Экономические претензии Норвегии к Советской России

и торговые переговоры 1920-1921 гг.

 

16 января 1920 г. Совет Антанты заявил о снятии блокады с РСФСР. Предполагалось, что теперь торговля с Россией возможна, но не с большевистским правительством, а с народом, например, с Центросоюзом как независимой кооперативной организацией. Государства, не принимавшие участия в интервенции в Россию (Норвегия, Швейцария, Швеция), имели больше шансов первыми установить контакты с ней и выступить в качестве посредника.

По всему миру развернулись дискуссии о политических условиях установления экономических связей с РСФСР. Норвежские общественные круги, пресса, буржуазия, рабочие организации активно включились в неё. Не остались в стороне Стортинг и Государственный Совет (таково официальное наименование норвежского правительства).

Архивные документы Департамента иностранных дел и Департамента торговли Норвегии наполнены информацией о том, как в той или иной стране реагируют на возможность вновь «открыть» Россию. Развернутые докладные на общую тему «Восстановление торговли с Россией» поступали от норвежских дипломатов и частных лиц не только из всех европейских государств, но даже из США и Китая.

Внимательнее всего зимой и весной 1920 г. относились в Осло к донесениям своего посланника в Англии Б. Фогта и его помощника – консультанта посольства в Лондоне по вопросам торговой политики Г. Конради. В аналитической записке от 25 февраля Конради писал: «Мир с Россией необходим, чтобы спасти Европу от катастрофы. Мир должен придти сейчас и, если это произойдет вовремя, то он должен придти из Англии»[298]. Таким образом, инициатива действий предоставлялась Великобритании.

Второй круг внимания Норвегии составляло выяснение мнения и намерений соседних Скандинавских стран Дании и Швеции. Докладные по " русскому вопросу" поступали оттуда с завидной регулярностью.

Христиания предприняла и прямое зондирование. Одним из первых провел неофициальные встречи этого рода бывший дипломатический представитель Норвегии в Петрограде М. Хольмбо. Судя по его записям, 2 марта 1920 г. он случайно столкнулся в ресторане отеля «Король Фредерик» в Копенгагене с проживавшим там М. М. Литвиновым, а 4 марта между ними состоялась уже специальная беседа. На этих встречах обсуждалась возможность вести торговлю через «Центросоюз», обеспечение сохранности имущества бывшего норвежского консула. Особенно занимала М. Хольмбо проблема возврата конфискованной советами норвежской собственности. Так за разговором он собрал предварительную информацию для своего правительства. Уже 5 марта Министру Н. Илену была направлена подробная докладная с изложением содержания этих бесед. К докладной была приложена собсвенноручная записка М. М. Литвинова с благодарностью в адрес М. Хольмбо за предложение приехать в Христианию для переговоров с норвежскими бизнесменами. Далее Литвинов с сожалением констатировал, что, по сведениям мистера О’Грэди, часть норвежского правительства еще не желает допускать никаких советских представителей в свою страну, поэтому пока такая поездка невозможна. Впрочем, записка заканчивалась на вполне оптимистической ноте. «Времена сейчас меняются быстро, - писал Максим Максимович, - и я надеюсь, что моя следующая попытка поехать в Норвегию будет успешнее»[299]. Так оно и случилось.

Весной 1920 г. коммунистическое крыло Норвежской рабочей партии (НРП) развернуло широкую политическую кампанию за восстановление отношений с Советской Россией. По всей стране собирались подписи под открытыми письмами-обращениями к правительству, образцы которых хранятся ныне в королевском архиве Осло. Левые очень просто отметали главный аргумент своих классовых противников о том, что советская власть сначала должна вернуть реквизированное добро. Они всецело поддержали саму идею конфискации «буржуазной спекулятивной собственности» как собственности бесчестной и принадлежавшей незначительной кучке людей, которые теперь в своем эгоизме готовы погубить голодающих рыбаков Финмаркена.

Но наибольшее значение для Правительства Норвегии имело мнение тех влиятельных лиц, которым революция в России нанесла серьезный материальный ущерб. Интересы последних отражали как минимум две организации. Первая - «Центральная контора (по защите) норвежских интересов в России». Вторая называлась «Норвежско-русская торговая палата». Впрочем, в оба объединения входили почти одни и те же люди. В деятельности обществ принимали активное участие остававшиеся до конца 1920 г. в России консулы (в Архангельске Эйнар Анвик и Мурманске Людвиг Финстад), бывший консул Микаэл Хольмбо, владельцы, управляющие и концессионеры картонажной фабрики в Дубровке под Петроградом, лесоперерабатывающих фабрик на р. Онеге и Архангельске.

Фактическим организатором и вдохновителем деятельности «Центральной конторы по защите норвежских интересов в России» стал Прютц Антон Фредерик Винтер Якхельн (Ptytz A. F. W. J. ). Ф. Прютц с 1911 г. числился вице-консулом в Архангельске, но реально 1917 - 1918 гг. провел в Петербурге в качестве поверенного в делах Норвегии в России. Иногда по долгу службы выезжал в Москву. Он имел точную информацию о размещении и стоимости норвежского имущества и активов в России накануне революции. Он сам был крупнейшим пайщиком и фактическим создателем международной фирмы «The Russian forest Industry Ltd. », владевшей лесами, складами и фабриками на р. Онеге. Он лично в 1913 г. вложил в это дело 395 тыс. крон. [300] Совокупная же стоимость вкладов, заводской недвижимости, лесных участков и заготовленного леса в Онеге и Архангельске достигала 40 млн. крон. Свои личные интересы и интересы еще почти 600 вкладчиков этой фирмы капитан Ф. Прютц упорно защищал[301]. Из Петрограда в течение 1918 г. он постоянно сносился с бывшим управляющим писчебумажной фабрикой в Дубровке, Торри Кияром. Фабрика до революции являлась собственностью норвежцев и он информировал владельцев о состоянии дел на ней, обсуждал возможности возвращения конфискованного производства. [302]

Вернувшись к началу 1919 г. в Христианию, Ф. Прютц развернул активную работу по организации бывших собственников в борьбе за капиталы и недвижимость, национализированные в революционной России. Этим он стал известен и в международном масштабе, координируя частные претензии к Советам с французами, англичанами, датчанами. С января 1919 г. вместе с Т. Кияром он возглавляет «Центральную контору по защите норвежских интересов в России». 14 января 1919 г. на собрании членов этой организации Ф. Прютц сделал большой доклад о финансовом положении и долгах России и о норвежской собственности на её территории. [303].

Эти организации подготовили для сведения правительства и общественности реестр убытков от социализации их имущества и капиталов, заставили Министерство иностранных дел Христиании всю весну и лето 1920 г. регулярно выступать с нотами протеста и требованиями к Москве вернуть реквизированную собственность. Они поддерживали официальный тезис о непринятии к оплате русского золота, пока не будут выплачены царские долги и компенсация за прочие потери.

В этих условиях единственным реальным средством оплаты для русских оставался лес Архангельска и Карелии. По данным консула Эйнара Анвика, заготовленных лесоматериалов старой (дореволюционной) вырубки только на Беломорье оставалось не менее 162 тысяч стандартов[304]. Чтобы не дать большевикам воспользоваться этими запасами вместо валюты, «Центральная контора норвежских интересов в России» совместно с англичанами организовала международный контроль за возможным вывозом из портов Белого моря и с Балтики (через Петроград) леса старой распиловки, маркированного как их собственность. Все крупные мировые судовладельцы и потенциальные экспортеры были предупреждены об ожидающих их судебных неприятностях в случае покупки такого леса. В целом пропагандистская кампания собственников в прессе была не менее шумной, чем левых социалистов и рыбаков.

Прошедшее с конца января и до конца апреля 1920 г. время можно считать периодом сбора предварительной информации о том, стоит ли, и, если стоит, то на каких условиях, идти на переговоры с Москвой. Это был и период активного внешнеполитического зондажа и выяснения расстановки сил внутри страны по проблеме.

К лету нажим на правительство и парламент со стороны рыбаков еще усилился. Их недовольство медлительностью властей росло. Пренебрегать требованиями рыбаков далее было нельзя. Тем более, что левые и представители рыбацких союзов инициировали 23 апреля в стортинге дискуссию и осудили правительство за бездействие. 4 мая прения в стортинге были продолжены.

Можно считать, что с парламентских прений начался второй этап предварительного обсуждения проблемы об условиях вступлении в торговые переговоры с Москвой. В ходе его вырабатывались принципиальные основы возможного соглашения с русскими. Правительство поспешило создать комиссию для изучения вопроса. В её состав были включены: Ассерсон, директор Бергенской конторы рыбного Департамента; Х. Л. Бродткорб, представлявший интересы торговцев Тромсё и Финмаркена; В. Иоганнессен, шеф отдела Департамента иностранных дел; А. Вогнес, рыбак, для защиты профессиональных интересов населения Северной Норвегии. Вошли в неё и представитель " Норвежско-русской торговой палаты" доктор Чарльз Кристиансен и член руководства " Центральной конторы норвежских интересов в России" управляющий Т. В. Шварц. Всего шесть человек. Седьмым стал секретарь Тор Иверсен. Членам назначенного комитета было предписано выехать для заседаний в столицу «сколь возможно скоро». Председателем был объявлен Ассерсон[305]. Первое собрание состоялось 10 мая. Изучив материалы, комиссия к 20 мая подготовила Департаменту торговли свои рекомендации виде семнадцатистраничного доклада подписанного пятью участниками и секретарем. Альфред Вогнес отказался поставить свою подпись под общим документом. Свое особое мнение он изложил на четырех страницах приложения[306].

В чем состояли предложения комиссии и почему её члены разошлись во мнениях? Камнем преткновения стал вопрос о судьбе конфискованной большевиками норвежской собственности. Рекомендации большинства членов комиссии оказались весьма осторожны. В них говорилось о желательности восстановления отношений, но без спешки и на условии положительного решения вопроса о возвращении или компенсации прежней собственности на сумму более чем в 200 млн. золотых крон плюс 15 миллионов золотых крон годовых процентов. В ином случае, считали 5 членов комиссии, невозможно говорить о восстановлении доверия к России. В целом в рекомендациях преобладали тезисы, аналогичные требованиям " Центральной конторы по защите норвежских интересов в России" и деятелей из " Норвежско-русской торговой палаты". Их подход более соответствовал тогдашним настроениям норвежского буржуазного общества, которое еще не верило в окончательное отторжение своих капиталов и недвижимости.

А. Вогнес в противовес мнению большинства комиссии на первое место ставил интересы рыбаков и предлагал план быстрого разрешения вопроса о закупке рыбы из четырех пунктов. Главными в них были требования срочного обмена взаимно признанными торговыми представителями, гарантия свободы судоходства для покупателей и продавцов из Мурманска и Архангельска и гарантия принятия в уплату за рыбу российской валюты или золота.

Учитывая напряженную экономическую и политическую ситуацию в стране, в июне 1920 г. Стортинг принял ответственное решение о вступлении в переговоры на основе рекомендаций большинства членов комиссии. Государственный Совет, имея на руках решение парламента о необходимости переговоров, готов был его исполнить.

Норвегия и с внешнеполитической точки зрения вполне могла позволить себе такой шаг, так как Англия его уже сделала. 27 мая делегация “Центросоюза” прибыла в Лондон. 31 мая состоялась первая встреча её лидера Л. Б. Красина с Ллойд-Джоржем в присутствии Керзона и некоторых других членов правительства. А мнение и поведение Великобритании традиционно было определяющим для Норвегии. Хотя формально речь шла о переговорах с российским кооперативным обществом “Центросоюз”, всем было понятно, что к 1920 году эта кооперативная организация была лишь другой, более приемлемой для Запада ипостасью СНК и его наркоматов иностранных дел и торговли. Возглавил её Л. Б. Красин (тогда нарком торговли и промышленности). Символично, что само название «Центросоюз» быстро вышло из употребления. Его заменило другое, гораздо более государственное, - «Русская торговая делегация».

Перспектива заключения англо-советского торгового соглашения приветствовалась заинтересованными кругами Норвегии. Это был шанс получить большой контракт на грузовой фрахт для перевозки лесных и прочих грузов. Деловые люди не хотели упустить возможность дать работу своему застоявшемуся на приколе торговому флоту. Не хотели они отставать и от Дании со Швецией, где большевики уже имели несколько крупных контрактов. Ревниво следили в Христиании и за итало-русскими переговорами того же типа.

Советское правительство с нетерпением ожидало начала деловых дискуссий с норвежцами. Оно надеялось в качестве программы максимум заключить полноценный торговый договор и даже добиться восстановления дипломатических отношений. В конце июля Кремль уполномочил вести переговоры Максима (Макса) Максимовича Литвинова (Валлаха). В это время он решал в Копенгагене вопросы обмена военнопленными. С норвежской стороны соответствующие полномочия получил Министр торговли, судоходства, промышленности и рыболовства господин Герд Хенрик Мейер Бруун. Известно, что в ходе подготовки к переговорам последний затребовал и внимательно изучил также статистику русско-норвежских экономических связей за 1912 – 1919 гг.

Норвежцы сразу же остудили максималистские настроения Кремля. И дали понять, что речь может идти только об “установлении торговых отношений... ” и ни о чем больше[307].

2 сентября 1920 г. М. М. Литвинов прибыл в Христианию для переговоров. 7 сентября он представил норвежскому правительству советский проект договора на рассмотрение и для внесения поправок. [308] Параллельно в тот же день правительству напомнила о своей позиции и " Центральная контора норвежских интересов в России". Её официальный председатель Кристиансен уже в который раз настаивал, чтобы во время переговоров не были забыты интересы норвежских собственников. [309]

Миссия Литвинова с самого начала натолкнулась на серьезное препятствие в виде “поправок” к проекту со стороны Мейера Брууна. Текст поправок датирован 11 сентября, но к адресату попал только 16 сентября. Содержание ответа было весьма огорчительным. Почти в ультимативной форме литвиновский проект был отвергнут. Бруун даже не стал вдаваться в детали его статей. Наибольшую неприязнь министра вызвали те пункты советских предложений, которые гарантировали признание принципа государственной монополии внешней торговли, а торговым представителям РСФСР обеспечивали бы почти дипломатический уровень неприкосновенности. Такое соглашение, по мнению Министра, “привело бы к фактическому признанию Советского Правительства”, а Норвегия этого не желала[310]. Поэтому Бруун предложил даже не временное соглашение, а лишь некоторую “договоренность о том, чтобы оба государства в предварительном порядке и в виде опыта взаимно обменялись торговыми уполномоченными”[311]. Неплодотворность этого предложения бросается в глаза. Уполномоченным такого рода ничего не гарантировалось. Любая их сделка могла быть легко оспорена и сорвана бывшими норвежскими владельцами имущества и капиталов в России.

Следующая серьезная поправка Брууна указывала, что любое возможное соглашение ни в чем не должно “ущемлять претензий к России в вопросе о компенсации ущерба, нанесенного Норвежскому правительству и норвежским гражданам”[312]. В этом пункте чувствовалась твердая рука “Центральной конторы (по защите) норвежских интересов в России” и лично самого квалифицированного в политических и финансовых вопросах капитана Фредерика Прютца. Того же мнения придерживалось и Министерство юстиции и полиции во главе с консервативно настроенным Отто Хальворсеном.

Такой подход сразу обрекал переговоры на провал, так как уступить в вопросе о национализации М. М. Литвинов не мог по принципиальным идеологическим соображениям. Отрицательное воздействие на результат первых переговоров оказал и разрыв англо-российских торговых переговоров 10 сентября 1920 г., и поражение Красной Армии в Польше (как раз на сентябрь - начало октября пришлись наиболее успешные наступательные действия Пилсудского). [313]. Ничего не добившись и возложив ответственность за неудачу переговоров на норвежскую сторону, Литвинов 6 октября покинул Христианию. Норвежское правительство в своем письменном отчете стортингу 26 ноября также утверждало, что приложило все старания для заключения соглашения, но требования советской стороны оказались неприемлемы. 14 декабря 1920 г. конституционная комиссия парламента, рассмотревшая отчет правительства, пришла к выводу, что до успеха в этом деле еще далеко, и рекомендовала стортингу отложить следующее обсуждение вопроса об отношениях с русскими на новый 1921 г. [314]

Зондаж на предмет новых переговоров не заставил себя ждать. 10 марта 1921 г. Г. В. Чичерину пришла телеграмма из Берлина от находившегося там Л. Б. Красина. Последний информировал шефа о встрече в Берлине с группой норвежских промышленников, заинтересованных в торговле с Россией. Красина посетил и авторитетный норвежский посланник в Англии Пауль Бенжамин Фогт. “Он просил меня, - писал Леонид Борисович, - передать от имени Норвежского правительства Советскому правительству, что Норвегия желает возобновить торговые сношения и была бы готова вступить теперь же в переговоры по этому делу”. [315]

Англия тоже вернулась за стол переговоров с РСФСР. Торговый договор между ними был подписан в Лондоне 16 марта 1921 г. министром торговли сэром Робертом Хорном и председателем советской торговой делегации Леонидом Красиным.

Норвежское правительство решило последовать примеру Англии. Подстегивали постоянные сообщения прессы и посланников об успешном развитии переговорного процесса русских с Берлином, Римом и Стокгольмом. НамеренияГосударственного Совета моментально стали известны в обществе и вновь активизировали полемику по «русскому вопросу». Если газета «Социал-Демократен» встретила новость с удовлетворением, то «Центральная контора норвежских интересов в России» и «Норвежско-Русская торговая палата» – с тревогой. С 31 марта и до самой осени 1921 г. они засыпали правительственные Департаменты своими меморандумами, которые повторяли друг друга почти дословно и быстро приелись. Новым в документах, пожалуй, было только то, что основной упор в них делался не на требование о возвращении утраченной собственности, а на «реституцию», то есть на «возмещение» потерь в какой-либо форме. Интересно отметить, что не только идеи, тексты, но и адреса обеих организаций совпадали. Это был дом в столице на Драмменсвейен, 6. Там же находилась и контора господина Прютца. [316]

На официальное предложение Норвегии возобновить переговоры Кремль отреагировал быстро и доброжелательно. Совет Народных Комиссаров поручил вести переговоры Платону Михайловичу Керженцеву - полномочному представителю РСФСР в Стокгольме, где тот находился по торговым делам с 13 февраля 1921 г. 15 марта Г. В. Чичерин телеграфировал П. М. Керженцеву об этом поручении Совнаркома. Норвежское правительство согласилось провести переговоры в Стокгольме и 4 апреля назначило свою делегацию. Ее возглавил Директор торгового департамента Кристиан Гиверхольд Хансен. Первое совещание с Керженцевым началось 6 апреля. Параллельно 6 апреля в столице Норвегии состоялось заседание стортинга, на котором горячо обсуждались проблемы отношений с Россией. Все последующие заседания этого тура переговоров также походили в столице Швеции. В первый же день П. М. Керженцев Г. Хансену советский проект соглашения из 14 пунктов[317]. За основу текста был взят недавно заключенный англо-советский торговый договор.

В интересующей нас части принципиальное положение проекта было таково: русские настаивали на выведение за рамки торгового соглашения вопроса о материальных претензиях норвежцев, утративших собственность и вклады на территории бывшей царской России вследствие национализации и конфискации имущества в ходе революционных преобразований.

Между тем первоначальный норвежский вариант соглашения требовал от большевистского правительства “дать обязательство, что все принятые... меры национализации, конфискации и т. п. по отношению к Норвегии не имеют силы”. [318]

Вопрос этот был исключительно серьезен по трем причинам: во-первых, это поломало бы основы основ коммунистической доктрины и революционных реформ в России; во-вторых, такого рода обязательство стало бы рассматриваться как прецедент при заключении договоров со всеми другими странами; в третьих, к концу 1921 г. в Норвегии уже был составлен реестр из 300 исков граждан этой страны на сумму приблизительно в 250. 000. 000 крон.

Определим эти иски более конкретно. 6 апреля 1921 г. в газете «Norges Handel og Sjоfartstidende» была напечатана статья под названием «Норвежские требования к России». Конечно, дата публикации не случайна, а приурочена к началу переговоров в Стокгольме и дискуссии в парламенте Христиании. На первом месте в статье жирным шрифтом были выделены «собственность и заводы», которые вместе с легко реализуемой продукцией оценивались примерно в 100 миллионов крон. К «легко реализуемой продукции» был отнесен подготовленный на экспорт лес стоимостью в 35 млн. крон в текущих ценах. Вторым пунктом в перечне называлась «норвежская продукция», экспортированная в Россию и впоследствии реквизированная советами. Общая стоимость её определялась в 12 миллионов крон. Третьим в списке шли «русские экспортные товары, помимо леса, стоимостью в 8 миллионов, закупленные и уже оплаченные норвежцами, но не доставленные». Еще 6 миллионов крон реституции осталось должно за норвежские суда Министерство военно-морского флота старой России. Правительственные, муниципальные и железнодорожные облигации (долговые обязательства) составляли 5 млн. крон. К этому добавлялись капиталы, вложенные норвежцами в отдельные русские компании, на сумму в 20 млн. крон. И наконец, до 3-х миллионов набралось долгов российских страховых компаний и банков и 7 миллионов разнообразных частных претензий граждан Норвегии. [319] Вопрос же о выплате займов прежних российских правительств занимал Норвегию много меньше. В отличие от Англии и особенно Франции заявлений о выплате русских долгов было подано всего на сумму около 5. 000. 000 крон [320].

Та же газета в публикации от 5 апреля под заголовком «Шведские, датские и норвежские претензии к России» не забыла напомнить читателям и о долгах России соседней Швеции и Дании. По приведенным подсчетам претензии шведов составляли около 600 млн. шведских крон, а датчан 140 млн. датских крон, 25 млн. марок, 2 млн. шведских крон и 18, 6 млн. франков. [321]

Однако по опыту подобных переговоров РСФСР с Великобританией, Германией, Швецией делегатам норвежского правительства изначально было понятно, что советская делегация не уступит в названных принципиальных позициях. Потому на уступки пошли норвежцы. Сопоставив на первых заседаниях взаимные условия и интересы, делегации довольно быстро составили совместный проект договора. Таковой был готов к 9 апреля уже после четырех проходивших ежедневно совещаниях. От англо-русского соглашения текст отличался большими уступками в пользу Советской России. Настоял П. М. Керженцев и на устранении положения о признании Россией в принципе всех материальных претензий норвежцев.

На случай споров по имущественным вопросам советская дипломатия могла предъявить контртребования. На этом настаивал заведующий отделом производства одного из подразделений ВСНХ О. Томсон. 7 апреля он писал Г. В. Чичерину о том, что “нужно поставить как требование к норвежскому правительству... вернуть обратно в Россию” ряд материальных ценностей. [322] Автор письма приводил список заказов царского и временного правительств на машиностроительную продукцию: токарные, фрезерные, сверлильные станки, моторы, турбины, подъёмники, лесообрабатывающие машины. Он указывал, что “в большинстве случаев” особенно за казанные заказы деньги были уплачены сполна и “только некоторые русские фирмы не уплатили последнего срока”, т. е. 1/3 заказа. [323] Далее в документе говорилось: “... в Норвегии имеется целый ряд застрявших транзитных грузов для России в портах Христиания, Тронхейм, Берген, Ставангер и в других северных портах. Грузы эти шли главным образом из Америки и Англии”. [324] О. Томсон опасался, что часть из них может быть скрыта от норвежского правительства или растащена частными лицами. Наконец, он считал возможным вернуть русские рыболовные суда, “находившиеся в Норвегии до переворота или удравшие из России после переворота и владельцы которых находятся в России”. [325] По его мнению, в Норвегии были и оплаченные “Центросоюзом” и частными лицами, но не доставленные по месту назначения партии сушеной, соленой и консервированной рыбы, рыбных жиров. Он знал также, что “в Норвегии находятся большие количества товаров, вывезенных из Северной России, совершенно неоплаченных или лежащих на складах, как-то: строительный лес, доски, сырые шкуры и меха, также большое количество смолы” в Тронхейме и Тромсё. [326] Томсон утверждал, что на все эти грузы он “имел формальные документы”, собранные им в Норвегии. Но летом 1918 года О. Томсон был арестован англичанами в Мурманске, и документы при этом были изъяты. Он считал, что их “можно восстановить”. [327]

Заявление этого чиновника, похоже, заслуживает доверия, так как англичане действительно вывезли со складов Севера России все ценное, что смогли захватить при неспешной и организованной эвакуации из Архангельска и Мурманска. Однако вряд ли общая сумма этих материальных ценностей могла компенсировать конфискованную и национализированную собственность и активы норвежцев в нашей стране. Кроме того, Советская Россия, отказавшись оплатить долги царского и временного правительств, автоматически теряла право и на оплаченные ими заграничные товары. Но вот использовать контрпретензии как аргумент на торговых переговорах было бы вполне логично. Однако нужды в этом не возникло.

Окончательная выработка договора несколько затянулась. Одной из причин было то, что выявились две не поддавшихся компромиссному согласованию статьи второй норвежской редакции проекта. Это статья №12 относительно материальных претензии граждан, потерявших имущество и вклады в ходе российской революции, и статья №13, в которой норвежцы настаивали на предоставлении им права наибольшего благоприятствования. [328] Москва требовала убрать их вовсе, Христиания столь же упорно не соглашалась снять свои требования[329]. На эти препирательства ушло 2 месяца.

Благополучному исходу переговоров помог правительственный кризис. Консервативное правительство (партия Хёйре) Отто Хальворсена 22 июня ушло в отставку. Новый либеральный кабинет (партия венстре) сформировал другой Отто - Отто Блер. В составе кабинета оказался влиятельный сторонник развития торгово-экономических связей с Россией 50-летний Иоган Людвиг Мувинкель. Он занял ключевой в этом отношении пост Министра торговли, сменив открытого идеологического противника Советов Мейера Брууна. Уже через несколько дней после вступления в должность в начале июля Л. Мувинкель в разговоре с сотрудником “Социалдемократен” сообщил, что новое правительство “стремится к возобновлению торговых сношений с Россией и что вопрос этот будет правительством обсуждаться в ближайшие дни”. По инициативе Л. Мувинкеля переговоры делегаций двух стран активизировались. 22 июля Г. Хансен наконец пригласил П. М. Керженцева в Христианию. Но Платон Михайлович попросил норвежцев еще раз приехать в Стокгольм. [330] Хансен выразил согласие, и 29 июля завершающая рабочая встреча делегаций состоялась. Она была успешной - основной текст договора был согласован. [331]

По взаимной договоренности подписание соглашения состоялось в Христиании 2 сентября 1921 года.

“Временное соглашение между Россией и Норвегией” - так назывался этот документ. [332] С норвежской стороны он был подписан Министром торговли Л. Мувинкелем, с советской - полномочным представителем РСФСР П. М. Керженцевым. Требования реституции или возвращения норвежской собственности выносились за скобки этого соглашения. Чтобы как-то компенсировать убытки бывших иностранных владельцев советское правительство намеревалось предложить им участие в концессиях.

Соглашение необходимо было ратифицировать, ибо по всем международным нормам только после этого оно могло вступить в силу.

Как же развивались события в Норвегии связи с ратификацией? 9 сентября за подписью короля в Стортинг было внесено предложение Министра торговли о ратификации русско-норвежского временного торгового соглашения. [333] Его текст был передан на рассмотрение Конституционной комиссии, которая вынесла свое решение только 28 сентября. [334] По мнению Наркоминдела, она чрезвычайно затянула изучение договора и этим дала возможность антисоветским кругам развернуть кампанию по его дискредитации. Такие влиятельные финансовые и промышленные объединения, вроде “Норвежского банковского общества” и “Норвежского индустриального объединения”, обратились к депутатам с требованием отказать договору в ратификации. [335] Активизировалась консервативная печать и также повела “резкую агитацию против договора. [336] Типичным является заголовок одной из статей в “Хандель и Шёфартстиденде” от 22 сентября. Он звучал так: “Норвежско-русское соглашение прямо вредит норвежским интересам в России”. [337] В статье правительство обвинялось в том, что оно, потакая русским, “практически сняло с повестки дня переговоров вопрос о норвежских интересах”, и теперь он “имеет больше моральную и политическую силу”, нежели юридическую. [338] Либеральный Кабинет критиковался и за то, что “русским посланцам даны практически те же самые привилегии, как и дипломатическим представителям иных земель”. [339] В том же духе выступила в своих ведущих публикациях 26 и 27 сентября “Моргенбладет”. [340]

Свое категорическое “против” ратификации договора высказал “Союз защиты норвежских интересов в России”. [341] Союз никак не мог принять статью 12 подлежащего вотированию договора, которая “не предрешала вопроса о существующих претензиях об уплате компенсаций или вопроса о восстановлении в правах той или другой стороны или её граждан”. [342]

У торгового соглашения с русскими сторонников оказалось никак не меньше, чем противников. Газета НРП “Социал-демократен” регулярно печатала статьи в пользу договора. Она вступила в жесткую полемику с правой прессой по этому вопросу. Характерными в смысле аргументации были статьи “Норвежско-русское торговое соглашение”[343] и “Торговый трактат и компенсационные требования”. [344] Консервативная пресса в них вновь обвинялась в защите эгоистических интересов узкой группки людей, потерявших собственность, нажитую спекуляциями на Севере России. Говорилось, что они противопоставляют себя народным массам Норвегии, особенно рыбакам, кровно заинтересованным в договоре. Называлась и сумма, которую, по мнению газеты, неформальный лидер бывших собственников капитан Прютц нажил в результате предвоенной “аферы” на Онеге - 4 млн. крон. Обвинения в спекуляциях были голословны, но типичны. [345]

Даже “Союз защиты норвежских интересов в России”, повел в конце сентября двойную игру. Публично выступая против договора, эта организация и фирмы, её поддерживающие, направляли в Министерство торговли одно письмо за другим, пытаясь протолкнуть выгодные себе кандидатуры в состав будущей норвежской торговой Миссии в Москве.

Позже Ф. Прютца как специалиста по русским долгам и норвежской собственности включили в качестве советника в правительственную делегацию Норвегии из 8 человек на конференцию в Геную 1922 г., рассматривавшую финансовые и экономические претензии к России уже на официальном уровне.

Как известно, 1 октября 1921 г. норвежский Стортинг 69 голосами против 47 ратифицировал торговый договор с РСФСР, а король Хокон VII в тот же день утвердил ратификацию. Межгосударственное торговое соглашение вступило в силу. Через год с небольшим после этого события в своем донесении тогдашний глава советского торгпредства Я. З. Суриц написал: «Нашим договором... задеты жизненные интересы широких кругов норвежских рыбопромышленников и пароходчиков, а лояльное его выполнение сделало его популярным во всей Норвегии». [346] А в информации № 11 от 1 декабря 1922 г. он же с удовлетворением отметил, что произошел «резкий поворот в нашу пользу со стороны всей прессы, в частности, консервативной». [347] И далее делал важный вывод: «Заметная перемена фронта со стороны консервативной печати отражает перелом в настроениях главным образом деловых кругов». [348] В ноябре 1922 г. самораспустился «Союз защиты норвежских интересов в России», по выражению полпреда, «главный застрельщик всякой антисоветской кампании в стране». [349] Его видные деятели, в частности, капитан Ф. Прютц, окончательно потеряли надежды на реституцию своего имущества и сделали ставку на приобретение в РСФСР концессий на базе своих прежних владений.

Журавлев Д. А.

Здравоохранение Ленинграда накануне советско-финляндской войны.

 

Вовлечение гражданского здравоохранения в общий процесс оказания лечебной помощи раненым и больным военнослужащим Красной Армии в период советско-финляндской войны, являлось закономерным, и, в значительной степени, было призвано создать необходимый резерв, компенсирующий недостатки, возникавшие на различных этапах существования медицинской службы Ленинграда. Следовательно, чем выше был уровень лечебной помощи, оказываемой в городе, тем больше была эффективность работы и всей военно-санитарной службы Красной Армии в период боевых действий 1939-1940 гг. Наряду с различиями, обусловленными характером решаемых задач, гражданское и военное здравоохранение имели и точки соприкосновения. Формирование данных принципов взаимодействия было предпринято еще в предвоенный период и не было единовременным и осуществлялось на протяжении долгого времени, испытывая влияние как локальных, так и общегосударственных процессов.

В работах отечественных исследователей, по истории медицины в нашем городе, выдвигался основополагающий тезис о широких масштабах преобразований в социальной сфере, направленных на улучшение медицинского обслуживания населения Ленинграда в сравнении с дореволюционном периодом1. Следует признать ряд выдвинутых положений достаточно обоснованными и аргументированными, однако в целом эта позиция является тенденциозной, интерпретирующей факты односторонне. Более корректным и объективным считается изучение данной проблемы, построенное на анализе конкретной обстановки, имевшей место в 1930-е гг., ее адекватности социально-экономическим условиям. Данный подход не ведет к дискредитации роли советского периода, так как предусматривает выявление тех закономерностей, которые были характерны для городского здравоохранения на протяжении долгого времени, и в определенной степени призван уточнить наши представления по данному вопросу.

Ленинград имел статус крупного медицинского центра, обладавшего богатыми традициями, формировавшимися на протяжении всего существования города с ранних лет его существования, что и отложило определенный отпечаток на структуру здравоохранения. В городе оказывалась квалифицированная медицинская помощь, как гражданскому населению, так и военнослужащим частей, расположенных на его территории.

В послеоктябрьский период была пересмотрена концепция развития городского здравоохранения, что диктовалось прежде всего демографической обстановкой в Ле

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: