Факторы влияния на современную европейскую геополитику 11 глава

В такой ситуации Германии было нелегко рассчитывать на креп­кий альянс с державами «внешнего полумесяца», тем более, что у Англии и Франции были к Германии исторические претензии тер­риториального порядка. Следовательно, будущее национальной Ве­ликой Германии лежало в геополитическом противостоянии Западу и особенно англосаксонскому миру, с которым фактически отож­дествлялась «морская сила».

На этом анализе основывается вся геополитическая доктрина Карла Хаусхофера и его последователей, которая заключается в необходимости создания континентального блока или оси Бер­лин — Москва — Токио. В таком блоке не было ничего случайно­го — это был единственный полноценный и адекватный ответ на стратегию противоположного лагеря, который не скрывал, что самой большой опасностью для него было бы создание аналогич­ного евразийского альянса. Хаусхофер писал в статье «Континен­тальный блок»: «Евразию невозможно задушить, пока два самых крупных ее народа — немцы и русские — всячески стремятся из­бежать междоусобного конфликта, подобного Крымской войне или 1914 году: это аксиома европейской политики»²⁰. Там же он цитировал американца Гомера Ли: «Последний час англосаксонской политики пробьет тогда, когда немцы, русские и японцы -соединятся».

В разных вариациях Хаусхофер проводил эту мысль в своих стать­ях и книгах. Эта линия получила название «ориентация на Восток» (Osterorientierung), поскольку предполагала самоидентификацию Гер­мании, ее народа и ее культуры как западного продолжения евра­зийской, азиатской традиции. Не случайно англичане в период вто­рой мировой войны уничижительно называли немцев «гуннами». Для геополитиков хаусхоферовской школы это было характерно.

В этой связи следует подчеркнуть, что концепция «открытости Востоку» у Хаусхофера совсем не означала «оккупацию славянских земель». Речь шла о совместном цивилизационном усилии двух кон­тинентальных держав — России и Германии, — которые должны были бы установить «Новый Евразийский Порядок» и переструкту­рировать континентальное пространство Мирового Острова, чтобы полностью вывести его из-под влияния «морской силы». Расшире­ние немецкого пространства планировалось Хаусхофером не за счет колонизации русских земель, а за счет освоения гигантских незасе­ленных азиатских пространств и реорганизации земель Восточной Европы.

Однако на практике все выглядело не так однозначно. Чисто на­учная геополитическая логика Хаусхофера, приводившая к необхо­димости континентального блока с Москвой, сталкивалась с мно­гочисленными тенденциями иного свойства, также присущими не­мецкому национальному сознанию. Речь шла о сугубо расистском подходе к истории, которым был заражен сам Гитлер. Согласно это­му подходу самым важным фактором считалась расовая близость, а не географическая или геополитическая специфика. Англосаксонс­кие народы — Англия, США — виделись в таком случае естествен­ными союзниками немцев, так как были им наиболее близки этни­чески. Славяне же и особенно небелые евразийские народы превра­щались в расовых противников. К этому добавлялся идеологический антикоммунизм, замешанный во многом на том же расовом прин­ципе — Маркс и многие коммунисты были евреями, а значит, в глазах антисемитов коммунизм сам по себе есть антигерманская иде­ология.

Национал-социалистический расизм входил в прямое противо­речие с геополитикой или, точнее, неявно подталкивал немцев к обратной, антиевразийской, талассократической стратегии. Сточки зрения последовательного расизма Германии следовало бы изначаль­но заключить союз с Англией и США, чтобы совместными усилия­ми противостоять СССР. Но, с другой стороны, унизительный опыт Версальского договора был еще слишком свеж. Из этой двойствен­ности вытекает вся двусмысленность международной политики Третьего рейха. Эта политика постоянно балансировала между талассократической линией, внешне оправданной расизмом и антиком­мунизмом (антиславянский настрой, нападение на СССР, поощре­ние экспансии католической Хорватии на Балканах и т.д.), и евра­зийской теллурократией, основанной на чисто геополитических принципах (война с Англией и Францией, пакт Риббентропа – Молотова и т.д.).

Поскольку Карл Хаусхофер был ангажирован в некоторой сте­пени на решение конкретных политических проблем, он был вы­нужден подстраивать свои теории под политическую конкретику. От­сюда его контакты в высших сферах Англии. Кроме того, заключе­ние пакта Антикомминтерна, то есть создание оси Берлин — Рим — Токио, Хаусхофер внешне приветствовал, силясь представить его предварительным шагом на пути к созданию полноценного евра­зийского блока. Он не мог не понимать, что антикоммунистическая направленность этого союза и появление вместо центра хартленда (Москвы) полуостровной второстепенной державы, принадлежа­щей римленду, есть противоречивая карикатура на подлинный кон­тинентальный блок.

Но все же такие шаги, продиктованные политическим конфор­мизмом, не являются показательными для всей совокупности гео­политики Хаусхофера. Его имя и идеи полноценней всего воплоти­лись именно в концепциях «восточной судьбы» Германии, основан­ной на крепком и долговременном евразийском союзе.

Карл Хаусхофер назвал маккиндеровскую лекцию 1904 г. «сжа­тым в несколько страниц грандиозным объяснением мировой поли­тики»²¹. В многочисленных статьях и брошюрах Хаусхофера того вре­мени в общем трудно обнаружить систематическое и целостное пред­ставление о геополитической теории как таковой. Он избегает даже строгого определения такого ключевого понятия немецкой геопо­литики, как «жизненное пространство». Останавливаясь на исследо­вании книг и лекций К. Хаусхофера 20-х гг., американский автор Дорпален констатирует, что они «отличались большой непоследо­вательностью; в них зачастую использовался один и тот же аргу­мент, чтобы обосновать диаметрально противоположные точки зре­ния»²². Геополитика Хаусхофера становится свободной от всяких жестких и фиксированных дефиниций. В то же время она строится им на совершенно определенных приоритетах. Опираясь на законы Ратцеля и прежде всего на положение о преимуществах больших государств перед малыми, а также на идею Маккиндера о Мировом Острове, Хаусхофер рассматривал господство Германии над малы­ми государствами к западу и востоку от нее как «неизбежное», а борьбу, необходимую для его реализации, как полностью оправ­данную. В идее Мирового Острова он видел пространственную модель для немецкой гегемонии в будущем новом мировом порядке. С концепцией Мирового Острова немецкие геополитики связывали два момента:

1) доминирование России на евразийском пространстве;

2) подрыв английской военной мощи для приобретения полного господства в омывающем Мировой Остров Мировом океане.

Хаусхофер вслед за Ратцелем и Маккиндером считал, что континентальная держава обладает фундаментальным преимуществом над морской державой.

Он рассматривал союз Германии и России как ядро евразийс­кого союза с более широким трансконтинентальным блоком, вклю­чающим Китай и Японию. На протяжении 20- и 30-х гг. Хаусхофер не уставал призывать Японию к сближению с Китаем и Советским Союзом, выступая одновременно за укрепление советско-герман­ской дружбы. В целом Хаусхофер оценивал Советский Союз как азиатскую державу. Европа, включая славянские земли Восточной Европы, должна была, по его мнению, объединиться под главен­ством Германии и в этом виде служить своего рода «геополитичес­ким аргументом» в переговорах с Россией по вопросу о судьбе Ев­разии. Немецкие геополитики рассчитывали подвести Россию к доб­ровольному соглашению о контроле Германии над Евразией. По крайней мере Хаусхофер всегда был противником военного реше­ния этого вопроса. Русско-германский союз рассматривался ими, таким образом, как необходимый шаг на пути к последующим за­воеваниям Германии на суше и на воде. Хотя Хаусхофер и его пос­ледователи в своих построениях исходят из концепции Маккинде­ра, выводы их — и это вполне естественно — носят прямо проти­воположный характер: для последнего русско-германский союз — это то, чему нужно всячески противиться; для первых — главный ключ к реализации идеи «жизненного пространства».

Так же, как отцы-основатели геополитики Маккиндер и Челлен, Хаусхофер был убежден в том, что месторасположение и тер­риториальные характеристики государства составляют главные де­терминанты его политической и исторической судьбы. Согласно Хаусхоферу, около 25 процентов элементов исторического движения можно объяснить, исходя из «определенных землей, зависящих от земли черт»²³. Но он считал, что научное описание этих 25 процен­тов «не поддающегося иначе учету целого»²⁴ стоит труда. Когда Ха­усхофер подсчитывал, что только четверть вопросов исторического движения может быть объяснена географическими причинами, он преследовал этим определенную цель²⁵, не желая «поставить роль сцены, земли, пространства выше роли героя»²⁶.

Артур Дикс также высказался по этому поводу: «Мы совершенно упускаем из виду этот идеальный момент, это чистое стремление к власти и слишком категорично придерживаемся материального по­нимания исторического становления»²⁷. «В конце концов представи­тели идеалистического понимания истории должны были — не без основания — испугаться, что антропогеография может быть постав­лена на службу материалистической историографии, что, следова­тельно, географы, лишенные исторического образования, слишком легко могут подвергнуться опасности одностороннего объяснения человеческих порядков и исторических событий природными отно­шениями и упустить из виду или по крайней мере недооценить вли­яние духовных движений»²⁸.

Главной движущей силой государства К. Хаусхофер считал обес­печение и расширение жизненного пространства. Расширяя свое жизненное пространство, утверждал он, динамическое государство обеспечивает себе большую экономическую автаркию, или незави­симость от своих соседей. Завоевание такой свободы рассматрива­лось как показатель истинной великой державы. Важным способом территориального расширения такой державы, по его мнению, яв­ляется поглощение более мелких государств²⁹. В этом отношении Хаусхофер был солидарен с отцами-основателями геополитики в их приверженности установкам социал-дарвинизма.

К. Хаусхофер писал: «Геополитика служит обоснованию права на почву, на землю в самом широком смысле этого слова, не толь­ко на землю, находящуюся в пределах имперских границ, но и права на землю в более широком смысле единства народа и общ­ности его культуры»³⁰. В книге «Основы и цели геополитики», вы­шедшей вторым изданием уже после начала второй мировой вой­ны, он утверждал: «Те, кто стоит на страже существующих гра­ниц, не могут более ссылаться на волеизъявление большинства малых или великих народов мира, якобы пользующихся правом на самоопределение. Ко всем к ним законно применение насилия, предусмотренного в одиозной фразе Спинозы: «Каждый имеет столько прав в мире,.сколькими он может завладеть»³¹. В другом своем довоенном произведении — «Основы геополитики» К. Хаус­хофер доказывал, что вся история человечества — «борьба за жиз­ненное пространство», и усматривал в этом «основы геополити­ки». «Справедливое распределение жизненного пространства на земле, дающее возможность смотреть в глаза ужасной опасности перенаселения земли в течение не более трехсот лет»³², явится наградой за труды, связанные с этим изучением, ибо именно «гео­политика в большей степени, чем какая-либо другая наука, не­посредственно ставит своих адептов и учителей перед лицом судь­бы, делающей свое дело»³³.

Считая, что периоду господства морских держав приходит конец и что будущее принадлежит сухопутным державам, он вместе с тем придавал важное значение и морской мощи государства как сред­ству защиты и расширения его границ. Рассматривая Центральную Европу как оплот Германии, Хаусхофер указывал на Восток как на главное направление германской территориальной экспансии. Пред­лагая свою версию «Drang nach Osten», Хаусхофер рассматривал Восток как жизненное пространство, дарованное Германии самой судьбой (Schicksalsraum).

По схеме Хаусхофера, упадок Великобритании и более мелких морских держав создал благоприятные условия для формирования нового европейского порядка, в котором доминирующее положе­ние занимает Германия. Такой порядок, в свою очередь, должен был стать основой новой мировой системы, базирующейся на так называемых пан-идеях. Среди последних он называл панамериканс­кую, паназиатскую, панрусскую, пантихоокеанскую, панисламскую и панъевропейскую идеи. К 1941 г. Хаусхофер подверг эту схему пересмотру, в результате было оставлено лишь три региона, каж­дый со своей особой пан-идеей: пан-Америка во главе с США, Ве­ликая Восточная Азия во главе с Японией и пан-Европа во главе с Германией. В целом же главный пафос построений Хаусхофера и его коллег из Института геополитики в Мюнхене и «Журнала геополи­тики» состоял в том, чтобы сформулировать доводы и аргументы, призванные обосновать притязания Германии на господствующее положение в мире.

 

Вопрос

Американец голландского происхождения Николас Джон Спик­мен (1893—1943) —

социолог, родился в Амстердаме, а с 1920 г. жил в США. С 1923 г. Спикмен — профессор международных от­ношений Йельского университета, организатор и первый ди­ректор Йельского института по изучению международных проб­лем.

Спикмен выдвинул свои идеи в годы войны, а сформулировал геополитические цели США после победы союзников. В американс­кой энциклопедии в годы второй мировой войны появилась статья, в которой указывалось, что «среди абсурдной софистики немецкой геополитики мы находим значительное количество истин, полез­ных и важных для решения мировых проблем, которые, вполне воз­можно, будут нас беспокоить в течение будущих веков»⁷⁸. Одним из первых, кто попытался не только теоретически реабилитировать престиж геополитики в США, но и подсказать представителям не­мецкой геополитической школы выход из кризиса, был именно Спикмен. Впоследствии к подобного рода деятельности подключи­лись такие «теоретики силы», как Джон Дьюи, Джеймс Бернхем, Дж. Киффер и др.

Деятельность Спикмена в этой области началась с утверждения, что «термин геополитика является подходящим названием для ана­лиза и упорядочения данных, которые необходимы для принятия решений по определенным вопросам внешней политики»⁷⁹. Харак­терно, что такое заявление было сделано в последний год войны, когда исход ее уже был предрешен. Тем самым немецким геополи­тикам давали понять, что война была фактически проиграна не по вине ее теоретиков, что в неудачах на Восточном фронте был пови­нен генералитет во главе с Гитлером, что фашизм использовал гео­политику в своих военных целях без ведома самих геополитиков и т.п. Именно такой установки придерживался Карл Хаусхофер на Нюрнбергском процессе.

Спикмена можно в известном смысле назвать наследником гео­политических доктрин Мэхэна, только с «более сухопутным укло­ном». Его глобальные геополитические модели и выводы показыва­ют, что он находился также под сильным влиянием концепций Маккиндера, хотя в то же время он предпринял попытку их реви­зии. Сама ревизия эта в общем мало оригинальна; ее главная осо­бенность в том, что она сделана явно с позиций геополитических интересов Соединенных Штатов, как они понимались Спикменом.

Для Спикмена, в отличие от первых геополитиков, сама геогра­фия не представляла большого интереса, а еще меньше волновали его проблемы связи народа с почвой, влияние рельефа на нацио­нальный характер и т.д. Спикмен рассматривал геополитику как важ­нейший инструмент конкретной международной политики, как ана­литический метод и систему формул, позволяющих выработать наи­более эффективную стратегию. «В мире международной анархии, — писал Спикмен, — внешняя политика должна иметь своей целью прежде всего улучшение или, по крайней мере, сохранение сравни­тельной силовой позиции государства. Сила в конечном счете со­ставляет способность вести успешную войну, и в географии лежат ключи к проблемам военной и политической стратегии. Территория государства — это база, с которой оно действует во время войны, и стратегическая позиция, которую оно занимает во время временно­го перемирия, называемого миром. География является самым фун­даментальным фактором во внешней политике государства потому, что этот фактор — самый постоянный. Министры приходят и ухо­дят, умирают даже диктатуры, но цепи гор остаются непоколеби­мыми»⁸⁰.

В этом плане Спикмен жестко критиковал немецкую геополити­ческую школу (особенно в книге «География мира»), считая пред­ставления о «справедливых или несправедливых границах метафи­зической чепухой». Как и для Мэхэна, для Спикмена характерен утилитарный подход, четкое желание выдать наиболее эффектив­ную геополитическую формулу, с помощью которой США могут скорейшим образом добиться «мирового господства». Этим прагма­тизмом определяется строй всех его исследований.

Взгляды Спикмена изложены в книге «Стратегия Америки в ми­ровой политике» (1942) и в изданной посмертно работе «География мира» (1944). Развив критерии, впервые предложенные Мэхэном, Спикмен выделил десять критериев, определяющих геополитичес­кое могущество государства:

1) поверхность территории;

2) природа границ;

3) объем населения;

4) наличие или отсутствие полезных ископаемых;

5) экономическое и технологическое развитие;

6) финансовая мощь;

7) этническая однородность;

8) уровень социальной интеграции;

9) политическая стабильность;

10) национальный дух.

Если суммарный результат оценки геополитических возможнос­тей государства по этим критериям оказывается относительно не­высоким, это означает, что данное государство вынуждено вступать в более общий стратегический союз, поступаясь частью своего суве­ренитета ради глобальной стратегической геополитической протек­ции.

Основой своей доктрины Спикмен сделал не столько геополи­тическое осмысление места США как «морской силы» в целом мире (как Мэхэн), — возможно потому, что это уже стало фактом, — сколько необходимость контроля береговых территорий Евразии: Европы, арабских стран, Индии, Китая и т.д. — для окончательной победы в дуэли континентальных и морских сил. Если в картине Маккиндера планетарный дуализм рассматривался как нечто «вечное», «неснимаемое», то Спикмен считал, что совершенный конт­роль над римлендом со стороны морских держав приведет к оконча­тельной и бесповоротной победе над сухопутными державами, ко­торые отныне будут целиком подконтрольны. Фактически это было предельным развитием тактики «анаконды», которую обосновывал уже Мэхэн. Спикмен был преемником идей Мэхэна, известного тем, что во главу мирового контроля он ставил господство в океане, основываясь на фактах британского мирового господства в совре­менную ему викторианскую эпоху. В плане моделирования Спикмен отталкивался от идей Маккиндера. Внимательно изучив труды пос­леднего, он предложил свой вариант базовой геополитической схе­мы, несколько отличающийся от модели Маккиндера. Как отмечал французский исследователь Селерье, американский геополитик Спикмен «воспринял концепцию Маккиндера для Нового Света, опираясь на созданную им картографию, и пришел к выводу, ана­логичному выводам Маккиндера в том, что касается СССР»⁸¹.

Спикмен основывался на том, что Маккиндер якобы переоце­нил геополитическое значение хартленда. Эта переоценка затраги­вала не только актуальное положение сил на карте мира — в част­ности, могущество СССР, — но и изначальную историческую схе­му. Спикмен, в отличие от Маккиндера, в качестве ключа к контро­лю над миром рассматривал не хартленд, а евразийский пояс при­брежных территорий, или «маргинальный полумесяц», включаю­щий морские страны Европы, Ближний и Средний Восток, Ин­дию, Юго-Восточную Азию и Китай.

По Спикмену, евразийская земная масса и северные побережья Африки и Австралии образуют три концентрические зоны; они фун­кционируют в мировой политике в понятиях следующих геополити­ческих реалий:

1) хартленд северного Евразийского континента;

2) окружающая его буферная зона и маргинальные моря;

3) удаленные от центра Африканский и Австралийский конти­ненты.

Внутренняя зона, вокруг которой группируется все остальное, — это центральное ядро евразийского хартленда. Вокруг этой сухопут­ной массы, начиная от Англии и кончая Японией, между северным континентом и двумя южными континентами, проходит Великий морской путь мира. Он начинается во внутренних и окраинных мо­рях Западной Европы, в Балтийском и Северном морях, проходит через европейское Средиземноморье и Красное море, пересекает Индийский океан, проходит через азиатское Средиземноморье к прибрежным морям Дальнего Востока, Восточно-Китайскому и Японскому и заканчивается, наконец, в Охотском море. Между цен­тром евразийской континентальной массы и этим морским путем лежит большая концентрическая буферная зона. Она включает За­падную и Центральную Европу, плоскогорные страны Ближнего Востока, Турцию, Иран и Афганистан; затем Тибет, Китай, Вос­точную Сибирь и три полуострова — Аравийский, Индийский и Бирмано-Сиамский. Эту тянущуюся от западной окраины Евразий­ского континента до восточной его окраины полосу Спикмен на­звал евразийским римлендом (rimland, от англ, rim — ободок, край). Таким образом, он геополитически разделил мир на две части: хар­тленд и римленд.

Как незаурядный политический мыслитель, Спикмен хорошо понимал преимущества «маргинального полумесяца» для будущей глобальной стратегии Соединенных Штатов и нацеливал их на этот регион задолго до того, как зараженные вильсоновским наивно-примитивным политическим идеализмом американские государ­ственные деятели стали это осознавать. Спикмен считал, что гео­графическая история «внутреннего полумесяца», береговых зон, осуществлялась сама по себе, а не под давлением «кочевников суши», как считал Маккиндер. С его точки зрения, хартленд явля­ется лишь потенциальным пространством, получающим все куль­турные импульсы из береговых зон и не несущим в самом себе никакой самостоятельной геополитической миссии или истори­ческого импульса. И римленд, а не хартленд является ключом к мировому господству.

Геополитическую формулу Маккиндера — «Тот, кто контроли­рует Восточную Европу, доминирует над хартлендом; Тот, кто до­минирует над хартлендом, доминирует над Мировым Островом; Тот, кто доминирует над Мировым Островом, доминирует над миром» — Спикмен предложил заменить своей — «Тот, кто доми­нирует над римлендом, доминирует над Евразией; Тот, кто доми­нирует над Евразией, держит судьбу мира в своих руках».

В принципе, Спикмен не сказал этим ничего нового. И для само­го Маккиндера «береговая зона», «внешний полумесяц» или рим­ленд были ключевой стратегической позицией в контроле над кон­тинентом. Но Маккиндер понимал эту зону не как самостоятельное и самодостаточное геополитическое образование, а как простран­ство противостояния двух импульсов — «морского» и «сухопутного». При этом он никогда не понимал контроль над хартлендом в смыс­ле власти над Россией и прилегающими к ней континентальными массами. Восточная Европа есть промежуточное пространство меж­ду «географической осью истории» и римлендом, следовательно, именно в соотношении сил на периферии хартленда и находится ключ к проблеме мирового господства. Но Спикмен представил сме­щение акцентов в своей геополитической доктрине относительно взглядов Маккиндера как нечто радикально новое.

Спикмен выделял три крупных центра мировой мощи: атланти­ческое побережье Северной Америки, европейское побережье и Дальний Восток Евразии. Он допускал также возможность четверто­го центра в Индии. Из всех трех евразийских регионов Спикмен счи­тал особо значимым для США европейское побережье, поскольку Америка возникла в качестве трансатлантической проекции евро­пейской цивилизации. К тому же наиболее важные регионы США были, естественно, ориентированы в направлении Атлантики. Сле­дует отметить, что при всех различиях в позициях большинство аме­риканских исследователей придерживались мнения, что после вто­рой мировой войны США не остается ничего иного, кроме как всту­пить в тесный союз с Великобританией. Как считал тот же Спик­мен, победа Германии и Японии привела бы к установлению их совместного контроля над тремя главными центрами силы в Европе. В таком случае Америка оказалась бы в весьма уязвимом положе­нии, поскольку при всей своей мощи она не была бы в состоянии сопротивляться объединенной мощи остальных держав. Именно по­этому, утверждал Спикмен, США следует вступить в союз с Вели­кобританией.

По отношению и к хартленду, и к римленду Соединенные Шта­ты, по Спикмену, занимают выгодное центральное положение. Ат­лантическим и тихоокеанским побережьями они обращены к обеим сторонам евразийского римленда, а через Северный полюс — к харт­ленду. Спикмен считал, что Соединенные Штаты должны сохранять трансатлантические и транстихоокеанские базы на ударной дистан­ции от Евразии, чтобы контролировать баланс сил вдоль всего рим­ленда.

Очевидно, что позиция Спикмена явно или неявно являлась обо­снованием лидирующей роли США в послевоенном мире. Об этом недвусмысленно говорил Г. Уайджерт. Призывая учиться у германс­кой геополитики, он особо акцентировал внимание на том, что в послевоенный период Америка должна способствовать освобожде­нию Евразии от всех форм империализма и утверждению там свобо­ды и демократии (естественно, американского образца). Предпола­галось, что США, будучи океанической державой с мощными во­енно-морским флотом и авиацией, будут в состоянии установить свой контроль над прибрежными зонами Евразийского континента и, заблокировав евразийский хартленд, контролировать весь мир.

Поскольку книга была написана в годы войны, Спикмен счи­тал, что его рекомендации должны быть осуществлены в партнер­стве с Советским Союзом и Англией — союзниками США. Однако с той поры многое изменилось, прежде всего (главным образом) изменилась глобальная геополитическая ситуация, и в ней роль Со­единенных Штатов стала иной. В новой ситуации иначе зазвучали ранее игнорируемые или критикуемые геополитические концепции американских стратегов, начиная с Мэхэна и кончая Спикменом и Страусом-Хюпе. Джиорджи верно подметил, что у Спикмена и дру­гих сторонников американской силовой политики за словами о са­модостаточности, о концепции региональной силовой зоны скры­валось первое энергичное изложение геополитической теории интервенционизма. «Теория интервенционизма, — отмечает он, — рас­крывает политическую решимость Соединенных Штатов никогда не быть буферным государством между Германией и Японией. Она вклю­чает также пересмотр доктрины Монро, которая развилась из «ту­манного и неосязаемого принципа» в сильную и крепко сколочен­ную доктрину. Заново оживленная, доктрина Монро покрывает не только защиту всего Западного полушария... но включает также под­держание прочного баланса сил на ключевых континентах — в Ев­ропе, Азии и Африке. Наконец, она включает защиту некоторых глобальных американских интересов, сформулированных в Атлан­тической хартии, и их обеспечение соответствующей военной си­лой и последовательной, более реалистичной внешней политикой»⁸².

К концу войны стало ясно, что в действительности хартленд может быть приравнен к СССР. Поражение Германии в войне с СССР уси­лило репутацию теории Маккиндера. С этого момента и далее суще­ствовала модель мира «хартленд—римленд», ставившая материко­вую державу из хартленда (СССР) против морской державы из «внешнего полумесяца» (США), разделенных зоной соприкоснове­ния (римленд). В соответствии с этой моделью Спикмена и форму­лировалась политика США — политика сдерживания. Геополитика СССР была зеркальным отражением американской. Лишь идеологи­чески она обосновывалась необходимостью пролетарского интерна­ционализма, в то время как американская именовалась политикой отбрасывания коммунизма.

Сдерживание «крепости» (СССР, страны Варшавского дого­вора) со стороны США означало образование антисоветских со­юзов на территории римленда: НАТО в Европе, СЕНТО в Запад­ной Азии, СЕАТО в Восточной Азии. В пределах римленда шло серьезное противоборство, заканчивавшееся большими и малы­ми конфликтами. Примерами больших конфликтов стали берлин­ский конфликт, войны в Корее, на Ближнем Востоке (против правительства Г.А. Насера), во Вьетнаме, в Камбодже и Афгани­стане.

Помимо переоценки значения римленда, Спикмен внес еще одно важное дополнение в геополитическую картину мира, видимую с позиции «морской силы». Он ввел чрезвычайно важное понятие «Срединного Океана» (Midland Ocean). В основе геополитического представления лежит подчеркнутая аналогия между Средиземным морем в истории Европы, Ближнего Востока и Северной Африки в древности и Атлантическим океаном в новейшей истории западной цивилизации. Так как Спикмен считал именно «береговую зону» основной исторической территорией цивилизации, то средиземно­морский ареал древности представлялся ему образцом культуры, распространившейся впоследствии внутрь континента (окультуривание «варваров суши») и на отдаленные территории, достижимые только с помощью морских путей (окультуривание «варваров моря»). Подобно этой средиземноморской модели, в новейшее время в уве­личенном планетарном масштабе то же самое происходит с Атлан­тическим океаном, оба берега которого — американский и евро­пейский — являются ареалом наиболее развитой в технологическом и экономическом смысле западной цивилизации.

«Срединный Океан» становится в таком случае не разъединяю­щим, но объединяющим фактором, «внутренним морем» (mare internum). Таким образом, Спикменом намечается особая геополити­ческая реальность, которую можно назвать условно «атлантическим континентом», в центре которого, как озеро в сухопутном регионе, располагается Атлантический океан. Этот теоретический «континент», «новая Атлантида», связан общностью культуры западноевропейско­го происхождения, идеологией либерализма и демократии, единством политической, этической и технологической судьбы.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: