 |
"День Автора" и "День Онегина"
|
|
|
|
Финал романа — это " День Автора". Мы выделили этот кусок в отдельный раздел анализа " Отрывков", несмотря на то что он является лишь включением в их четвертую часть. Но его позиция выдвинутости, его особая собранность даже внутри " Одессы" (и это " Отрывки"! ), наконец его место в композиционной структуре романа, от которого протягивается сцепляюще-возвратная дуга к первой главе и в ней " Дню Онегина" — все это и еще многое другое позволяет рассмотреть его максимально крупным планом. Пусть наш читатель не посетует на эту очередную, как ему кажется, задержку, мешающую добраться " до самого настоящего" в романе: до энциклопедических проблем, панорамного охвата эпохи, судьбы и психологии героев и всего остального прочего, чего обыкновенно ждут от романа. Это все, конечно, будет, раз уж без этого нельзя, но хотелось бы заметить, что " самое настоящее" уже наступило. Оно заключается в постепенном накоплении средств, помогающих не просто читательски, но специфически профессионально видеть текст и во всем его объеме и поэлементно. Словом, войти в литературное пространство вещи и для ориентирования в ней иметь все необходимое: умения, навыки, знания — вот что надо!
Сопоставление двух эпизодов " Онегина", а именно двух дней его героев — может иметь смысл во многих аспектах изучения; начиная от установления границ текста, проблемы завершенности, жанровой структуры, композиции и кончая истолкованием главных персонажей в их постоянной обращенности друг к другу (в известной мере можно говорить о взаимопереходах, заменах и даже сращении). Мы остановимся как раз на последних аспектах. Композиционно оба дня отчетливо выделены как в первой главе, так и в " Отрывках". " День Онегина" весьма представителен, он занимает весь центр главы. Вообще эта большая синекдоха, заменяющая восемь лет жизни героя одним днем, великолепная поэтическая находка Пушкина. Разумеется, " День Леопольда Блума" (" Улисс" ) спрессовал в себе куда большие объемы времени, но это было через сто лет после " Онегина". " День Онегина" ограничен с двух сторон графическими эквивалентами (двумя до — и тремя после! ), подчеркнуто обозначен как текст в тексте. То же самое с " Днем Автора", внешне чуть иначе. Однако тексты " Дней" заведомо неравны: у Онегина — 24 строфы, у Автора — 6, не учитывая последнего эквивалента. Тем не менее бесспорные авторские вторжения в " День Онегина" (то, что прежде называлось " лирическими отступлениями", а сейчас — переключениями в план Автора, своего рода " авторской партией" ) составляют целых 9 строф, и поэтому можно считать, что в " Днях", взятых вместе, каждому персонажу отводится равное количество текста — по 15 строф. Дни героев откровенно контрастны: север и юг, Петербург и Одесса, зима и лето. Контрасты особенно рельефны на фоне единого плана частей: пробуждение, прогулка, обед в ресторане, театр, бал, возвращение, " итоги" дня. Композиция эпизодов и тогдашний жизненный распорядок здесь совпадают. Но не совсем. В " Дне Автора" отсутствует бал, зато бал Онегина вытеснен из повествования авторскими воспоминаниями. Эта подстановка весьма значима, так как акцентирует близость и " разноту" персонажей, их взаимозаменяемость, является оригинальным способом композиционного сцепления, соблюдая в то же время " правду жизни" (летом балов в Одессе не было). Обратим внимание на то, что Пушкин пишет без сознательного намерения и расчета, все выходит как бы само собой. К тому же работа над " Днями" хронологически сближена, это ведь значительно позже поэт поставил " Одессу" в далекий конец романа. Занятно: зимний Петербург пишется в южной Одессе летом 1823 г., а летняя Одесса на севере в Михайловском в конце зимы (март—апрель 1825 г. ).
|
|
|
|
|
|
Сравним параллельные эпизоды каждой части:
Бывало, он еще в постели: Бывало, пушка зоревая
К нему записочки несут. Лишь только грянет с корабля,
Что? Приглашенья? В самом деле, С крутого берега сбегая,
Три дома на вечер зовут... Уж к морю отправляюсь я.
Наверное, самому Пушкину нравился этот художественный контраст, подчеркнутый общим зачином " бывало". Это говорит об устойчивой повторяемости в жизни героев, хотя распорядок дня Онегина следует установленному ритуалу таких франтов, как он: им полагалось вставать от сна как можно позже (см. " Комментарий" Ю. М. Лотмана). Поэтическая свобода Автора в южном городе гораздо менее стеснена, и он рано утром бодро бежит к морю.
За пробуждением следует прогулка:
Покаместь в утреннем уборе, Иду гулять. Уж благосклонный
Надев широкий боливар, Открыт Casino; чашек звон
Онегин едет на бульвар Там раздается; на балкон
И там гуляет на просторе, Маркёр выходит полусонный
Пока недремлющий брегет С метлой в руках, и у крыльца
Не прозвонит ему обед. Уже сошлися два купца.
Онегин сначала " гуляет" в санях, затем прохаживается по Невскому проспекту или иным столь же фешенебельным местам. Сам он как бы не замечает никого — в стихах выходит, что он гуляет в одиночестве, — но демонстрирует свою либеральность широкой шляпой боливар. Автор вглядывается в подробности внешнего мира, он окружен людьми или знаками их присутствия (" чашек звон" вместо звона онегинского брегета), отмечает деловое присутствие горожан, чего, как мы знаем из других мест, не может увидеть Онегин, возвращаясь полусонным с бала. Заметим в этих описаниях, что они, как и описания прогулок, занимают одно и то же место в соответствующих структурах.
|
|
|
За прогулкой следует обед. Онегин картинно помчался в санях к Talon, Автор отправляется к Цезарю Отону:
Вошел: и пробка в потолок, Что устрицы? пришли! О радость!
Вина кометы брызнул ток, Летит обжорливая младость
Пред ним roast-beef окровавленный, Глотать из раковин морских
И трюфли, роскошь юных лет, Затворниц жирных и живых,
Французской кухни лучший цвет, Слегка обрызнутых лимоном.
И Страсбурга пирог нетленный Шум, споры — легкое вино
Меж сыром Лимбургским живым Из погребов принесено
И ананасом золотым. На стол услужливым Отоном.
Изысканный и прихотливый обед Онегина весь подчинен тонкому вкусу и ритуальному вожделению. У Автора все проще и откровеннее, это даже и не обед, но предвкушения аппетита, восторженного поедания едва ли не более чем в аристократическом ресторане. Чувственные удовольствия отнюдь не чужды тому и другому, но в то время это совпадало с высокими и серьезными интересами светских молодых людей. Сам Пушкин вел в Петербурге до ссылки совершенно онегинскую жизнь и даже наградил своего героя собственными приятелями, такими, например, как Каверин, к которому обращено великолепное дружеское послание 1817 г., и местами встреч с ним. Это было одной из сторон поведения тогдашних фрондеров, состоящей " в соединении очевидного и недвусмысленного свободолюбия с культом радости, чувственной любви, кощунством и некоторым бравирующим либерализмом" (13).
Поэтому обед Онегина подкрашивается лирическим восхищением Автора, а для обоих описаний характерно яркое зрительное и пластически осязательное восприятие диковинных яств.
|
|
|
Затем у каждого из героев— театр. Но здесь сопоставление осложнено.
Всё хлопает. Онегин входит, Но уж темнеет вечер синий,
Идет меж кресел по ногам, Пора нам в оперу скорей:
Двойной лорнет скосясь наводит Там упоительный Россини,
На ложи незнакомых дам; Европы баловень — Орфей.
Все ярусы окинул взором, Не внемля критике суровой,
Всё видел: лицами, убором Он вечно тот же, вечно новый,
Ужасно недоволен он; Он звуки льет — они кипят,
С мужчинами со всех сторон Они текут, они горят
Раскланялся, потом на сцену Как поцелуи молодые,
В большом рассеяньи взглянул, Все в неге, в пламени любви...
Отворотился — и зевнул...
Сопоставление эпизодов впервые резко провоцирует чуть ли не мировоззренческое противопоставление Онегина и Автора в переживании ими искусства. Евгения не трогают балеты Дидло, исполненные, по словам Автора в примечании к концу цитируемой строфы, " живости воображения и прелести необыкновенной". Кажется даже, что Автор вступает с героем в полемику. Онегин опаздывает на спектакль и уезжает, не досмотрев до конца. Автор, напротив, боится опоздать на представление, его завораживает и музыка Россини, и присутствие " молодой негоцианки". Но не будем торопиться! Да, в " Дне Онегина" еще сохраняется ироническая тональность, порою с призвуками комического и сатирического, взятая Пушкиным с начала повествования о герое. Однако здесь стоит вспомнить, что молодым людям в онегинское время было свойственно напускное пренебрежение к нормам общественного поведения. Утверждая личностную независимость, они выработали целую систему негативных поведенческих жестов, устраивая своего рода театр в театре. Эпатирование Евгением светских приличий ни в коем случае не следует принимать за эстетическую глухоту. Онегин, конечно, умный скептик, но его разочарование и скука есть в значительной мере кокетство с самим собой, невротические издержки растущей личности. Театральные эпизоды осложнены прежде всего тем, что в них Автор — поэт, непосредственная и свободная творческая личность, а своему другу Онегину, которого сам сотворил, он не позволил гармонически соединить в себе свободу, творчество и любовь. Вот почему даже в пространстве " Дня Онегина" Автору из шести театральных строф принадлежит три, содержащие восторженный пафос, печальные воспоминания и вдохновенную зарисовку танца Истоминой. Две с половиной авторских строфы " Одессы" эффектно заключают театральную тему романа.
|
|
|
За театром в " Дне Онегина" следует эпизод, которому у Автора нет соответствия. Это переодевание Евгения перед балом. Отсутствие значимо. Онегин не случайно окружен вещами: изощренный перечень предметов туалета в строфе XXIV, далее модной одежды, а до этого санки, бобровый воротник, шляпа, двойной лорнет, та же еда и пр. — все это говорит об избытке внешнего комфорта. Излишнее внимание к нему ставит преграды на путях реализации жизни духа, возможность которой изначально дана Онегину и к которой на протяжении всего романа ему предстоит долго и драматически пробиваться. Для Автора реалии быта не приобретают самодовлеющего значения.
Когда Евгений " взлетел по мраморным ступеням" и растворился в суете бала, на протяжении шести строф его замещает Автор. О смысле подобных замен мы уже говорили: Пушкин играет сходством и несходством своих персонажей, их взаимопревращением и идентичностью, их теневым присутствием. Кроме того, время, затраченное на воспоминания Автора о балах и женских ножках, комментирует длительность фабульного времени. В восприятии бала героями нет разницы:
Толпа мазуркой занята; Люблю я бешеную младость,
Кругом и шум и теснота; И тесноту, и блеск, и радость,
Бренчат кавалергарда шпоры; И дам обдуманный наряд;
Летают ножки милых дам... Люблю их ножки...
Однако чем больше сходства, тем сильнее заметно, насколько темперамент Автора превосходит онегинский. Автопортрет все-таки... Возвращение героев разводит их в разные стороны:
Что ж мой Онегин? Полусонный Финал гремит; пустеет зала;
В постелю с бала едет он: Шумя, торопится разъезд;
А Петербург неугомонный Толпа на площадь побежала
Уж барабаном пробужден. При блеске фонарей и звезд,
Встает купец, идет разносчик, Сыны Авзонии счастливой
На биржу тянется извозчик, Слегка поют мотив игривый,
С кувшином охтенка спешит, Его невольно затвердив,
Под ней снег утренний хрустит. А мы ревем речитатив.
Онегин возвращается к своему одиночеству в перевернутом времени, к своему мимоприсутствию в деловом Петербурге. Автор контактен. Уже с утра он в толпе, где " идет купец взглянуть на флаги", днем в компании истребляет устриц, поздним вечером выбегает вместе с экзотической публикой из театра, сливаясь затем с тишиной лунной ночи и шумом морских волн. Надо заметить, что оба дня героев проходят по преимуществу в быстром темпе, стремительно двигаясь из эпизода в эпизод. Онегин обычно скачет в карете или санках (" К Talon помчался", " полетел к театру", " стремглав в ямской карете... поскакал" ), стрелой взлетает по лестнице. Автор сбегает с крутого берега, мимо него " бегут за делом и без дела", летит с " обжорливой младостью", бежит с толпой из театра.
Итоги " Дней" противоположны по результатам и средствам поэтики. Итог онегинского дня растянут, замедлен, наполнен подробностями, занимает три строфы (XXXVI—XXXVIII). При этом длинный день (восемь лет все же! ), стягиваясь в круг, образует " бесконечный тупик".
Проснется за полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
Немудрено здесь остыть чувствам. Навязчиво повторяется: " Ему наскучил света шум", " Измены утомить успели", " Но к жизни вовсе охладел", " Ничто не трогало его" и т. д. Итог авторского дня — это черноморская ночь, открытая в космическую бездонность:
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Все молчит;
Лишь море Черное шумит...
— и это однострочный эквивалент, открытый в такое же неисследимое внутреннее пространство:
Итак, я жил тогда в Одессе...
Закончив анализ " Дня Онегина" и " Дня Автора", мы все же как бы невольно пришли к превосходству Автора над Онегиным. Вырисовывается полнота облика Автора и внутреннее несовершенство Онегина. Но даже если это и так, то это соотнесение лежит не в плоскости характеров и не имеет целью нравоучения. Оно лежит в плоскости онтологической (даже лучше, онтической), то есть бытийной, и там Автор и его герой оказываются на разных орбитах, или иначе, Онегин включен в мир Автора как его творение. Сопоставление героев имеет не нравоучительный смысл, а художественный. Оно должно воспитывать эстетическое чувство, в котором мы сейчас нуждаемся едва ли не больше, чем в нравственном. Пушкин писал: " Цель творчества есть идеал, а не нравоучение". И еще: " Поэзия выше нравственности — или по крайней мере совсем иное дело". Он знал, что говорил.
|
|
|
