззрение". Я мог бы так же назвать и свое сегодняшнее мировоззрение.
П.Т.: Тюремное заключение повлияло на Вас и Ваших друзей?
А.И.: На меня – никак. Хотя Игорь Авдеев иногда полушутя, полусерьезно говорил, что мне "не хватает образования", потому что я не прошел через лагеря. Для меня это были потерянные годы. Учтите, среди какого контингента я находился. В лагере – совсем иная обстановка.
Из переписки с Владимиром Осиповым, а потом от вернувшегося в декабре 1964 года из лагеря Игоря Авдеева я узнал, что в лагере мои друзья превратились в убежденных православных монархистов, хотя ранее никто из них этим не увлекался. Я поначалу удивился, а потом решил, как сказал в аналогичном случае Герцен, ex ipso fonte bibere, и принялся за изучение трудов славянофилов. И в "России и Европе" Н. Я. Данилевского я нашел именно ту платформу, на которой можно было объединить мое биологическое мировоззрение и новое мировоззрение моих друзей.
Я написал курсовую работу на тему "Славянофилы на распутье" (меня восстановили на заочном отделении истфака МГУ), а потом представил ее как дипломную, но она была отвергнута, потому что марксизм и славянофильство подавались в ней как равноценные идеологии. Декан факультета И. А. Федосов грозно спрашивал меня, не захотел ли я обратно в тюрьму. Работу пришлось переделывать "как надо".
Зато моя работа была на-ура принята руководителями Общества по изучению теории систем, которые к тому времени вознамерились "совместить ленинизм с Православием". Пригодилась она потом и для публикации о Н. Я. Данилевском в журнале "Вече".
П.Т.: В том самом, что издавал Олег Крассовский в Мюнхене?
А.И.: Нет, это был самиздат, выходивший здесь, в Москве. Когда Осипов в 1968 году вышел из лагеря, отсидев в нем семь лет, он сказал мне, что его заветной мечтой все это время был выпуск журнала. Я отнесся к этой идее скептически, помня о печальной судьбе первых ласточек Самиздата – журналов "Синтаксис", "Бумеранг", "Феникс", жития которым было один день. К тому же в то время существовали определенные легальные возможности пропаганды наших идей, хотя и в закамуфлированной форме.
В то время в Москве, в здании Высокопетровского монастыря (Петровка, 28) работала секция пропаганды Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, известная в просторечье под названием Русского клуба. Наши оппоненты-русофобы распространяли самые нелепые слухи об этой организации, будто там все сидят в красных рубашках, а самый главный – в черной кожаной куртке. Такую куртку действительно носил председатель клуба Д. А. Жуков, но в красной рубашке ходил только писатель Д. Балашов, недавно трагически погибший от руки собственного сына.
Этот клуб был подлинным мозговым центром русского национального движения, в нем выступали такие его корифеи как П. Палиевский, С. Семанов, В. Кожинов, О. Михайлов, А. Байгушев, Н. Лисовой, Д. Урнов, Л. Корнюшин и многие другие. Меня в клуб по старому знакомству ввел О. Михайлов, а я, в свою очередь, пригласил туда руководителей Общества теории систем, а позже познакомил с членами клуба и В. Осипова.
Печатным органом Русского клуба был легальный журнал "Молодая гвардия", многие статьи которого сопровождались шумными скандалами. С "Молодой гвардией" постоянно пикировался "Новый мир", центр притяжения либералов и демократов. Полемика эта шла и на нелегальном уровне. В 1970 году Манифесту демократического движения Советского Союза мы противопоставили свой под названием "Слово нации". В работе над ним, кроме меня, принимали участие И. Авдеев, В. Осипов, В. Ильяков и Д. Дудко.
П.Т.: И священник Дмитрий Дудко тоже был с вами? Еще одно "совпадение"! Он ведь был моим духовным наставником в течение нескольких лет, а потом я даже редактировал сборник его проповедей "В терние и при дороге"…
А.И.: Где же здесь совпадение?
П.Т.: Я имею в виду не только отца Дмитрия Дудко. Русская поэзия, Ницше, Данилевский (под его влиянием я опубликовал антологию "Россия и Европа: опыт соборного анализа"), "Вече", Русский клуб, где "знакомые всё лица", а теперь еще и Европейская Синергия с Робертом Стойкерсом, – это же из моей биографии! Это вехи моего пути!
А.И.: Это вехи нашего общего пути и общей судьбы. Только Вы проходите его на новом историческом витке. И неплохо было бы знать, что происходило на предыдущих.
П.Т.: Разумеется.
А.И.: Так, вот. В конце 1970 года евреи руками партийных аппаратчиков сняли почти одновременно с Твардовским редактора "Молодой гвардии" А. Никонова. И если знаменитого поэта "мировая общественность" оплакивала, то про "Молодую гвардию" она говорила противоположное: "Так ей и надо!" Вот какие они в действительности "либералы" и "демократы".
Русский клуб они развалили техничным способом, посеяв в нем раздор. "Крутые националисты" (Д. Жуков, А. Байгушев, С. Котенко) начали конфликтовать с теми, кого они считали "либералами" (П. Палиевским, О. Михайловым, В. Кожиновым и др.). Мозговой центр прекратил свое существование, но мозги никуда не делись и они доказали свое превосходство на знаменитом диспуте в ЦДЛ на тему "Классика и мы" 21 декабря 1977 года. Блестящий доклад прочел П. В. Палиевский, его поддержали В. Кожинов, Ю. Селезнев, С. Куняев и другие. Противник был ошеломлен и недоумевал. Русских националистов привыкли изображать в виде тупых охотнорядцев с дубинами, а тут евреев побили интеллектом – их же собственным оружием, в применении которого они считали себя непревзойденными.
П.Т.: Как я понял, отношения между русскими и еврейскими диссидентами были весьма напряженными?
А.И.: Эти отношения бывали нормальными, когда обе стороны этого хотели и когда их не стравливали друг с другом. Например, после раскола в "Вече" В. Осипов побежал к евреям и стал доказывать им, что он "хороший демократ", а "Вече" захватили "нехорошие антисемиты". Чтобы опровергнуть эту клевету, я лично пришел к М. Агурскому, редактору журнала "Евреи в СССР", который стал выходить на год позже нашего "Вече".
Мой визит к Агурскому совпал по времени с начавшейся полемикой между А. Д. Сахаровым и А. И. Солженицыным. Из статей разных авторов в защиту того или иного лидера М. Агурский сделал сборник. Потом участники этой полемики стали вступать в спор друг с другом, и Агурский начал готовить второй сборник. Возникало нечто вроде "парламента по переписке".
Кроме того, я напечатал в журнале "Евреи в СССР" статью "Русский национализм и сионизм", главная идея, которой совпадала с любимой мыслью Агурского: националисты разных наций при желании всегда могут понять друг друга. Я проводил в эмиграцию трех редакторов "Евреев в СССР" – М. Агурского, И. Рубина и В. Лазариса. Вполне нормальные были отношения.
П.Т.: И все же, русские патриоты печатались тогда именно в "Вече", а не в "Новом мире" или каком-нибудь другом либеральном журнале…
А.И.: Мы можем гордиться, что первыми в явочном порядке ввели свободу печати в России. После разгрома "Молодой гвардии" выступление на сцену "Вече" стало вполне своевременным. В программном номере этого журнала была помещена прекрасная статья ныне покойного архитектора М. Кудрявцева "Судьба русской столицы" о разрушении коммунистами Москвы. Но второй номер получился слабым, и озабоченная этим С. А. Мельникова, наша знакомая по площади Маяковского, приехала ко мне на работу и сказала, что "Володе нужно помочь". Она начала активно "помогать Володе", и благодаря ей журнал пошел в гору. Стала разнообразней его тематика, стали печататься статьи по проблемам экологии, демографии, музыки, появились новые авторы.
Негодование вызвала в русских кругах пресловутая статья А. Н. Яковлева "Против антиисторизма" (ноябрь 1972 г.), в которой многие члены Русского клуба критиковались с махрово-марксистских позиций. Я написал в ответ "Открытое письмо А. Н. Яковлеву", которое неведомыми путями дошло до Политбюро. Журнал "Вече" отреагировал редакционной статьей "Путь национального самоубийства", в составлении которой принял участие только что освободившийся из лагеря Л. Бородин. Позже он великолепно разделал русофобские статьи, напечатанные в "Вестнике РСХД".
В марте 1974 года в редакции "Вече" произошел раскол. Причиной его было неэтичное поведение В. Осипова по отношению к тем, кто помогал ему делать журнал. Раскол был очень некстати, так как к этому времени я закончил одну из своих лучших, как я считаю, работ "Триумф самоубийц. Первая мировая война и Февральская революция".
Полемизировать с Солженицыным я начал еще в № 4 "Вече". Солженицын тогда обижался, писал, будто мы "смыкаемся c официальной травлей", а мы критиковали его совсем с других позиций. Он идеализировал Февральскую революцию как "демократическую", а мы уже тогда понимали, что Февраль был началом несчастий России, а Октябрь лишь его логическим продолжением. Солженицын, как он сам признал, понял это с опозданием на пять лет.
Последний, десятый номер "Вече" вышел под редакцией И. В. Овчинникова (умер 2 января 2004 года). Начало "Триумфа самоубийц" было напечатано в этом номере, а остальной текст – в журнале "Московский сборник", который издавал Л. И. Бородин.
П.Т.: Осипов, Бородин, Дудко, – это все люди православных убеждений. Но у Вас, как мне известно, весьма критический взгляд на христианство. Одни считают Вас язычником, другие зороастрийцем, а Вы – кто?
А.И.: К сожалению, о моем отношении к христианству широкая публика может судить лишь по изданному несколькими тиражами памфлету "Христианство как оно есть". Он был написан в 1978 году и в оригинале назывался еще более хлестко – "Христианская чума". Однако написано это было в определенных условиях и для определенной публики. В этой брошюре в полемическом виде излагались основные идеи написанной ранее (в 1971 г.) серьезной научной работы "Тайна двух начал. Происхождение христианства". Прочтя мой труд, И. Р. Шафаревич пустил слух, что в Москве появился один странный человек, который "проповедует зороастризм".
Проповедовать зороастризм я не мог просто потому, что тогда его еще не знал. Позже, во многом благодаря И. С. Глазунову, который привозил с Запада много интересной литературы, я ближе познакомился с этой религией. Десять лет спустя, в 1981 году я смог написать новую работу об арийских религиях "Заратустра говорил не так". В том же году меня арестовали, и следователь КГБ Колчин, ознакомившись с этой работой, сказал: "Я понял, кто Анатолий Михайлович; он – зороастриец".
Я всегда ставлю этого следователя в пример тем, кто причисляет меня к язычникам: вот, мол, следователь лучше вас понял суть дела. Однако, определение, данное Колчиным, тоже не соответствует действительности.
В биографических справках о президентах США, в графе об их религии, я в четырех случаях встретил фразу "No formal affiliation". Это значит, что они формально не принадлежали ни к какой конфессии. Я тоже.
П.Т.: А почему Вас так раздражают современные поиски древних корней славян?
А.И.: Меня раздражают не поиски, а сотворение мифов дилетантами, ни черта не смыслящими, ни в расологии, ни в сравнительном языкознании, однако возводящими "на песце" своих хилых познаний грандиозные воздушные замки. Меня раздражает, что вместо старой шуточной песенки "Евреи, евреи, кругом одни евреи" начинают всерьез петь "Славяне, славяне, кругом одни славяне".
Я не люблю славянской перегрузки,
Претензий на Шотландию и Крит,
И воплей, будто русские – этруски,
А русский это то же, что санскрит.
Для меня столь же отвратительны попытки некоторых немецких ученых доказать, будто никаких славян никогда не существовало в природе (они даже слово "славяне" пишут в кавычках), как и попытки наших славянобесов присвоить себе чужую историю. Поэтому я и написал работу "в защиту венетов", назвав ее "История как орудие геноцида". Кифишин говорил мне, что католики мне за эту работу деньги дадут. А они не дали – вот ведь какая незадача!
Еще на эту тему мною давно была написана пародия "Осада города Ильина, или Повесть о том, как поссорились Ахилл Иванович с Агамемноном Никифоровичем" – "Илиада" в изложении славянопомешанных псевдоисториков.
Чем меньше значат славяне в современном мире, тем больше нынешние славянофилы раздувают их значение в мире своих фантазий. Лучше было бы наоборот.
П.Т.: Я согласен, что "лучше было бы наоборот", но по-поводу венедов у меня другая точка зрения. Как-нибудь мы к этой теме еще вернемся. А пока важный вопрос о Ваших трудах, изданных и неизданных. Какие из них Вы считаете более важными?
А.И.: Я бы разбил свои работы на две группы: одни – чисто исторические, другие – по религиоведению. Из исторических я бы выделил трилогию, посвященную царствованию последнего русского императора Николая II. Хронология написания этих работ была обратной хронологии описанных в них событий.
О "Триумфе самоубийц" я уже говорил. Идею этой работы мне подал А. П. Хасиев, участник I Съезда Советов. Он рассказал мне, что т. н. голодные бунты в Петрограде в феврале 1917 года были спровоцированы, что хлеб в столице был. Ну а дальше мысль пошла работать сама.
Следующая работа, "Гнилые устои", об аграрной реформе П. А. Столыпина, рождалась с большим трудом. Я тяжело переживал осуждение В. Осипова в 1975 году, понял, что страна действительно вступила на "путь национального самоубийства", написал трагическое стихотворное пророчество "Реквием по России" и больше года не мог работать, а занимался, в основном, тем, что пьянствовал с моим лучшим другом тех времен В. Репниковым, бывшим политзаключенным, жившим в г. Струнино Владимирской области (в 1980 г. он эмигрировал в США). Лишь в 1977 году мне удалось, наконец, взять себя в руки.
Работа "Роковой день России (9 января 1905 г.)" была написана в начале 1978 года по заданию кружка русских диссидентов, собиравшихся тогда на квартире Г. М. Шиманова, православного самиздатчика, выпускавшего сначала журнал "Многая лета" (закрытый по требованию КГБ), а потом – "Непрядву".
Сборник работ по религиоведению, если бы таковой состоялся, я бы начал с уже упомянутого "Заратустры", поскольку именно в этой работе изложены "основы арийского мировоззрения". Вторым номером я бы поставил задуманную еще в кировской ссылке работу "Князь мира сего" – о сатанизме в мировой литературе.
Кроме того, я включил бы в этот сборник две последние по времени написания работы, "Ницше и Эвола" и "Цивилизация Мадонны". Последняя из них посвящена тому, как особенности расовой психологии отражаются на религии народов.
П.Т.: Набирается весомый томик"собрания сочинений".
А.И.: Да, неплохо было бы выпустить такое "собрание", ведь с публикациями мне постоянно не везло. Во времена Русского клуба я был окружен литераторами-патриотами, но ни один из них мне не помог. Впервые опубликоваться мне удалось в рамках дискуссии о славянофилах в журнале "Вопросы литературы", 1969, № 7, с подачи А. Янова. Следующей публикации мне пришлось ждать ровно 20 лет, когда "Молодая гвардия" в №8 за 1989 г. опубликовала сокращенный текст первых двух глав "Триумфа", после чего руководство журнала запретило дальнейшие публикации этого автора. Еще один осколок "Триумфа" попал в военно-политический альманах "Сбор" №1 (М., Воениздат, 1991)
Судьба "Рокового дня" оказалась не столь роковой – полный текст этой работы был напечатан в номерах журнала "Кубань" за июль и август 1991 г.
Особняком стоит моя работа "Логика кошмара". За нее меня судили в 1982 году, а десять лет спустя еженедельная газета "Русский Вестник", членом редколлегии которой я был с момента ее основания, стала печатать этот труд отдельными главами. По ходу дела я вносил добавления, а в 1994 году выпустил книгу отдельной брошюрой. В 1996 году "Логика кошмара" вышла на немецком языке в берлинском издательстве "Verlag der Freunde". Организовал это издание мой немецкий друг, г-н Вольфганг Штраус, который написал к моей работе большое предисловие.
В 1994 году В. И. Корчагин напечатал в своем издательстве "Витязь" мой памфлет "Христианство как оно есть". Как я уже отметил, этот памфлет дает превратное представление о моих взглядах, и я бы его не включал ни в какое собрание своих сочинений. Это вовсе не означает изменение моего принципиального отношения к христианству. Я по-прежнему считаю, что национальная идеология, основанная на биологическом мировоззрении, несовместима с этой космополитической религией.
Очень жаль, что таким недолговечным оказался журнал "Национальная демократия" – его редактор В. Колосов начал было активно меня печатать. В первом же номере он поместил "Историю венетов" (продолжаю утверждать, что венеты не были и не могли быть славянами!) и "Загадку мегалитов", во втором – главу о зороастризме из "Заратустры", самую важную в этой работе.
В журнале "Атака", который издавал в авангардной манере музыкант Сергей Жариков, печатались в основном мои переводы, но хотелось бы обратить внимание и на одну оригинальную статью – "Катары и Грааль" в номере "Тыщя". Это особое приложение к работе "Второе падение Монсегюра", которое тоже стоило бы включить в сборник моих трудов по сравнительной истории религий.
Наконец, наш "Атеней" напечатал в первом же номере очерк о Ницше и Эволе, правда, с сокращениями.
П.Т.: Да, список напечатанных и не изданных пока трудов у Вас весьма внушительный… Хотелось бы, чтобы они дошли до читателя. Но и в жизни Вашей было немало ярких, драматических моментов. Какое событие произвело на Вас наибольшее впечатление?
А.И.: Вне всякого сомнения, прорыв к осажденному Белому дому 4 октября 1993 года. Количество участников этого прорыва было намного больше, чем указывали милицейские сводки. Когда авангард был уже у цели, по безоружной толпе был открыт огонь из здания мэрии – как я потом прикидывал, посещая это здание, откуда-то с 11-го этажа. Я вспомнил свое исследова<
|
|
|
