То, о чем не принято говорить

Nickelback – Savin' Me

Пылает пламя. Переливается с предмета на предмет, словно родниковая вода стекает по донным камням и выступам. Плавно подступается все ближе и ближе, неумолимо, непреклонно. Красота искр, прелесть жестокой стихии и восторг ее суровой поступи – ноги врастают в пол, не позволяют сдвинуться с места, бежать, спасаясь. Остается лишь повернуться и принять в себя, раствориться в гибельной, древней, как сама жизнь, силе. Покориться ей, ибо сопротивляться нет смысла. Она проникнет в каждую молекулу, проберется в сознание, поглотит самую суть, перемелет – и отступит, направляясь дальше, разыскивая новую пищу. Тревога, страх, леденящий ужас. Экстатическое восхищение, наслаждение энтропией, безжалостно разрушающей все на своем пути. Стоять, закованным в застывающую магму, чувствовать, как она парализует тело. Ощущать, как душа цепенеет от испуга, рваться вперед, на чей-то мягкий зов. Наконец, панцирь начнет трескаться, затем осыплется пеплом. Подгоняемый выхолаживающим трепетом, чудовищной болью и паникой – бежит вперед, спотыкаясь о камни выжженной дотла пустыни. К обрыву, за которым есть только бесконечная пустота, к единственному избавлению. Не оглядываясь и ни о чем не сожалея, раскинуть руки, которым не суждено стать крыльями, и прыгнуть… лететь, блаженствуя в свободном парении, ловя последние секунды существования. Любоваться свинцово-синей гладью, заботливо ожидающей внизу, на дне ущелья. Упасть в прохладные, нежные объятия, поднимая кучу брызг….

Дин подскочил и сел на кровати. Выдохнул резко и расслабленно, с видимым облегчением на лице, повалился назад, полежал немного, пытаясь собрать мысли в кучу. Потер глаза ладонью, разгоняя остатки дремы, дотянулся до тумбочки и, схватив маленький пластмассовый коробок, посмотрел, который час. Пять минут седьмого, рань несусветная. Он проснулся за полчаса до подъема, но уснуть снова уже не получится. Идиотское видение – он никогда не называл это снами, из-за содержания. Ему часто являлось пламя, неукротимая мощь, с которой он борется вот уже восемь лет. Каждый раз в разном проявлении, но конец почти всегда один – он бежит, едва переставляя обугленные ноги, и срывается в пропасть, разбивая измученное тело на кровавый фарш. Сегодня… по-другому. Откуда там взялось озеро? Глубокое, чистое. И цвет воды – столь насыщенный, вряд ли когда он еще видел настолько густой оттенок синего. Мысли размеренно текли сквозь сознание, мужчина почувствовал, как ресницы переплетаются друг с другом, а веки тяжелеют. Он снова проваливался в забытье, параллельно размышляя о том, насколько это необычно – снова уснуть после кошмара. Однако тишину спальни разорвало пронзительным писком – сигнал подъема. Привычка подниматься сразу же после звонка будильника въелась Винчестеру глубоко в подкорку, он свесил ноги с кровати, повел плечами и потянулся. Хрустнул шейными позвонками, склонив голову влево-вправо. Встал, скидывая с обнаженного тела покрывало и потопал умываться.

Квартира Дина была под стать владельцу. Холодная, безличная, она показалась бы неуютной любой женщине. В спальне стояла широкая кровать с жестким матрацем и шкаф-гардероб, наполовину пустой. Много вещей мужчине и не требовалось – на работе он носил форму, а в повседневной жизни предпочитал джинсы, удобные кофты и футболки. Гостиная – стандартный набор – диван, пара кресел, видеопанель. Отличный, полный всяких бутылок бар, любимый предмет хозяина, и разбросанные по полу гантели. Кухня и того бесполезнее – микроволновка, холодильник, в котором имеется единственный и неизменный постоялец – повесившаяся мышь, стол с водруженной на него кофемашиной. Здесь, в этих стенах, Дин ночевал и мылся. Больше ничего. Жил он на работе, отдавая подразделению всего себя. За те неполные два месяца, что он вынужденно отдыхал – срастались кости быстро, он молод и полон сил – лез на стены от безделья. Сегодня – первый рабочий день после долгого простоя и начинается он совсем не так, как желал бы капитан. Вместо того, чтобы немедленно приступить к исполнению прямых обязанностей, придется полдня загорать в приемной квалификационной комиссии, слушать показания и заключения инспекторов. И Новак – зачитывает рапорт. Радует лишь одно – решение вынесут сегодня же, слушания длятся почти неделю, и офицер на них не присутствовал только в силу бессмысленности. Откровенно говоря, Дин этому факту радовался. Гаденыш Уокер наверняка ошивается там, вследствие чего Винчестер побаивался самого себя. В последний раз, когда они виделись, мужчина едва сдержался, чтобы не начистить ублюдку физиономию.

Винчестер тяжело переживал яркие эмоции. Они топили его под собой, отнимали здравый смысл. Когда его охватывал гнев, он переставал разумно смотреть на события. Вина пожирала сердце, отрывая кусок за куском. Любовь застилала глаза, высвечивала самые темные уголки и грани в его сознании, самые гнетущие недостатки. Хотя… говорят, братская любовь и любовь романтическая – разные. Но, учитывая то, как Дин душил своей заботой Сэмми, пока младший не восстал – страшно подумать, что будет с возлюбленным. Собственно, мужчина о подобном не задумывался. Он никого не любил, кроме Сэма и теперь уже погибшего отца. Мать они потеряли еще в раннем детстве, Дин, хоть и помнил ее, запрещал себе мысленно воскрешать ее облик. Она ушла, причинив боль. Отец ушел, причинив боль. Все они уходят рано или поздно, забирая с собой часть чужой души. Проще быть одному, как волку. Не ждать, что тебя поймут или пожалеют и самому никого никогда не жалеть. Жить, опираясь на свод законов и неписаных правил, не заморачиваясь этическими нормами. Забываться в телесном удовольствии, вытравливать из себя с каждой его волной все переживания, сомнения и страхи. Быть опустошенной оболочкой, вытряхнуть из нее дерьмо, называемое чувствами, и не мучиться от неизвестности и гребаных риторических вопросов, на которые не найти ответа самым мудрым и просвещенным философам. Дин не философ, не теолог и не профессор наук. Он просто мужчина, каждодневно рискующий своей шкурой ради спасения других. Ему некогда искать смысл жизни.

Уже спустя час Винчестер упругим шагом вышел из подъезда и сел в автомобиль. Посидел немного, приноравливаясь к подзабытым за время лечения ощущениям. Придется пересдавать права, но, пока есть возможность, мужчина хотел насладиться вождением. Завел двигатель, подождал, пока прогреется до приемлемой температуры, и выехал со стоянки, направляясь к центру города. Слушания назначили в здании местного окружного суда – пижоны, чтоб их – поэтому привычка Дина выезжать из дома за час сейчас как никогда сыграла ему на руку. Узкие улицы и проспекты Милуоки намертво законопатило неизвестно откуда взявшимися пробками, обычно толкучка начинается позже, ближе к девяти. Офицер не терпел опозданий и сам не любил опаздывать. Считал это проявлением неуважения к собственному слову. У него вообще были весьма странные понятия о долге и чести. Очень эгоистичные понятия. Он прилагал максимум усилий, чтобы ни у кого не было возможности сказать, что старшина звена АРИСП не справляется с обязанностями, некомпетентен или ненадежен. Слово его всегда держалось, обещания – исполнялись, а мнение – уважалось. Почти все знакомые, коллеги и даже друзья побаивались Винчестера. Новобранцы откровенно трепетали перед ним, прятали глаза, мямлили. Все, кроме одного. Новак. Единственный, кто, несмотря на отчетливо чувствуемый капитаном страх, не скрывал своей позиции, не задумываясь, отстаивал свою точку зрения. Не трепался за спиной. У Дина хватило времени успокоиться после того нелицеприятного разговора с сержантом и все взвесить. И выводы, к которым наталкивали его наблюдения по поводу Новака и поступки подчиненного, черт возьми, говорили не с лучшей стороны о, в первую очередь, самом Винчестере.

Одного упоминания о Гордоне хватило, чтобы Дин сорвался. Ну, это, допустим, понять можно. Засранец заслуживает, чтобы его вздернули на рее, расстреляли по законам военного времени… и это еще милосердно! Настолько гнилых людей Дину не попадалось никогда – за исключением самого Уокера. Даже абстрагируясь от шутовского маскарада, в который этот ублюдок превратил слушания по случаю гибели отца, Винчестер ненавидел инспектора каждой клеточкой сознания. Двойные стандарты, приспособленчество, подлость. «Дешевая бюрократическая проститутка» – всплыло в памяти. Брошенный в горячке гнева нелестный эпитет очень подходит Уокеру. Новак… другой, проклятье! Гордон ни за что не стал бы сидеть в полыхающем, полном дыма и трупов помещении без шлема и респиратора, отдавая дыхание человеку, который только и делал, что прессовал его. Он просто не посмел бы спорить, да и не захотел бы – с радостью утащил оттуда свою задницу, как только Дин приказал. С полным самооправданием – поступил, как надо, совесть чиста. Пацан… упрям, как мул. Альтруистичен. Смел. Сомнителен вариант, что он добровольно сговорился с этим скользким типом! У них, даже с учетом гипотетически обманчивой внешности и скрытой темной стороны Новака – мало общего. Такие люди, как показывает практика, не склонны к предательству. И значит… значит, вполне возможно, что сержант второй месяц незаслуженно терпит нападки отряда и даже не жалуется, насколько Винчестер знал от Бобби Сингера. Офицер нахмурился, потряс головой. Все вышеперечисленное – лишь домыслы. В конце концов, Новак мог искусно притворяться, как раз для того, чтобы вызвать сочувствие. А его бесшабашность в Миннеаполисе может являться всего лишь результатом отсутствия здравого смысла. Этот идиот продолжал передавать ему кислород за двоих, хотя Винчестер уже очнулся и контролировал дыхание. Замкнуло его, наверное, фельдшер-недоучка. Губы постоянно обветренные, но мягкие, как оказалось. И не подумаешь, что… Тут Дин недоуменно спросил себя, что за хрень, и отвлекся на более насущные проблемы.

Тем временем в приемной суда округа собрался весь отряд. Кастиэль держался особняком. Хотел бы он сейчас стоять рядом с парнями и слушать их дурацкие шутки и приколы, но в кружок его больше не допускали, естественно. Никаких оправданий коллеги и слушать не пожелали. Парень не навязывался, вообще-то. Не пытался сблизиться или объясниться, зная, что бессмысленно. После случая с фотографией от него отстали, если можно сказать. Нитро, который и так без особого энтузиазма подтрунивал над Новаком, игнорировал, но и не вмешивался больше. Гарт осадил, видимо, задумавшись над произошедшим. Так, обычные насмешки в стиле дедовщины. Однако уж лучше бы терзали, как раньше. Сейчас, когда сержант входил в раздевалку утром, разговоры смолкали, а сослуживцы немедленно рассасывались по своим рабочим местам. Он чувствовал себя, словно в вакууме, испытывал непередаваемую по своей силе вину и сожаление. Сам не понимал, о чем сожалеет – о работе или о несостоявшейся дружбе. Служба проходила в тишине, темноте и забвении. И теперь – последний день слушаний. День, который решит его судьбу и будущее. Еще сегодня на комиссии будет присутствовать капитан Винчестер, заслушает рапорт и даст показания инспекторам. Инспектор Уокер настоятельно рекомендовал сержанту переговорить с командиром – во избежание эксцессов. Правда, Кастиэль не видел в этом рационального зерна. Капитан уже высказал свою точку зрения на конфликт и, судя по всему, что сержант успел узнать о Винчестере, вряд ли офицер ее изменит. А пресмыкаться парень не желал, в особенности, зная, что подобный шаг, может, и поможет, но навсегда оставит на нем отпечаток. Достаточно и того, что уже есть. Хватит.

— Сержант! — окликнули его. Кастиэль обернулся и увидел прущего через толпу напролом Уокера. Новак разочарованно вздохнул, хотя не понимал, кого надеялся увидеть. Понимал только, что точно не инспектора.

— Доброе утро, сэр, — сдержанно поприветствовал он.

— О, не нужно формальностей. Мы же с вами в одной лодке, сержант Новак, — мужик панибратски хлопнул его по плечу, а затем мотнул головой в сторону курилки. — Вы уже разговаривали с Винчестером?

— Нет, — отрицательно кивнул парень. — И не собираюсь.

— Почему еще? — насторожился инспектор. Посмотрел на него с подозрением. — Вы что, испугались, сержант? — Новак удрученно хмыкнул, с усилием провел пальцами по векам, прижимая подушечками. Так, будто очень устал и хочет, чтобы окружающий его фарс поскорее закончился.

— Он уже принял решение, а воля его – несгибаема, — наконец, ответил Кастиэль. — Уверен, даже если я упаду перед ним на колени, капитан Винчестер не отзовет рапорта. Для этого элементарно поздно, мистер Уокер. Исходя из вышеизложенного, не вижу смысла его провоцировать.

— Смысл, — заговорчески подмигнул ему инспектор, — как раз в том, чтобы его спровоцировать.

— Зачем? — не понял сержант.

— Затем, что на основании его агрессивного поведения, а оно, без сомнений, будет агрессивным, мы получим возможность обвинить Винчестера в предвзятости и потребовать внутреннего расследования. При подобных условиях меньшим злом будет ваше возвращение в отряд, — парень растерянно улыбнулся. Отшатнулся, как от ядовитой змеи, неверяще глядя на человека, в котором еще недавно видел единственную соломинку.

— Нет, — решительно отверг он предлагаемую подлость, и попытался обойти преграждающего путь Уокера.

— Без моей поддержки тебя вышвырнут из подразделения, — прошипел мужчина, хватая его за руку. — Ты больше никогда не сможешь работать в пожарной охране.

— Знаете, — Кастиэль аккуратно высвободил запястье, — лучше я подам в отставку прямо сейчас, чем буду использовать грязные приемы против офицера, которого уважаю.

— Да какая разница, чистые приемы или грязные? — сдавленно говорил мужчина. — Ты сам плакался, что хочешь остаться в 151 подразделении! Хреново хотел, видимо…

— Не ценой карьеры другого.

— И что же станет с твоей мамочкой? — внезапно бросил мужчина. — Ты единственный кормилец в семье. Как ты объяснишь ей увольнение с позором? Я слышал, она воспитывала тебя, не жалея сил, — постриг бровками Уокер. Кастиэль в момент понял, за что Винчестер ненавидит его. Бить по болевым точкам, особенно по Элизабет…

— А я, — прищурился сержант, — слышал о ваших разногласиях с капитаном Винчестером. Может, — тон его стал под стать Гордону пару минут назад – ехидным и едким, — у вас сложилось предвзятое мнение о капитане, получившем Звезду Героя, в то время как сами вы – не более чем канцелярская крыса?

— Да как ты смеешь… — начал было Гордон, но тут двери в зал открылись и оттуда вышла миловидная йомен, пригласив участников слушаний внутрь. Кастиэль деланно вежливо раскланялся и торопливо направился на свое место.

Издалека, на другом конце огромного холла, от стены отлепился Винчестер, внимательно, с нескрываемым злорадством рассматривая фигуру Уокера, отчетливо пылающую недовольством. Дин не слышал разговора, но видел, как Новак попытался обойти инспектора, а тот ему не позволил. Между этими двумя вышла ссора, насколько можно было судить из их жестикуляции. Вне зависимости от того, в сговоре они или нет, сейчас сержант доставил Дину непередаваемое удовольствие видеть своего врага в бешенстве. Мужчина, торжествующе улыбаясь, вошел в зал и уселся на стул у самого выхода, теребя в руках толстую папку с документами. Основной из них – тетрадный лист в клетку, исписанный ровным, напряженным почерком левой руки. Винчестер одинаково ловко действовал обеими, правда, даже если он писал текст левой, расписываться приходилось правой, потому что иначе подпись становилась другой. Слуха офицера коснулось его имя, он встрепенулся, поднялся и прошел к трибуне, на которую указывала секретарь. Тяжело вздохнул – все происходящее так невыносимо пафосно, что аж зубы сводит. Представился, вытащил из папки рапорт, передал через йомен комиссии. Двое инспекторов и следователь Хэндриксон бегло осмотрели потрепанный лист, затем рапорт лег на край стола. Последовали вопросы. Дин спокойно, несколько лениво отвечал на них – он привык к подобным мероприятиям, неоднократно бывал на заседаниях, где кого-нибудь лишали должности. Часто – именно по его докладам. Винчестер никогда не использовал свое право командира для сведения счетов с непонравившимися подчиненными. Он рапортовал о несоответствиях, нарушениях, наплевательском или легкомысленном отношении к службе, не более. Вот и сейчас он отчитался в ситуации, подробно изложил эпизод с погибшим по собственной вине гражданским, который в итоге и привел звено к тому, что они находятся здесь, а не на своих рабочих местах.

Его не перебивали. Смерть инженера электростанции не основная причина слушаний. Жаль, конечно, что спасатели не успели остановить запаниковавшего человека, но взрыв и его последствия лежат не на совести АРИСП. И дело даже не в том, что пожарные перекидывают вину с себя на мужчину, постигнутого незавидной участью испепелиться в мгновение ока. В таких печальных ситуациях, наверное, нет виноватых, кроме стихии. Закончив, офицер прошел к дальнему ряду и сел на то же самое место, с которого двадцать минут назад поднялся. Рядом хлопнула дверь, в зал стремительно влетел взъерошенный – другого слова не подберешь – Уокер и, метнув в Новака испепеляющий взгляд, устроился на стуле как можно ближе к трибуне и, соответственно, комиссии. По его виду Дин сразу понял – есть, что сказать. Когда несколько месяцев спишь, ешь и работаешь с человеком, не разлучаясь ни на день, легко определяешь его настроение и задумки. Секретарь вызвала Новака. Парень, неловко гремя ножками стула по паркету, встал. «Растяпа» – снова подумал о нем Дин. Не зря в отношении Новака сознание выдало ассоциацию – малой. Балбес несусветный. Не вяжется его облик с личиной предателя и подлизы, ну, не вяжется, хоть режьте, братцы…

Кастиэль почувствовал сильную нервозность, до дрожи в руках. Странно, он уже присутствовал на заседаниях и, конечно, понимая всю серьезность положения, успешно справлялся с тревогами. В эту минуту парню показалось, что его сейчас бросят на съедение львам. Руки почему-то стали лишними, ноги ватными, а в горле пересохло. Он прибег к старому способу – прижал точку на кисти между указательным и большим пальцами и с усилием ее помассировал. Вообще-то, подобная процедура скорее болезненна, чем расслабляюща, но помогало безотказно. Почти. Потому что сейчас проверенный метод не сработал – руки по-прежнему подрагивали, а в груди все замирало. Возможно, это напряженная обстановка комиссии так сказывалась. А скорее всего, пронзительный, внимательный, изучающий взгляд зеленых глаз, словно буравящий спину. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться и сконцентрироваться на задаваемых вопросах. Напомнил себе цель этих слушаний. Проявив эмоциональность, он поставит под удар свою компетенцию, а ведь обсуждают сейчас не квалификацию, а именно способность принимать решения, исходя из холодных, сухих фактов.

— Итак, сержант Новак, — начал председатель комиссии, — расскажите нам о боевой обстановке в периметре GF-19.

— Все, что я мог сказать по этому вопросу, присутствует в моем рапорте, — ровно ответил он и поразился тому, насколько отрешенно звучит его голос. Внутри копошился острый, тяжелый комок нервов, оголенных проводов, искрящих смущением и тревогой. Внешне застывал бетон, скрывающий личное от профессионального.

— Тем не менее, комиссия сочла необходимым услышать устное изложение вашей точки зрения на ситуацию, — парень глубоко вздохнул.

Он ощутил в себе безудержный порыв обернуться и встретиться с капитаном Винчестером взглядом. Невероятная, необъяснимая уверенность присутствовала в этом странном желании – он сможет набраться там решительности и смелости. Будто капитан поддержит его. Поможет справиться и преодолеть трудности.

Кастиэль начал пересказывать выезд. Разумные, выверенные назначения капитана, его действия и приказы, собственную реакцию на них. Рассказывал и возвращался в тот день, погружался все глубже в откровенно неприятные воспоминания. Тела погибших пожарных и гражданских, запах гари, проникающий даже под респиратор. Вброс, они входят в густо скрытый дымом квадрант, открывают клапаны на баллонах с кислородом. Вот капитан хватает его за руку, крепко, до боли сжимает, и обводит вокруг искрящей высоковольтной линии, сорванной с кронштейнов. И снова тот же властный, авторитарный захват, и мужчина, опытный специалист, ведет за собой парня, зеленого, юного новобранца, в душе которого подспудно, испуганно бьется вопрос – зачем он здесь, посреди огня и смерти. Получает неумолимый ответ – потому что так надо. Слышит в трансляции глубокий вдох, затем опустошенный баллон летит куда-то в сторону, подальше от пламени, как и положено по инструкции. Тут его перебили, выдергивая из давно минувшего дня.

— Спасибо, сержант. Теперь расскажите о непосредственно моменте после взрыва. Постарайтесь подойти как можно объективнее к своему рассказу, — мягко попросил майор. — От этого зависит ваша карьера.

— Благодарю за то, что напомнили, сэр, — не удержался парень и получил неодобрительный кивок в ответ. Он виновато улыбнулся, чуть прикусив губу, собрался. — Примерно через минут семь после взрыва я обнаружил капитана Винчестера без сознания под обломком бетонной плиты, выбитой струей обратной тяги. Из-за веса приподнять плиту не предоставлялось возможным, шлем капитана треснул, а баллон почти опустел – воздухопроводную систему и клапан повредило при падении.

— Вы можете утверждать, что трезво оценили ситуацию? — поинтересовался председатель.

— Конечно, сэр! — слегка возмутился Кастиэль. — Я немедленно связался с группой вброса, сообщил о травмах командующего офицера. Контакт ожидался через десять минут, что в условиях, в которые попал капитан Винчестер, весьма опасно для жизни. Уровень задымления 4, что без респиратора и подачи кислорода смертельно дольше трех минут.

— И вы, невзирая на опасность для собственной жизни, все же сняли шлем?

— Да. Конечно, черт побери, я его снял! — раздраженно бросил парень.

— Сержант, вы уверены, — удивился следователь Хэндриксон, — что можете продолжать дачу показаний? — мужчина общался с сержантом, неоднократно за два месяца прошедшие со дня катастрофы на электростанции Джордона, и знал его как спокойного и уравновешенного человека, не агрессивного. Выпад, выдающий всю степень волнения сержанта, мог реально подпортить парню дальнейший расклад.

— Да, — коротко ответил Кастиэль. — Прошу прощения.

— Продолжайте.

— У капитана начался ацидоз — посинели губы, первый и серьезный признак кислородного голодания. Сняв шлем, я свинтил с него воздухопроводный шланг и сорвал клапан подачи воздуха. Приступил к искусственной вентиляции легких, проявившей, как вы можете заметить, положительный результат.

— Из рапорта старшины звена АРИСП комиссии известно, что вы получили прямой приказ покинуть периметр. Почему, — самый важный, самый ответственный момент, — вы его проигнорировали? — сержант окинул сидящих перед ним мужчин долгим взглядом и неожиданно расслабился. Чему быть, того не миновать, правда что. Какой смысл нервничать, если либо все решится в его пользу, либо нет?

— Я рассудил, что этот приказ был отдан под влиянием эмоциональных переживаний, — выложил он свой главный козырь. Винчестер на этом месте едва не подскочил на стуле и посмотрел в спину подчиненному ошеломленными, изумленными глазами.

— Сержант Новак, — вкрадчиво спросил председатель, — вы хотите сказать, что офицер находился в измененном химикатами сознании и не мог отвечать за свои слова? — Дин насторожился, ожидая ответа. Ответ Новака сейчас значил все. Конечно, если этот пацан согласится с майором, опровергнуть столь нелепые предположения проще простого, а вот если откажется…

— Что? — позволил себе улыбнуться Кастиэль. — Вы прекрасно знаете, что капитан был вменяем, сэр. Нет, я имею в виду, что, исходя из незнания положения, он приказал мне покинуть периметр, потому что переживал за меня, как за любого бойца своего звена. И его приказ правомочен и объективен, если откинуть известные факты, — воцарилась тишина. Говорить ему никто не мешал, поэтому парень продолжил. — Объем легких взрослого мужчины не превышает отметки в 6 литров. Само собой, используется для дыхания лишь малая часть, в зависимости от тренировок, этот порог может увеличиваться. Баллоны, используемые на возгораниях класса I – G, то есть те, с которыми чаще всего имеет дело звено АРИСП, наполняются сжатым кислородом – до 24 литров. На момент взрыва мой баллон был почти полон. Объем моих легких меньше легких капитана, и дышу я реже – около 20 вдохов. Для выживания в поставленных нам условиях достаточно пятнадцати – что я и обеспечил, продолжив вентилировать легкие капитана уже после того, как он пришел в себя. В итоге, единственными неблагоприятными последствиями для меня стала легкая гипероксия, а старшина не получил необратимых изменений в коре головного мозга вследствие недостатка кислорода. Единственным поводом для взыскания я лично вижу неповиновение приказу вышестоящего офицера, за что готов понести любое взыскание на выбор комиссии и моего командира, — тут позади него со стула поднялся Гордон.

— Прощу прощения, майор Ланд, — он заискивающе улыбнулся. — Но, насколько мне известно, искусственная вентиляция легких невозможна, если реципиент в сознании. Каким образом сержант осуществил способ передачи кислорода?!

— Если вы хотите простых слов, — пожал плечами Кастиэль, — то я дышал за капитана, зная, что он, как здравомыслящий человек, не станет втягивать в легкие окружающий его дым.

— Сядьте, инспектор! — раздраженно отмахнулся от Уокера Ланд. Недоуменно посмотрел на сержанта, почему-то покрасневшего. — Откуда вы знали, что это сработает?

— Этот метод ненаучен, опасен и несет в себе определенный риск в столь напряженной ситуации, как пожар, конечно, — засмущался парень. — Но… думаю, этим способом пользовался любой из сидящих здесь людей в юности. Особенно те, кто пробовали курить.

— Вы свободны, — растерянно пролепетал майор.

Кастиэль отошел от трибуны и направился к своему месту. По пути он встретился взглядом с капитаном Винчестером, на несколько мгновений ему показалось, что он увидел на дне зеленых глаз искреннее восхищение. Сам Винчестер в этот момент думал, что понял, где мог еще видеть столь насыщенный оттенок синего.

И, конечно, каждый из присутствующих в зале знал, что такое цыганский поцелуй. Правда, назвать вслух «метод», которым сержант спас своего командира, никто бы не решился.

Механика Лагранжа

Gus Gus – Deep Inside
Clint Mansell & Kronos Quartet – Winter Lux Aeterna (Dubstep Remix)

После отчета Кастиэля, всех присутствующих, исключая майора Джорджа Ланда, следователя Виктора Хэндриксона и старшего лейтенанта Мартина О’Коннела, выставили из зала заседаний в холл. Члены квалификационной комиссии должны посовещаться и прийти к какому-то выбору, определяющему дальнейшую судьбу сержанта Новака. Нужно отметить, что, несмотря на всплески эмоций, парень произвел на заседателей благоприятное впечатление своей уверенностью и смелостью. Способностью к нестандартному подходу в сложившемся, без сомнений, опасном положении. Решительность Новака, вера в правильность собственного поступка и рациональный взгляд на ситуацию говорят о сержанте с положительной стороны. Однако в парне сияет задор и дерзость молодости, налет юношеского максимализма. Принималось во внимание и предыдущее провальное задание сержанта. Да. Оставшимся в гнетущей тишине мужчинам предстояло нелегкое решение, в особенности, если знать, что влияешь на судьбу человека. Хорошего человека.

— Виктор, — повернулся майор к высокому афроамериканцу, напряженно вышагивающему у распахнутого окна. Апрель, в Висконсине еще не везде снег сошел, но, тем не менее, солнце палило нещадно, прокаливая отапливаемые помещения насквозь. Ветер приносил аромат весны – талых вод и сырой земли – освежал плавящихся вот уже несколько часов под строгими костюмами офицеров. — Выскажитесь, — попросил следователя Ланд.

— Ха, — иронично хмыкнул Хэндриксон и посмотрел на Ланда очень проницательным взглядом. — Не играйте со мной, Джордж. Я не стану перечеркивать мальчику карьеру.

— То есть, вы на его стороне? — не отступал тот.

— Конечно, — сказал мужчина так, словно удивлялся возможности другого выбора. — У меня есть личное мнение по поводу Новака, но озвучу я его только после того, как вердикт будет официально заключен.

— Сэр, — старший лейтенант поднялся из-за стола и подошел к Хэндриксону, наслаждавшемуся прохладой апреля, — сержант импонирует мне. Но, — голос его стал жестким, — подобные выходки… Непростительно. И, допустим, мы закроем глаза на его рискованную затею с баллоном. Остается неповиновение приказу, и объяснение, предоставленное Новаком, просто смехотворно! Капитан Винчестер никогда не пошел бы на поводу у эмоций.

— Позволю себе заметить, что мы обсуждаем не Дина, — встрял майор, намекая на явное отклонение от темы.

— Дина?! — искренне изумился Хэндриксон. Он не слышал, чтобы кто-то из управления – Милуоки или Мэдисон – называл Винчестера по имени. Этот вечно хмурый сукин сын имеет прозвище – Спарк, звание – капитан и должность – старшина. Имя – что-то личное, а все личное капитана оставалось за стенами подразделения.

— Да, мистер Хэндриксон. Мы с майором Винчестером… — мужчина опустил взгляд и стушевался. — Мы были близкими друзьями. Служили вместе. И его сын мне не посторонний.

— Не по причине ли дружеской привязанности к сыну покойного друга вы противодействуете Новаку? — с неуловимым налетом обвинения поинтересовался следователь. Интонации, проскользнувшие в голосе Хэндриксона, выдавали его живейшее участие в судьбе парня.

— Ерунда, — отмахнулся Ланд. — Новак спас Дину жизнь, с какой стати мне его ненавидеть или, — он неопределенно повел рукой в воздухе, — что вы там себе вообразили.

— Спас! А вместо благодарности получил слушания, — мужчина длинно выдохнул, пытаясь взять себя в руки. — Простите, господа. Я понимаю, действовал капитан в рамках регламентов. Вынужден действовать, таковы суровые реалии полевой службы, но складывается впечатление, что в оперативники федерального агентства необходимо зачислять лишь бессовестных и бессердечных ублюдков!

— Капитан когда-то сказал мне, что будь его воля, — лицо майора осветила улыбка, он, казалось, помолодел лет на десять – словно нет ни мудрых морщин в уголках глаз, ни седины, припорошившей виски, — он бы только таких на работу и принимал. Но, — тут же посерьезнел офицер, — сержант совершенно не умеет справляться с лучшей частью своей личности. У Новака есть воля, характер и смелость. Альтруизм, столь необходимый в работе спасателя.

— Спасателя, майор! — вмешался старший лейтенант. — Не пожарного! Новак, без сомнений, прекрасный человек, но его рискованные поступки и бунтарская натура приведут однажды к гибели других. Я полностью согласен с Винчестером. Новаку не место в АРИСП!

— И что? Сломать парню карьеру на самом ее взлете? Вы, — следователь ткнул пальцем в Ланда, — пятнадцать лет назад, едва получив погоны лейтенанта, наплевали на приказ вышестоящего офицера и вывели из горящего здания шестерых гражданских, в том числе – двоих детей! А вы? — он повернулся к О’Коннелу. — Еще будучи капралом, отдали оба баллона со сжатым воздухом своему товарищу, получившему ожоги третьей степени и находившемуся в критическом состоянии, нетранспортабельном в условиях возгорания класса D-I, что строжайше запрещено регламентами! И сейчас вы оба, — гневно смотрел он на офицеров, внезапно обнаруживших на паркете какой-то занимательный узор, — считаете, что справедливо уволить из наших рядов бойца, поступившего точно так же?

— И что вы предлагаете? — вскинулся О’Коннел. — Спустить на тормозах? Погладить по голове и дать Героя? Меня, если уж вам, мистер Хэндриксон, так хорошо известно мое прошлое, едва не вышвырнули из агентства! А тогда еще лейтенанта Ланда – разжаловали в капралы!

— И это говорит только о черствости и недальновидности верхнего эшелона!

— Отставить! — тоном, не допускающим возражений, приказал Ланд, давя намечающуюся ссору в зародыше. — Насколько я могу судить, сэр, — повернулся он к Виктору, — у вас есть какая-то идея?

— Да, — угрюмо буркнул мужчина. — Капитан Винчестер – неуравновешенный вспыльчивый наглец, — начал объяснять Хэндриксон под осуждающий взгляд майора. – Однако как профессионала я его уважаю. Все мы, — многозначительно посмотрел он на членов комиссии, — прекрасно осведомлены о его методах. Упрям, жесток, скор на расправу. Устав от зубов отскакивает, а подчиненные ходят по струнке и, несмотря на его, — тут следователь позволил себе усмехнуться, — негибкость, стоят горой за своего командира. Как ни крути, он – идеальная кандидатура для перевоспитания различного рода бунтарей.

— Таких, как Новак, вы имеете в виду? — невинно спросил старший лейтенант.

— Именно, — подтвердил следователь.

— Но сержант добивался подтверждения правомочности совершенных действий и возможности остаться под командованием Винчестера! Получится, что мы, наказывая, только потакаем его легкомысленности! — возразил Ланд. — Да и как вы себе представляете коллектив, в котором один из подчиненных комиссионно получил право плевать на приказ вышестоящего офицера?!

— Может… — неуверенно начал О’Коннел, — нам передать судьбу Новака в руки самого старшины?

— Нет, — решительно отверг это предложение майор. — Вы забываете – Винчестер профессионал, безусловно, но, в первую очередь, человек. Подобный ход вызовет у него конфликт интересов – долг и совесть. Мы не имеем права загонять его в угол. Капитан примет решение, основанное на доводах рассудка или чести, и вне зависимости от сделанного выбора будет считать себя виноватым. Комиссия – это мы. Нам и нести ответственность.

— У меня, — подал голос Хэндриксон, — есть приемлемое решение. Остается только вынести вердикт.

Кастиэль безостановочно бродил из угла в угол по огромному холлу, выложенному мрамором, сходя с ума от неизвестности. Триумвират комиссии совещается почти два часа, ожидание заставляло парня заламывать пальцы и тщетно гипнотизировать циферблат. Вряд ли он мог назвать ситуацию, в которой нервничал так же сильно – за последние десять лет, по крайней мере. У стены напротив собрался отряд. Мужчины взяли командира в кружок, переговаривались громко, порой оттуда доносились искрящиеся взрывы хохота, заставлявшие каменные стены вторить эхом, непочтительно нарушая степенную тишину. Сержант с плохо скрываемой тоской смотрел на сослуживцев. В это мгновение он вдруг очень остро ощутил собственное одиночество. Понял, что, вполне вероятно, видит их в последний раз. Желание подойти, рассказать об истинном положении вещей и о собственной непричастности к чему бы то ни было, объясниться, в конце концов, терзало душу парня. Он не хотел уходить из отряда так, презираемый и ненавидимый теми, кому не удалось стать другом. С другой стороны, знал, что бесполезно. Поэтому он лишь время от времени бросал взгляд в сторону звена, откровенно радующегося возвращению старшины в строй, и испуганно отворачивался, замечая, что за ним неотрывно наблюдает капитан Винчестер. Казалось, мужчина читает его мысли, видит насквозь. Глаза теплого цвета зеленого ореха, на дне которых плещется пронизывающих холод, внимательно смотрели, будто ловили каждое движение сержанта, каждый жест. Кастиэлю стало неуютно, очень некомфортно – снова. Как и всегда в присутствии Винчестера. Одновременно с тем, где-то внутри поселилась абсурдная, упрямая уверенность в утрате. Не горечь потери и не досада, а наоборот, умиротворение и спокойствие. Словно некий очень важный момент пропущен Кастиэлем, безвозвратно незамечен и поэтому уже нет смысла ни в страхе, ни в тревоге. Шаг, который сделан в бездну, не обратить. Остается только раскинуть руки, стремительно приближаясь к развязке. Не ужасаясь полету, а наслаждаясь им. Есть тот, кто поймает. Тот, кто не позволит разбиться.

Дин расхохотался над свежим анекдотом. Пророк вообще мастер травить разного рода байки, а уж за несколько недель их накопилось

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: