Предисловие

 

Сборник содержит статьи, основанные на материалах докладов четвертой ежегодной международной научной кон­ференции «Санкт-Петербург и страны Северной Европы», организованной Рус­ским христианским гуманитарным институтом (РХГИ) и Институтом Финляндии в Санкт-Петербурге в творческом содружестве с историческим факультетом Санкт-Петербургского государственного университета.

Конференция «Санкт-Петербург и страны Северной Европы», состоялось 24-25 апреля 2001 г. с участием историков, филологов, этнографов, искусствоведов, социологов и культурологов, которые ведут исследование в рамках изучения Петербурга и северо-западного региона. Предшествующие материалы были опубликованы в сборнике «Петербургские чтения 98-99», а также в отдельных изданиях, вышедших под названием «Санкт-Петербург и страны Северной Европы». [1] На конференции принимали активное участия ученые РХГИ, а также профессорско-преподавательский состав исторического, социологического факультетов и факультета международных отношений СПбГУ. Кроме того, на конференции с докладами выступали ученые других известных вузов, научных и музейных центров Санкт-Петербурга, Москвы, Архангельска, Петрозаводска и Нижнего Новгорода. На конференции участвовали специалисты и научные работники из Хельсинки и Турку.  

В отличие от предыдущих конференций на ней была образована отдельная секция, рассматривавшая вопросы, связанные с раскрытием роли Балтийского моря в истории стран северного региона. Работа этой секции получила затем конкретное освещение в периодической печати. [2]

Впервые конференция проходила под эгидой созданного в декабре 2001 г. в Санкт-Петербурге Скадинавского центра, который рассматривает проведение данных конференций как одно из важнейших направлений своей деятельности. Наряду с Русским христианским гуманитарным институтом и Институтом Финляндии, на базе которых проводилась данная научная конференция, указанный Центр ставят перед собой одну из важных задач, активное изучение истории, языка и культуры Скандинавских стран и Финляндии. В этом видится необходимость усиления тесных культурных и научных связей северо-запада России со странами Северной Европы и возрождения Санкт-Петербурга, как одного наиболее крупных и известных центров России по исследованию Североевропейских государств.  

Прошедшая конференция, как и предшествовавшие ей, а также издаваемые на их основе сборники научных материалов, способствуют достижению единства скандинавистов России и стран Северной Европы в изучении отношений Петербурга со Скандинавией и Финляндией.

Люди и события сквозь призму истории

 

Трохачев С. Ю.

Густав Орреус – первый доктор с российским дипломом

 

Орреус (транскрипция в российских документах разнится — Orroeus или Orraeus)[3] родился в семье пастора в Финляндии близ Вильманстранда (Кюменегорский уезд, ныне — г. Лаппеенранта) 20 августа 1738 г. В истории отечественной медицины он запомнился как Густав Максимович. И он же — " первый в России врач, получивший степень доктора медицины, не ездивши за границу". [4] В 16 лет Орреус добился права посещать лекции в университете города Або. Через год, в 17 лет (начиная с 26 мая 1755 г. ) он становится вольнослушателем Санкт-Петербургского генерального сухопутного госпиталя. Данные о его карьере указывают на фантастическую стремительность последней. Уже 30 сентября 1755 г. он получает чин подлекаря, успешно сдав надлежащий экзамен, а 27 февраля 1757 г. — лекаря, то есть, по принятой тогда номенклатуре, полноправного врача, но без университетского диплома.

Докторские дипломы в XVIII веке зарабатывались за границей. Но даже наличие этого документа не освобождало от специального экзамена в Медицинской коллегии. Орреус пробыл за границей всего лишь месяца два, так как зафиксировано, что с мая 1757 г. он — врач Пятого Мушкетерского полка обсервационного корпуса. В этой должности он прослужил два года. Затем корпус был расформирован и Орреус поступил в Бутырский полк.

26 июня 1762 г., отслужив уже пять лет, Орреус был причислен к так называемому " физикату", собственно, к Медицинской коллегии, " в помощь физическим делам". [5] С 13 марта 1763 г. он уже выступает в качестве оператора Петербургского генерального адмиралтейского госпиталя. Это была серьезная должность с относительно неплохим жалованье в 300 руб. в год. Орреус преподавал хирургию и практическую анатомию в госпитальной школе. Чуть позднее к этому прибавился и знаменитый предмет под названием materia medica — " распознавание трав и кореньев". [6] 

9 июня 1764 г. был обнародован указ Екатерины II, в соответствии с которым отныне в самой России позволялось вручать докторские дипломы. Историки медицины еще должным образом не оценили этот сильнейший шаг вперед в деле становления отечественного здравоохранения. " Указ нашей Коллегии Медицинской. По установлению новому медицинского факультета, каковое состоит теперь в государстве нашем под правлением Медицинской нашей Коллегии, ни малая более нужда не настоит, чтобы кандидаты медицины производимы были через экзамены в университетах чужестранных в докторы сего факультета. И сего ради повелеваем нашей Коллегии Медицинской, по собственным ее экзаменам, всех обучившихся сей науке производить в доктора медицины и давать на то каждому патент на пергаменте за рукой Президента Коллегии с приложением нашей печати". [7] Это был переворот. В российской медицине XVIII века самые прочные позиции занимала " немецкая партия". Самый авторитетный историк отечественной медицины Я. А. Чистович насчитывает до 120 немецких врачей, практиковавших в Росиии в этом столетии. [8] И это — не исчерпывающие данные.

Какие центры подготовки врачей на данный момент существовали в России? Конечно, госпитальные школы. Но они в принципе не были вузами. Петербургский университет при Академии наук в этом направлении не работал. Медицинский факультет Московского университета открылся в 1765 г. Состояние дел там было крайне слабым. До 1791 г. факультет не имел права выдачи дипломов. [9] С этими дипломами вообще все было непросто. Первая такая бумага, или " грамота на докторский чин" была выдана всего лишь бакалавру медицины Стефану Даниилу фон Гадену в 1669 г. Указ Петра Великого от 31 августа 1721 г. о создании Медицинской коллегии на деле не был реализован из-за простейшей детали: докторов медицины (дипломированных) насчитывалось тогда в России не более семи. [10] Формально коллегия была создана, и ее возглавил Иоганн-Деодат Блюментрост (немец), брат Лаврентия Блюментроста, лейб-медика Петра и первого президента Академии наук. Но директор Московского госпиталя, основанного еще в 1706 г., голландец Николай Бидлоо открыто издевался над самим фактом, что коллегия состоит из одного человека.

Само слово " врач" было введено в русский язык греком Павлом Захаровичем Кондоиди, который был директором Медицинской коллегии до 1760 г. Это был синоним к латинскому medicus, что стабильно означало доктора с университетским дипломом. Новый термин быстро привился на русской почве. Многие стали называть себя врачами. В итоге последовал указ Медицинской коллегии от 11 мая 1762 г. о запрещении вольного употребления слова " врач" с угрозой штрафа в 100 руб. [11] 

Вернемся к Орреусу. В полном соответствии с указом Екатерины, в 1765 г. он подал прошение о допуске его к докторскому экзамену в Медицинской канцелярии ( с 1763 г. —коллегии). Еще при архиатре (главном враче) Иоганне Бернгарде Фишере (1735–1741) экзаменационная коллегия, которая всего лишь подтверждала (или не подтверждала) уже полученный на Западе докторский диплом, состояла из сотрудников Медицинской канцелярии — штадт-физика, оператора, лекаря, а также главных докторов госпиталей: Московского, Петербургского, Кронштадтского, Ревельского, Казанского, Астраханского и др. [12] Экзамен был достаточно легким, и вскоре в ряде случаев превратился в формальность. Например, глава всего " медицинского факультета" России Герман Лесток был всего лишь лекарем, но не доктором, однако без всякого экзамена получил степень доктора медицины в России по императорскому указу 18 декабря 1741 г. за " особливо оказанные верные и давние услуги". [13]

В случае с Орреусом комиссия, состоявшая из членов Медицинской коллегии, приняла следующее, весьма остроумное решение. Именно: с Орреуса удерживалось 40 руб. в пользу казны, если он не выдержит экзамен (сумма немалая с учетом его жалованья в 300 руб. в год). Если же выдержит, то указанная сумма ему должна быть возвращена. Экзамен состоялся 27 октября 1765 г. и прошел успешно. Но далее начались проволочки с выдачей диплома. В августе 1766 г. Орреус подал жалобу на Медицинскую коллегию в кабинет императрицы. Управляющий делами Иван Елагин потребовал надлежащих сведений от директора коллегии барона А. И. Черкасова, пребывавшего в этой должности с 1763 по 1775 г. Тот, соответственно, запросил членов коллегии — экзаменаторов. Последние, в частности, указали, что, во-первых-, Орреус показал посредственные знания, а во-вторых, коллегия, мол, вообще не считает своим делом ни экзамен, ни выдачу дипломов. В этом ответе буквально все проникнуто ложью. По пункту первому, Орреусу были возвращены 40 руб., то есть он как бы выдержал экзамен. По второму пункту коллегия сослалась на инструкцию о необходимости сотрудничества с Московским университетом в организации и проведении экзамена. Однако, медицинский факультет Московского университета в это время находился еще в стадии формирования, как указывалось выше. [14] Что же касается пресловутой инструкции, то в ней нечто прямо противоположное утверждению членов Медицинской коллегии: " Та же коллегия должна изобрести способы через сношение с Московским университетом, чтобы из подданных российских (курсив наш — С. Т. ) воспитывать и обучать как в теории, так и в практике докторской". [15] Комментируя этот фрагмент, Я. А. Чистович замечает: коллегии " все мерещилось, что, вот, за дипломами придут к ней русские " кандидаты медицины" и, получив их, сбросят с себя чужеземное ярмо и выживут из России иностранных паразитов". [16]

К " паразитам" мы еще вернемся. В отношении же Орреуса события далее развивались следующим образом. 6 ноября 1766 г. от И. Елагина пришел замысловатый ответ в том смысле, что коллегия будто бы права и что челобитная отдается Орреусу. Наш доктор, однако, не успокоился. Он добился личного приема у Елагина и Черкасова. Результатом стала новая жалоба на имя Екатерины. 2 августа 1768 г. последовал высочайший указ, в соответствии с которым Орреусу был выдан диплом. " Это, — пишет Я. А. Чистович, — был первый докторский диплом, выданный по экзамену в России, а последствия показали, что этот диплом попал в самые достойные руки". [17]

Далее Г. Орреус служил генерал-штаб-доктором во 2-й, а затем в 1-й армии графа П. А. Румянцева, причем с 25 декабря 1769 г. состоял медиком в свите графа. [18] 24 февраля 1771 г. он подал прошение о переводе на более спокойное место службы. На первый взгляд это выглядит странным: финскому доктору было всего лишь 33 года. Но в превосходной характеристике, выданной Румянцевым, отмечалась активная деятельность Орреуса во время эпидемии чумы в Молдавии, что требовало немалых знаний и немалого же мужества. Орреус, писал Румянцев, " во врачевании одержимых натуральными болезнями и раненых военных чинов крайнюю прилежность и усердие оказывал". И далее: " При самом сильнейшем распространении заразительной болезни в Молдавии.., презирая все опасности, с толиким радением и неусыпностью в том трудился, что как в излечении великого множества зараженных, так и в принятии им способов к конечному от сего зла освобождению в короткое время ощущено быть стало превосходное его искусство…" [19] Императрица явно благоволила к Орреусу: 31 марта 1771 г. последовал указ о переводе его в ведение генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга. Далее, по указу от 15 октября 1772 г., Орреус был переведен штадт-физиком в Москву, где он вновь проявил себя самым выдающимся образом во время очередной эпидемии чумы. 10 июля 1775 г. Орреус получил чин коллежского советника — " чин, который в ту пору редко давался врачам, не состоявшим членами Медицинской коллегии", а 18 июля следующего года вышел в отставку " по состоянию здоровья" и поселился в небольшом имении близ Петербурга. Медицину он не бросил: занимался частной практикой. Из его ученых сочинений, написанных в России известно, в частности, описание эпидемиq чумы в Яссах 1770 г. и в Москве 1771 г. (Descriptio pestis, quae anno MDCCLXX in Jassia, MDCCLXXI in Moscua grassata est. Petropoli, MDCCLXXIV), а также небольшое сочинение о катарральных горячках (СПб., 1807). Кроме того Орреус увлекался сельским хозяйством и опубликовал на эту тему ряд статей в " Трудах Вольного Экономического общества". С 1806 г. он стал членом Медицинского совета, пришедшего на смену Медицинской коллегии, а с 1808 г. — непременным членом Медико-Хирургической (будущей Военно-медицинской) академии. Умер Густав Орреус 1 сентября 1811 г. [20]    

Возвратимся теперь к вопросу: а что же произошло с дипломом, который Орреус, несомненно, заслужил. Точнее: " а судьи кто? " Известно, что экзаменаторами Орреуса были: барон Георг Аш (Asch, 1727–1807), немец, родившийся в Петербурге; Христиан Пеккен (Pecken, ? — 1779), венгр из Розенау и Андрей Линдеман (Linemann), немец из Ревеля.

В этом ряду Г. Аш, пожалуй, самый колоритный, в кавычках, персонаж. Он учился в Геттингене под руководством самого великого Альбрехта фон Галлера и там же защитил диссертацию. На русскую службу он был принят из Голландии 18 августа 1750 г. с жалованьем 300 руб. в год. Первым же его заданием стала закупка минеральных вод в Германии, Франции и Англии. " Эта странная должность, — замечает Я. А. Чистович, — вызвана была тем, что Медицинская канцелярия… исходатайствовала себе привилегию ввоза заграничных минеральных вод и продажи их из своих аптек русской публике" (Сенатский указ от 24 июля 1750 г. ). [21] В процессе " командировки" Аш благополучно растратил почти 300 руб. и ничего не приобрел. Тем не менее свои деньги он получил, а в октябре 1752 г. был прикреплен к Медицинской канцелярии " для поручений". Затем некоторое время он служил дивизионным доктором в дивизии графа А. И. Шувалова, расквартированной в Финляндии. Уже 22 марта 1755 г., по собственной просьбе он получил новое назначение — старшим доктором в шляхетный морской кадетский корпус. В 1760–1761 гг. он служил в должности генерал-штаб-доктора при фельдмаршале А. Б. Бутурлине.

В 1763 г., с учреждением Медицинской коллегии, Г. Аш сделался ее первым членом. Я. А. Чистович приводит по крайней мере три нелицеприятных историй об Аше. Так, однажды старший доктор Рижского полевого госпиталя, некто Рейхарт, " желая выжить из этого госпиталя лекаря Афанасия Михайловича Самойловича за то только, что он русский, сделал на него ложный донос", каковой донос Аш от имени Медицинской коллегии подтвердил. Новое следствие по инициативе Сената показало всю вздорность обвинений. Рейхарта со службы уволили, Аш же отделался выговором, хотя бы и публичным. [22]

Следующий поступок Аша непосредственно связан с Орреусом. Как-то в Эрмитаже Екатерина II неожиданно обнаружила новенькую серебряную медаль, на одной стороне которой помещался портрет Аша, а на другой фигура бога врачевания Асклепия с надписью " Liberator a peste, 1770" (" освободитель от чумы" ). Оказалось, что это — частный заказ, всего 8 экземпляров (6 медных и 2 серебряных), выполненный по инициативе директора Монетного двора Шлаттера в июле 1780 г. Две медали, серебряная и медная, были даже присланы в Академию наук. Одновременно поступило донесение от Орреуса, который отмечал, что именно он боролся с чумой в Яссах и в Москве и что Аша там и вовсе не было. Указом Сената от 8 декабря 1787 г. Ашу было предписано сдать медали в Медицинскую коллегию, что и было сделано, правда, всего 4 медных. Орреус, между прочим, попытался воспользоваться случаем, чтобы испросить себе вознаграждение, но ничего не получил. [23]

Наконец, в 1797 г. в Медицинской коллегии состоялось обсуждение нового и крайне полезного периодического издания " Записки российских врачей". Предложены были две части — русская и латинская. Г. Аш категорически выступил против русской части, и в итоге вышел лишь один первый том по-латыни. " В московском училище, — пишет по этому поводу Я. А. Чистович, — сильно оберегали этот язык, а все-таки многие нелегко владели им. В санкт-петербургских же училищах ни один немец не знал ни слова ни по-русски, ни по-латыни…" [24]

Иными словами, в деятельности Аша явно просматривается антирусская направленность. Более того, мы даже можем констатировать несомненное господство " немецкой партии" в отечественном здравоохранении XVIII в. И это несмотря на то, что первым российским архиатром стал шотландец Роберт Эрскин (1677–1718), руководитель Аптекарской канцелярии, до 1707 г. именовавшейся Аптекарским приказом. Его карьера в России была поистине головокружительной. Он стал другом и личным врачом Петра Великого. Он фактически создал или, по крайней мере, заложил основы системы здравоохранения в России. Он же стал ведать и дальнейшими приглашениями врачей. [25] Но даже Эрскин не смог изменить сложившуюся ситуацию. Позиции немцев в русской, главным образом, придворной медицине были невероятно сильны еще с XVII в. Шотландская (эдинбургская) медицинская школа по настоящему сложилась лишь ко второй половине XVIII в. Даже приблизительная статистика, основанная на данных, биографического словаря Я. А. Чистовича показывает, что в XVIII в. в России фиксируется 511 иностранных врачей. Больше всего в списке, конечно, немцев — 120 чел., далее следуют поляки (20), австрийцы (15), выходцы из Пруссии (14), греки и итальянцы (по 11), голландцы (10), швейцарцы и шотландцы (по 7) и далее, по убывающей. [26]

Не лучше выглядит и Андрей Линдеман из Ревеля. Как и Аш, он учился в Геттингене, где защитил диссертацию по акушерству. В 1756 г. подал прошение о русской службе. Был экзаменован тем же Ашем, Пеккеном, а также неким Шрейбером и получил в 1757 г. право практики. По инициативе П. З. Кондоиди, придававшего огромное значение акушерству и гинекологии, Линдеман был определен профессором по этим направлениям с жалованьем 600 руб. в год, но с обязательством чтения лекций по-русски (сам Кондоиди, будучи греком по происхождению, превосходно знал русский, о чем свидетельствуют многочисленные материалы, написанные его рукой). Линдеман, однако, русского не знал и до конца жизни так и не выучил. Некто Якоб фон Меллен взялся было переводить, но выяснилось, и сам он очень плохо знал русский. Между тем, все это не помешало Линдеману стать членом Медицинской коллегии 27 ноября 1763 г.! После этого он и вовсе прекратил свои никчемные лекции, но при этом, как член коллегии по акушерской части, остался единственным на всю страну высшим экзаменатором акушерок, поступающих на службу! А следовательно, замечает Я. А. Чистович, он " личными видами мог прикрывать всякое невежество и спасть свою преподавательскую несостоятельность". Линдеман, как и Аш, умудрился дослужиться до чина статского советника в 1781 г., хотя одновременно был уволен из Медицинской коллегии. [27]

Наиболее привлекательной из вышеназванной троицы выглядит фигура Христиана Пеккена. Он учился математике и медицине в Виттенберге, а затем в Галле, где и защитил диссертацию. В Петербург прибыл в 1755 г. и занял пост дивизионного доктора расквартированной в городе дивизии. Далее, в 1759 г., он уже старший доктор генерального сухопутного госпиталя. Здесь требуется справка. По сути медицинское образование в России началось с училищ при госпиталях. Оба петербургских госпиталя — Сухопутный и Адмиралтейский — были заложены в 1715 г. на Выборгской стороне по приказу Петра Великого. Строительство первого из них завершилось лишь в 1723 г., а второго — в 1726 г. В 1733 г. в обоих госпиталях открылись школы, а сами госпитали стали называться " генеральными", то есть учебными. [28] П. З. Кондоиди очень рассчитывал на преподавательские способности Пеккена в области общей патологии и врачебной практики, но надежды не оправдались. В 1760 г. Пеккен был определен старшим доктором в кадетский корпус, а в 1763 г. стал членом Медицинской коллегии с обязанностями ученого секретаря. Х. Пеккен по крайней мере внес определенный вклад в развитие медицинской науки: известен его " Домашний лечебник", переведенный с немецкого академиком А. П. Протасовым (СПб., 1765); при его участии была издана " Российская фармакопея" (Pharmacopoea Rossica) за год до его смерти (СПб., 1778). [29]

Итак, чем же не понравился " высокой тройке" скромный финский доктор? Во-первых Густав Орреус не был немцем, что уже выглядело подозрительным. Во-вторых, скорее всего, его восприняли как российского подданного. Последнее в формальном аспекте было правдой. После русско-шведской войны 1741–1743 гг. и по условиям Абоского мирного договора, Швеция потеряла часть юго-восточных земель вместе с родным городом Орреуса — Вильманстрандом. [30] В любом случае Орреус — швед или финн, а может быть даже и русский (вряд ли члены коллегии были столь подкованы в географии или этнографии) — был " не свой". Отметим также, что все трое стали членами коллегии почти немедленно после ее учреждения. Кроме них в коллегии состояли еще три немца: штаб-хирург Иоганн Вольф, хирург Иоганн Блок и аптекарь Иоганн Модель. [31] То есть создалась своеобразная внутренняя корпорация, преследующая почти исключительно собственные интересы, как это часто бывало в истории медицины. [32] Любопытно, что аналогичный случай имел место позднее по отношению теперь уже к русскому доктору Николаю Петровичу Соколову. Тот факт, что он учился в Лейдене, а затем в Страсбурге, где защитил диссертацию, никак не повлиял на решение коллегии. На его прошение об экзамене от 22 марта 1781 г. последовал совершенно откровенный отказ под диким предлогом, что, якобы, требуется согласие Академии наук! И лишь после жалобы на имя императрицы 7 сентября 1781 г. вышел высочайший указ, по которому Соколов все же получил диплом, причем в указе было подчеркнуто пренебрежительное отношение Медицинской коллегии к русским докторам. [33]

Таким образом, хоть и не без труда, выходец из Финляндии Густав Орреус стал первым врачом с российским дипломом. Нельзя сказать, что после этого прецедента все пошло далее гладко. Но первый важнейший шаг был сделан. Именно поэтому, как справедливо указывает М. Б. Мирский, первым российским доктором медицины должен считаться Г. М. Орреус. [34]

 

Стерликова А. А.

Мирный план Г. И. Герца и русская дипломатия (1716-нач. 1718 гг. )

История внешней политики эпохи Петра I всегда привлекала внимание историков. Спор о цене победы в Северной войне не прекращается до сих пор. Многие зарубежные историки (начиная с XVIII века) видели и продолжают видеть в Петре Великом грозного завоевателя Европы, который мечтал расширить владения России не только за счет Прибалтики, Ингерманландии и Карелии, но и за счет немецких княжеств. Подобные идеи не раз встречаются и в отечественной историографии. И хотя вряд ли кто может отрицать существовавшую в то время необходимость выхода России к Балтийскому морю, однако, часто ставится вопрос: а так ли уж было нужно вести столь изнурительную для страны войну с Карлом ХII более 20 лет? Некоторые историки (В. Нечаев, М. Андерсон и др. ) считают, что растущая мощь России угрожала Европейским государствам (в частности, северогерманским княжествам).

Однако такое мнение является, по крайней мере, ошибочным. Но чтобы доказать это в полной мере, необходимо внимательно изучить переговоры о мире, которые русская дипломатия начала в 1716 (за 5 лет до Ништадтского мира). Самого большого внимания заслуживает тот факт, что Петр I с 1714 г. предпринимает целенаправленные действия для заключения мира с Карлом ХII. Тогда русский царь связывал свои надежды с предстоящей генеральной баталией на море, однако, несмотря на морскую победу, тогда Петру I не удалось осуществить свое намерение. Вновь к идее мирных переговоров со Швецией Петр I вернулся в 1716 г. На этот год у русского царя были большие планы: с помощью высадки русско-датского десанта на шведскую территорию (в Сконию) принудить Карла ХII подписать мир. Однако уже летом было очевидно, что союзники затягивают подготовку к десанту, а в сентябре стало ясно, что время ушло. Идея русского царя принудить Карла ХII к миру с помощью военной угрозы непосредственно территории Швеции потерпела неудачу. Поэтому, русская дипломатия в тайне начинает нащупывать возможные каналы для прямых переговоров со шведами.

Надо отметить, что в это время в Швеции уже осознали бесперспективность ведения войны против России. Некоторые шведские министры и приближенные Карла ХII понимали, что невозможно будет вернуть завоеванные Петром I прибалтийские земли. Одним из таких сподвижников шведского короля был знаменитый в ту пору в Европе барон Г. И. Герц. Известен он был своею ловкостью и хитростью в плетениях дипломатических интриг и неразборчивостью в методах. 1 Одним словом, Г. И. Герц являлся колоритнейшей личностью своей эпохи, который хорошо осознавал плачевное положение Швеции и старался найти пути выхода из войны, сохранив хоть какие-то территории, завоеванные Северными союзниками. Свои надежды на приемлемые условия выхода Швеции из войны барон Г. И. Герц связывал с двумя планами: поддержкой Якова Стюарта, который претендовал на английский престол и сепаратными переговорами с русской стороной. Хотя была у шведов и возможность договориться и с Англией, так как Лондон явно опасался все возрастающего влияния Петра I на Балтике и не желал полного разгрома Карла XII, но шведский король сам отверг эту возможность. Во-первых, в Швеции нашли приют сторонники Якова Стюарта, многие из которых даже служили в шведской армии. Во-вторых, Карл ХII не ответил на меморандум английского адмирала Д. Норриса (с требованием прекратить каперство на Балтике) в июне 1716 г. 2 Все это не могло не вызывать возмущение английского правительства, которое явно желало руководить мирным процессом на Севере.

Что касается мирных переговоров с Петром I, то здесь Г. И. Герц, чьё влияние все возрастало при дворе Карла ХII, разработал ловкий план. Он намеревался отставить за русским царем его прибалтийские завоевания, которые невозможно было вернуть военным путем Швеции, в обмен на владения в империи. Г. И. Герц считал, что вести войну имеет смысл только с союзниками России, но не с Петром I. 3 Наоборот, заключив мир с царем, шведы надеялись сохранить какие-то немецкие земли. Барон Герц полагал, что Петр I готов отдать Финляндию и Ливонию, но желает оставить Эстляндию с Ревелем. Шведский дипломат хотел найти компромисс: отдать Петру I Ревель в обмен на немецкий Висмар для Швеции. 4 Эти планы не согласовывались с желаниями Петра I, который намеревался присоединить к России Ингрию, часть Карелии с Выборгом, Лифляндию и Эстляндию с Ревелем. 5 Ещё во время русско-английских переговоров 1714-1716 гг. князь Б. И. Куракин разработал совместно с английской стороной несколько планов мира на Севере, в которых подробно рассматривались условия русской стороны. Любопытно сравнить намерения царя и шведского министра.   

Итак, согласно русскому плану, за Россией должны были остаться Ингрия с Нарвой, Карелия с Выборгом, Эстляндия с Ревелем. Лифляндию же с Ригой и Финляндию предполагалось вернуть Швеции. В крайнем случае, русская сторона соглашалась сделать Ревель вольным городом (наподобие Гданьска), но тогда Лифляндию отдать Польше. 6 В 1714 г. Петр ещё был готов уступить Лифляндию, но потом его планы изменились. Финляндию же царь не намеревался присоединять к России, тем более не интересовали его немецкие княжества. Г. И. Герц разработал два проекта относительно уступок России в случае мира на рубеже 1716-1717 гг., которые не отвечали интересам Петра I. За Россией предполагалось оставить Эстонию (или даже один Ревель) в одном случае и Карелию с Ингрией, но без Нарвы и Выборга, в другом. 7 Однако эти планы Г. И. Герца сохранить так много за Швецией были нереальны, ведь все же хозяином положения, несмотря на все внешнеполитические осложнения, был Петр I. Но пока для русской дипломатии главной целью было договориться о начале мирных переговоров между царем и Карлом ХII, а вопрос о территориях должен был рассматриваться на мирном конгрессе.

Имелись у барона Г. И. Герца и другие обширные планы с участием России. К примеру, союз России и Швеции, к которому примкнули бы Франция, Испания и Польша. Этот союз мог быть направлен при случае против австрийского императора, Англии и Дании. 8 Таким образом, встав на путь переговоров со Швецией, Россия могла приобрести новых союзников. К сожалению, и Франция, и Испания не являлись стратегически выгодными партнерами. Но контакты были завязаны и с ними, что было все же полезно, так как Россия все более втягивалась в европейские дела. А столь смелые планы шведской дипломатии только подтверждали её намерение заключить мир с Россией. Таким образом, уже летом 1716 г. появилась возможность начала русско-шведских переговоров о мире. Вероятно, Петр I желал уже тогда договориться с Карлом XII и закончить войну, однако большие надежды он возлагал на союзный десант, который планировался на июнь-август 1716 г. Но, несмотря на активную подготовку военной операции против Швеции, русская дипломатия пыталась нащупать дипломатические каналы для достижения столь желаемого мира. Петр I будто бы предчувствовал, что десант на шведскую территорию не состоится. Переговоры со шведскими представителями, в том числе и с Г. И. Герцем, продолжались и осенью 1716 г., и в 1717 г. Следует отметить, что ход переговоров все более усложнялся, а планы шведов становились все изобретательнее. Представители Карла XII пытались вовлечь русскую сторону в свои интриги.

В начале 1717 г. разгорелся дипломатический скандал между Англией и Швецией, затронувший и Россию. В Англии был раскрыт яковитский заговор, направленный против Георга I, целью которого являлось свержения представителя ганноверской династии на британском престоле и провозглашение королем Якова III Стюарта. Карл XII открыто помогал яковитам, его посол в Лондоне К. Гилленборг был арестован, в Европе ожидали, что Георг I начнет войну со Швецией. 9 Неожиданно пришло известие, что в бумагах К. Гилленборга упоминалось о русском дворе и о связях яковитов с личным врачем царя Р. К. Арескиным. 10 Переписка шведского посла была опубликована, что вызвало возмущение русской стороны, которая отрицала существование каких-либо контактов со сторонниками Якова Стюарта (или Претендента, как нередко именуют последнего в зарубежной литературе). 11 Этому сюжету в отечественной историографии уделили незначительное внимание. В большинстве работ отрицается существование связи между заговором в Англии и русской дипломатией. 12 Однако следует подробнее разобраться в данном вопросе, так как обращение к фактам позволяет утверждать, что подобные контакты имели место. Представляется важным выяснить, какие цели преследовала каждая из сторон в данной ситуации. Неудивительно и то, что именно шведские дипломаты, в том числе и Г. И. Герц, принимали деятельное участие в попытках вовлечения русского царя и его сподвижников в яковитскую интригу.   

Рассмотрим свидетельства, которыми мы располагаем. Доктор Р. К. Арескин, лейб-медик Петра I, которого и подозревали в участии в заговоре, происходил из аристократической шотландской семьи, состоящей в родстве с лордом Маром, одним из сподвижников Якова Стюарта. Родной брат лейб-медика Дж. Эрскин также был сторонником Претендента. В письмах К. Гилленборга (опубликованных в Англии) подробно выяснялись пути и способы, которыми нужно было привлечь русского царя на сторону заговорщиков. Р. К. Арескин якобы пытался нащупать пути для устранения ганноверских притязаний на шведские владения в Империи. В письме к К. Гилленборгу от его брата Густава в ноябре 1716 г. говорилось о возможности вовлечения тайной русской дипломатии в яковитскую интригу. 13

В Российском государственном архиве древних актов хранятся копии переписки шведских дипломатов, изданной в Англии. Действительно, в одном из писем К. Гилленборга к Г. И. Гёрцу в ноябре 1716г. упоминается о кузене графа Мара Эрескине (Арескине). Также в письме говорилось о том, что русский царь больше не настроен против шведского короля, что Северный союз вот-вот распадется, что Петр I ненавидит Георга I, и его симпатии находятся на стороне Претендента. В другом письме, написанном уже Г. И. Гёрцем к барону Э. Спарре (шведский представитель во Франции) говорилось о необходимости заключить мир с русским царем в течение трех месяцев. Гёрц указывал на то, что корреспонденция через графа Мара слишком неудобна, требует много времени и может прерваться в любой момент. Намек на связь с Петром I через его врача Р. К. Арескина в этом письме совершенно ясен. 14 Опубликованная переписка шведских дипломатов не единственное свидетельство русско-яковитских связей. С. А. Фейгина писала, что несмотря на то, что тайные связи русской дипломатии не были реализованы, яковитские деятели направляли свои усилия в сторону посредничества между Карлом ХII и Петром I. 15 Остались сведения о встречах и самого Петра I, и его представителей с деятелями партии претендента. К примеру, 1 марта 1717 г. русский царь принял видного яковита Г. Стерлинга. 16 Один из сторонников Претендента герцог Ормонд некоторое время скрывался в Курляндском герцогстве, при дворе племянницы Петра I Анны Иоанновны. Ходили слухи, что Яков III намеревался жениться на одной из дочерей царя, или на Анне Иоанновне. 17 Об этом упоминает и сам герцог Ормонд в своих записках. 18 Утверждали, что герцог писал об этом деле Мару.

Во время своего пребывания во Франции в мае-июне 1717 г. Петр I и его дипломаты продолжили серию встреч с представителями Карла XII, вопрос о мире со Швецией продолжал оставаться самым актуальным для русской внешней политики. Остались свидетельства и о контактах русской стороны со сторонниками Якова Стюарта, которые пребывали тогда во Франции. Историк К. Ж. Норманн пишет, что в Париже доктор Р. К. Арескин встречался с яковитами (к примеру, с Маром 9 мая) и они обсуждали вопрос обоюдной поддержки. Р. К. Арескин настаивал на отъезде уже упоминавшегося графа Ормонда к Карлу ХII, чтобы склонить того к миру с Россией. Мар одобрил это требование. Р. К. Арескин писал Мару, что поездка Ормонда в Швецию будет выгодна для всех. Также французский историк пишет, что Ормонд приехал в Париж для свидания с Петром, но регент Филипп Орлеанский просил царя не встречаться с ним. Однако Р. Арескин продолжал тайные переговоры со сторонниками Претендента. 19 Видимо, Р. Арескин все же был связан со своими родственниками в Шотландии, иначе бы его имя не упоминалось так часто в связи с яковитами.

 Желал в Париже встретиться с царем и лорд Мар. А. Г. Брикнер был уверен, что Петр I встречался с Маром, ссылаясь при этом на немецкий источник. Приводит А. Г. Брикнер выдержку из письма дипломата Робетона ганноверскому резиденту в Петербурге Ф. Х. Веберу, в котором указывалось, что царь получал в Париже письма от самого Претендента, а Р. К. Арескин и его брат были душой всей интриги. 20 Надо отметить, что А. Г. Брикнер довольно подробно исследовал второе заграничное путешествие Петра I и его данным вполне можно доверять. Хотя, если сведения о контактах русского царя с герцогом Ормондом, а Арескина с яковитами подтверждаются другими источниками, то версия о встрече Петра I с Маром остается недоказанной, и представляется менее правдоподобной.

Таким образом, если считать, что все вышеприведенные данные свидетельствуют в пользу существования русско-яковитских связей, то перед нами встает вопрос: для чего нужны были русскому царю подобные контакты? Вряд ли Петр I действительно поддерживал интригу в пользу Якова Стюарта, так как она являлась большой авантюрой. Но русская дипломатия могла использовать сторонников Претендента как один из каналов для переговоров о мире с Карлом XII. Ведь все контакты петровских представителей с яковитами, свидетельства о которых дошли до нас, сводились к вопросу о содействии последних в мирном процессе на Севере и давлению на шведского короля. С другой стороны, каковы бы ни были планы Г. И. Гёрца, в основном, они были направлены н

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: