Факторы влияния на современную европейскую геополитику 12 глава

Особенно Спикмен настаивал на роли интеллектуального фак­тора в этом «атлантическом континенте». Западная Европа и пояс восточного побережья Северной Америки (особенно Нью-Йорк) становятся мозгом нового «атлантического сообщества». Нервным центром и силовым механизмом являются США и их торговый и военно-промышленный комплекс. Европа оказывается мыслитель­ным придатком США, чьи геополитические интересы и стратеги­ческая линия становятся единственными и главенствующими для всех держав Запада. Постепенно должна сокращаться и политичес­кая суверенность европейских государств, а власть переходить к осо­бой инстанции, объединяющей представителей всех «атлантичес­ких» пространств и подчиненной приоритетному главенству США.

Будучи профессором по международным отношениям Йельского университета, Спикмен классифицировал своих коллег на две группы: интервенционистов и изоляционистов. Интервенционисты видят первую линию обороны «в сохранении равновесия властей в Европе и Азии и только вторую — в закреплении владычества США над Западным полушарием». Спикмен писал: «Изоляционисты счи­тают, что исключительность нашего географического расположе­ния между двумя океанами лишает нас интереса к борьбе держав, расположенных по ту сторону океанов, и вынуждает нас сосредото­чить внимание на Западном полушарии». Спикмен констатирует далее, что все американские геополитики усматривают в географи­ческом положении США основание для владычества в Новом Све­те, но если «интервенционисты придают этому владычеству второ­степенное значение, то изоляционисты выделяют его на первый план»⁸³.

Притязания на подчинение Соединенным Штатам Американс­кого континента были достаточно ясно сформулированы в доктри­не Монро. Некоторые современные почитатели геополитики, ус­матривающие ее миссию в «установлении политических целей и путей их достижения»⁸⁴, присоединяются к мнению К. Хаусхофера и его последователей, рассматривающих доктрину Монро «как идеальное произведение геополитики»⁸⁵. Доктрина Монро, выдвинутая в по­слании американского президента, по имени которого она названа, к конгрессу (2 декабря 1823 г.), содержала, по существу, призыв Соединенных Штатов к европейским державам к разделу между ними мира. «Американские континенты в результате свободного и незави­симого положения, которое они у себя установили и поддерживают отныне, не должны считаться объектами дальнейшей колонизации какими-либо европейскими державами», — заявлял американский президент, выступая отнюдь не против колониализма вообще, но лишь против экспансии европейских государств на Американском континенте. Вместо этого Монро обещал европейским великим дер­жавам: «Мы не вмешиваемся и не будем вмешиваться в жизнь суще­ствующих колоний и владений какой-либо европейской державы»⁸⁶.

В период провозглашения доктрины Монро США должны были считаться с могуществом Великобритании и собственной слабос­тью, с недосягаемостью для них колоний и территориальных при­обретений на других континентах. Кроме того, они учитывали сло­жившиеся для них благоприятно условия экспансии на Американс­ком континенте, отдаленном от европейских государств, из кото­рых, например, Франция и Испания уже настолько ослабли, что с трудом справлялись со своими владениями в Новом Свете. Соеди­ненные Штаты до конца прошлого века были преимущественно за­няты созданием колониальной империи на Американском конти­ненте и требовали от европейских держав одного — невмешатель­ства в дела Америки и признания за США монопольного права на владение ею. Вынужденные в то время в силу не зависевших от них обстоятельств воздерживаться от притязаний на территориальные приобретения в Европе, Азии и Африке, Соединенные Штаты рас­сматривали доктрину Монро как орудие «легализации» их вмеша­тельства во внутренние дела остальных стран Американского кон­тинента. Так, уже вскоре после ее провозглашения в 1823 г. государ­ственный секретарь США Адаме заявил представителю США в Мадриде, что географическое положение Кубы и Пуэрто-Рико «делает эти острова естественно зависимыми от Североамериканского континента, а один из них — Куба, почти видимая с наших бере­гов, является предметом капитальной важности для коммерческих и политических интересов нашего Союза»⁸⁷.

На протяжении всех последующих лет XIX века американская дипломатия развивала лихорадочную деятельность, направленную на отторжение Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппин от Испании, коло­ниями которой они в то время являлись, и их закабаление, причем устремления и чаяния населения этих территорий вообще не при­нимались в расчет.

Спикмен писал, что президент Франклин Рузвельт, ссылаясь на доктрину Монро, выказывал готовность «защищать Канаду и Грен­ландию». Из этого Спикмен делал вывод, что доктрина Монро стала доктриной защиты всего Западного полушария». Понимая, что по­добное «покровительство» может и не устроить народы латиноаме­риканских государств, Спикмен пытается им внушить, что доктри­на Монро основана на геополитике, что притязания США на вла­дычество на всем Американском континенте обусловлены географическо-политическими факторами, что с этим поэтому необходи­мо смириться. «Наша державная позиция, — пишет он, — является, конечно, не подлежащей оспариванию позицией гегемонии над боль­шей частью Нового Света. Мы гораздо сильнее, чем наши соседи на Севере и Юге. Мы полностью господствуем над Центральной Аме­рикой, и мы в состоянии осуществлять эффективное давление на северную часть Южной Америки»⁸⁸. Таким образом, геополитик Спикмен попытался выдать подчинение Соединенным Штатам все­го Западного полушария за фатальную необходимость, обусловлен­ную географическим фактором. При этом полностью игнорируются все остальные факторы, в том числе и такой решающий фактор, как устремления, чаяния и интересы людей, населяющих страны Западного полушария.

Ряд идей Спикмена (особенно его последователя Кирка, развив­шего еще более детально теорию римленда) были поддержаны не­которыми европейскими геополитиками, увидевшими в его высо­кой стратегической оценке «береговых территорий» возможность заново вывести Европу в число тех стран, которые решают судьбы мира. Но для этого пришлось отбросить концепцию «Срединного Океана».

Несмотря на этот теоретический ход некоторых европейских гео­политиков (оставшийся, впрочем, весьма двусмысленным), Спик­мен принадлежит, без всяких сомнений, к самым ярким и последо­вательным «атлантистам». Более того, он, наряду с адмиралом Мэхэном, может быть назван «отцом атлантизма» и «идейным вдохно­вителем НАТО».

 

Вопрос

Сэр Альфред Тайер Мэхэн (1840—1914) — американский исто­рик, кадровый военный, офицер американских Union Navy, адми­рал морского флота. В 1885—1889 гг. — преподаватель истории воен­ного флота в военно-морском колледже в Ньюпорте (Род-Айленд), а с 1886 г. — его президент, Мэхэн не пользовался термином «геополитика», но методика его анализа и основные выводы точно соответствуют сугубо геополити­ческому подходу. Практически все его книги были посвящены од­ной теме — теме «морской силы» (Sea Power). Если Ратцель, Маккиндер и Хаусхофер делали упор на преимущество континенталь­ных держав, то Мэхэн, наоборот, выдвинул концепцию преимуще­ства морских или океанических держав.

Признавая первостепенное влияние морских вооруженных сил на историю войн и судьбы государств, Мэхэн попытался установить непосредственную связь между географическим положением госу­дарства, «характером народа» и «морской силой». Мэхэн утверждал, что «история прибрежных наций» определялась прежде всего «усло­виями положения, протяжения и очертаний береговой линии», а также «численностью и характером населения». Последнее играет роль при сопоставлении «морских» и «сухопутных» наций: если ис­панцы отличались «жестокой скупостью», то англичане и голланд­цы были «по природе своей деловыми людьми»; «способность к ос­нованию колоний» объясняется «национальным гением» англичан.

Для Мэхэна главным инструментом политики является торговля. Военные действия должны лишь обеспечить наиболее благоприят­ные условия для создания планетарной торговой цивилизации. Мэ­хэн рассматривает экономический цикл в трех аспектах:

1) производство (обмен товаров и услуг через водные пути);

2) навигация (которая реализует этот обмен);

3) колонии (которые производят циркуляцию товарообмена на мировом уровне).

Мэхэн считает, что анализировать позицию и геополитический статус государства следует на основании шести критериев:

1. Географическое положение государства, его открытость мо­рям, возможность морских коммуникаций с Другими странами. Про­тяженность сухопутных границ, способность контролировать стра­тегически важные регионы. Способность угрожать своим флотом тер­ритории противника.

2. «Физическая конфигурация» государства, то есть конфигура­ция морских побережий и количество портов, на них расположен­ных. От этого зависит процветание торговли и стратегическая защи­щенность.

3. Протяженность территории. Она равна протяженности берего­вой линии.

4. Статистическое количество населения. Оно важно для оценки способности государства строить корабли и их обслуживать.

5. Национальный характер. Способность народа к занятию тор­говлей, так как морская сила основывается на мирной и широкой торговле.

6. Политический характер правления. От этого зависит переори­ентация лучших природных и человеческих ресурсов на созидание морской силы.

Из вышеперечисленного видно, что Мэхэн строит свою геопо­литическую теорию исходя исключительно из «морской силы» и ее интересов. Для Мэхэна образцом «морской силы» был древний Кар­фаген, а ближе к нам по времени — Британия XVII и XIX веков. Понятие «морская сила» основывается для него на свободе «морс­кой торговли», а военно-морской флот служит лишь гарантом обес­печения этой торговли. Мэхэн идет еще дальше, считая «морскую силу» особым типом цивилизации — наилучшим и наиболее эффек­тивным, а потому предназначенным к мировому господству.

В 1890 г. Мэхэн опубликовал свою первую книгу, ставшую почти сразу же классическим трудом по военной стратегии — «Влияние морской силы на историю. 1660—1783». Мэхэн выступил со своим трудом в США в период аннексии Гавайских островов и войны про­тив Испании, повлекшей за собой аннексию Соединенными Шта­тами Кубы и Филиппин⁵². Тогда Мэхэн был еще капитаном воен­но-морского флота США. Далее последовали с небольшим проме­жутком другие работы: «Влияние морской силы на Французскую Революцию и Империю (1793—1812)», «Заинтересованность Аме­рики в морской силе в настоящем и будущем», «Проблема Азии и ее воздействие на международную политику» и «Морская сила и ее отношение к войне». Первые две книги сложились из лекций по истории морских войн.

В книге «Влияние морской силы на историю» Мэхэн попытался доказать, что история Европы и Америки была обусловлена преж­де всего развитием военно-морского флота. «Политика, — писал он, — изменялась как с духом века, так и с характером и проница­тельностью правителей; но история прибрежных наций определя­лась не столько ловкостью и предусмотрительностью правительств, сколько условиями положения, протяженности и очертаний бере­говой линии, численностью и характером народа, то есть вообще тем, что называется естественными условиями»⁵³.

Эти «естественные условия» требуют создания сильного военно-морского флота, который в свою очередь имеет решающее значение с точки зрения «национальной судьбы». Суть главной идеи Мэхэна, настойчиво проводимой во всех его работах, состояла в том, что морская сила в значительной мере определяет исторические судьбы стран и народов. Объясняя превосходство Великобритании над дру­гими государствами в конце XIX века ее морской силой, Мэхэн писал: «Должное использование морей и контроль над ними состав­ляют лишь одно звено в цепи обмена, с помощью которого [стра­ны] аккумулируют богатства... но это — центральное звено». Мэхэн выделял условия, определяющие основные параметры морской силы: географическое положение страны, ее природные ресурсы и кли­мат, протяженность территории, численность населения, нацио­нальный характер и государственный строй. При благоприятном со­четании этих факторов, считал Мэхэн, в действие вступает форму­ла: N+MM+NB=SP, то есть военный флот + торговый флот + во­енно-морские базы = морская сила. Свою мысль он резюмировал следующим образом: «Не захват отдельных кораблей и конвоев не­приятеля, хотя бы и в большом числе, расшатывает финансовое могущество нации, а подавляющее превосходство на море, изгоня­ющее с его поверхности неприятельский флаг и дозволяющее появ­ление последнего лишь как беглеца; такое превосходство позволяет установить контроль над океаном и закрыть пути, по которым тор­говые суда движутся от неприятельских берегов к ним; подобное превосходство может быть достигнуто только при посредстве боль­ших флотов»⁵⁴. Исходя из подобных постулатов Мэхэн обосновывал мысль о необходимости превращения США в могущественную во­енно-морскую державу, способную соперничать наравне с самыми крупными и сильными государствами того периода.

Мэхэн был ярым сторонником доктрины американского прези­дента Монро (1758—1831), который в 1823 г. декларировал принцип взаимного невмешательства стран Америки и Европы, а также поставил рост могущества США в зависимость от территориальной экспансии на близлежащие территории. Мэхэн считал, что у Амери­ки «морская судьба» и что эта «Manifest Destiny» («проявленная судь­ба»)⁵⁵ заключается на первом этапе в стратегической интеграции всего американского континента, а потом и в установлении мирового господства.

Надо отдать должное почти пророческому предвидению Мэхэна. В его время США еще не вышли в разряд передовых мировых дер­жав, более того, не был очевиден даже их «морской цивилизационный тип». Еще в 1905 г. Маккиндер в статье «Географическая ось истории» относил США к «сухопутным державам», входящим в со­став «внешнего полумесяца» лишь как полуколониальное стратеги­ческое продолжение морской Англии. Маккиндер писал: «Только что восточной державой стали США. На баланс сил в Европе они влияют не непосредственно, а через Россию». Характерно, что деся­тью годами раньше адмирал Мэхэн предсказывал именно Америке планетарную судьбу, роль ведущей морской державы, прямо влия­ющей на судьбы мира.

В книге «Заинтересованность Америки в морской силе» Мэхэн ут­верждал, что для того, чтобы Америка стала мировой державой, она должна:

1) активно сотрудничать с британской морской державой;

2) препятствовать германским морским претензиям;

3) бдительно следить за экспансией Японии в Тихом океане и противодействовать ей;

4) координировать вместе с европейцами совместные действия против народов Азии.

Мэхэн видел судьбу США в том, чтобы не пассивно соучаство­вать в общем контексте периферийных государств «внешнего полу­месяца», но в том, чтобы занять ведущую позицию в экономичес­ком, стратегическом 'И даже идеологическом отношениях.

Независимо от Маккиндера Мэхэн пришел к тем же выводам относительно главной опасности для «морской цивилизации». Эту опасность представляют континентальные государства Евразии — в первую очередь Россия и Китай, а во вторую — Германия. Борьба с Россией, с этой «непрерывной континентальной массой Русской империи, протянувшейся от западной Малой Азии до японского меридиана на Востоке», была главной долговременной стратегичес­кой задачей.

Мэхэн перенес на планетарный уровень принцип «анаконды», примененный американским генералом Мак - Клелланом в северо­американской гражданской войне 1861 — 1865 гг. Этот принцип зак­лючается в блокировании вражеских территорий с моря и по бере­говым линиям, что приводит постепенно к стратегическому истощению противника. Так как Мэхэн считал, что мощь государства определяется его потенциями становления «морской силой», то в случае противостояния стратегической задачей номер один являет­ся недопущение этого становления в лагере противника. Следова­тельно, задачей исторического противостояния Америки является усиление своих позиций по шести основным пунктам (перечислен­ным выше) и ослабление противника по тем же пунктам. Свои береговые просторы должны быть под контролем, а соответствующие зоны противника нужно стараться любыми способами оторвать от континентальной массы. И далее: так как доктрина Монро (в части ее территориальной интеграции) усиливает мощь государства, то не следует допускать создания аналогичных интеграционных обра­зований у противника. По Мэхэну, евразийские державы (Россия, Китай, Германия) следует удушать в кольцах «анаконды», сдавли­вая континентальную массу за счет выведенных из-под ее контроля береговых зон и перекрывая по возможности выходы к морским пространствам.

Мэхэн хорошо понимал, что северная континентальная полу­сфера является ключевой в мировой политике и борьбе за влияние. Внутри Евразии в качестве наиболее важного компонента северной полусферы он признавал позицию России — этой доминантной ази­атской континентальной державы. Зону между 30- и 40-й параллеля­ми в Азии он рассматривал как зону конфликта между сухопутной мощью России и морской мощью Англии. Доминирование в этом регионе, по его мнению, могло бы удерживаться с помощью цепи ключевых баз на суше вдоль периферии Евразии. Мэхэн выдвинул предположение, что однажды Соединенные Штаты, Великобрита­ния, Германия и Япония объединятся против России и Китая — предположение, делающее честь проницательности американского адмирала. В целом же Мэхэн рассматривал Соединенные Штаты как продвинутый далеко на запад аванпост европейской цивилизации и силы. Считая США мировой державой будущего, он неустанно и с энтузиазмом призывал к укреплению военно-морской мощи США, которая соответствовала бы американскому имперскому предназна­чению. Флот, способный к наступательным действиям, заявлял он, обеспечит США неоспоримые преимущества в Карибском бассейне и Тихом океане.

Мэхэн был не только теоретиком военной стратегии, но актив­но участвовал в политике. В частности, он оказал сильное влияние на таких политиков, как Генри Кэбот Лодж и американские прези­денты Мак-Кинли и Теодор Рузвельт, которые неоднократно обра­щались к Мэхэну за советами. Теодор Рузвельт даже считал себя учеником Мэхэна, подчеркивая свою солидарность с ним.

Более того, если рассматривать американскую военную страте­гию на всем протяжении XX века, то мы увидим, что она строится в прямом соответствии с идеями Мэхэна. Причем, если в первой мировой войне эта стратегия не принесла США ощутимого успеха, то во второй мировой войне эффект был значительным, а победа в холодной войне с СССР окончательно закрепила успех стратегии «Морской силы».

В то же время Мэхэну доводилось жаловаться, что многие пред­ставители академических кругов в США его не понимают и остают­ся верными прежним, «устарелым» взглядам на географическое по­ложение США как на исключительно благоприятное для обороны. Тем не менее 18 августа 1951 г. в военно-морской академии в Ньюпорте (Род-Айленд) была создана кафедра военной истории, кото­рая, следуя идеям адмирала Мэхэна, стала продолжателем учения о «морской силе».

Идеи Мэхэна были восприняты во всем мире и повлияли на многих европейских стратегов. Даже сухопутная и континентальная Германия — в лице адмирала Тирпица — приняла к сведению тези­сы Мэхэна и стала активно развивать свой флот. В 1940 и 1941 г. две книги Мэхэна были изданы и в СССР.

Книга Мэхэна «Влияние морской силы на историю. 1660— 1783 гг.», опубликованная в 1890 г., имела огромный успех. Только в США и Англии она выдержала 32 издания и была переведена почти на все европейские языки, в том числе и на русский (1895). Английские рецензенты называли работы Мэхэна «евангелием бри­танского величия», «философией морской истории». Кайзер Гер­мании Вильгельм II утверждал, что старается наизусть выучить работы Мэхэна, и распорядился разослать их во все судовые биб­лиотеки Германии. Необычайный успех выпал на долю этих работ в Японии. Симптоматично, что у нас также предпринимались по­пытки применить идеи Мэхэна к истории России⁵⁶. В этом контексте интерес представляют, например, статьи С.А. Скрегина и В.Ф. Головачева, появившиеся в 1989 г. в журнале «морской сбор­ник».

В первой мировой войне мэхэновская стратегия «анаконды» реа­лизовалась в поддержке Антанты белому движению по периферии Евразии (как ответ на заключение большевиками мира с Германи­ей), во второй мировой войне она также была обращена против «Срединной Европы» и, в частности, через военно-морские опера­ции против стран Оси и Японии. Но особенно четко она видна в эпоху холодной войны, когда противостояние США и СССР дос­тигло тех глобальных, планетарных пропорций, с которыми на тео­ретическом уровне геополитики оперировали уже начиная с конца XIX века.

Фактически основные линии стратегии НАТО, а также других блоков, направленных на сдерживание СССР (концепция «сдер­живания» тождественна стратегической и геополитической кон­цепции «анаконды») — АСЕАН, АНЗЮС, СЕНТО — являются прямым развитием основных тезисов адмирала Мэхэна, которого на этом основании вполне можно назвать «отцом» современного атлантизма.

 

Вопрос

Геополитика в Германии возникла на основе интеллектуальной традиции Пруссии и Второго рейха, которая рассматривала исполь­зование физической силы в качестве prima ratio в отношениях между государствами. Как отмечал Г. Трейчке, «триумф сильного над сла­бым составляет неискоренимый закон жизни». Прусский король Фридрих II в своем «Завещании племяннику и наследнику» пытался доказать, что Пруссия не может нормально развиваться в существо­вавших в то время границах. «Нет больше рек, которые бы пересека­ли мои владения, — писал он, — и только одна треть земли моего королевства может быть вспахана, в то время как две другие трети состоят из лесов, рек и полей». И вместо призыва к выкорчевыва­нию лесов и осушению болот прусский король призывал к граби­тельским походам и нарушениям международных договоров. Он вну­шал своему наследнику, что слово «политика» было выдумано «для монархов, так как их неудобно называть мошенниками и подлеца­ми». В период борьбы Пруссии за объединение Германии под ее эги­дой доктрина «естественных границ» развивалась в двух направле­ниях: «естественных языковых границ» и «естественных рельефных границ». Первая призывала к объединению в едином государстве всех территорий, населенных лицами немецкого происхождения; вторая, получившая особенно широкое распространение, призыва­ла к созданию так называемой Великогермании, в состав которой входили бы не только Австрия, но также ряд территорий Польши,

России, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Швейцарии и других стран. Поль Лагард в 1875 г. писал, что Германия сможет выполнить свою «миссию умиротворения Европы», лишь если в со­став ее границ «будут включены все территории, расположенные от Эмса до устья Дуная, от Мемеля до Триеста, от Меца до берегов Буга. Только такая Германия будет в состоянии обеспечить свое са­мостоятельное существование, сможет при помощи своей кадровой армии завоевать Францию и Россию, а призвав еще и резервистов, завоевать и Францию, и Россию, вместе взятые»⁵¹.

Следует отметить, что, несмотря на блистательную диплома­тию Отто фон Бисмарка, своим возникновением Второй рейх был обязан военной мощи Пруссии. Синтез идеологических германс­ких мифов с современной индустриальной и военной мощью дал начало государству, в котором на первое место ставились героизм, агрессия, сила и господство. Пруссия рассматривалась как нечто вроде вооруженного лагеря в центре враждебного окружения. Не случайно Бисмарк говорил, что единственными эффективными границами Германии является ее армия. Постепенно сформирова­лась территориальная концепция обширной и могущественной «Срединной Европы» (Mitteleuropa), руководимой Германией. Другим народам региона также предлагалась защита от внешней опас­ности, особенно от Франции на Западе и России на Востоке. Сама Германия как органическое образование отождествлялась с духов­ным понятием «срединное положение» (Mittellage). Это еще в 1818 г. сформулировал представитель мистического направления в немец­ком протестантизме Арндт: «Бог поместил нас в центре Европы; мы (немцы) — сердце нашей части света».

В разработку идеи «Срединной Европы» внесли свой вклад такие ученые, как Адольф Ласеон, Карл Лампрехт, Леопольд фон Ран­ке, Герман Онкен и др. К числу глашатаев германской «Срединной Европы» принадлежали не только немцы, но и шведские ученые Рудольф Челлен и Свен Хедин. Наиболее законченное выражение эти идеи получили в книге И. Парча «Mitteleuropa», опубликован­ной в 1906 г., и в работе евангелического пастора Фридриха Науманна, появившейся под тем же названием в 1915 г.

Науманн в своей книге поставил геополитический диагноз, тож­дественный концепции Челлена. С его точки зрения, для того, чтобы выдержать конкуренцию с такими организованными геополитичес­кими образованиями, как Англия (и ее колонии), США и Россия, народы, населяющие Центральную Европу, должны объединиться и организовать новое интегрированное политико-экономическое про­странство. Осью такого пространства будут, естественно, немцы.

Науманн, вместе с Челленом, защищал идею «геополитическо­го» охвата германскими империалистами всех стран, расположенных между Атлантическим океаном и Персидским заливом, Балти­кой и Адриатикой; Челлен и Науманн доказывали, что вся эта тер­ритория имеет единую «географическую судьбу», не заключает в себе никаких «естественных границ» и на протяжении веков якобы не терпела «раздробления». Науманн выводил программу империа­листических захватов Германии — «Берлин — Багдад» — из предше­ствовавшего исторического развития огромной территории Средин­ной Европы и Ближнего Востока. «Срединная Европа» в отличие от чистых пангерманистских проектов была уже не национальным, но сугубо геополитическим понятием, в котором основное значение уделялось не этническому единству, а общности географической судьбы. Проект Науманна подразумевал интеграцию Германии, Ав­стрии, придунайских государств и, в далекой перспективе, Фран­ции.

 

43 вопрос

Неоатлантизм

Победа над СССР означала вступление в радикально новую эпо­ху, которая требовала оригинальных геополитических моделей. Гео­политический статус всех традиционных территорий, регионов, го­сударств и союзов резко менялся. Осмысление планетарной реаль­ности после окончания холодной войны привело атлантистских гео­политиков к двум принципиальным схемам.

Одна из них может быть названа пессимистической (для атлан­тизма). Она наследует традиционную для атлантизма линию конф­ронтации с хартлендом, которая считается не законченной и не снятой с повестки дня вместе с падением СССР, и предрекает об­разование новых евразийских блоков, основанных на цивилизационных традициях и устойчивых этнических архетипах. Этот вариант можно назвать «неоатлантизм», его сущность сводится в конечном итоге к продолжению рассмотрения геополитической картины мира в ракурсе основополагающего дуализма, что лишь нюансируется выделением дополнительных геополитических зон (кроме Евразии), которые также могут стать очагами противостояния с Западом. Наи­более ярким представителем такого неоатлантического подхода является С. Хантингтон.

Вторая схема, основанная на той же изначальной геополитичес­кой картине, напротив, оптимистична (для атлантизма) в том смыс­ле, что рассматривает ситуацию, сложившуюся в результате победы Запада в холодной войне, как окончательную и бесповоротную. На этом строится теория мондиализма, концепция конца истории и единого мира, которая утверждает, что все формы геополитической дифференциации — культурные, национальные, религиозные, иде­ологические, государственные и т.д. — вот-вот будут окончательно преодолены и наступит эра единой общечеловеческой цивилиза­ции, основанной на принципах либеральной демократии. История закончится вместе с геополитическим противостоянием, дававшим изначально главный импульс истории. Этот геополитический про­ект ассоциируется с именем американского геополитика Фрэнсиса Фукуямы, написавшего программную статью с выразительным на­званием «Конец истории».

Концепцию Сэмюэла П. Хантингтона — директора Института стратегических исследований им. Джона Олина при Гарвардском университете — можно считать ультрасовременным развитием тра­диционной для Запада атлантистской геополитики. Важно, что Хан­тингтон строит свою программную статью «Столкновение цивилиза­ций» (которая появилась как резюме большого геополитического проекта «Изменения в глобальной безопасности и американские нацио­нальные интересы») как ответ на тезис Фукуямы о конце истории. Показательно, что на политическом уровне эта полемика соответ­ствует двум ведущим политическим партиям США: Фукуяма выра­жает глобальную стратегическую позицию демократов, тогда как Хантингтон является рупором республиканцев. Это достаточно точ­но выражает сущность двух новейших геополитических проектов — неоатлантизм следует консервативной линии, а мондиализм пред­почитает совершенно новый подход, в котором все геополитичес­кие реальности подлежат полному пересмотру.

Смысл теории Хантингтона, сформулированный им в статье «Столкновение цивилизаций», сводится к следующему. Видимая гео­политическая победа атлантизма на всей планете — с падением СССР исчез последний оплот континентальных сил — на самом деле зат­рагивает лишь поверхностный срез действительности. Стратегичес­кий успех НАТО, сопровождающийся идеологическим оформлени­ем, — отказ от главной конкурентной коммунистической идеоло­гии — не затрагивает глубинных цивилизационных пластов. Хан­тингтон вопреки Фукуяме утверждает, что стратегическая победа не есть цивилизационная победа; западная идеология — либерал-демократия, рынок и т.д. — стала безальтернативной лишь времен­но, так как уже скоро у незападных народов начнут проступать цивилизационные и геополитические особенности, аналог «географи­ческого индивидуума», о котором говорил Савицкий.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: