 |
Сергий Булгаков. История экономических и социальных учений. «Я прихожу к вам сегодня как старый знакомый…» (С. Н. Булгаков на кафедре)
|
|
|
|
Сергий Булгаков
История экономических и социальных учений
· «Я прихожу к вам сегодня как старый знакомый…» (С. Н. Булгаков на кафедре)
· Под знаменем университета. [Вместо предисловия]
· Очерки по истории экономических учений. Выпуск I
· Очерки по истории экономических учений. Выпуск II
· Дополнения
· Приложения
В настоящий том вошли курсы лекций по истории экономических и социальных учений, которые С. Н. Булгаков в течение десяти лет (1907–1917) читал в Московском коммерческом институте. Из них только первый выпуск «Истории экономических учений» был издан автором в виде настоящей книги и появился в свое время на прилавках книжных магазинов. Второй выпуск этих лекций и курс «История социальных учений в XIX веке» издавались литографическим способом «на правах рукописи», поэтому настоящее их издание фактически является первым. Несмотря на целое столетие, отделяющее нас от того времени, когда С. Н. Булгаков читал курсы своих лекций, они и сегодня не утратили ни своего научного значения, ни педагогического потенциала и вполне могут быть использованы в качестве учебных пособий.
В разделе «Дополнения» помещены некоторые статьи Булгакова, представляющие собой фрагменты его курса «История социальных учений», а также курс «Христианская социология», прочитанный им в Париже в конце 1920–х гг. В «Приложениях» печатаются рецензии на первый выпуск «Истории экономических учений». Издание снабжено комментариями и аннотированным указателем имен и цитируемой литературы.
Рассчитано на студентов и аспирантов экономических, социологических и философских факультетов, всех, кто интересуется научным творчеством С. Н. Булгакова, историей русской и западно–европейской социально–философской и экономической мысли.
|
|
|
«Я прихожу к вам сегодня как старый знакомый…» (С. Н. Булгаков на кафедре)
Педагогическая деятельность Сергея Николаевича Булгакова (1871— 1944) началась чрезвычайно рано и продолжалась — с небольшими перерывами, вызванными, главным образом, «внешними обстоятельствами» жизни, — почти до самой его смерти, т. е. без малого полвека. Даже после тяжелейшей операции на горле, Булгаков, в то время давно уже отец Сергий, к немалому удивлению и искреннему восхищению оперировавшего его профессора Мулангэ, «невероятным усилием воли “научился” не только говорить, но даже и служить литургию и читать лекции! »[1]
Не будет преувеличением сказать, что Булгаков практически всю свою сознательную жизнь провел на кафедре. В этом факте, самом по себе, нет ничего особенного и удивительного. Педагог по призванию[2] иначе и не может. Любой преподаватель с солидным стажем, перевалившим хотя бы за два десятка лет, признается, наверное, что как бы к концу учебного года ни раздражали ученики, студенты и аспиранты с их вечными «студенческими проблемами» и как бы ни рвалась душа прочь из этих надоевших аудиторий — к морю, в лес, в пампасы — а к концу каникул (или, как говорили раньше, летних «вакаций») становится скучно, скорее бы уж первое сентября, когда все пойдет по–старому, точнее, по–новому (вот оно — то «вечное возвращение», которое так ужасало Фридриха Ницше! ), потому что придут новые ученики или студенты, и кто знает, что это за студенты, что их интересует, чего они хотят (все они хотят, в сущности одного: первого сентября начать учиться, а второго — закончить), и надо как–то найти с ними общий язык, заинтересовать, заставить полюбить свой предмет… И много еще чего. Это ведь только студенты думают, что у них непомерная нагрузка, что их мучают рефератами, курсовыми, зачетами, экзаменами, а у преподавателей — что за проблемы? Отчитал свой предмет — и свободен, нам бы жизнь такую вольготную…
|
|
|
Не понимают глупые дети (пока не понимают), что вся жизнь настоящего преподавателя, настоящего педагога по призванию — это один сплошной экзамен, и каждое его слово не только вторгается в сознание слушателя (а там тоже неизвестно чтб: запоминается, рождает ответное слово, ответную мысль, или отскакивает, как от стенки, и «почиет в бозе»), но и запечатлевается на каких–то неведомых нам скрижалях, так что только настоящий педагог со стажем понимает весь трагизм тютчевских строк:
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется, —
И двух следующих строк, вовсе уж непонятных простому смертному:
Но нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Повторю еще раз: в самом по себе факте полувековой педагогической деятельности С. Н. Булгакова нет ничего удивительного и необычного. Удивительно другое: как при огромной преподавательской нагрузке он еще смог написать целое собрание сочинений, полный объем и значимость которого (с учетом писем и архивно–неопубликованного) до сих пор остаются величинами неизвестными и ждут своего энтузиасто (или энтузиастов). Не менее удивительно и то обстоятельство, что педагогическая деятельность Булгакова до сих пор, насколько мне известно, не удостоилась не только монографического исследования, но даже и специально посвященной статьи. Между тем, жизнь и деятельность Булгакова–профессора самым тесным образом связана с его деятельностью и как публичного лектора, и как автора широко известных сборников статей и монографических исследований. В рамках университетских учебных программ Булгакову было, конечно, тесно. Профессор — не пропагандист и не агитатор, он не имеет права навязывать слушателям (ученикам и студентам) свою субъективную точку зрения, его задача сообщить им необходимую сумму знаний, что позволит им успешно сдать экзамены и после окончания высшего учебного заведения стать полноценными специалистами. Но в то же время, любой преподаватель, особенно преподаватель социальных и гуманитарных дисциплин (и Булгаков в этом отношении — не исключение) имеет свои пристрастия, к кому–то из своих «персонажей» он испытывает симпатию, к кому–то антипатию, и независимо от его воли и желания эти симпатии и антипатии так или иначе проявляются. «Каждый из нас, — сказал сам Булгаков на одной из своих вступительных лекций, — приходя заниматься наукой, уже приносит с собой известный запас симпатий и антипатий, идеалов и нравственных влечений. Наука должна вооружить нас, сделать сильнее в житейской борьбе»[3]. У него самого все это осложнялось еще и неуклонной эволюцией «от марксизма к идеализму», а далее к софиологии и, параллельно, — от интеллигентского «героизма» к христианскому подвижничеству, что, разумеется, не могло не сказаться на всех его писаниях, в том числе и на тех лекциях, которые он читал в разных городах и в разных учебных заведениях.
|
|
|
Педагогическая деятельность С. Н. Булгакова началась в 1895 г., в Московском техническом училище, где он читал курс политической экономии. По словам монахини Елены, Булгаков «проявляет себя сразу как талантливый красноречивый педагог, увлекающий студентов»[4]. О стиле его преподавания в этот относительно короткий период его педагогической деятельности хорошее представление дает уже цитировавшаяся вступительная лекция Булгакова, опубликованная впоследствии в виде статьи под названием «Классическая школа и историко–этическое направление в политической экономии»[5]. Спор между этими двумя направлениями Булгаков истолковал в терминах актуальной для России того времени полемики между сторонниками субъективного и объективного метода, правда не в сфере социологии, а в частной социологической дисциплине, каковой, по его мнению, является политическая экономия. Сам он решительно встает на точку зрения объективного метода, т. е. требует четкого разграничения и размежевания науки и этики, категорий «бытия» и «долженствования».
В подстрочном примечание достается главному «субъективисту» того времени Н. К. Михайловскому, а заодно и B. C. Соловьеву, который, по словам Булгакова, в своей недавно опубликованной статье «Судьба Пушкина» «совершенно по рецепту г. Михайловского истолковал в провиденциально–телеологическом смысле смерть Пушкина»[6]. Статья написана, в общем, с марксистских позиций, которых автор почти и не скрывает (хотя и не подчеркивает).
|
|
|
В 1898 г. Булгакова командируют за границу для завершения работы над магистерской диссертацией, и следующий этап его педагогической деятельности начинается в 1901 г., когда он, по возвращении из–за границы и после защиты в Московском университете магистерской диссертации на тему «Капитализм и земледелие», переезжает в Киев, где его избирают ординарным доцентом Политехнического института и приват–доцентом Киевского университета. Причины, побудившие Булгакова переехать в Киев, не совсем понятны. Дело в том, что 3 августа 1901 г. управляющий Московским учебным округом подписал разрешение на преподавательскую деятельность С. Н. Булгакова в качестве приват–доцента в Московском университете[7], но было уже поздно: Булгаков уехал в Киев. И именно здесь, в Киеве он, помимо учебных лекций, начинает читать лекции публичные на темы, порой весьма далекие от его основной специальности, каковой по–прежнему оставалась политэкономия и статистика. И именно эти публичные лекции принесли Булгакову всероссийскую известность[8]. Вот перечень этих лекций, прочитанных им перед «широкой публикой» в Киеве в период с 1901 по 1906 гг.:
— Иван Карамазов как философский тип (21 ноября 1901 г. );
— Основные проблемы теории прогресса (осень 1901 г.; вторично эта лекция была прочитана в Москве 20 февраля 1902 г. на заседание Московского психологического общества[9]);
— Душевная драма Герцена (конец 1902 г. );
— О философских воззрениях Владимира Соловьева (28 января 1903 г. в зале Литературно–артистического общества; затем эта лекция была прочитана в Полтаве и Кишиневе).
К этим лекциям следует добавить еще две:
Об экономическом идеале (вступительная лекция к курсу «Критическое введение в политическую экономию»);
Чехов как мыслитель (лекция, прочитанная осенью 1904 г. в Ялте и Петербурге).
Годы пребывания в Киеве отмечены, с одной стороны, переходом С. Н. Булгакова «от марксизма к идеализму», а с другой — началом его отказа от идеи революции вообще. Дело в том, что даже перестав быть марксистом, Булгаков, как и большинство русской радикально настроенной интеллигенции того времени, сохранял веру в необходимость революции (или, как тогда лукаво писали, в торжество «освободительного движения» в России). Более того, в этом самом движении Булгаков и сам принимал активное участие.
Летом 1903 г. Булгаков еще раз побывал в Европе. Вероятнее всего, Киевский Политехникум направил его в научную командировку[10]. В действительности цель командировки была другая: 20–22 июля (2–4 августа) этого года в Швейцарии в районе Шафхаузена произошла историческая встреча земцев и «лиц свободных профессий», образовавших тайную либеральную организацию «Союз освобождения» (ядро будущей кадетской партии). Инициатором встречи был П. Б. Струве, а среди представителей «лиц свободных профессий», помимо Булгакова, были Н. А. Бердяев, Б. А. Кистяковский, С. Л. Франк и др. Булгаков сделал на этой встрече доклад по аграрному вопросу[11].
|
|
|
До или после встречи в Шафхаузене между Булгаковым и П. Б. Струве состоялся знаменательный диалог о Боге, содержание которого Булгаков впоследствии воспроизведет на страницах своего основного философского труда «Свет Невечерний»: «Есть ли Бог? » (вопрос Булгакова) — «Бог живет в моей душе» (ответ Струве) — «Нет, есть ли Бог? » — «Он есть в моей душе».
«Вера, на которой утверждается религия, не может, — по словам Булгакова, — ограничиваться субъективным настроением… В вере не человек создает Бога, как говорит неверие (Фейербах), но Бог открывается человеку…»[12]
О том, как ему самому однажды «открылся Бог», Булгаков рассказывает в том же «Свете Невечернем», и произошло это, когда ему шел 24–й год, т. е. в 1894 г., почти за десять лет до памятного разговора со Струве. Но открывался ему не только Бог… В «Автобиографических заметках» Булгаков дважды рассказывает о своем участи в октябрьской демонстрации 1905 г., прокатившейся по всей России после опубликования Высочайшего «Манифеста». В заметке, озаглавленной «Мое безбожие», читаем: «Лишь с началом революции, а вместе с нею всей русской катастрофы, с 1905 года, я стал преодолевать революционные искушения… Вспоминаю следующий символический жест: 18 октября 1905 г. в Киеве я вышел из Политехникума с толпой студентов праздновать торжество свободы, имея в петлице красную тряпицу, как и многие, но, увидав и почувствовав происходящее, я бросил ее в отхожее место. И мне открылось Евангелие со следующим текстом в ответ на мое немое вопрошание: “сей род изгоняется молитвой и постом”»[13]. Будучи уже в изгнании, в Константинополе, Булгаков (в заметке «Агония») еще раз мысленно возвратился к событиям того времени. «В подготовке революции 1905 г., — пишет он, — участвовал и я, как деятель Союза Освобождения, и я хотел так, как хотела и хочет вся интеллигенция, с которой я чувствовал себя в разрыве в вопросах веры, но не политики. В Киеве, где я профессорствовал эти годы (1901–1905) я занимал вполне определенную политическую позицию. И так шло до 17 октября 1905 года. Этот день я встретил с энтузиазмом почти обморочным, я сказал студентам совершенно безумную по экзальтации речь (из которой помню только первые слова: “века сходятся с веками”), и из аудитории Киевского Политехникума мы отправились на площадь (“освобождать заключенных борцов”). Все украсились красными лоскутками в петлицах, и я тогда надел на себя красную розетку, причем, делая это, я чувствовал, что совершаю какой–то мистический акт, принимаю род посвящения. На площади я почувствовал совершенно явственно веяние антихристова духа: речи ораторов, революционная наглость, которая бросилась прежде всего срывать гербы и флаги, — словом, что–то чужое, холодное и смертоносное так оледенило мне сердце, что, придя домой, я бросил свою красную розетку в ватерклозет. А в Евангелии, которое открыл для священногадания, прочел: сей род (какой род, я тогда еще не умел распознать) изгоняется молитвой и постом. Но тогда для меня ясно было присутствие сего рода, от которого вечером того же дня начались в Киеве погромы, только в том черном стане, но не в этом с красной петлицей. Однако развернувшаяся картина революции очень скоро показала, что представляет собою революция как духовная сущность. И я уже с этого времени отделился от революции и отгородился от нее утопической и наивной мыслью о создании христианского освободительного движения, для чего нужно создать “союз христианской политики (ранний прототип “живой церкви”. Я постиг мертвящую сущность революции, по крайней мере русской, как воинствующего безбожия и нигилизма»[14].
С таким настроение в следующем, 1906 г., С. Н. Булгаков переезжает из Киева снова в Москву[15], где его избирают приват–доцентом Московского университета, а в 1907 г. — одновременно и профессором политической экономии Московского коммерческого института, директором которого был П. И. Новгородцев. В Московском университете С. Н. Булгаков читал курс «Критическое исследование проблем и идеалов политической экономии» (вступительная лекция к которому, опубликованная в 1906 г. под названием «Под знаменем университета», помещена в настоящем издании «вместо предисловия»), но проработал он здесь сравнительно недолго. В начале 1911 г. на территорию Московского университета была введена полиция, а 28 января ректор университета А. А. Мануйлов, проректор П. А. Минаков и помощник ректора П. А. Мензбир подали в отставку. 2 февраля Высочайшим указом они были не только уволены со своих постов, но и отрешены от должности профессоров. В ближайшее же время в знак солидарности с ними подали в отставку несколько десятков профессоров и приват–доцентом Московского университета. В том числе и приват–доцент юридического факультета С. Н. Булгаков[16]. С тех пор до самой Февральской революции 1917 г. его преподавательская деятельность происходила почти исключительно[17] в стенах Московского коммерческого института[18]. Не будет преувеличением сказать, что Московский коммерческий институт проявил себя по отношению к Булгакову гораздо благосклоннее, чем его Alma Mater. И дело даже не в том, что из Коммерческого института Булгаков никогда не изгонялся и не уходил в вынужденную отставку. «Замечательно, — пишет современный историк, — что его идеи, столь по видимости далекие от практических нужд коммерческого дела, были поняты московскими предпринимателями, основавшими Коммерческий институт»[19]. Именно это обстоятельство позволило Булгакову успешно сочетать преподавательскую работу и научно–исследовательскую деятельность, в итоге чего появились такие его труды, как «Два града», «Философия хозяйства», «Свет Невечерний», «Тихие думы». Все эти книги были изданы именно в те годы, когда Булгаков работал в Коммерческом институте. Немалую долю в его научном наследии занимают и литографированные курсы лекций, которые читал здесь Булгаков, изданные Студенческой комиссией общества взаимопомощи студентов Коммерческого института «на правах рукописи». Перечислим основные из них: «История политической экономии» (1907), «Аграрный вопрос» (три издания: 1907, 1908 и 1909); «История экономических учений» (издавалась в одном томе и в двух частях; всего было восемь изданий, начиная с 1910 и заканчивая 1919 г. ), «История социальных учений в XIX веке» (по крайней мере, три издания: 1908, 1913 и одно не датированное). Из всех этих курсов только первая часть «Истории экономических учений» была издана автором в виде настоящей книги и появилась на прилавках книжных магазинов. Остальные, хотя и поступали в крупнейшие библиотеки страны, для широкого круга читателей оставались недоступными. Что касается курса «Истории социальных учений», то он, по–видимому, и в литографированном виде был напечатан не полностью. Поэтому на титуле одного из его изданий рукой автора вписан ограничительный подзаголовок: «Англия и Германия». Судя по программе «специального курса» Булгакова, в «Истории социальных учений» должны быть еще две главы: одна, посвященная Франции (Сен–Симон, Фурье, О Конт и Прудон), а другая — России (Бакунин, Лев Толстой, Герцен, славянофилы, Вл. Соловьев)[20]. К сожалению, эти главы не были напечатаны даже и «на правах рукописи».
Следует, наконец, сказать и о той не совсем обычной роли, которую сыграл Московский коммерческий институт в личной жизни С. Н. Булгакова. В «Автобиографических заметках» он рассказывает о том, что накануне принятия сана он столкнулся с почти непреодолимым бюрократическим препятствием: Московская консистория отказалась выдать ему «ставленническое дело» на том основании, что в нем отсутствовала справка, удостоверяющая, что его жена — православного вероисповедания и венчана с ним первым браком. Отсутствие этой справки ставило под угрозу завтрашнюю процедуру рукоположения. «Патриарх, — пишет Булгаков, — если только и он мог здесь справиться с неумолимостью канцелярий, был уже в отъезде (в Петербурге)… И вот в последнюю минуту меня осенила спасительная мысль обратиться к секретарю Московского коммерческого Института, где я был профессором, за выдачей такого удостоверения. Отправил спешного гонца, и беспрепятственно выданное свидетельство удовлетворило консисторию, и тем самым моя карма политической экономии открыла мне врата Данилова монастыря»[21].
Дальнейшая судьба С. Н. Булгакова — теперь уже отца Сергия Булгакова — в общих чертах хорошо известна. Крым, недолгое пребывание в звании профессора Симферопольского университета[22], высылка из Советской России в канун Нового — 1923 — года, Константинополь, Прага (здесь с весны 1923 до лета 1925 г. Булгаков был профессором церковного права и богословия на юридическом факультете Русского научного института, возглавляемого П. И. Новгородцевым) и, наконец, Париж, последнее местожительство и место вечного упокоения. И — последняя кафедра. В русском Богословском институте в Париже с 1925 по 1944 г. (т. е. до самой смерти) протоиерей Сергий Булгаков занимал кафедру догматического богословия, будучи в то же время бессменным деканом института. Конечно, это уже другой Булгаков — не экономист, не философ, а богослов. Но и будучи богословом, он до конца жизни проявлял живой интерес к социально–философским и экономическим проблемам. Доказательством тому служат его посмертно изданные сочинения: «Христианская социология» (небольшой курс лекций, прочитанный в 1927–1928 гг. ), «Расизм и христианство», «Размышления о войне» (1940–е гг. ).
В современной России большая часть философских, публицистических и богословских работ Булгакова переиздана и доступна читателям, и теперь он, действительно, приходит к нам, «как старый знакомый». Правда, в новом качестве — в качестве лектора, преподавателя, педагога. Преподавателя, судя по всему, строгого. От участников своего семинария по политической экономии он требовал, во–первых, наличия «интереса к философским проблемам и некоторой философской подготовки и начитанности» (особенно подчеркивается, что «знакомство сучением Канта необходимо для всех»); во–вторых, «знания иностранных языков и, по крайней мере, немецкого настолько, чтобы быть в состоянии читать книги философского и научного содержания»; в–третьих, «готовности посвящать немало времени и труда занятиям»[23]. Примерно таким же требованиям должны отвечать и читатели Булгакова, да и вообще все, кто серьезно занимается наукой и намерен посвятить ей свою жизнь.
В заключение — одна ободряющая цитата из В. В. Зеньковского:
«Изучать Булгакова трудно. Своеобразная красота его слога закована в несколько тяжеловесные формы, но если привыкнуть к мысли Булгакова, всегда строгой, свободной от риторики, всегда добросовестной, то нельзя не восхищаться и внутренней мощью его испытующей мысли и страстной жаждой истины и силой его духа… Огромное богатство, заключенное в его трудах, не пропадет для будущей русской философии, если это будущее ей будет даровано»[24].
|
|
|
