 |
Ярчайшие, судьбоносные события на Руси. Этапы величия и славы.
|
|
|
|
Глава I
Ярчайшие, судьбоносные события на Руси. Этапы величия и славы.
В шестидесяти верстах к северу от Москвы, в глуши сосновых лесов, уже несколько десятилетий ХIV в. существовала монашеская обитель, известная впоследствии как Троице-Сергиева лавра. Монашеская обитель славна была лишь суровой аскетической жизнью и духовной прозорливостью основателя Сергия Радонежского. Церковь была весьма мощным фактором в политической жизни того времени. Сергий Радонежский – выдающаяся фигура на Руси – помогал московским князьям укреплять, объединять разрозненные русские княжества в мощное государство. Несколько раз он выступал посредником в княжеских спорах, постоянно принимая сторону московского князя. Дмитрий Иванович очень ценил эту помощь и прислушивался к слову Сергия. Между ними существовали и личную узы: Сергий был крестным отцом двух сыновей Дмитрия.
18 августа 1380 г. была отслужена обедня, великий князь получил благословение на ратный подвиг. Свое благословение Сергий подкрепил тем, что отрядил в поход двух монахов обители - Александра Пересвета и Родиона Ослябю. Могучие богатыри, в прошлом они были опытными воинами. [267, 268]
Был ясный и теплый августовский день, когда русское войско выступило из Москвы. Дмитрий Иванович с другими князьями и воеводами отстоял молебен, поклонился могилам отца и деда.
Необходимо отметить, что на протяжении длительного исторического периода монголо-татарского ига шло собирание сил славянского мира в борьбе со Степью.
Летописцы отмечали, что «такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси», и носила она характер «страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос – которой из этих частей света восторжествовать над другою! » [267, 268]
|
|
|
Все москвичи вышли на проводы ополчения. Они стояли на площадях и улицах, на городских стенах и башнях. Жены и матери давали своим мужьям и сыновьям «конечное целование» - как уходящим на верную смерть, ради своих детей, жен, родителей, грядущих поколений, своего этноса.
В предстоящем сражении должна была решиться судьба не только Руси, но и обретшей свои великие и славные черты всей славяно-евразийской цивилизации, а также дальнейшая судьба Западной, которая в случае поражения славянства оставалась лицом к лицу с воинственной степью и великим, непредсказуемым Востоком. [267, 268]
У Дмитрия было всего 50 тыс. воинов. Для достижения победы он совершил революцию в военном деле – призвал в свою армию 100000 крестьян и горожан. С точки зрения военной стратегии это было полное безумие и безрассудство: ни щитами, ни арбалетами, ни мечами обеспечить ополчение не удалось. Единственное что смог сделать Дмитрий, это вручить каждому короткое копье-сумицу, и надеялся, что они захватят с собой топоры и ножи. До этого, в данный исторический период развития военного искусства, ополчение не играло никакой практической роли: устав Ордена Тамплиеров не возбранял пешим кнехам (профессионалам) разбегаться при встрече с кавалерией без ущерба для их чести. В 1456 году две сотни московских дворян рассеяли новгородскую рать из пяти тысяч человек, а в 1472 г. 4, 5 тысячи московского феодального войска разгромили без труда сорокатысячное новгородское ополчение. [267, 268]
Источники свидетельствуют, что у Мамая сил было значительно больше чем у Дмитрия. Число его войск называется различим: от двухсот до пятисот тысяч. Первая цифра, видимо ближе к истине, но и это было страшно – со времен Батыя не ходила на Русь такая несметная вражеская рать. В их числе были наемники из различных стран Европы.
|
|
|
У татар преобладали два вида тактических приемов боя. Если враг был слабый, то татары не вынимая луков, своей конницей, лавой сминали противника, обращали в бегство и без потерь вырубывали бегущих. Если противник был силен, то татары не соприкасались с ним, крутились вокруг него, расстреливали из луков до тех пор, пока противник не слабел для окончательного удара. Так как и противник стрелял, то потери татар росли, а этот прием был для них вынужденным. [267, 268]
Дмитрий сознавал: увидев перед собой россиян, значительной численностью, Мамай не станет сразу атаковать. Он сперва расстреляет армию русских. А крестьянам без лат, без щитов укрыться от стрел будет невозможно. Их легко выбьют. Дмитрию надо было, чтобы татары приблизились к его крестьянам вплотную, на расстояние копья и топора, смешались с ними, тогда, действуя, скажем, по трое против двух конных татар, крестьяне получали некий шанс на успех.
Во многом исход сражения зависел от тактической схемы построения русских и монгольских войск, полководческого таланта как князя Дмитрия так и Мамая. Князь Дмитрий перед основной линией своих войск выстраивает еще две слабые передовые линии. Их задача была – умереть. Замысел был таков – конная лава татар не стала бы останавливаться перед слабой сторожевой линией, а с ходу смяла бы ее, не стала бы она останавливаться перед передовым полком. И тогда, увидев, как легко они справляются с русскими, татары по инерции ударили бы по основной массе российских войск и застряли бы в ней. Однако для разгрома Мамая этого было еще мало. Его военачальники могли опомниться и вывести свои войска
из соприкосновения с русскими, могли отойти и расстрелять их из луков, могли вообще выйти из боя, чтобы навязать его в другом, более удобном, месте. Разгромить татар или кого угодно обороной невозможно, надо было атаковать их. Но как? Пехотой кавалерию? Абсурд! А своей кавалерии было слишком мало, чтобы атаковать противника в лоб. Эффект от нее мог быть, только если бы атаку удалось провести внезапно – в тыл противника, вовлеченного в кровавую сечу.
Исходя из этого Дмитрий планирует третье тактическое поражение своих войск. Он строит их так, что левый фланг оказывается самым слабым, он планирует его гибель, планирует прорыв кочевников и выход их в свой тыл. [267, 268] Но на левом фланге, в своем тылу, он ставит лучшую кавалерию – засадный полк, с лучшим воеводой во главе, и прячет его за рощей. Расчет таков: когда масса татарской конницы прорвет левый фланг, ей, чтобы атаковать с тыла центр и правый фланг россиян, придется развернуться на 180 градусов, и в этот момент она «подставит» находящейся в засаде кавалерии русских свои спины. Засадная кавалерия ударит, будет гнать противника и рубить, не давая ему развернуться и перестроится. Это был гениальный, но чрезвычайно рискованный план.
|
|
|
Желая подбодрить воинов, Дмитрий Иванович объехал свои полки. Летопись донесла до нас речь князя, обращенное к войску: «Возлюбленные отцы и братья! Своего ради спасения подвизайтесь за православную веру и за братию нашу! Все мы - от мала до велика - братья едины, род и племя едино, умрем в сей час за братию нашу, за все православное христианство». – Великие, пророческие, патриотические слова.
В девятом часу туман начал рассеиваться, и тогда русские увидели орду. Как громадная грозовая туча, спускалось войско врага с Красного холма. Центр составляла наемная генуэзская пехота, вооруженная копьями: в задних рядах копья были длиннее, в передних короче, и бойцы из задних рядов клали свои копья на плечи передним. Казалось, невозможно прорубиться сквозь эту ощетинившуюся копьями стену. [267, 268]
Запад, как и всегда, из своих корыстных интересов помогал врагам своих христианских «братьев», относящихся к неподчиненной Риму православной конфессии.
Религиозные движения и секты, которые во множестве имелись в доколумбовой Европе, представляли собой лишь ответвления от господствующего там католицизма. Самыми страшными для римских «блюстителей престола апостола Петра», были два направления: реставрация ранних общехристианских (православных) принципов и искусственное содержание себя в бедности. Первое грозило римским папам утратой власти над властителями Европы, а второе – угрожало реально сократить доходы Рима. Именно поэтому римские папы вели беспощадную борьбу с «еретиками» т. е. православными. [267, 268]
|
|
|
Римская курия объявила, что «схизматики» (т. е. православные!!! ) гораздо опасней любого неверного и спасти душу «заблудшихся» может только всеочищающий огонь костра на котором погибнет тело схизматика, а душа очиститься! И это «благое» божье деяние!
Было объявлено, что все рыцари, совершившие тяжкие преступления в Западной Европе – убийства, изнасилования, воровство – очиститься, «обращая» либо схизматиков в католичество либо упорствующих же в «заблуждении» убивая!
На Куликовом поле противоборствующие воинства резко отличались даже внешне: одежда татар была темного цвета, русские же и на смертную сечу шли нарядно, «красно одетые», множество знамен колебалось от ветра, «шеломы же на головах их как утренняя заря, доспехи же аки вода сильно колеблющая, яловицы же шеломов их аки пламя огненное пыщутся». Тяжелая поступь пехоты и топот копыт сотен тысяч коней слились в могучий
зловещий гул. «И страшно было видеть, - писал летописец, - две силы великие, сходящиеся на кровопролитие, на скорую смерть» [267, 268]
Чрезвычайно сложный, громоздкий и потому уязвимый план не предусматривал, чтобы князь Дмитрий непосредственно руководил его осуществлением. И этому были причины. Установившиеся на Западе и на Руси рыцарские традиции предусматривали, что воины служили лично королю или князю. Да и впоследствии, когда Россия стала уже царством и империей, все ее дворяне и офицеры давали по традиции клятву в верности не ей, а государю. Дмитрий понимал: если его убьют, то князья и дружинники освободятся от этой клятвы и побегут с поля боя. Увидев, что бегут воины-профессионалы, побегут и крестьяне. Это был бы разгром. Князь решил пожертвовать собой для торжества своей державы и народа!
Он ставит последнюю точку в подготовке к битве. Когда татары уже появились на горизонте и стали строиться для атаки, он выехал из строя своих войск и на их глазах снял с себя золоченый шлем, серебряные княжеские доспехи и надел их на Андрея Бренка – своего друга детства. Тот в доспехах великого князя сел на коня и возглавил на глазах у всех войска под княжеским знаменем. Дмитрий ушел в передовой полк, встал в ряды воинов, которым по его плану суждено было погибнуть. [267, 268]
Монгольское иго… Нам сегодня, рассуждающим об угрозе ядерной катастрофы, о сотнях миллионов возможных жертв, иногда представляются мизерными, несопоставимыми горести далеких предков… И напрасно! Точной статистики, конечно, нет, но, по мнению некоторых исследователей, например, 40-миллионное население тогдашнего Ирана (немного меньше, чем ныне! ) сократилось после монгольского удара более чем в четыре раза! Завоеватели многих убили, иных увели в плен, однако большая часть жизней была взята голодом, так как нашествие разрушило каналы, сожгло поля… Потери, вполне сопоставимые с атомной войной. [267, 268]
|
|
|
Если взять за исходную точку отчета данные потери, то нашествие монголо-татар на Русь в контексте разрушений масштабнее иранских много -кратно и сопоставимы с использованием (по нашим сегодняшним меркам) термоядерного оружия!!! – Русь, занимавшая до нашествия 2-3 место в мировой «табели о рангах», превратилась в дымящиеся развалины, выжившие были вынуждены скрываться от захватчиков в непроходимых лесах и болотах!!!
В горниле народного творчества славянских народов данные страницы страшных бедствий и испытаний были «переплавлены» в высокое поэтическое «Сказание о невидимом граде Китеже», которое повествует: «Когда монголо-татары во главе с Батыем вторглись во Владимиро-Суздальское княжество, князь Юрий Всеволодович после великой сечи отступил в большой град Китеж, лежавший за рекой Керженцем на берегу озера Светлояра».
В сказании повествуется: «Батый пошел на город приступом. Князь погиб в битве, но город не достался татарам: Бог внял молитвами жителей и сотворил чудо – град Китеж сокрылся под землю и стал невидимым. Он ушел под землю со всеми своими жителями, с церквями и монастырями, с княжескими палатами и хижинами простолюдинов, и все они живут под землей и по сей день. И ныне еще иногда можно видеть в озере отражение невидимого града, а припав ухом к земле, можно слышать удивительный звон колоколов».
Эта красивая легенда, сохраненная в творческом воображении как народа, так и художников, композиторов, писателей и поэтов. Картины Васнецова и Рериха, опера Римского-Корсакова, проза Максима Горького, Мельникова-Печерского, Короленко, Пришвина, стихи Аполлона Майкова, Максимилиана Волошина и других разнесли по свету славу невидимого «града Китежа».
Озеро Светлояр небольшое, почти круглое, окруженное холмами и лесом. Жители боялись купаться в «святом озере». Вокруг озера когда-то бродили отшельники, «изнурявшие плоть свою». Они изрыли всю гору землянками и пещерами с потайными ходами.
Церковь Бориса и Глеба в Кидекше (один из вариантов Китежа) действительно уцелела от татарского разгрома – она стоит и ныне над рекой Нерли. Спасение этой церкви, когда все кругом обращалось в пепел и руины, должно было казаться поистине чудесным. Под 1239 годом, как раз после известия о татарском нашествии, летописец записал: «Тогда же лета священна быть церковь Бориса и Глеба в Кидекши, великим священьем». Очевидно, вот он, первый росток легенды.
Откуда же представление об исчезнувшем городе? В летописном рассказе ХV века приводится предание о том, что князь Юрий «ссыпа город Кидашеньку», то есть укрепил земляным валом. В конце ХVIII ст. упоминается о Кидекше – «на сем месте прежде был город».
Теперь стало понятно, как сформировалась легенда о невидимом граде Китеже, от которого остались только земляные укрепления, слившаяся с преданием о чудесном спасении церкви. Первое предание подсказало объяснение второму, а второе – первому. Взятые вместе они прекрасно объясняли друг друга. Церковь потому и уцелела, что Господь ее вместе с городом укрыл под землей. Все стало на свои места. Появилось сказание о невидимом граде Китеже.
В тяжелейших испытаниях Русь, выжив, заложила в свой генофонд несокрушимую ненависть к захватчикам, недопущение национальной катастрофы, подобной монголо-татарскому игу, что стало важнейшей задачей славянства, основой его ментальности.
Трудное положение Руси пыталась использовать в своих интересах папская курия. Не боясь «спаривать змею с голубем», она завязала переговоры с целью склонить язычников-монголов к принятию католичества, чтобы предотвратить их наступление на союзные ей державы Европы и получить из ханских рук господство над русской церковью. Тогда же папа направил послов на Русь, толкая ее князей на борьбу с Ордой. Расчет был прост: обречь Русь на новое разорение и захватить то, что уцелеет. Побывали папские послы-легаты и при дворе Александра Невского, который после гибели отца в далеком Каракоруме стал великим князем (1252 г. ). «Конечно, станет очевидным, - писал папа, - что ты лишен здравого смысла, если откажешь в своем повиновении нам, мало того – богу, чье место мы, недостойный, занимаем на земле». Большинство крестовых походов были направлены не на отвоевание «гроба господня» и Иерусалима, а пришлись на славянские земли в период тяготевшего их испытания монголо-татарским игом. Подобная тактика экспансии под прикрытием религиозных идей и постулатов («обращение неверных в праведную веру христову т. е. католичество») было доминантной развития западной цивилизации на протяжении столетий!
В ХI веке раздался призыв вестфальских дворян к крестовому походу на поморских славян и православных их соседей (т. н. схизматиков): «Долгое время угнетенные многоразличным насилием и несправедливостью, призываем мы к вашему милосердию, чтобы вы вновь воздвигли разрушенное здание католической матери-церкви. Против нас поднялись язычники с невиданной жестокостью и почти повергли нас. Лишенные всякой цивилизации – люди без жалости, которые еще находят удовольствие в том, чтобы хвалится своей злобой. Поднимись же ты, невеста Христова, и приди!
Язычники, хотя и порочны, но их земля поразительно богата; молоко и мед текут там. Она приносит урожаи, которым нет сравнения. Так говорят всем известные воины-рыцари!
Поэтому саксы, франки, лотарингцы – с богом, вы знаменитые покорители мира – поднимайтесь! [267, 268]
Здесь вы можете приобрести спасение вашей души и, если вам угодно, то и лучшую для заселения землю к тому же. Тот, кто вел французов силой своей десницы с крайнего запада, чтобы они (в первом крестовом походе) далеко на востоке победно торжествовали над врагами, тот, конечно, даст вам власть и силу покорить бесчеловечных язычников – соседей ваших и во всех начинаниях иметь успех». Так взывали тогда немецкие завоевали, начиная свой тысячелетний «Натиск на Восток» - «DranhnachOsten! », который породил не только крестовые походы, но и I и II мировые войны! Теперь же «натиск» приобрел «пристойную форму» т. н. ГЛОБАЛИЗАЦИИ.
Становление Руси, происходившее в условиях непрекращающейся агрессии как с Запада так и Востока, требовало от ее созидательности, героизма и самоотверженности.
Перед Куликовской битвой Дмитрий обратился к соратникам: «Отдадим же, братья, животы свои за свою Землю, жен, детей, родителей! Победа или смерть, ибо мертвые сраму не имеют, а победителям – честь и слава в веках! »
Видевшие это князья и дружинники (а это видели все) были поставлены в сложное морально-правовое положение. Теперь, если знамя князя упадет и человек в серебряных доспехах будет убит, покинуть поле боя без потери чести они не смогут – это не Дмитрий убит, не его знамя упало. А судьбу князя в течение всего сражения не дано будет знать, только после боя можно будет выяснить, жив он или нет. Князья и воеводы уговаривали великого князя: «Тебе подобает стоять особо от битвы и смотреть на сражающихся, а потом честить и жаловать оставшихся в живых и творить память по убиенным. Если же тебя, государя, лишимся, то уподобимся стаду овец без пастыря» Дмитрий отвечал: «Братия моя милая, добрые ваши речи и похвалы достойные, но если я вам глава, то впереди вас хочу и битву начать. Умру или жив буду, вместе с вами…» [267, 268]
К одиннадцати утра два войска стояли друг перед другом. Тут из рядов татар выехал «богатырь велик зело, и широту великую имея, и мужеством великим являясь: и был он всем страшен зело, и никто не осмеливался выйти против него, и каждый говорил друг другу, дабы кто против него вышел, и никто не выходил…» В одних источниках этот татарский великан именуется Темирмурзой, в других – Челубеем. Увидев, что никто не решается выступить против него, татарин начал насмехаться, зычным голосом произнося оскорбительные слова. Но нашелся и ему противник… Пересвет и Ослябя шли в Передовом полку. И сказал Пересвет: «Сей человек себе подобного ищет; я хочу с ним видеться». Затем, обращаясь к окружающим, воскликнул: «Отцы и братия, простите меня грешного; брате Ослябе, моли за меня Бога! Преподобный отец игумен Сергий, помоги мне молитвою своею! » - и поскакал на татарина.
Страшно было видеть, как несутся навстречу всадники, как столкнулись они и поразили друг друга копьями. Только выбит был Челубей из седла, запуталась его нога в стременах, и поволок конь татарского богатыря по земле. А тело Пересвета, обхватившего гриву лошади, вынес конь к своим, и было это истолковано товарищами его как благоприятный признак. [267, 268]
Взревели трубы, закричали русские: «Бог христианский, помоги нам! » Еще громче закричали татары, призывая аллаха, и началась неистовая сеча: «Затрещали копья харалужные, зазвенели доспехи золоченые, застучали щиты червленые, загремели мечи буланые о шеломы хиновские на поле Куликове, у речки Непрядвы…» Началось сражение, и прошло оно – в силу ли случайности, или в силу гения Дмитрия – точно по его плану. Татары ударили по сторожевому и передовому полкам и легко их вырубили. С разгону конница ударила по основным русским войскам и «застряла» в них. Битва переросла в индивидуальные бои, в которых татары с каждой минутой несли все больший и больший урон. Литовские князья отбили удар на правом фланге и в боевой ярости сами напали на татар, ослабив этим давлением на центр. Мамай не терял надежду на скорую победу, и казалось, она уже очень близка. Его воины прорвались к всаднику в серебряных доспехах, и он пал под их ударами, пало красное знамя князя. Но русские сражались. Наконец, левый их фланг был уничтожен, кавалерия татар в последнем, казалось, рывке бросилась в прорыв и в тылу русских развернулась для решающего удара.
Но здесь как и было задумано, сидевший весь бой в засаде воевода -Боброк махнул рукой – и отборная русская кавалерия обрушила удар в спину врагу. Большой полк и полк правой руки тоже бросились вперед. И враг не устоял… [267, 268]
Дисциплина в войсках Орды всегда, начиная со времен Чингисхана, поддерживалась жесточайшими наказаниями: за бегство в бою одного нукера казнили весь десяток, и т. д. В орде же Мамая такой дисциплины уже не было. В страхе перед русским упорством и мощью, татарское войско побежало. На склонах Красного холма, оно пыталось остановиться, но безуспешно. Воодушевленное победой, русское воинство было неудержимо и рвалось вперед, охватив врагов с флангов и нещадно рубя. Мамай не стал искушать судьбу в рукопашной схватке и бежал «в мале дружине». Теперь сражение превратилось в побоище: преследуемые русскими, татары бежали в диком ужасе. Часть из них искала спасения за Непрядвой, люди и лошади начали тонуть и запрудили трупами реку. Большинство же мчалось к югу, бежало, кто как может, «розно», «неготовыми дорогами», бросая все, что мешало удирать. И на расстоянии в несколько десятков верст до Красивой Мечи русские преследовали врагов. Орда Мамая была не только разгромлена наголову, большая ее часть подвергалась физическому уничтожению. В «Задонщине» эти эпические события изображаются следующим образом: «Тогда князь Великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять поворотили и начали их бить и сечь жестоко, тоску на них наводя. И князья их с коней низвергнуты, и трупами татарскими поля усеяны, а реки кровью их потекли. Тут поганые рассыпались в смятении и побежали непроторенными дорогами в Лукоморье, скрежещут зубами своими, раздирают лица свои, так причитая: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю и целовать зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских князей не испрашивать. Застонала земля татарская, бедами и горем наполнившаяся; пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже нет веселья в Орде…»[267, 268]
Стали искать великого князя по всему полю, осматривать кучи трупов. Нашли боярина Михаила Андреевича Бренка, одетого в великокняжескую приволоку (накидку), приняли было за великого князя Федора Михайловича Белозерского, похожего на Дмитрия; нашли павшего коня великого князя и несколько его слуг, но самого найти не удавалось. Два простых воина – Федор Зов (или Морозов) и Федор Холопов, уклонившись немного к дубраве, «нашли великого князя сильно избитого, едва дышавшего, под свежесрубленным деревом, лежащего, как мертвы, и сошли с коней своих, и поклонились ему, и один быстро возвратился к князю Владимиру Андреевичу, поведал ему, что великий князь жив». Дмитрий, по-видимому, был в шоке: не понимал поначалу, где он и кто с ним говорит: «И был доспех его весь избит и изранен, а на теле его нигде не нашли смертельной раны». Надежный был доспех на великом князе, ибо «прежде всех начал биться с татарами, да со всех сторон его обступили татары, как вода, и много по голове и по плечам и по животу его били, кололи и секли, но спасся он от смерти, только утомлен был от великой битвы почти до смерти…» Дмитрия Ивановича – теперь Дмитрия Донского – посадили на лошадь, затрубили весело в трубы, чтобы воинство узнало о спасении вождя и повезли в шатер. [267, 268]
На следующий день, в воскресенье, Дмитрий с уцелевшими князьями и боярами объезжал поле и осматривал следы побоища. Современник писал: «Страшно и горестно, братья, в то время было смотреть: лежат трупы христианские как сенные стога на берегу Дона великого, а Дон-река три дня кровью текла…» Приказано было сосчитать оставшихся в живых. Сосчитали и доложили: «Господин князь великий Дмитрий Иванович! Нет, государь, у нас 40 бояр московских, 12 князей Белозерских, 30 Новгородских посадников, 20 бояр Коломенских, 40 бояр Серпуховских, 30 панов Литовских, 50 бояр Суздальских, 40 бояр Муромских, 70 бояр Рязанских, 34 бояр Ростовских, 23 бояр Дмитровских, 60 бояр Можайских, 30 бояр Звенигородских, 15 бояр Угличских. А посечено от безбожного Мамая двести пятьдесят тысяч и три тысячи…» Последняя цифра, конечно, преувеличена, столько войска не было у русских и перед битвой. [267, 268]
Восемь дней простоял Дмитрий Донской с войском на поле Куликовом, и все это время воины его были заняты скорбной работой: отделяли тела христиан от татарских и предавали их земле; священники сопровождали погребение молитвами. На братских могилах была поставлена церковь, срубленная из деревьев Зеленой дубравы.
После этого выступили в обратный путь. Ягайло Литовский, пришедший на помощь Мамаю, находившийся уже вблизи, на расстоянии дневного перехода, услышав о разгроме татар, «побежав назад с великой скоростью», хотя за ним никто не гнался. Олег Рязанский, опасаясь мести за предательство общерусского дела, бежал с семьей в Литву. [267, 268]
1 октября 1380 года Москва под колокольный звон встречала победителей, поправших смерть и изменивших ход мировой истории!
Соавторами победы на поле Куликовом было не только российское воинство, но и преподобный С. Радонежский и вся православная церковь – созидающее начало российской и других славянских государственных образований.
Публицист Д. Скворцов, осмысливая роль православной церкви в становлении Российского государства, славянской цивилизации, в целом, отмечает: «Именно Церковь по сути, создала ту «территорию спасения», которая сегодня нам известна как Русский мир … Исходя из этого, и в интересах Вселенского православия и был, по сути, создан Церковью к концу ХVв. тот Третий Рим, который после падения Восточной Римской империи стал единственным православным царством, а значит, катехином, удерживающим мир от власти Вселенского зла. Поэтому идея «Москва – третий Рим» - концепция первенства не мирового господства, а долга. Идея не националистическая, а церковная. Вселенская Церковь сформировала Россию как защитницу православных во всем свете. И Российская империя добросовестно выполняла свое предназначение».
Известный культуролог и историк христианства В Махна отмечает: «Россия не выбирала себе роль империи. Ее готовили в этом качестве на протяжении ХІІІ-ХV столетий: с ХІІІ в. – как союзницу слабеющей Византии, а к концу ХIV (когда греки, пожалуй, уже лучше нас видели, что Константинополь обречен) - как преемницу, которой вручен был скипетр вместе с основными, выработанными Церковью и православной государственностью, нормами…
Московским князьям Церковь не спускала попытки устранения от великого дела созидания Российской империи как опоры Вселенского Православия… [267, 268]
Характерно, что термин «православие» образован путем перевода на русский корней греческого слова «ортодоксия», буквально передаваемого как «правильное суждение», «правильное учение» или «правильное славление». Тут акцент – на «правильно славить Бога», в том числе правильной молитвой, правильным состоянием души, правильным образом жизни.
Таким образом, православие, как один из факторов созидания российской державности, формировала славянскую модели жизнеустройства, восходящую к истокам христианства.
Православная энциклопедия, трактуя суть православия в сопоставлении с другими конфессиями, дает краткую но емкую его характеристику: «Если католики с Христом соторжествуют, то православные к ним сораспинаются! » - т. е. католичеству, не говоря уже о протестантизме, присуще индивидуалистически - прагматическое восприятие христианства, православию – его изначальные основы всечеловеческого восприятия!!!
А. Тойнби акцентировал внимание на том факторе, что «Узурпируя… византийское наследие, русские вместе со всем прочим восприняли и традиционное византийское отношение к Западу… Эти ортодоксальность и вера в предопределение, воспринятые русскими от Византии, на многие столетия предопределило ментальность Руси и то, что, оказавшись перед проблемой выбора: татаро-монголы или «псы-рыцари», осуществлявшие политику «Дранг Нах Остен» в период восточных крестовых походов, «предались» татаро-монголам, а не «братьям-католикам». [267, 268]
Московские цари, по замечанию А. Тойнби, как и китайские императоры, считали себя представителями одной из наиболее развитых цивилизаций мира: «Московский наследник Римской империи унаследовал… культурные достижения греческих предшественников Рима: и как будто этого недостаточно, он был еще и Богоизбранным защитником великой… религии – христианства, принятого греко-римским миром в надежде на духовное возвышение. Наследник Греции, Рима и Христа, а через Христа – Богоизбранного народа – Израиля! Призвание Московии выглядело в глазах московитов столь же убедительным, сколь и уникальным». [267, 268]
В 1054 году произошел официальный раскол христианской церкви, конституирование свершившегося. Последующие события закрепили и довели до апогея противостояние православия и католицизма. В 1204 году крестоносцы (католики) осадили, захватили и разгромили Константинополь. Жоффруа Виллардуэн (около 1155-1213 гг. ) – участник и один из организаторов четвертого крестового похода – отмечал в своих мемуарах: «В эту ночь… из боязни, чтобы греки не напали на нас, поджег квартал, отделявший нас от греков. И город начал страшно гореть… Это был третий пожар в Константинополе со времени прибытия франков и при этом сгорело домов больше, чем сколько находится в трех самых больших городах королевства Франции… Добыча же была так велика, что… никто не в состоянии был определить количества найденного золота, серебра, сосудов, драгоценный камней, бархата, меховых одежд… Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно для всех». При этом в «Хронике» Никиты Хониата отмечается: «Жители города, передавая себя в руки судьи, вышли навстречу латинянам с крестом и святыми изображениями Христа… Мощи святых мучеников заброшены в места всякой мерзости!.. О разграблении главного храма нельзя слушать равнодушно. Святые аналои, затканные драгоценностями и необыкновенной красоты, приводящие в изумление, были разрублены на куски и разделены между воинами вместе с другими великолепными вещами. Когда нужно было вывести из храма священные сосуды, … серебро и золото, они ввели в притворы храмов мулов и лошадей с седлами». [267, 268]
Невозможно было смягчить мольбами или преклонить какими-либо жалобами и умилостивить этот варварский народ… - на улицах плач, вопли и стенания, на перекрестках рыдания, во храмах жалобные стоны» [267, 268]
Западная «демократия», как и всегда, шла под сенью «креста и меча! » Таким образом, важнейшим фактором противостояния Западной Европы и восточнославянского мира стали католицизм и православие.
По словам известного российского мыслителя С. Н. Булгакова, «…Нам, русским ближе и доступнее именно наш русский Христос, Христос преп. Серафима и преп. Сергия, нежели Христос Бернарда Клервосского, или Екатерины Сиенской, или даже Франциска Ассизского». С точки зрения чисто фактической, это, разумеется, так же верно, как и то, что «католикам ближе христианство Петрово, а протестантам христианство Павлово».
Многовековое татаро-монгольское иго в конце концов поставило перед правящей славянской элитой дилемму – либо сплотиться перед лицом страшной внешней угрозы, уйти от внутреннего «нестроения», либо исчезнуть восточному славянству как этносу. При этом возникла необходимость модернизировать институты своей государственности. Известный английский историк А. Тойнби отмечал по этому поводу: «Жизнь Руси была в общем и целом нелегкой. В ХIII в. она подверглась нападению с двух сторон-татар и литовцев плюс немецких рыцарей-крестоносцев… В этой долгой беспощадной борьбе за независимость, русские стали искать спасения в политических институтах средневековой Византии. Полагая, что их единственный шанс на выживание лежит в жесткой концентрации политической власти, они разработали свой вариант государства византийского типа. Этому величественному русскому политическому зданию дважды обновляли фасад – сначала Петр Великий, затем Ленин. Но суть оставалась прежней». [267, 268]
«Два Рима пали, а четвертому не бывать! » - декларировали московские правители, выбравшись из удавки татарской неволи, тем самым включая в арсенал своей государственности многовековой опыт двух великих империй – Римской и Византийской, умноженный на восточную ментальность Чингисхана и при этом – во всем блеске их величия и трагичности, «облучающего» воздействия имперской вседозволенности в достижении своих устремлений, целей.
Православие и его яркие представители хотя и в старообрядческом образе породили идеи «православно-славянского» коммунизма за несколько веков до К. Маркса и Ф. Энгельса.
ХVII век – век лихолетья и смуты на Руси – породил староверческое инакомыслие с элементами утопического устройства общества.
Одной из самых ярких вспышек творческой энергии староверчества, таившей в себе неубиенную, негасимую жажду свободы и человеческого достоинства, является «Житие протопопа Аввакума» (1621-1682 гг. ). Человек, «в уши которого шумит разбой», бесстрашно восстал против одетой в камень, золото и парчовые ризы власти, провозгласил и доказал – не силлогизмами, а жизнью своею, что нет на свете силы, могущей сломить силу человеческого духа.
Найдены новые документы, подтверждающие, что знаменитый протопоп из «земляной тюрьмы» своей подвигал соратников не только на пассивную, но и на прямую борьбу против царя и архиереев. Он был главой религиозного движения, его вождем – вплоть до своей гибели.
В «Житии протопопа Аввакума» и «Сказании о роскошном житии и веселии» так представляется «славянская утопия»: «…Там по полям пажити видети скотопитательных пшениц и жит различных, изобильны по лугам травы зеленящая, и разноцветущи, цветов сличных прекрасных и благовонных несказанно. По лесам древес – кедров, кипарисов, виноградов, яблонь и груш и вишень и всякого плодного масличья – зело много; и толико премного и плодовито, что яко само древесие человеческому нраву самохотне служит, преклоняя свои вершины и развевая свои ветви, пресладкия свои плоды объявляя. [267, 268]
В садах же и дубровах птиц преисполнено и украшено – пернатых и краснопеснивых сиринов, и попугаев, и строфокамилов, и иных птах, служащих на снедь человеческому роду. На голос кличещему человеку прилетают, на двор и в домы, и в окны и в двери приходят. И кому какая птица годна, тот ту себе, избрав, возмет, а остаточных прочь отгоняет.
…Да там же есть озеро не добре велико, исполнено вина двойнова. И кто хочет, испивай, не бойся, хотя вдруг по две чаши. Да тут же близко пруд меду. И тут всяк пришед – хотя ковшем или ставцом, припадкою или горстью, - бог в помощь, напивайся. Да близко ж того целое болото пива. И тут всяк пришед пей да и на голову лей, коня своего мой да и сам купайся, и нихто не оговорит, ни слова молвит. Там бо того много, а все самородно. Всяк там пей и ежь в свою волю, и спи довольно, и прохлаждайся любовно…
…А жены там ни прядут, ни ткут, ни платья моют, ни кроят, ни шьют, и потому что всякого платья готового много: сорочек и порт мужских и женских шесты повешены полны, а верхнева платья цветнова коробьи и сундуки накладены до кровель, а перстней златых и сребреных, зарукавей, цепочек и монистов без ларцев валяется много – любое выбирай да надевай, а нихто не оговорит, не попретит ни в чем. [267, 268]
А кроме там радостей и веселья, песень, танцованья и всяких игр, плясанья, никакия печали не бывает. Тамошняя музыка за сто миль
|
|
|
