 |
И административные границы
|
|
|
|
Как единая система
Глобальный уровень. Интернационализация хозяйственной жизни и стремительный рост трансграничных потоков информации, товаров, капиталов, энергии, загрязнителей, мигрантов и туристов, расширение компетенции международных организаций и рост влияния трансграничных субъектов в разнообразных сферах деятельности (этнических и социальных движений, неправительственных организаций) подрывает значение и меняет функции государственных границ, которые становятся все более «прозрачными». С этим очевидным фактом согласны все исследователи – различны лишь объяснения ими этого процесса.
Последователи Валлерстайна и Тейлора и другие теоретики роста глобальной взаимозависимости фокусируют внимание на объек-
тивных экономических факторах – таких, как углубление международного разделения труда, совершенствование коммуникаций и средств связи. Они интерпретируют результаты этого процесса как формирование глобальных сетей, в которых возникают отношения господства и подчинения и укрепляются структуры «центр-периферия». Сторонники интеграционных теорий, напротив, подчеркивают ведущую роль в этом процессе субъективных факторов – политической воли и политических институтов.
Как известно, глобальные экономические факторы ведут к относительному уменьшению реального суверенитета государств: некоторые авторы даже полагают, что национальное государство (nation-state) чуть ли не отмирает. Если в прошлом границы делились на «выгодные» и «невыгодные», «естественные» и «искусственные», что нередко служило основанием для территориальных претензий и даже агрессии, то ныне прогресс европейской и североамериканской интеграции привел к другой крайности – появлению мифа о стирании государственных границ, этих «шрамов истории». Ведь известен афоризм: всякая попытка разрушить миф – это способ создать один или несколько новых.
|
|
|
Однако интернационализация общественной жизни никогда не приведет к «безграничному» миру, или миру без границ. Наоборот, успех этого процесса прямо зависит от того, что мировое пространство разделено государственными границами на «отсеки»-стра-ны и во все возрастающей степени – также районы и города, так как для движения капитала нужна «разность потенциалов» между территориальными единицами, в которых действует разное таможенное, фискальное, трудовое, экологическое и иное законодательство и гарантии местных властей.
Иными словами, мировая система нуждается в неравенстве, а государственные границы служат для их поддержания и увековечения. Но сами границы, в свою очередь, немыслимы без легитимации – специфической идентичности людей, проживающих в их пределах.
Государственные границы – биоэтносоциальный инвариант общественной жизни [Raffestin, 1993], ибо она невозможна без границ, своего рода мембран, регулирующих обмен между этнической и/или государственной территорией и окружающей средой, без чего этой территории грозит хаос и «энтропия» людских и материальных ресурсов.
Рисунок мировых экономических связей подвержен быстрым и частым изменениям, вызываемым технологическими революциями в отдельных сферах деятельности, региональными кризисами, политическими факторами. Социально- и культурно-географические различия, включая различия и эволюцию идентичности, меняются значительно медленнее и остаются важнейшим фактором инерции, преемственности и стабильности в мировом развитии. Существует диалектическая взаимосвязь между переменами в мире и национальной иконографией. Если баланс между инновациями и традициями нарушается, то это часто воспринимается как угроза национальной идентичности и вызывает парадоксальный эффект – усиление барьерной функции границ, как это произошло, например, в конце 1970-х годов в шахском Иране. Тем не менее очевидна тенденция к глобализации и гомогенизации культуры, которая не признает границ и ускоряет эволюцию идентичностей.
|
|
|
Уровень государства. Выделяется три подхода к анализу соотношения государства и нации, от которых зависит и взгляд на эволюцию границ:
• примордиалистский (или «прогрессивистский»), сторонники которого рассматривают государство как средство и место реализации одного из основных прав человека – права этнической группы на самоопределение;
• геополитический, основы которого разработаны Гидденсом, согласно которому государство – это вместилище («контейнер») власти и оно стремится в условиях глобализации расширить свое влияние, чтобы взять под свой контроль воздействующие на него внешние факторы, а для этого нуждается в укреплении лояльности своих граждан;
• неолиберальный, сторонники которого также подчеркивают узость границ любого государства по сравнению с размахом современных экономических и иных проблем; в одиночку их неспособна решить ни одна страна. Следовательно, ни одно государство не может, опираясь только на свои силы, обеспечить удовлетворительный уровень благосостояния своим гражданам. Более того, чтобы справляться с вызовами извне (обвалами на мировых рынках, экологическими катастрофами и т.д.), правительства многих стран вынуждены прибегать к недемократическим методам управления.
Примордиалистский взгляд на этнос и государство служит, по сути, основой концепции нации-государства (национально однородного государства).
Согласно этой точке зрения, морфология и функции государственных границ сильно зависят от лояльности граждан своему государству – этнической или политической идентичности населения с обеих сторон, так как многие страны мира – многонациональные и многие народы не имеют своей государственности.
Приверженцы геополитического подхода, трактуя проблему границ, также первостепенное внимание уделяют идентичности, хотя и в косвенной форме, акцентируя роль самоидентификации человека с территорией на разных уровнях.
|
|
|
Сторонники неолиберального подхода, напротив, считают, что политические границы и идентичности подвергаются в наше время сильной эрозии.
Проблема идентичности неразрывно связана с анализом функций государства. В XX в. созданный в прошлом столетии идеал нации-государства, объединяющего более или менее однородную этническую группу с общим языком и культурой, легитимированного демократическими процедурами выборов, сильно поблек. Кровавые события во многих регионах мира показали его неосуществимость: этнических групп в мире всегда будет больше, чем государств, причем очень многие народы исторически делят свою территорию со своими соседями. Тем не менее, как продемонстрировали события последних лет в бывшей Югославии, этот идеал отчасти сохраняет свою привлекательность.
В наше время нация-государство представляет собой политическую территориальную единицу с четкими и признанными международным сообществом границами, в пределах которых население обладает определенной политической идентичностью, сформированной, как правило, националистически настроенными политическими элитами.
По выражению Харви, национализм представляет собой особый тип территориальной самоидентификации человека и территориальную форму идеологии. Цель национализма- создать этническую идентичность, элементом которой являются определенные географические границы. Неразрывная классическая триада политической географии «нация – территория – государство» возникла в Европе в начале XIX в.
Классический пример создания национального государства «сверху» на основе общегосударственной (политической) идентичности – история современной Франции. Эта страна превратилась в мощную европейскую державу только тогда, когда большинство ее
населения, независимо от этнического происхождения – бретонцы, эльзасцы, окситанцы, каталонцы, баски, фламандцы и др. – начали осознавать себя французами. Это произошло на удивление недавно – лишь в 1870-х годах, когда:
|
|
|
• территория страны была окончательно «скреплена» прочными рыночными связями благодаря густой сети железных и других дорог («железнодорожный империализм»);
• появившиеся популярные ежедневные газеты представили публике образ единого французского народа;
• была создана система вторичной социализации человека через введение всеобщей воинской повинности и единую систему обязательного начального, а затем и среднего образования с общими для всех программами и преподаванием на нормативном французском языке (за разговоры в школе, например, на бретонском учеников наказывали);
• централизованные административная и церковная системы внедрили, выражаясь современным языком, ротацию кадров по всей стране, и выходца из Парижа могли назначить на административный пост в Бретани, и наоборот.
Как показывает пример Франции, использование общего языка- одно из важнейших условий формирования политической и/или этнической идентичности. Способствуя ее созданию, государство вырабатывает свою иконографию – систему символов, образов, национальных праздников, регулярных парадов, фестивалей, публичных церемоний, манифестаций и традиций – всего того, что может помочь сцементировать национальную солидарность и акцентировать различия между населением по обе стороны государственной границы.
Иконография также включает систему национальных стереотипов, через призму которых воспринимается отечественная история, территория и место страны в мире, ее «естественные» союзники и враги и благодаря которым создается геополитическая доктрина страны. Английский антрополог Б. Андерсон метко сказал, что
национализм нацелен внутрь, чтобы объединить нацию, и вовне, чтобы отделить нацию и ее территорию от соседних народов [Anderson, 1983J.
Национальные стереотипы обязательно включают образы пространства: районы, входящие в государственную территорию в
национальном сознании, получают своего рода коды, а многие из них становятся национальными символами, как Косово для Сербии и отчасти Севастополь – для России.
Социологические опросы показали, что во всех социальных группах больше двух третей россиян считают, что Севастополь должен быть российским городом (к счастью, по данным других опросов, до S5% респондентов убеждены, что Россия не должна и не может вернуть территории, населенные русскоязычным населением, путем использования силы или принуждения). Тем не менее «ментальная» территория россиян еще включает Севастополь. Грузинское общественное мнение явно не согласится в обозримом будущем не считать Абхазию неотъемлемой частью Грузии. Примерно то же происходило во Франции: французский электорат всегда полагал Эльзас и Лотарингию частью Франции. Однако он отказался в 1950-х годах рассматривать как французскую территорию Алжира, что облегчило правительству генерала Шарля де Голля заключение соглашений в Эвиапе, по которым эта страна обрела независимость.
|
|
|
Иногда стереотипные представления о территории развиваются в «территориальную идеологию», оправдывающую территориальные притязания к соседям и необходимость в дополнительном «жизненном пространстве» (концепции «Великой Сербии» и «Великой Албании», «Великого Сомали» и «Великой Венгрии» и т.д.). Негативные национальные стереотипы укореняются особенно успешно, если национальные элиты ощущают угрозу территориальной целостности и культуре своего этноса, и эти представления становятся ключевыми элементами территориальной идентичности. Этническая и политическая идентичность порой играет гораздо большую роль в создании стабильного государства, чем общность расы, языка, религии. Знаменитая максима, приписываемая итальянскому государственному деятелю д'Аджелио, – «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев» – сохраняет свою значимость для политических элит многих новых независимых государств. Без политической идентичности государство превращается в мозаику различных этнокультурных регионов.
Хотя этническая идентичность по-прежнему занимает центральное место в территориальной самоидентификации человека, ее роль постепенно падает. До сих пор иногда считают, что каждый гражданин должен иметь единственную этническую идентичность и жить в своем национальном государстве. Однако становится все более ясно, что многие, если не большинство из нас, идентифицируют себя сразу со многими территориальными и/или этническими об-щностями. Систему территориальных идентичностей можно пред-
ставить в виде матрешки. Так, в Восточной Украине специалисты насчитывают до шести уровней этнической и территориальной идентичности (советскую, русскую, украинскую и несколько региональных).
Поскольку национальные, этнические, региональные и локальные идентичности часто накладываются друг на друга, а многие находятся в спящем состоянии, различные субъекты политической деятельности (центральные и местные органы власти, партии, лидеры) соревнуются в привлечении как можно большего числа сторонников, стараясь активизировать существующие или «разбудить» «спящие» идентичности.
Соотношение между различными этническими и территориальными идентичностями и их уровнями подвержены в наше время быстрым изменениям, что неминуемо ослабляет стабильность мировой системы политических границ.
Согласно структуралистской теории Э. Гидденса, функции государства ныне значительно усложнились. Оно стало связующим звеном между интегрирующейся мировой экономикой и местом, где протекает повседневная жизнь человека, где он живет и работает, своеобразным буфером, смягчающим удары мировой экономической стихии по занятости и благополучию конкретных поселений.
Однако государство-контейнер все больше дает утечку, подвергаясь давлению сразу и «сверху», и «снизу». Давление «сверху» носит преимущественно экономический характер и связано с уменьшением возможности государства влиять на деятельность транснациональных корпораций, финансовые и другие условия функционирования своей экономики, формирующиеся на глобальном и макрорегиональном уровнях. Давление «снизу», с уровня районов, городов и других поселений вызвано главным образом растущей активностью этнических и региональных движений, развивающих идентичности, конкурирующие с официальной государственной. Национальное государство, таким образом, – теперь лишь один из пяти уровней мировой системы, хотя по-прежнему наиболее существенный (рис. 126).
Ныне есть еще два других, промежуточных уровня, на которых действуют факторы, все заметнее влияющие на функции политических границ и ситуацию в приграничных зонах, хотя и в разной степени в различных частях мира, – макрорегионов (состоящих из групп стран и их частей) и районов (внутри стран).
Глобальная экономика зависит от существования не только государственных границ. Процессы глобализации создают новые идентичности. Наиболее известная из них складывается в Западной Европе, где экономическая интеграция развивается наиболее успешно. При этом усиление наднациональных институтов ЕС и создание макрорегионалъной общеевропейской идентичности идет параллельно с созданием «Европы регионов».
Этот процесс выражается в широкой децентрализации и ре-гионализации во всех странах-членах ЕС, опирающихся на старые региональные этнические и региональные идентичности. Они связаны не столько с нынешними административными единицами, сколько с давно упраздненными историческими провинциями, границы которых сформировались в докапиталистическом прошлом. Трансграничные регионы, как, например, знаменитый Regio Basilensis (Ба-зельский регион), привлекают особое внимание ответственных лиц ЕС и наделяются специальными полномочиями. Пользуясь ими, власти трансграничных регионов, располагающих собственными бюджетами, превращаются в самостоятельных субъектов политической деятельности. Эта тенденция еще более ослабляет роль государственных границ, часть функций которых переходит к границам макроре-гиональным (всего ЕС), другая часть – региональным, что способствует трансформации всей системы мировых границ.
Уровень макрорегионов: пример Европы. Содержание наиболее значительной макрорегиональной идентичности – западноевропейской – уже давно занимает теоретиков, в том числе и географов. Хотя европейская идентичность пока еще относительно слаба и ее содержание, как свидетельствуют социологические данные журнала «Евробарометр», меняется от страны к стране, общеевропейская иконография активно внедряется в странах Европейского Союза. Приставка «евро-» стала уже привычной для жителей стран ЕС: так называется действующая с 1 января 1999 г. единая валюта; скоростной поезд «Евростар» за три часа доставляет пассажиров через тоннель под Ла Маншем из Лондона в Париж, где они имеют возможность сходить в единственный в Европе парк развлечений «Евродиснейленд»;
в Брюсселе они могут посмотреть точные макеты знаменитых памятников архитектуры из всех стран ЕС в «Евродеревне»; повсюду распространяется общеевропейская газета «European» и т.д.
Ни у кого не вызывает сомнений, где проходят западные границы «Европы», с восточными же и отчасти с южными дело обстоит гораздо хуже. Какие страны имеют достаточный набор характеристик, чтобы претендовать на истинную «европейскость»,
а какие – нет? На практике она определялась в 1990-е годы перспективами членства бывших социалистических стран в ЕС и НА ТО.
Не случайно почти все недавно обретшие независимость государства пытаются доказать свою принадлежность к Европе, пересматривая историю, ссылаясь на политиков, писателей, деятелей культуры прошлого – словом, используя все возможные аргументы. Так, некоторые украинские идеологи убеждены, что Украина – неотъемлемая часть Центральной Европы. Первый президент независимой Украинской Республики в 1918 г., академик АН СССР М. Грушевский писал, что «украинский народ принадлежит к западноевропейскому культурному кругу не только благодаря историческим связям, но уже в силу самого украинского национального характера» [цит. по: Украинская государственность..., 1996, с. 156].
По мнению некоторых львовско-киевских идеологов, чтобы стать истинно европейским государством, Украине надо скорее размежеваться с восточным соседом: они считают, что у Украины с Россией нет ни общих корней, ни общих интересов. Более того, только украинцы – древний и истинно славянский и, стало быть, европейский народ, а русские, поздняя помесь славянских племен с финно-угорскими и особенно тюрко-монгольскими элементами, насильственно навязали украинцам свою азиатскую отсталость. Такого рода аргументы типичны и для дискуссий в других странах Центральной и Восточной Европы [Миллер, 1997].
Три страны (Польша, Чешская Республика и Венгрия) в 1997 г., несмотря на бурные протесты России, были приняты в НАТО. Еще многие, в том числе Болгария и страны Балтии, выстроились в длинную очередь. Объявлены первоочередные кандидаты на вступление в ЕС: это те же Польша, Чешская Республика, Венгрия, а также Словакия и Эстония. Если они действительно в скором времени будут приняты в ЕС, то должны будут подчиниться строгим мерам контроля над нелегальной миграцией, существующим в странах, подписавших Шенгенское соглашение, принять ограничения на внешнюю торговлю с третьими странами и т.д. Польша и Чешская республика уже ввели визовой режим для граждан России, в скором времени это собирается сделать Венгрия.
Другими словами, на восточных рубежах новых членов ЕС могут возникнуть новые барьеры, их границы станут значительно менее прозрачными, а раскол Европы как минимум на два макрорегиона может быть закреплен, хотя границы между ними смещаются на восток. При этом будут складываться драматические коллизии. Так, если к ЕС присоединится Румыния, то она будет вынуждена за-
крыть свою границу с Молдовой, что плохо согласуется с концепцией единой румынской нации, проповедуемой и в Бухаресте, и в Кишиневе (молдавские школьники изучают ныне историю и географию всей Румынии, а не только своей страны).
Доступная и понятная каждому теория Хантингтона объясняет существование в мире устойчивых геополитических разломов, совпадающих с границами между цивилизациями – самыми крупными геокультурными таксонами. Вслед за Хантингтоном, И. Гал- тунг выделил семь специфичных в религиозно-культурном отношении макрорегионов и выдвинул гипотезу о том, что основные потоки товаров и услуг, рабочей силы и капиталов перемещаются внутри этих крупных ареалов и не пересекают их границ, служащих основными культурными «водоразделами» современного мира [Galtung, 1994]. Широкая дискуссия как в отечественной, так и в зарубежной печати уже достаточно ясно показала, что концепция Хантингтона слишком упрощенно трактует реалии современного мира и не соответствует действительности. Более того, она политически опасна, ибо оправдывает возрождение старой геополитики силы 1920-1930-х годов, ведет к абсолютизации и увековечению ныне существующих и исторически преходящих культурных и политических рубежей. Тем не менее трудно отрицать, что
существуют государственные границы, совпадающие с контрастными этническими, культурными и лингвистическими рубежами, и что они выделяются сильными барьерными функциями и конфликтностью, часто являются фронтальными.
Так, особой конфликтностью отличаются границы между православными и мусульманскими районами (например, в Боснии и других районах бывшей Югославии, на Кипре, Кавказе). Трудно также отрицать историческую роль, которую сыграла граница между восточным и западным христианством в Европе, хотя нельзя превращать ее в новый геополитический водораздел, не менее герметичный, чем пресловутый «железный занавес» в годы «холодной войны».
Американский политолог К. Боулдинг еще в 1962 г. выделил особый вид границ между макрорегионами – критические границы.
Они складываются в тех случаях, когда крупные державы стремятся защитить свои действительные или мнимые интересы за пределами своей государственной территории.
Концепция Боулдинга связана с понятиями сферы влияния и сферы жизненных интересов. Так, до распада СССР и системы его
сателлитов, во Франции было принято считать, что ее восточная стратегическая граница не совпадает с государственной (по Рей-ну) и проходит по границе между ГДР и ФРГ, т.е. по Эльбе.
Каждая держава имеет за рубежом свой радиус действия, негласно более или менее признанный международным сообществом, ограничивающий район ее особой чувствительности, в котором она не терпит определенных акций других государств. Доктрина Монро, превратившая всю Латинскую Америку в «задний двор» США, или так называемая доктрина Брежнева – примеры концепций, обосновывавших критические границы в недавнем прошлом. Кубинский ракетный кризис 1962 г., едва не вызвавший Третью мировую войну, или военное вмешательство СССР в Афганистане в конце 1979 г. служили неотразимыми доказательствами действенности этих доктрин.
Крайне болезненная реакция Москвы на расширение НАТО на восток показывает, что особая чувствительность в пределах старых критических границ еще существует, даже если эти боли – фантомные (подобные болям, которые человек может испытывать от уже ампутированной ноги). В России исторически сильна психология «окруженной крепости» – опасения быть со всех сторон опоясанной враждебными или недружественными государствами, получить небезопасные в военно-стратегическом отношении фронтальные границы.
Один из самых неблагоприятных сценариев для Москвы – формирование непосредственно за ее западными границами так называемого Балто-Понтийского пояса от Балтийского до Черного моря, отделяющего ее от Европы. Возможность такого развития ситуации явно просматривалась в 1996-1999 гг. Но многое, если не главное, зависит здесь от самой России.
Уровень районов. Государственная идентичность подвергается эрозии из-за действия многочисленных факторов и внутри государственных границ. Совершенно очевидно, что
концепция национального государства, разработанная в специфических условиях Западной Европы XIX в. и подразумевающая создание единственной однородной нации, объединяемой общностью языка и культуры, экономическими связями и правовой системой, действующей в рамках четких и безопасных границ, не может быть применена к большинству стран мира,
поскольку они являются многонациональными и поликультурными и в них отсутствуют социальные и культурные предпосылки
слияния различных их специфических частей в стабильное унитарное государство.
Во многих случаях государственная идентичность не тождественна этнической, как, например, в Квебеке (Канада): ее более правильно называть политической идентичностью. Во многих странах эта идентичность слаба, если и вообще существует, что прямо связано с целостностью их территории и нерушимостью границ. Этническая идентичность не всегда связана с политической, навязанной в ряде стран Азии и Африки сверху колониальными властями. Множество попыток создать политическую идентичность в многонациональных государствах провалились или были остановлены на определенном этапе новыми тенденциями в экономическом и культурном развитии, как, например, в бывших Югославии, Чехословакии, Советском Союзе, Бельгии, где этнические идентичности стали значительно сильнее политической.
Многие территориальные претензии и проблемы спорных границ обосновываются правом наций на самоопределение, рассматриваемом как один из важнейших либеральных идеалов и прав человека. Требования самоопределения и ревизии границ опираются на причудливые комбинации социальных представлений, основывающихся на уже существовавших до создания наций этнолингвистических разломах и экономических и политических интересах элит, стремящихся манипулировать идентичностями.
Из этого вытекает простая политическая формула:
если нет стабильной политической идентичности, нет и устойчивых границ, стабильной государственной территории, нет стабильного государства в целом.
Действительность десятков стран Третьего мира подтверждает ее справедливость. Во многих странах хрупкая политическая идентичность не выдерживает конкуренции с конфликтными этничес-i кими идентичностями.
Одно из бесчисленных свидетельств отсутствия «вечных» идентичпо-стей даже в стабильных и высокоразвитых странах – недавние успехи на выборах Лиги Севера в северных областях Италии, ставившей вопрос об отделении от итальянского государства новой страны Падании. В самом деле, задавали своим избирателям вопрос руководители Лиги, почему жители более богатой Северной Италии должны субсидировать из своего кармана относительно отсталый Юг – только потому, что они и их южные соотечественники называют себя итальянцами? Если так, то почему все итальянцы должны жить в одном государстве? В сентябре 2000 г. правительство самой крупной и самой богатой области Ломбардия выступи-
ло с инициативой проведения весной 2001 г. регионального референдума. Предполагалось, что жители области дадут ее властям добро на проведение переговоров с центральным правительством о резком расширении полномочий, что может вызвать превращение Италии из формально унитарного государства в рыхлую федерацию.
Местный (локальный) уровень. Создание политической и этнической идентичности нельзя представлять исключительно как процесс, полностью регулируемый политическими элитами, полагающими, что они действуют в интересах всего населения, и направленный «сверху вниз». Этот процесс – двусторонний, и местные территориальные коллективы играют значительную роль в формировании и консолидации государства [Sahlins, 1989].
Жители долины Чердания – каталонцы, живущие по обе стороны франко-испанской границы, в течение долгого времени изобретательно манипулировали гражданством в своих собственных интересах, сохраняя свою каталонскую и местную идентичность. Они не считали себя ни французами, ни испанцами и оставались враждебными, как это часто бывает в сельской местности, ко всем чужакам, в том числе назначенным администрациями обеих стран чиновникам. Так, во время Первой мировой войны многие мужчины призывного возраста стали «испанцами», чтобы избежать мобилизации. Восприятие границы этнически однородным населением по обе ее стороны значительно менялось со временем. Черданские крестьяне успешно «играли» па различиях между двумя понятиями суверенитета – юридическим и территориальным. В настоящее время все большую роль играет растущая автономия и экономическое влияние Каталонии, в которой у власти находится умеренно националистическое правительство.
Таким образом, политическая (национальная, или государственная) идентичность остается чрезвычайно важным элементом жизнеспособности государства и центральным звеном в иерархии территориальных идентичностей человека, но вовсе не единственным, а часто даже не главным. Исторически ее возникновению предшествовала локальная и региональная идентичность.
|
|
|
