Понимание роли валидации. В регуляции эмоций. Пример из практики: Миа

ПОНИМАНИЕ РОЛИ ВАЛИДАЦИИ

В РЕГУЛЯЦИИ ЭМОЦИЙ

Пример из практики: Миа

Миа обратилась к психотерапии для того, чтобы получить помощь в проблемах на работе, но все оказалосьгораздо серьезнее, чем просто проблемы в сохранении места работы. Когда позднее пациентка была уволена, ее психотерапевтвременно отсрочила оплату, согласившись с тем, что Миа вернет долг тогда, когда снова будет работать. Сейчас Миа проходит собеседованиена новую должность. Она пришла на сессию и рассказала психотерапевту о состоявшемся собеседованиив компании, в которой она мечтала бы работать — но человек, проводивший это собеседование, был необыкновенно груб и задавал ей некоторые наводящие вопросы для того, чтобы «заставитьее жаловаться на предыдущих работодателей». Психотерапевт задала вопрос, какие, по мнению пациентки, безопасные вопросы он мог задать для того, чтобы оценить ситуацию и узнать, чтоМиа хочет делать дальше, но не валидировала то, что человек, проводивший собеседование, былневероятно груб. Миа повторила вопросы сотрудника драматическим, допрашивающим тоном, а затем сказала, что уже набросала черновик письма с заголовком «Спасибо за проведенное собеседование», в котором перечислила все некорректные вещи, которыеон произнес. Психотерапевт посчитала, что Миа неверно истолковала обычную неоднозначность высказыванийи тона, что также проявлялось у пациентки во время терапевтических сессий. У нее возникло желаниепомочь Мии перенести подобные неизбежные аспекты собеседований, потому она произнесла: «Что ж, могу сказать, что тон, которым говорил сотрудник, был неприятен, новопросы сами по себе достаточно обычны для собеседования при принятии на работу». Миа вспыхнула отярости. «Если вы хотите, чтобы я выплатила вам ту сумму, которую должна, я заплачу, только скажите об этом! ». «Тише! » — очень мягким тоном произнесла психотерапевт. — «Вы неправильно понялименя, я знаю, что это собеседование было для вас очень важным», после чего, тревожась о том, чтобы не оттолкнуть Мию от себя, но чувствуя раздражение, нараспев произнесла, пытаясь скрыть собственную эмоциональнуюреакцию: «Послушайте, ни я, ни сотрудник, проводивший собеседование, не собираемся морочить вам голову… Ноя знаю, что подобные ситуации действительно сбивают вас с толку». Миа воспринимает поведение психотерапевта как снисходительное и унизительное, но на ее лице отображаетсяпрезрение. Психотерапевт какое-то время молчит, пытаясь собраться с силами и сориентироваться в разговоре, что вызывает у Мии приступ паники, поскольку она со слезами на глазах ожидает, что психотерапевт откажется с ней работать, и у нее не получится получить необходимую ей помощь.

Для психотерапевта валидация и даже эмпатия могут вызывать сложности в

подобных ситуациях. Если бы над головой психотерапевта появился кружок со словами, как в комиксах, он мог бы гласить следующее: «Я верила в вас настолько, что позволила вам задолжать мне деньги, и вы подвергаете сомнениям мои мотивы?! Я ради вас жилы рву». По ее мнению, в этом кружке еще могли бы быть такие слова: «Если она отправит это письмо, у нее будет суицидальный кризис… Выпустите меня отсюда». Но у Мии есть веские причины не доверять другим людям. Повторяющаяся ложь, публичное унижение и принуждение сдерживать эмоции были нормой в ее семье, что усилило ее подозрительность едва ли не до паранойи. Можно понять ее чувствительность и склонность неверно истолковывать ситуации и видеть в них западню, в которую она попадется и от которой пострадает. Зная историю Мии и понимая ее чувствительность, психотерапевт мягко предлагает обратную связь, но даже деликатные формулировки воспринимаются пациенткой как плохое обращение и пытка. Прокладывая дорогу среди таких укоренившихся, слишком долго используемых паттернов для того, чтобы уточнить ее ошибочные представления, психотерапевт

очень рискует сделать неверный шаг.

Тем не менее, реакции Мии являются не только ошибочными представлениями, вполне ожидаемыми, если принять во внимание прошлую инвалидизацию; они возникают по той причине, что она чувствует инвалидизацию сейчас, и она исходит от ее психотерапевта в настоящем взаимодействии. Первым шагом со стороны психотерапевта была оценка того, насколько неверно Миа воспринимает ситуацию, то есть, найти, что является ошибочным или необоснованным в реакции Мии. Это вызвало у нее всплеск эмоций, которые можно выразить следующим образом: «Никто мне не верит, никто не защитит меня; мне нужно защищаться самостоятельно, или такие вещи будут происходить и дальше». Ее поведение становится более эмоциональным. По мере того, как психотерапевт продолжает вести свою линию, напряженно ходя на цыпочках вокруг эмоциональности Мии, у нее возникает ощущение, что психотерапевт не замечает ее попыток объяснить, насколько собеседование встревожило ее. Она начинает недоумевать, почему психотерапевт не может этого понять, осознавая ее попытки быть деликатной, но ошибочно воспринимая это как указание на то, что психотерапевт хочет, чтобы она устроилась на работу, чтобы получить деньги. Когда психотерапевт произносит «подобные ситуации действительно сбивают вас с толку», то снова подталкивает Мию к ошибочному пониманию ситуации. Она воспринимает эти слова как унизительное для нее заявление. Когда психотерапевт мягко напоминает Мии, что знает, насколько важна для нее работа, то провоцирует диалектический сдвиг к самоинвалидизации и презрению к себе: «Я так глупа, я слишком сильно на все реагирую. Каждый человек может где-то работать, а что не так со мной?! ». Выражение презрения на лице Мии, замеченное психотерапевтом, было направлено на нее саму. Затем, среди всего этого, Миа почувствовала, что психотерапевт от нее отдаляется. Психотерапевту нужно было отдалиться, и она сделала это для того, чтобы взять себя в руки и помочь Мии. Однако, отдаление со стороны психотерапевта в тот момент, когда Миа в ней нуждалась, усилило переживаемый ею стресс: если она действительно настолько не может контролировать себя, насколько ей это представляется, почему психотерапевт не помогает ей? Разве она не видит, как все плохо? Мии кажется, будто она попала в ловушку страшного сна, где все, что бы она ни делала, не помогает, и единственное, что давало ей чувство защищенности, — то, что психотерапевт на ее стороне, — ускользает. По мере усиления эмоционального напряжения возрастает и возможность крайних проявлений проблемного поведения. Высок риск того, что сессия пойдет вкривь и вкось, и Миа пойдет домой в еще худшем состоянии, чем пришла. Такой сценарий типичен, и он способен дезорганизовать как психотерапевта, так и пациента.