Передача от 10 февраля

Пятый абзац:

Есть три вида отречения от мира: первое то, в котором телесно оставляем все богатства и стяжания мира; второе то, в коем оставляем прежние нравы, пороки и страсти, как душевные, так и телесные; третье то, в коем, отвлекая ум свой от всего настоящего и видимого, только будущее созерцаем и вожделеем того, что невидимо. Эти три отречения все вместе совершить повелел Господь Аврааму, когда сказал ему: «изыди от земли твоей, и от рода твоего, и от дому отца твоего» (Быт.   12,   1): «от земли твоей», т. е. от богатства мирского и земных стяжаний; «от рода твоего», т. е. от прежнего образа жизни, прежних нравов и пороков, которые, прицепившись к нам с самого рождения, близко родственны нам, как бы единокровные; «от дому отца твоего», т. е. от всякого воспоминания о мире и обо всем, что встречается в нем взорам нашим. Это бывает, когда, умерши со Христом от стихий мира, смотрим, по Апостолу, уже не на то, что видимо, но на то, что невидимо; «видимая бо временна, невидимая же вечна» (2 Кор.   4,   18), – и, исшедши сердцем из сего временного и видимого дома, свои очи и ум обращаем к тому дому, в коем имеем пребывать вечно; – когда «во плоти ходяще, не по плоти воинствовать начнем» в Господе (2 Кор.   10,   3), оное блаженного Апостола изречение делом и жизнью возглашая: «наше житие на небесех есть» (Флп.   3,   20).

Святой Иоанн Кассиан ссылается на известное из Книги Бытия место призвания Авраама, в котором он видит три уровня, три степени отречения от мира. Никто никогда из толкователей этого места Священного Писания не видел в словах, сказанных Аврааму, какого-то указания на степени отречения от мира, тем более так подробно излагаемого.

Современным, гиперкритично настроенным «размышлятелям» может показаться, что святой отец Иоанн Кассиан в данном случае как бы притягивает эти слова за уши. На самом деле нет. У него есть свой личный опыт. Кроме этого есть опыт наблюдения за множеством людей. Мы говорили, что этот человек необычный, он много-много паломничал, много жил в монастырях. Он видел разных святых, за ними наблюдал, на эту тему размышлял. Он видел в реальности собственной жизни и в жизни других состоявшихся святых мужей, как проявляются эти три степени отречения. Это прожитый им очень глубокий не только личный, но и вообще церковный опыт.

И для него очевидно, что он видит отражение этого опыта в том, что сказано Аврааму. Он именно это видит. Не то чтобы он ищет в Священном Писании оправдание троякости отречения от мира. У него нет в этом нужды, потому что для него это опыт настолько глубокий, настолько точный, настолько не личный только, а церковный, что он не нуждается в оправдании этого опыта какими бы то ни было словами из Священного Писания. Тем более такими, совсем неподходящими, казалось бы, словами, сказанными Аврааму; уж можно было в Ветхом Завете найти много других интересных слов. Здесь другой вопрос: он именно это увидел, он прожил однажды в своей жизни, размышляя над словами Священного Писания, что вот же и Аврааму это троякое отречение было сказано. И он увидел, что троякое отречение переживает каждый подвижник, каждый человек, уходящий от мира в монастырь.

Конечно, любой библеист скажет, что это некий особый вид библейского нарратива, очень типичный, просто некий художественный прием троякого утверждения в каком-то действии. Но здесь важно, что святой Иоанн Кассиан не ищет оправдания своего опыта в Библии, он просто живет этим опытом как единственно верным. И поскольку этот опыт глубоко духовный, то есть от Духа исходящий, он находит в книгах Святого Духа, в Священном Писании типические черты, он узнает в отречении Авраама типичное для монаха троякое отречение. Он именно узнает, он не пытается это объяснить, он просто видит узнаваемые черты. Так ему открыто, это некий род личного откровения, и он об этом откровении говорит, именно используя не оправдание этого опыта: «вот в Библии написано, поэтому мы должны делать так». А именно: «мы должны делать так, и об этом в Библии написано». Это совершенно разная логическая связь. Он узнает в сюжетах Библии некие типические черты, фундаментальные для того опыта жизни, которым он живет. Это не экзегеза Священного Писания, это типология Священного Писания – он узнает в Священном Писании фундаментальные типические черты жизни каждого человека.

Человек, проживающий жизнь с Богом, узнает в жизни Авраама много того, что переживает сам. Он далек от мысли, что он Авраам, он далек от мысли, что он как-то связан с Авраамом, он далек от мысли, что история Авраама пророчествует о нем. У него нет таких мыслей, он просто узнает в жизни Авраама то, что переживает сам. В опыте Авраама он узнает, что всем, кого Бог призывает к какому-то подвигу, Он дает пережить некое искушение терпением, стояние в вере. Только так человек возрастает, чтобы потом совершить дело великое и важное.

Это касается не только Авраама. Так человек познает типические черты в судьбе Исаака, в судьбе Валаама или в судьбе Ноя, в судьбе Давида или Саула. Это не аллегория, это узнавание общих черт отношений Бога и человека. И вот то же самое человек опыта, Иоанн Кассиан, это видит. Он видит: для того, чтобы Авраам пришел к подвигу, ему необходимо пройти отречение. И вся последующая история есть опыт отречения Авраама, который он проходит. И в этой жизни Авраама, в этом опыте отречения Авраама Иоанн Кассиан узнает и свой собственный опыт.

Любой подвижник, как говорит Иоанн Кассиан, должен совершить три вида отречения. Рассмотрим, собственно, не текст Иоанна Кассиана, а рассмотрим жизнь, то, что отцы называют созерцанием, просто сядем и поразмышляем, что значит человек, отрекшийся от мира. У нас нет опыта, мы от мира не отрекались и не собираемся. Просто мы хотим поразмышлять, от чего должен отречься человек, который хочет отречься от мира, стать, скажем, совершенным монахом. Рассматривая жизнь так, как она есть, зная человека жизни, мы бы пришли к тому же, к чему пришел Иоанн Кассиан. Только у нас это созерцание, я напомню, а у него это опыт. Это разные вещи.

В созерцании мы бы пришли к тому, что человеку, чтобы стать монахом, необходимо отречение от социального бытия, то есть уход от мира, физический уход, перемещение из той области, в которой он жил, в некую иную область социального устройства.

Второе: ему необходимо совлечься всех привычек, страстей, каких-то условностей, стереотипных мнений, высказываний, слов, всего-всего в совокупности в его душевной организации. Все это надо бы оставить, как скинуть ветхую одежду. Попросту говоря, перестать говорить так, как он говорил и что говорил, делать то, что он делал раньше, восхищаться тем, чем восхищался раньше, унывать по поводу того, от чего он унывал раньше, не смотреть на то, на что смотрел раньше, слушать то, что слушал раньше. Теперь он должен всего этого совлечься и приобрести другие привычки. Если раньше он слушал рок, теперь он слушает пение птиц или монастырский хор. Если раньше любил порассуждать о правительстве, то теперь за правительство молится и ни слова против него не говорит. Если он раньше любил почитать Достоевского или еще какую-нибудь глубокую литературу, то теперь от всего этого отрекается и читает только действительно духовную литературу, а то и вовсе ничего не читает, а пребывает только в молитве. То есть для того, чтобы действительно войти в монастырскую жизнь, от всего этого нужно отречься, от устоявшейся душевной организации, привычек, комплексов, прежнего словоупотребления и так далее.

И третье, что необходимо, это то, что мы называем метанойей, то есть необходимо изменение ума. Это изменение ума крайне необходимо, потому что если оно не произойдет, то не произойдет ничего.

Если монах не оставит той социальной среды, в которой он прожил до монашества, то он на самом деле не сможет просто стать частью монастырского социума. Он останется там, где был прежде, он будет решать прежние проблемы, звонить по телефону или периодически совершать командировки – он часть того социума, а новой среды он не сформировал, он живет там, в прежней. Он переместился в эту среду, а на самом деле живет там.

А бывает так, что он на самом деле никуда и не перемещался, а просто изменил форму одежды, но как жил в прежней среде, с родителями, с братьями, сестрами, так и продолжает жить, по-прежнему принимая активное участие в решении всех вопросов. Он на самом деле отречение от мира так и не совершил. Переехав в монастырь, если он не совлекся прежнего образа жизни, он принесет мир с собой. Он будет в монастыре болтать, осуждать правительство, слушать рок, смотреть фильмы, техника сейчас все это позволяет. Пусть это нелегально, пусть все это незаконно, но, поскольку он не отрекся от всего этого, наполнить жизнь другим у него не получается. Он привык наполнять ее впечатлениями, и он живет этими впечатлениями. Человек должен сделать это отречение.

Раньше он стремился к каким-то собственным задачам, к осуществлению собственных идеалов, собственных стремлений, то теперь он должен устремиться только к Богу. Только Его воля, Его желания, Его представление о моем бытии является единственным руководством моей жизни. Если человек не изменит образ своего мышления, образ своего ума, если не переориентируется на устремленность только к Богу (и больше ни к чему), то на самом деле он не станет монахом, у него ничего не получится.

Он какое-то время не будет смотреть фильмы, читать книги, ругаться, скандалить. Он пришел в монастырь, там определенный устав, он в этот устав вписывается, он пытается сделать так, как решит устав. И действительно, хороший монастырь и хороший монастырский устав помогают первые два отречения совершить: переступить границу монастыря, закрыть за собой двери и совлечься прежних привычек.

И вот человек какое-то время живет в монастыре по-новому. Но если его ум не устремился к Богу, если он не вожделеет Бога, не любит Бога, если для него Бог не является единственной ценностью его души, то все прочее вернется: ему станет скучно, тоскливо, ему захочется выйти за пределы монастыря, узнать, как там все без него совершается. А может из этого монастыря и уйти. «Что-то климат не тот, настоятель не тот, работы много, здоровье не позволяет, вернусь-ка я туда; монахом, конечно, но туда, там все родное, все знакомое, все привычное».

Если внутреннего изменения, изменения именно ума, третьего отречения, не произойдет, то монах не состоится. И в отличие от первых двух отречений, которые монастырь может предоставить человеку (создает условия для первых двух отречений), третье отречение всецело в воле человека. Сделает он его – тогда станет монахом, не сделает – не станет никем. Потому что это то, что он может и должен сделать сам. Произойдет как с Лотовой женой или как с Израилем в пустыне – он по-прежнему будет стремиться в мир.