Выступление на семинаре «Четвертая политическая теория и модернизация российского общества»

 

Тезисы:

- Проблема исчерпанности политических идеологий. Обоснование интереса к теме и участия в семинаре. Необходимость «мозгового штурма».

- Не кризис идей, а кризис действования. Проблема торжества политтехнологии и инструментальность идеологий. В чём отличие от ситуации Модерна?

- Значение развития СМИ с учётом атомизации общества и распада социальных связей в силу урбанизации. Феномен массы. Отличие массы мобилизованной от массы развлечённой.

- Успехи психофизиологии. Павлов, бихевиаристы, НЛП. Манипуляция как технология.

- «Неизбежность» коллапса капитализма и его избежание путём виртуализации. Виртуализация производства. Создание управленческих мыслеформ как основное содержание труда в постиндустриальном обществе. Отказ от золотого эквивалента. «Неограниченные» деньги как инструмент власти и мутация природы рынка: безвозмездное присвоение вместо обмена. Тотальность рыночных парадигм как предпосылка тотальности власти.

- Суммирование предпосылок: СМИ и политтехнологии в парадигме рынка. Приватизация государства и конец суверенных наций. Партии как брэнд-рантье на ниточках медиакратии. Между имитацией и маргинализацией. Невозможность свободного идейно мотивированного социального действия, разрыв между идеологией и реальным бытованием политических структур. Обессмысленность слова.

- Возможен ли феномен «политической теории» (большой идеологии) вне Модерна? Ключевой вопрос для ЧПТ: возможно ли и каким образом идеологически мотивированное действие вне поля политтехнологической манипуляции?

 

 

Будучи отнюдь не сторонником, а оппонентом и критиком предлагаемого А.Г. Дугиным проекта т.н. «четвёртой политической теории», я, тем не менее, считаю чрезвычайно важной и продуктивной саму постановку проблемы глубокого кризиса идеологий (или в терминологии А.Г. Дугина «политических теорий Модерна»). Мы видим сегодня их явное перерождение в симулякры, в имитацию, однако данная проблема замалчивается и игнорируется практически всеми политическими силами, предпочитающими разыгрывать спектакль, симулировать борьбу друг с другом и наличие тех или иных политических идеалов, в то время как реальное фактическое бытие этих сил не имеет к декларируемым идеологиям никакого отношения. Выход из поля симуляции представляет трудную и не решённую проблему, т.к. оно целиком охватывает всю политическую жизнь, да и вообще социальные отношения в целом. Данная проблема должна быть предметом своего рода «мозгового штурма» для всех, кто не желает принимать одну из прописанных сценарием ролей в разыгрываемом спектакле. При всех различиях в отношении возможных ответов, первостепенное на сегодня значение имеет сама возможность постановки и обсуждения данных вопросов. Создание интеллектуальной площадки, дающей возможность такого «мозгового штурма» является несомненной заслугой А.Г. Дугина и созданной им школы.

Ключевой тезис моего доклада состоит в том, что кризис политических идеологий определяется не какими-то нарушениями логики в их теории, не открывшимся противоречием их постулатов фактам реальности, а принципиальной невозможностью их реализации, воплощения в реальную политическую практику. То есть мы имеем дело не с кризисом самих политических теорий, а с невозможностью мотивированного их идеалами свободного (произвольного) политического действования. Проблема состоит в торжестве политтехнологи над политикой, в превращении идеологий из конечных генераторов смысла и цели политического действия в прикладные инструменты манипулятивного управления. При этом политтехнологии не служат каким-то иным идеологически мотивированным целям, а просто механически воспроизводят сами себя. Как заметил ещё Ж. Бодрийяр «Когда вещи, знаки, действия освобождаются от своих идей и концепций, от сущности и ценности, от происхождения и предназначения, они вступают на путь бесконечного самовоспроизводства. Все сущее продолжает функционировать, тогда как смысл существования давно исчез. Оно продолжает функционировать при полном безразличии к собственному содержанию. И парадокс в том, что такое функционирование нисколько не страдает от этого, а, напротив, становится всё более совершенным».

И здесь возникает естественный вопрос: что именно настолько изменило социальную реальность? Почему ещё сто лет назад имело место живое и реальное столкновение идей, овладевших массами и ставших реальными историческими силами, а сегодня это невозможно, и любые идеи независимо от своего содержания и качества обречены на роль обманок и декораций? Попробуем выделить те факторы, которые определили это изменение – начиная от частных и заканчивая наиболее общими.

Первым таким фактором является развитие средств массовой информации. При этом сам по себе технический прогресс СМИ накладывается к тому же на повышение их эффективности в силу распада традиционных социальных связей сословного общества и вызываемой этим распадом социальной атомизации. Если общество XVIII-XIX веков характеризовалось множеством социальных связей и структур (будь то крестьянская община, дворянское собрание или купеческая гильдия), если городское общество XX века сохраняло ещё множество социальных связей в рамках больших трудовых коллективов, общественных организаций, соседских общин (коммунальные квартиры), остатков семейно-родственных общин и т.д., то сегодня мы имеем изолированного человека, замкнутого в отдельной квартире наедине с телевизором и радио. Конечно, как СМИ, так и урбанизация появились не сейчас, весь XX век был временем выхода на историческую арену больших человеческих масс, возникших именно вследствие распада сословно-корпоративной структуры общества «старого порядка». Однако в течение XX века СМИ не достигали сегодняшней мощи, эффективности, многоканальности и постоянства присутствия в жизни человека, а уровень социальной атомизации не имел столь радикального характера. К тому же в обществе Модерна, в котором сохранялась множественность или хотя бы дуальность конкурирующих центров власти, политические элиты были заинтересованы в использовании СМИ (тогда ещё относительно ограниченных в своих возможностях) как средства синхронизации и мобилизации масс. Сегодня же, в условиях абсолютной монополизации власти, СМИ используются принципиально иначе: не для синхронизации и мобилизации масс, а, напротив, для их десинхронизации, раз-влечения, растаскивания в разные стороны, ещё большего усиления эффекта их атомизации.

Вторым фактором, который необходимо отметить, являются успехи технологии манипулирования индивидуальным и коллективным бессознательным. В основе этих технологий лежит тот переворот в науке, который был совершён Павловской школой физиологии и учением о формировании условных рефлексов. Очень быстро эти достижения в рамках популярного в США бихевиоризма были применены к человеку. При этом одной из основных практических идей бихевиоризма стала возможность посредством внешних стимулов управлять всеми поведенческими реакциями организма: как интеллектуальными, так и эмоциональными по своей природе. Причём управлять строго технологически и алгоритмически, однозначно, не допуская случайных отклонений – как любой машиной. При этом бихевиоризм вовсе исключал из рассмотрения феномены сознания, подсознательного, психики и т.д., оперируя лишь категориями предъявляемого управляющего стимула и ответной поведенческой реакции. Параллельно с бихевиоризмом развивался психоанализ – методологически совершенно иное направление, основной идеей которого была первичность бессознательной сферы по отношению к сознанию и возможность для исследователя получить непосредственный доступ к бессознательному, минуя сознание. Сочетание достижений бихевиоризма и психоанализа позволило перейти к разработкам разнообразных методов манипулирования отдельным человеком и человеческой массой, технологической инженерией психических и поведенческих реакций. В предельном виде торжество такого рода инструментального управления человеком и обществом ярко и наглядно описано в антиутопиях Олдоса Хаксли. Современный мир вплотную подошёл к реализации этих антиутопий, а в чём-то уже и превзошёл их (один из примеров, впрочем, далеко не единственный и даже не самый значительный, хотя и наиболее известный – нейролингвистическое программирование). Манипуляция человеком и человеческими массами, которая в той или иной форме существовала на протяжении всей человеческой истории, окончательно превращена сегодня из высокого элитарного искусства в банальную технологию (имеющую, кстати, явное сходство с техниками оперативной магии). При таком воздействии объект манипуляции управляется не логическим убеждением, не внешним принуждением или волевым приказом, а – подобно машине – путём формирования и активации своего рода управляющих программ, помимо своей воли и своего сознания. Жертва просто «вдруг» начинает сама хотеть того, что требуется оператору и исполнять это в соответствии с собственным «внезапно возникшим» желанием, в то время как внешняя инспирированность самого этого желания жертвой не воспринимается и не осознаётся.

Теперь учтём, что первый и второй указанные факторы действуют не по отдельности, а синергически. Мощь и всепроникающая способность СМИ умножается на использование технологических, научно выверенных и безотказных технологий управления эмоциями, желаниями и поведением человека, а манипулятивные сигналы, с помощью которых осуществляется оперирование человеком, с помощью СМИ транслируются мгновенно на огромные человеческие массы по всей планете.

Третий фактор состоит в радикальной и коренной мутации капитализма. Основной принцип функционирования капитализма состоит в извлечении прибыли. Для того чтобы существовала прибыль, необходимо, чтобы участники капиталистического хозяйства производили больше, чем потребляли. Избыток произведённой продукции должен постоянно сбрасываться вовне системы. Иными словами, капитализм может существовать, только постоянно расширяясь, захватывая и осваивая всё новые рынки сбыта, сырья и рабочих рук. Для этого капиталистическое общество должно оставаться непрерывно разрастающимся островком в море некапиталистического мира, за счёт переработки которого капитализм и развивается. Но, охватив весь земной шар, капитализм неизбежно должен сам уничтожить себя, так как он в принципе не может существовать на ограниченной территории. Извлечение прибыли, т.е. изъятие части прибавочной стоимости у трудящихся в случае замкнутости системы автоматически создаёт ситуацию превышения объёма создаваемой продукции над совокупным платёжеспособным спросом. Это ведёт к сокращению производства, следовательно, к увольнению части работников, ещё большему сокращению платёжеспособного спроса и т.д. по циклу. Параллельно с этой проблемой (дефицитом рынков сбыта), капитализм сталкивается с проблемой истощения сырья, т.к. капиталистический цикл производства и потребления фактически раскручивает маховик ускоряющейся переработки сырья в отходы, которая во всём своём безумии имеет только смысл поддержания сложившихся социально-экономических отношений. Каким же образом капитализм избежал этого логически необходимого и неизбежного коллапса, предсказанного марксизмом? Он сделал это совершенно фантастическим образом: переходом в виртуальное состояние. Если до этой мутации извлечение прибыли было прямо связано с производством материальных физически существующих товаров, то теперь сначала дополнительной, а затем и основной сферой производства становится производство нематериальных образов. Эта ситуация может быть наглядно иллюстрирована эволюцией рекламы. Если изначально реклама была по своему существу информацией (не важно – правдивой или нет) о свойствах, качествах и полезности выставляемого на рынок товара, то современная реклама не имеет к информированию о товаре никакого отношения. Целью рекламы является создание и внедрение в массовое сознание некоего привлекательного фантастического образа реальности. И именно этот образ становится основным продуктом производства, в то время как сам физический товар превращается лишь в своего рода носитель этого образа. По сравнению с затратами на разработку и проведение рекламной кампании (не будем забывать, что осуществляется она в соответствии с теми технологиями манипулирования, речь о которых шла выше; соответственно затраты на рекламу включают не только оплату СМИ, но и наём специалистов по технологиям «промывки мозгов») себестоимость самой материальной вещи постепенно становится пренебрежимо малой величиной. Продаются не куртки и джинсы, а брэнды (об этом, кстати, реклама говорит вполне откровенно). В зависимости от престижности брэнда, которая как раз и определяется объёмом труда (или капитала, представляющего продукт того же труда в отчуждённой форме), вложенного в производство фантомных образов реальности, цена на продукты одного и того же качества и потребительских свойств может отличаться в сотни и тысячи раз. Следовательно, материальный товар как предмет непосредственного физического потребления имеет значение не больше, чем полиэтиленовый мешок, в который его заворачивают. Продаётся на самом деле не он, продаётся и действительной ценностью является символизируемый им образ, сформированный и закреплённый рекламой в общественном сознании. Производство информации (не столько знаний и технологий, хотя и их тоже, сколько именно виртуальных образов) разрешает кризис капитализма, поскольку оно почти не имеет пределов капиталоёмкости рынка потребления и не лимитировано наличием невосполнимых природных ресурсов. Такое виртуальное производство может развиваться в соответствии с логикой капитализма – то есть бесконечно расширяясь и без каких-либо ограничений обеспечивая рост виртуальных единиц прибыли. Это позволяет капиталистическим общественным отношениям оторваться от реального производственного базиса и от ограничений реальных объективных законов, обретя неуязвимость в виде условно и произвольно заданных правил игры, которую, буде в ней случится внутренний сбой, всегда можно попросту перезапустить. В итоге мы имеем ситуацию, когда основные производительные силы общества вкладываются в создание своего рода Матрицы – совокупности искусственно создаваемых и внедряемых в массовое сознание образов, формирующих автономную виртуальную вторичную реальность, которую подавляющее большинство общества воспринимает как единственно существующую и в которой (и по правилам которой!) осуществляются все социальные интеракции.

Наконец, четвёртый фактор состоит в виртуализации финансов и отказе от золотого эквивалента, что в корне меняет саму природу рынка. Классический либеральный рынок основан на принципе обмена различными товарами, заключающими в себе равный объём общественно необходимого труда. То есть в классическом рынке для того, чтобы что-то приобрести, необходимо что-то равное по стоимости отдать взамен. Такой рынок подчиняется объективным законам, причём этим законам вынуждены подчиняться все его участники, независимо от различия в богатстве, влиянии и т.д. Деньги в этом случае служат лишь посредником обмена и, будучи или непосредственно золотыми или жёстко привязанными к золоту, сами заключают в себе соответствующую меру общественно необходимого труда. Совершенно иная ситуация возникает тогда, когда деньги отвязываются от золотого эквивалента, а их производство превращается в монополию замкнутой корпорации. В этом случае рынок из инструмента эквивалентного равноценного обмена превращается в инструмент безвозмездного присвоения, так как реальные продукты труда обмениваются теперь на условные эквиваленты стоимости, себестоимость производства которых или приближается к нулю или просто равна нулю. Однако, получив потенциально в свою собственность весь материальный мир (поскольку всё оценивается в денежных единицах, а произвести любой номинал этих единиц не составляет труда), монопольно производящая деньги олигархия самим ходом событий переключается из режима присвоения и удержания собственности в режим присвоения и удержания власти. Рынок, законы которого из объективных стали субъективными, становится теперь инструментом управления и непосредственной власти. Именно этим и определяется современная псевдолиберальная волна рыночного фундаментализма. Поскольку рынок есть основной инструмент власти, любые нерыночные ценности и отношения ограничивают пределы этой власти – поэтому и делается попытка либо всё-таки включить их в поле рынка, либо уничтожить. Именно поэтому сегодня мы видим попытку включить в рынок буквально всё – государство, медицину, образование, социальный статус, искусство, науку, знания и навыки, семейную жизнь, все формы общественных и межличностных отношений, этические и моральные нормы и, наконец, самого человека, включая его тело целиком и по частям. Между тем, мировая финансовая олигархия, навязывающая человечеству представление о деньгах как об абсолютном и универсальном эквиваленте не только стоимости, но и ценности, сама стоит вне рыночных парадигм. Произвольно и неограниченно производя денежные знаки, она не имеет никакого интереса их зарабатывать и накапливать, гнаться за прибылью как таковой. Напротив, она использует производимые ею деньги как инструмент чистой власти, награждая ими объекты контроля в меру их согласия играть по предписанным правилам. Распространяя параллельно с этим представление о деньгах как о единственном и конечном смысле жизни, определяющим статус человека в обществе и доступность любых благ и удовольствий, финансовая олигархия может позволить себе купить поведение всех и каждого.

Суммируем перечисленные предпосылки. В парадигме тотальности рыночных отношений каждый субъект рынка стремится продать себя и свой труд по наилучшей цене наиболее платёжеспособному покупателю. Это относится и к журналистам, и к издателям, и к политтехнологам, и к пиарщикам. Наилучшую цену всегда и при любых условиях может предложить тот, кто владеет монополией производить деньги из ничего по нулевой себестоимости. Это значит, что именно финансовая олигархия будет выступать заказчиком для СМИ, и СМИ будут использовать все свои колоссальные возможности для формирования такого общественного мнения и такой картины реальности, которые заказывает финансовая олигархия. Это значит, что специалисты, владеющие технологиями манипулирования общественным мнением и поведением, тоже будут продавать свои знания и умения финансовой олигархии, и вся наука об управлении человеческим поведением, подсознанием и сознанием будет работать на ту же задачу. На ту же задачу будет работать и составляющая львиную долю совокупного общественного производства фабрика виртуальных образов. На ту же задачу будет работать государство, включая законодателей, управленцев, полицию и судебную систему – ибо все они также существуют в парадигме рыночного общества и стремятся извлечь наибольшую выгоду из своего положения и своей деятельности. На ту же задачу и по той же причине будет работать вся система общественного воспитания, включая школу. На ту же задачу будет работать искусство, включая шоу-индустрию, кино, театр, живопись, литературу и т.д. А это значит, что все они, в свою очередь, будут всячески поддерживать, распространять, развивать и углублять саму парадигму тотальности и универсальности рыночных отношений и денежного эквивалента. Цикл обратной связи замыкается.

Рассмотрим в этой ситуации деятельность любой политической партии. Она имеет доступ к СМИ (а, следовательно, возможность обратиться к атомизированным телевизор-смотрящим массам населения), легальный статус (а, значит, парламентскую трибуну и освобождённые ставки для партийных руководителей), финансовые ресурсы и т.д. ровно до тех пор, пока её действия являются приемлемыми для СМИ и государства – т.е., в конечном счёте, для заказчика их услуг – финансовой олигархии. Если партия хочет иметь легальный статус, то у неё нет иного выбора, как в своей практической деятельности исходить из требований Системы и, следовательно, отказаться от следования каким бы то ни было идеологическим принципам. Именно поэтому идеологии и превращаются в симулякры, а политические партии – в банальных рантье, живущих на ренту с того или иного популярного политического брэнда. Если же политическая партия отказывается от этой роли, она автоматически подпадает под бойкот СМИ (и уже фактически не может обратиться к населению) и теряет официальный статус (не важно формально законным или незаконным путём – в любом случае чиновничество, суд и силовые органы будут на одной стороне, и именно их позиция будет представлена СМИ обществу). Далее, потерявшая доступ к СМИ, возможность участвовать в выборах, думскую трибуну и финансовые источники существования организация неизбежно маргинализуется, теряет все практические возможности хоть как-то влиять на ситуацию, превращается в политическую секту, а её образ в массовом сознании СМИ формируют в соответствии с интересами заказчика. Таким образом, единственной реальной альтернативной имитации в рамках Системы оказывается маргинализация и, в конечном итоге, всё равно попадание в одну из предписанных ролей. В этом и состоит причина кризиса идеологий Модерна. Полный разрыв между формально провозглашаемыми брэнд-идеологиями и реальным бытованием политических структур в рамках капиталократической Системы ведёт к тотальному обессмысливанию и обесцениванию слова, поскольку за словами не стоит более возможности подкрепить их делом. Сами условия постиндустриального, постмодернистского общества исключают возможность существования овладевших массами идеологий как реальных действующих сил истории. По-видимому, идеологии («политические теории» по А.Г. Дугину) являются специфическим феноменом Модерна, и, как они не существовали в традиционных обществах Премодерна (поскольку холистический мир Традиции не предполагает выделения политики, равно как и науки, искусства и т.д. в автономную сферу), так и не будут существовать после перехода в Постмодерн (поскольку тотальная плюральность Постмодерна предполагает бесконечное дробление и взаимное заражение и смешение прежде автономных и очерченных сфер культуры).

Не составляет труда умозрительно выдумать новую политическую теорию. Можно даже не ограничиваться одной «четвёртой», а изобрести сразу заодно также «пятую», «шестую» и т.д. Ключевой вопрос состоит в том, что фактор, приведший старые политические теории к выхолащиванию и превращению в симулякры, продолжает с тем же успехом действовать и на любую новоизобретённую идеологию, делая её заведомо мёртворождённой. Поэтому предварительным условием рождения любой новой политической теории, если нас не устраивает участие в имитации политики, является ответ на вопрос: возможно ли (и какими средствами) сегодня свободное, произвольное идеологически мотивированное политическое действие? Возможен ли выход за рамки искусственно созданной виртуальной реальности? Можем ли мы что-то (и что именно) противопоставить технологии самовоспроизводства капиталократии (и медиакратии как её подсистемы)? Именно с решения этих вопросов, а не с декларации тех или иных ценностных систем и идеалов следует, на мой взгляд, начинать любой ответственный разговор о политике и идеологии. Потому что без ответов на эти вопросы любое политическое теоретизирование лишь множит иллюзорные сущности и укрепляет манипулятивную лже-реальность.

 

Ноябрь 2010.

 

Тезисы опубликованы:

Сергей Строев. Кризис политических теорий Модерна в свете торжества технологии над идеологией. Проблема идеологически мотивированного действования. // Четвертая политическая теория. Материалы семинара политология и политика в современном мире Центра Консервативных Исследований Социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Научно-аналитическое издание. Выпуск I. МГУ 2011. 156 стр. С. 145-155.

http://books.4pt.su/publikaciya-v-pdf/chetvertaya-politicheskaya-teoriya-no-1

 

А также на сайте:

«Русский социализм – Революционная линия» http://russoc.kprf.org/News/0000588.htm и http://russoc.info/News/0000588.htm

 

«Четвёртая политическая теория» в версии А.Г. Дугина

Глава 5 из книги «Реквием»

 

В качестве своего рода дани уважения А. де Бенуа и А.Г. Дугину, сформулировавшим и публично озвучившим тезис об исторической исчерпанности трёх политических теорий Модерна и их перерождении в симулякры, рассмотрим предлагаемый ими проект т.н. «Четвёртой политической теории», причём остановимся на дугинской версии этого проекта как, с одной стороны, более показательной и наглядной, а, с другой стороны, более актуальной для отечественных реалий.

Что же, собственно, в качестве альтернативы предлагает г-н Дугин? Если сформулировать его тезисы кратко, он предлагает отказаться от базовых парадигм Модерна, общих для всех трёх политических теорий Нового и Новейшего Времени.

1. Во-первых, предполагается отказаться от ключевой модернистской парадигмы – парадигмы Прогресса, поступательного восходящего эволюционного развития от простого и примитивного к более сложному и совершенному. На первый взгляд, это предложение выглядит естественным и ортодоксально традиционалистским. Более того, отрицание парадигмы Прогресса является общим местом для самых различных доктрин и версий традиционализма – начиная от консервативной реакции европейской аристократии на Великую Французскую Революцию и заканчивая генонизмом, начиная от последовательного православного фундаментализма и заканчивая некоторыми формами консервативно-революционных и национал-большевистских доктрин. Это действительно так. Но при этом практически вся консервативная и традиционалистская критика парадигмы Прогресса противопоставляет ей концепцию инволюции – то есть нисходящего движения от Творения и Золотого века через всё усугубляющееся грехопадение к последним тёмным временам с Концом Света в финале. Иными словами, традиционная консервативная критика парадигмы Прогресса имеет выражено апокалиптический и эсхатологический характер.

Дугинское же отрицание Прогресса имеет принципиально и качественно иной характер и исходит из отрицания линейности исторического времени как таковой, из отрицания «монотонного процесса» как целеустремлённого движения истории в одном и том же направлении. Вместо этого предлагается представление о принципиально ненаправленном характере изменений, которым приписывается даже не цикличность, а нерегулярная хаотическая колебательность, бесконечное и непрерывное приспособительное движение без каких-либо координат, законов и системы: «Одно развивается за счет деградации и отмирания другого, и нет никаких оснований считать однозначно, что развившееся в конечном счете совершеннее или лучше отмершего. Жизненная среда изменяется, и организмы адаптируются к ней, но эти изменения и эта адаптация не поступательны и не прогрессивны. Изменения есть, но никто не может отважиться утверждать, что они обязательно направлены от минуса к плюсу, от простого к сложному. Что-то усложняется только тогда, когда что-то упрощается. Это закон жизни, и как только нечто напоминающее монотонный процесс замечается в живых организмах, это означат катастрофу, разрыв преемственности, вымирание и крах вида, группы, общности» (А.Г. Дугин «Яд модернизации»).

Если вдуматься, то дугинская ревизия парадигм Нового Времени означает не возвращение к традиционным доктринам, а радикальный разрыв с ними, то есть отрицание тех «пережитков» Традиции, которые сохранялись, хотя и в крайне искажённом виде, даже в культуре Модерна. В самом деле, несложно заметить, что парадигма Прогресса представляет ничто иное, как десакрализованную и секуляризированную интерпретацию концепции линейного исторического развития, в которой «минус» заменён на «плюс» и убрана эсхатологическая конечность и финальность. Однако откуда берётся само представление о линейном времени, о человеческой истории как о «монотонном процессе»? Оно имеет своё основание в Христианстве (или, говоря точнее, в религиях Откровения как таковых, начиная с Зороастризма), то есть исходит из представления о мире, как о Творении, заключающем в себе замысел, смысл и разумность, некий сценарий и предписанный путь, принципиально познаваемый человеком в силу подобия человеческого разума Разуму Творца. Материализм Нового Времени выворачивает эту традиционную логику наизнанку, приписывая наличие «законов природы» самой материи, а их познаваемость – тому, что человеческое сознание является эпифеноменом материи и именно поэтому способно к адекватному отражению её законов. Тем не менее, несмотря на это извращение, само по себе представление о наличии в мироздании определённого порядка, осмысленности и целенаправленности развития Модерн заимствует именно из Традиции. Дугин же в рамках своего проекта «Четвёртой политической теории» предлагает ни что иное, как радикальный разрыв с традиционной, коренящейся в религиозном Откровении доктриной линейного времени и монотонного процесса, заменяя её представлением о безначальном и бесконечном ненаправленном движении, принципиально чуждым субъективному человеческому представлению об осмысленности и цели. Иными словами, предлагается принять последовательно и радикально антирелигиозное представление о мире как заведомо лишённом авторского замысла, то есть представление, которое отрицает не только Бога как Личность, но и «бога» как философскую идею, как функцию. То есть, декларируя «последовательность и бескомпромиссность в защите идеалов и ценностей Традиции», Дугин фактически предлагает принять наиболее десакрализованное и антиэсхатологическое представление о мироздании из всех возможных.

Каковы могут быть и будут социальные последствия принятия и общественного признания такой парадигмы? Естественным следствием с необходимостью будет дальнейшая десакрализация и нарастание мировоззренческого и ценностного релятивизма, и, как следствие, утрата остаточных рудиментов скрепляющих общество представлений и ценностей, дальнейшая атомизация и дезориентация общества, дальнейший распад целостности картины мира, облегчающий манипуляцию массовым сознанием. Иными словами, отрицание Дугиным базовой для Модерна парадигмы Прогресса осуществляется не «вправо» (в пользу Традиции), а «влево» (в пользу постмодернистского «экстравагантного ансамбля», immonde).

2. Во-вторых, предлагаемый отказ от парадигмы линейного развития (или «монотонного процесса») А.Г. Дугин усиливает и развивает отказом от аксиологических, ценностных оценок как таковых. Это логично. В самом деле, если нет ни исторического прогресса в духе Просвещения, ни исторического регресса в духе генонизма, а только ненаправленные, по существу бесконечные хаотические непрерывные приспособительные изменения, то, действительно нет и не может быть ничего объективно более или менее развитого, более или менее совершенного. Есть лишь принципиальная несопоставимость и, в то же время, равноценность отличающихся друг от друга предметов. Пока это утверждение носит общефилософский характер, оно сохраняет определённую пессимистическую бесстрастность. Но, будучи отнесено к сопоставлению человеческих цивилизаций, оно приобретает неожиданную пафосность. Любое аксиологическое суждение, предполагающее наличие линейной оценочной шкалы, шельмуется и бичуется как свидетельство скрытого «фашизма» или «нацизма», заключающегося в выделении более и менее развитых в культурном отношении («высших» и «низших») цивилизаций и народов. При этом признаки скрытого «культурного фашизма» Дугин, естественно, обнаруживает во всех трёх политических теориях Модерна, то есть не только в разновидностях правых доктрин, но и в либерализме и даже в марксизме, поскольку и они несут заключённое в рамках парадигмы Прогресса представление о культурном неравенстве как среди ныне существующих культур, так и современных культур по отношению к культурам прошлого. При этом примечательно, что Дугин ничуть не смущается внутренним противоречием между своим обличительным «антифашистским» пафосом и проповедуемой с этим пафосом концепцией равноценности культур, из которой логически следует равноценность, в том числе, и политической культуры самого фашизма, что делает любое обвинение в скрытом «культурном фашизме» заведомо бессмысленным. Также примечательно и то, что Дугин явно не замечает, как его попытка таким способом «защитить» традиционные культуры премодерна от модернистского «культурного шовинизма» (взгляда на них как на менее развитые и потому «низшие») оборачивается, прежде всего, против самих традиционных культур. Ведь, как несложно заметить, аксиологическая оценка по шкале «высшее»-«низшее» традиционным культурам премодерна свойственна не в меньшей, а даже в большей степени, нежели культуре модерна. И то, что эта шкала не связана с идеей Прогресса, ни в коей мере не умаляет факт постулируемого любой традиционной культурой ценностного неравенства (эллины против варваров, китайцы против «варваров» (в их понимании), правоверные против неверных, иудеи против гоев, православные против басурман и «немцев» и т.п.). Следуя концепции Дугина, в «фашисты» пришлось бы поголовно записать не только европейцев Нового времени, но и представителей всех (!) исторически существовавших культур и цивилизаций кроме, разве что кучки постмодернистских философов и культурологов, ревнителей новомодной «политкорректности» и, возможно, некоторого количества особо продвинутых буддистов.

3. В-третьих, «Четвёртая политическая теория» в версии Дугина предполагает замену представлений о мире как об Универсуме представлением о нём как о плюриверсуме – то есть бесконечной множественности «где существует нескоординированное движение разных сегментов (частей без целого) к разным целям. Возможно, этих целей и вовсе нет, тогда движение принимает ещё более занимательный характер» (А.Г. Дугин «Постфилософия»). Иными словами, Дугин декларирует радикальный антихолизм. Причём, если у Аллена де Бенуа мы видим лишь вполне здравую и разумную, хотя и спорную концепцию политически многополярного мира, то Дугин не ограничивается рамками политического концепта, а выдвигает именно общефилософскую антихолистскую идею плюриверсума. Антитрадиционный и антихристианский характер представления о мире как о плюриверсуме достаточно очевиден, равно как и общая состыковка этой концепции с базовой для постмодернизма парадигмой всеобщего плюрализма и плюральности, то есть отсутствия единства стиля, центра, общей методологии, оценочного критерия и т.д.

В этой связи любопытна и заслуживает внимания развиваемая Дугиным концепция «дивидуума». Из текстов и выступлений Дугина не вполне понятно, является ли концепция дивидуума (антитеза индивидууму), то есть представление о человеке как о составной и делимой сущности, частью позитивной программы «Четвёртой политической теории» или, напротив, предметом её критики. В представлении о человеке как о составной, делимой сущности (в пределе – как о «конструкторе», собираемом и разбираемом механизме) мы действительно видим отражение определённых реалий постмодерна. Эти реалии могут быть рассмотрены с двух сторон. С одной стороны, как закономерный результат аналитической омертвляющей «объективизации» мира, которая с роковой неизбежностью распространяется в конечном итоге и на самого человека. При этом человек и сам теперь из субъекта превращается в объект анализа, эксперимента, а в пределе – конструирования, сборки и разборки. Иными словами, это извод техногенного подхода, о котором мы говорили в самом начале настоящей работы. С другой стороны, концепция Личности как простой, несоставной и неделимой, самой себе тождественной сущности по своему происхождению является христианской и представляет собой вп<

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: