Преступное поведение: проблема 2 глава

Таким образом:

а) художественная, утилитарно-практическая и научная деятельность могут не отличаться одна от другой по объекту отражения;

б) художественное отражение реализуется в конкретно-наглядном образе, утилитарно-практическое — в конкретном, индивидуализированном акте действия, научное — в форме абстрактных теорий, концепций и опре­делений;

 

в) художественная деятельность имеет целью возбудить эмоциональное сопереживание; утилитарно-практическая — решить индивидуально-определенную задачу воздействия на объект практической деятельности; научная — вскрыть закономерность.

Как отмечает И.И. Лейман, «можно найти целый ряд форм деятельно­сти человека, которые направлены на познание действительности, но не на раскрытие ее законов (художественное творчество, деятельность врача, ин­женера, следователя и т.п.). Познавательная деятельность, творчество при­сущи, бесспорно, этим специальностям, но нельзя сказать, что их цель — ло­гическое познание законов»[18].

Два существенных момента усложняют нарисованную картину:

а) возможное совпадение объектов отражения;

б) взаимовлияние и взаимопереплетение этих форм познания действи­тельности.

Научные истины неизбежно включаются в ценностную систему обще­ства, становятся существенной частью культуры, раскрывают картину мира и тем самым умножают диапазон художественного творчества. Эти истины взаимодействуют с этическими категориями общественного сознания, неиз­меримо расширяют теоретическую базу конкретно-практических действий, переводя их на научную основу, и т.д. Это, однако, таит в себе и существен­ную угрозу, а именно возможность недифференцированного подхода к из­бранию методов познания, их подмены и неадекватного применения.

В области криминологии это может привести к подмене научного ме­тода художественно-этическим, морализующим подходом, к попытке отож­дествлять конкретно-практическое изучение личности преступника с ее науч­ным изучением либо потребовать от абстрактно-теоретических положений криминологии представить исчерпывающие рецепты, пригодные для кон­кретно-практической деятельности, имеющей дело с индивидуальными объ­ектами, и т.д.

Орудием познания, методом приращения научных знаний служит фор­мулировка теоретических абстракций. Их особенность двояка. С одной сто­роны, в той мере, в которой научная абстракция отражает аспект объектив­ной реальности, она адекватна этой части реальности. С другой стороны, это отражение всегда неполно, частично и, будучи неизменно продуктом теоре­тического, творческого мышления, ограниченно, так как воплощает в себе как уровень достигнутого на данный момент знания, так и индивидуальный уровень исследователя. Если, с одной стороны, условием научности аб­страктных категорий является их адекватность определенным аспектам объ­ективной реальности, их подтверждаемость, верифицируемость, то, с другой стороны, условием, позволяющим оценить абстрактную категорию в каче­стве научной, является возможность ее опровержения в свете новых данных, изменяемость, способность к развитию, обогащению или замене в ходе по­ступательного развития науки. Это позволяет отличить научные категории от категорий

 

ценностно-ориентационного характера, играющих важнейшую роль в орга­низации социальной жизни, однако изменяющихся в связи со сменой обще­ственных формаций, идеологий, систем ценностей, типов культуры и т.д., и прежде всего от категорий морально-ценностного характера, с которыми по­стоянно имеют дело криминологи. Мораль — это особый, как подчеркивает О.Г. Дробницкий, ни к чему не сводимый способ социальной ориентации че­ловека «в отличие от ориентации научно-познавательной, общемировоззрен­ческой, правовой, социально-практической и житейско-пруденциальной»[19]. Никто, конечно, не вправе запретить криминологу рассуждать о категориях морали, важно, однако, чтобы эти рассуждения осознавались в качестве именно таковых. Область морали, этики, область искусства, эстетики, конеч­но, тесно соприкасаются с наукой, в особенности в сфере наук о человеке (психология, социология, криминология). Здесь же и наиболее реальны их смещение и подмена. Между тем «этика и эстетика не являются науками. На­ука как описание объективных фактов, обоснование существующих между ними взаимосвязей и обобщение всей совокупности накопленного таким об­разом материала возможна лишь тогда, когда речь идет о ряде повторяющих­ся однородных фактов или об одном факте в ряду явлений, когда, следова­тельно, налицо материя, в которую надлежит внести порядок»[20].

В каком же соотношении находятся между собой познавательные и ценностно-ориентационные элементы единого психологического процесса познания человеком действительности? Как протекает данный процесс? Вер­но ли предположить, что вначале человек познает объективные свойства и связи вещей и явлений, а затем в зависимости от беспристрастно полученной информации вырабатывает свою субъективную, пристрастную оценку, т.е. определяет, в каком отношении он сам находится к познаваемому объекту?

Экспериментальная психология говорит, однако, о другом. Оказывает­ся, что вначале человек прежде всего оценивает объект, т.е. вырабатывает оценочную, часто эмоционально окрашенную позицию по отношению к объ­екту, а только затем переходит к аналитическому познанию объективных свойств и связей познаваемого объекта. Подводя итоги серии специальных экспериментов по выявлению субъективной картины мира, создаваемой че­ловеком в процессе познания, Е.Ю. Артемьева убедительно показывает, как пристрастно отношение субъекта к входящему с ним в контакт предметному миру, как активно он (субъект) структурирует этот мир, создавая для себя его проекцию. Важно при этом, что «вещи всегда наделяются свойствами, харак­теризующими их взаимоотношение с субъектом». В экспериментах этого психолога даже явно нейтральные геометрические фигуры «оказываются наделенными жестко сцепленными комплексами свойств, ведущими из которых

 

являются эмоционально-оценочные свойства». В результате «у субъекта складывается картина мира, картина свойств вещей в их отношении к нему и друг к другу»[21].

Отношение субъекта к вещи выражается в эмоциональных категориях, соотношение объектов между собой — в познавательных категориях. Сколь же велика роль эмоционально-оценочных категорий в процессе познания преступности и личности преступника! Понятно, какое значение для оценки истинности криминологического знания имеет выявление и различение науч­но-познавательных и эмоционально-оценочных категорий. Дело в том, что, по словам того же психолога, восприятие объекта проходит по крайней мере две принципиально различные по механизмам стадии: «первовидение», когда объект оценивается нерасчленимо-целостно, и «второвидение», когда объект отдается на поаспектное анализирование[22]. Можно утверждать, что в процес­се познания могут сосуществовать как оценочные категории (результат «пер­вовидения»), так и продукты анализирующей, познающей деятельности субъ­ектов (итог «второвидения»).

Здесь прежде всего встает вопрос: не является ли такое криминологи­ческое понятие, как «личность преступника», всего лишь продуктом «перво­видения», т.е. ценностно-ориентационной, эмоционально окрашенной катего­рией, говорящей не о сути познаваемого объекта, а всего лишь о нашем субъ­ективном к нему отношении? И не следует ли предпринять усилие для пере­хода от «перво-» к «второвидению», т.е. от эмоционально предопределенной оценки к рационально-аналитическому, содержательному рассмотрению по­нятия «личность преступника»?

Ответ на этот вопрос предполагает историко-эпистемологический ана­лиз данного понятия.

 

Homo Criminologicus

 

Известно, насколько широк круг наук о человеке. Это психология, фи­зиология высшей нервной деятельности, психиатрия, медицина, биология, педагогика, этнография, политэкономия, история, право, социология и иные дисциплины «человековедческого» цикла.

Типичным теоретическим приемом, используемом в конкретных нау­ках этого цикла, является рассмотрение человека в одном определенном ас­пекте, т.е. построение собственной теоретической модели человека, специфи­ческой для данной науки. Этим конкретным моделям присущи две противо­речивые черты. Во-первых, они с большей глубиной и конкретностью пока­зывают избираемую для анализа сторону человека, чем общее, но и менее со­держательное его описание. С другой стороны, специфичность избираемого аспекта ведет к неизбежному игнорированию иных, не менее важных сторон

 

человека. Отсюда возникают две опасности. Первая — когда отдельный ас­пект человека выдается за его единственную (или главную, доминирующую) характеристику, что в конечном итоге искажает истину, затрудняет объектив­ное познание. Вторая опасность связана с перенесением — часто не полно­стью осознаваемым — категорий, выработанных в рамках одной научной дисциплины, в сферу иных дисциплин, с иными исходными позициями и за­дачами, что ведет к опасному искажению объективной истины.

Так, свое представление о человеке существует, например, в цикле эко­номических наук. Здесь человек — субъект производственных отношений, участник экономического оборота (трудящийся либо собственник, торговец либо покупатель, производитель либо потребитель и т.д.).

Если использовать краткое латинское обозначение данного аспекта че­ловека, то это Homo Economicus — «человек экономический». Подобно этому психология опирается на теоретическую модель Homo Psychologicus — «человек психологический», социология — на модель Homo Sociologicus — «человек социологический»[23].

Криминология, изучая личность преступника, опирается на различные варианты теоретической модели Homo Criminologicus — «человека кримино­логического».

Модель эта не самостоятельна. Она производна от двух кардинальных представлений. Первое — о том, каков человек, что он собой представляет, какова человеческая природа, т.е. чем характеризуется в основном, в принци­пе человек. Эти представления менялись и меняются от эпохи к эпохе (они социально и исторически относительны и производны), от одной науки к другой (они гносеологически относительны и производны). Нет единой, за­конченной, абсолютной модели человека, есть различные варианты этой мо­дели, отражающие разные аспекты его существа. Второе кардинальное пред­ставление — совокупность концепций о том, что для человека правильно, нормально (естественно, присуще человеку), что служит основой для опреде­ления должного, т.е. того, что соответствует норме человеческого поведения. Представления о должном, нормальном могут быть и бывают в действитель­ности самыми различными. Нет единого определения сферы должного, есть различные варианты этой сферы, они также социально и исторически отно­сительны и производны.

При всем многообразии определений личности преступника самым об­щим, хотя и наименее содержательным является указание на факт нарушения субъектом норм уголовного закона. В свою очередь, при всем многообразии уголовно-правовых запретов (определений преступлений) преступление есть всегда нарушение того, что определено как должное, как соответствующее норме. Существенным элементом построения любого варианта модели лич­ности преступника является, следовательно, определение той нормы, нару­шение которой составляет основу понятия преступления

 

(здесь под «нормой» понимается не конкретная уголовно-правовая норма, а те требования, нарушение которых объявляется в законе преступлением).

Это существенный элемент модели личности преступника. Если опре­делена норма, т.е. то, что правильно, то может быть сформулирована и суть отклонения от нормы, дана его характеристика. Норма, однако, тесно связана с тем или иным конкретным вариантом представления о сути человека. Нор­ма в указанном смысле то, что представляется правильным, естественным, нормальным в человеке.

Если есть представление о человеке, если есть представление о норме, присущей человеку, можно сформулировать и суть отклонения от нормы и объяснить его. Понятие о сути человека определяет норму, понятие нормы позволяет дать определение отклонения, а все вместе позволяет указать на причину отклонения, определив ее в качестве некой силы, нарушающей есте­ственные характеристики человека (по сути своей нормального) и ведущей к отклонению его от нормы.

Теперь уже налицо весь набор элементов, позволяющих сконструиро­вать модель Homo Criminologicus — личности преступника: 1) исходная мо­дель человека; 2) определение присущей человеку нормы; 3) определение от­клонения от этой нормы; 4) определение причин отклонения. Это, в свою очередь, позволяет определить: 5) метод приведения преступника в норму; 6) конечную цель применения указанного метода.

В свете этих шести элементов можно проанализировать ряд историче­ски сменявших друг друга (но отчасти сосуществующих и поныне) моделей личности преступника. Характерно, что со сменой исходной модели человека меняются и все последующие перечисленные элементы, производные от этой модели.

В период господства религиозного мировоззрения признанная модель человека как носителя первородного греха, способного, однако, спастись, вела к определению нормы как воплощению религиозных заповедей, а откло­нения (преступления) — как нарушению этих заповедей (ересь, грех). Причи­на отклонения — влияние извне, искушение дьявола. Модель преступника — грешник, подпавший под его влияние. Метод приведения в норму — искуп­ление греха через кару, наказание. Конечная цель — отречение от ереси, рас­каяние и спасение души.

Исторически следующему за тем представлению о человеке как носите­ле свободной воли, существе, стремящемся к удовольствиям и избегающем страданий, соответствовало определение нормы, вытекающее из концепции общественного договора. Отклонения же в поведении, преступления — нару­шения общественного договора, посягательства на права других. Причина отклонения — решение человека достичь желаемого за счет причинения вре­да другим лицам. Преступник поэтому — человек, нарушающий чужие права ради собственных целей. Метод приведения в норму — причинение преступ­нику страдания, пропорционального содеянному. Цель — уси-

 

ление в сознании виновного мотивов в пользу уважения чужих прав. Религи­озная модель преступника-грешника сменяется рациональной моделью пре­ступника-гедониста.

Представление о человеке не только как о свободном, но и о разумном существе предопределило понимание нормы как поведения разумного, целе­сообразного, зависящего от наличия у субъекта необходимой суммы знаний о естественном, разумном порядке вещей. Поэтому и отклонение в поведении, преступление понималось в этом случае как нарушение этого разумного, естественного порядка вещей, как проявление недостатка знаний, результат необразованности, невежества. Причина таких дефектов сознания — в не­совершенстве обучения и образования. Поэтому преступник — это, по суще­ству, невежественный, необразованный, «несознательный» человек. Метод приведения его в норму — обучение, снабжение знаниями, а конечная цель — создание образованной, просвещенной личности.

Сюда же примыкает и понимание человека как нравственного суще­ства, руководствующегося категориями добра и зла. Отсюда — норма — то, что соответствует требованиям общественной морали, а отклонение, пре­ступление — это причинение зла, аморальный акт. Причина преступления — дефекты морали, несовершенство воспитания, дурной пример и т.д. Преступ­ник — это аморальное существо, лицо с безнравственными взглядами и пред­ставлениями. Метод приведения в норму — воспитание и исправление, пони­маемые как изменение взглядов и убеждений, привитие морали и нравствен­ности. Цель — создание нравственной, высокоморальной личности, ориенти­рованной на добро.

Развитие таких наук, как антропология, биология, психология и психи­атрия, привело к выдвижению модели человека как эволюционно развивше­гося биологического существа, а также как существа, обладающего психи­кой. Под нормальным поведением стали понимать поведение физически и психически нормального (здорового) человека, а отклонения в поведении — связывать с физическими или психическими недостатками (дефектами), при­чина которых — либо прирожденные аномалии (анатомические, физиологи­ческие или генетические дефекты, психические дефекты или заболевания), либо приобретенные заболевания или дефекты. Физический или психический урод — такова соответствующая этим элементам модель личности преступ­ника. Метод приведения в норму — соматическое либо психическое лечение (либо обезвреживание). Конечная цель — достижение физического и психи­ческого здоровья.

Приведенные модели личности преступника исходят либо из постулата свободной воли (уголовно-правовая, просветительская и нравственная), либо из субъективной детерминированности преступления (биоантропологиче­ская, психиатрическая), но они так или иначе исходят из своего представле­ния о субъективной мотивации преступного поведения.

С другой стороны, из всех элементов модели личности преступника один элемент — определение нормы — является наиболее су-

 

щественным, воплощая в себе и постулируемую суть человека, и присущую ему норму поведения, выводя отсюда и понятие отклонения от нормы, и кон­цепцию причин такого отклонения, а также методы и цели реагирования на отклонения преступного характера.

Как возникает, изменяется и к чему ведет представление о нормах че­ловеческого поведения? Не выяснив, что есть норма, невозможно ответить и на вопрос, каков характер отклонений от ее требований, а следовательно, и вскрыть гносеологическую природу «человека криминологического».

 

Теологическая модель

 

На протяжении веков понятие преступления и преступника менялось в связи со сменой социальных и политических структур, мировоззрения и иде­ологии. Так, религиозная модель личности преступника явилась неотъемле­мой частью господствующего представления о мире, и в том числе о боге и дьяволе, как воплощении добра и зла, взаимно противоположном и абсолют­но непримиримом.

Еще на заре христианства одна из религиозных сект — секта манихеев — вслед за своим проповедником Манесом проповедовала антагонизм в борьбе абсолютных, вне данного мира зарождающихся начал: света и тьмы, добра и зла, «отождествив добро с духом, а зло с материей», поэтому «душа могла выполнить свое назначение только при условии подавления и умерщ­вления плоти». В мире же борются два начала — «Бог и Сатана, из которых первый был творцом мира невидимого, духовного и вечного, а второй — мира вещественного и тленного»[24].

Эта теория обладала большой притягательной силой потому, что явной для всех и наглядной, чисто физической противоположности света и мрака она придала нравственное значение. Религия манихеев «была очень заман­чива тем, что просто и ясно отвечала на вопрос о происхождении зла в мире», удовлетворяла извечному и могучему стремлению людей проникнуть в тай­ны грозных и неумолимых сил, действующих в природе и обществе, давая надежду на избавление от зла, на противоборство злу. «Манихейство — это религиозное учение, в котором вселенная рассматривалась с дуалистических позиций, как царство света и царство тьмы. Человеческий мир представлялся полем борьбы между добром и злом, между правдой и ложью»[25].

Секта манихеев была объявлена еретической (они учили, что Христос был не искупитель, а только учитель человечества), однако принцип вечного антагонистического противопоставления полярных противоположностей — добра (светлого, божественного, духовного,

 

возвышенного) и зла (темного, дьявольского, телесного, низменного) — и до сих пор неизменный элемент религиозно-христианского мировоззрения. До сих пор также «отстаивается традиционный церковный тезис о существова­нии дьявола и его земной агентуры — ведьм и колдунов»[26].

В течение многих веков церковь представляла собой ведущую силу европейского общества. Однако «непроницаемый мрак невежества Х века... начал рассеиваться в XI веке перед первыми лучами умственного возрожде­ния... Роковое слово было произнесено, и все усилия глоссаторов, магистров логики, докторов богословия и целой толпы теологов-схоластиков и толко­вателей канонического права, несмотря на всю их диалектическую ловкость, не могли вернуть человеческому разуму его былую непоколебимую веру в божественность учения воинствующей церкви»[27]. Заколебались устои рели­гиозного мировоззрения. Зарождение среднего класса, зачатки научного зна­ния подталкивали к отысканию новых ответов на вопросы о мире и обще­стве, о человеке и человечестве. Назревал конфликт между верой и аргумен­тами разума, познающего мир. Монолитность веры была поставлена под угрозу. Ответом на эту угрозу явился террор инквизиции.

В обществе, где господствует религиозное мировоззрение, норма и от­клонение, святые и грешники, добропорядочные люди и преступники — все эти понятия не могли быть определены вне рамок этого мировоззрения, т.е. вне теологических категорий. Неизбежно основным видом преступления в таком обществе являлась ересь, а самым опасным преступником — еретик. В большинстве случаев еретические секты кроме манихеев сохраняли основ­ные положения христианского учения, и их кардинальный грех сводился к одному — они отрицали священство, католическую церковь, они подрывали святая святых — церковную иерархию, а потому «самым опасным мятежни­ком являлся пылкий теоретик, высказывавший сомнение относительно дог­матической правильности мнений лица высшего, чем он, в церковной иерар­хии...»[28].

Догматизм и яростная нетерпимость были настолько заметны уже у ранних христиан, что дали повод императору Юлиану заявить, что «он ни­когда не видел диких зверей, которые были бы столь кровожадны, как боль­шинство христиан в отношении своих единоверцев»[29]. Первое применение смертной казни за принадлежность к ереси произошло в 385 г. Последняя жертва погибла на костре в Испании в 1826 г., т.е. пятнадцать столетий пы­лал очищающий веру огонь. Характерно, что казненный по обвинению в ере­си в 385 г. священник Пресциллиан был оклеветан как еретик своими врага­ми и что «казнь его тем более гнусна, что она ни на чем не была основана». Правда, и сам Пресциллиан проявлял крайнее ожесточение, которым были полны все богословские споры того

 

времени. Защищая себя, он обвинял своего врага в магии и колдовстве и за­являл, что его следовало бы предать смерти[30]. «Ересь есть грех, — пропове­довал Фома Аквинский, — за который виновный не только должен быть отлучен от церкви, но и изъят из мира смертью...»[31]

Вера в чудеса, колдовство и магию существовали задолго до того, как в XV в. по всей Европе развернулась неистовая охота за ведьмами. Эта вера вырастала из могущественной потребности людей объяснить причины сти­хийных бедствий, болезней, личных несчастий и самой смерти. Вера в злые силы была хотя и примитивным, но удобным способом объяснения загадок бытия. Неизвестность страшила больше любой известной, пусть даже ужас­ной, опасности. И если есть злые демоны, готовые насылать на людей болез­ни, опустошения, такие, например, как страшную эпидемию чумы, поразив­шую средневековую Европу, то есть и защитники — ангелы-хранители, к ко­торым можно обращаться, просить о заступничестве. Мир, таким образом, получал объяснение, давал надежду на спасение, диктовал правила поведе­ния, распадаясь на полюсы добра и зла. «Не было таких мерзостей и пре­ступлений, которые не приписывались бы инквизицией колдунам и ведьмам. Тут были и естественные бедствия — засуха, наводнения, град, падеж скота, бури и столь частые в средние века эпидемии чумы и других болезней, и несчастные случаи, пожары, нераскрытые кражи, „порча“, бесплодие, преж­девременные роды и пр. и пр.»[32] Так Homo Criminologicus принял на себя роль громоотвода и козла отпущения.

Начавшийся распад теократического общества, грозные предвестники социальных потрясений привели к тому, что древние суеверия были исполь­зованы для борьбы с надвигающимися переменами. Еретики и ведьмы были объявлены самыми опасными врагами веры и людей, а их защитником от грозящего вреда стала всемогущая инквизиция, так как, «преследуя ведьм и колдунов, инквизиторы становились в положение защитников населения от козней сатаны и его присных», а процессы ведьм и колдунов «составили один из важных разделов теории и практики инквизиции»[33].

Именно в этот период сложилась та специфическая разновидность уго­ловного преследования, основные черты которого надолго пережили средние века. Понятие «охота на ведьм» не теряет, как известно, своего нарицатель­ного значения и по сей день.

Основными чертами подобного рода социальной практики являются следующие:

1) в ее основу кладется постулат зловещей угрозы, неминуемо грозя­щей обществу;

2) источник такой угрозы наделяется чрезвычайным могуществом;

 

3) сама угроза мистифицируется, она по определению не подлежит ра­циональному анализу и обоснованию;

4) социальная ситуация поляризуется: на одном полюсе — силы абсо­лютного зла, на другом — совершенного добра;

5) те, кто сомневается или пытается стоять в стороне, причисляются к пособникам зла;

6) быть заподозренным в ереси или колдовстве значило практически быть осужденным, т.е. рациональная защита с самого начала исключалась са­мим мистифицированным характером обвинения;

7) преследование за ересь окутывается тайной, так как «если бы судо­производство было публично, то гнусность системы была бы, без сомнения, ослаблена; но инквизиция облекла дело глубокой тайной даже после произ­несения приговора; она была готова поразить умы толпы позднее, разверты­вая перед ней ужасные торжества аутодафе»[34].

Этим чертам охоты на ведьм соответствовала структура как каратель­ного органа (инквизиция была создана и функционировала помимо и вне обычной системы светских судов), так и самого процесса уголовного пресле­дования (инквизиторский процесс). Его специфика была связана с тем фак­том, что инквизитор считал себя более чем судьей; он охранял высшую цен­ность — веру, и он боролся за спасение души человека (даже путем гибели его бренного тела). Такая святая и великая цель оправдывала любые, самые зверские средства, пригодные для ее достижения. Главное, к чему стремился инквизитор, — выявить самые сокровенные мысли и мнения обвиняемого, «убедиться в том, что религиозные убеждения верных были тверды и непоко­лебимы. Внешние поступки и слова не имели никакого значения; обвиня­емый мог аккуратно ходить к обедне, мог щедро жертвовать на церкви, испо­ведоваться и причащаться и тем не менее быть еретиком в глубине своего сердца»[35]. Признание в ереси, вырванное у такого человека, еще больше по­ражало верующих, укрепляя убеждение в коварстве и всепроникающем влия­нии сил зла.

Вырвать же «истину» из сердца упорного еретика могли лишь пытки. Поэтому обвиняемого, отрицавшего свою вину, пытали до тех пор, пока он либо не признавался, либо не погибал от них, что считалось верным призна­ком особой закоренелости в ереси. Но и признание не освобождало от муче­ний, так как признавшегося вновь пытали, чтобы он выдал всех своих сообщ­ников. Нераскаявшихся грешников просто сжигали, тех, кто раскаивался, в виде послабления сначала душили. Затем хватали всех, чьи имена еретик или ведьма называли под пытками, и все повторялось сначала. «Фанатическая ревность, произвольная жестокость и ненавистная алчность много соревнова­ли в создании системы, ужасы которой нельзя передать словами», системы, которая неизбежно пришла

 

«к практическому выводу, что лучше принести в жертву сто невинных, чем упустить одного виновного»[36].

В 1278 г., как свидетельствует Ли, один «опытный» инквизитор ввел правило, согласно которому в областях, зараженных ересью, следовало устраивать поголовную проверку всех жителей, от каждого из них требовать отречения от ереси и подвергать подробному допросу о нем самом и о дру­гих. Если в ходе такого допроса появлялось малейшее сомнение в искренно­сти и откровенности допрашиваемого, он позднее подлежал «ужасным нака­заниям, которые полагались для впавших снова в ересь»[37]. Доносы питали новые обвинения, тайна исповеди не имела значения, если возникало подо­зрение в ереси.

Борьба с преступностью подобного рода требовала создать не только соответствующую теорию, но и методику выявления преступников. «Молот ведьм» — трактат, опубликованный в 1486 г. инквизиторами Шпренгером и Крамером, явился первым пособием такого рода. В нем утверждалось, что человек может заключить договор с дьяволом, продать ему душу с тем, что­бы, став ведьмой или колдуном, причинять всевозможный вред окружа­ющим[38]. Характерно, что издание этого руководства по охоте за ведьмами быстро привело к резкому возрастанию числа ведьм и росту аппарата инкви­зиции. Рост карательного аппарата, в свою очередь, требовал новых и новых жертв, новых процессов. Церковные власти, чьей обязанностью была борьба с ведьмами и еретиками, скрытно требовали такого роста с тем, чтобы оправ­дать свою деятельность, утвердить свою силу, влияние и авторитет, так как с падением силы религиозной идеи растет опора на насилие во имя религии. «В течение столетий церковь боролась за сохранение доминирующей роли в обществе. В течение столетий ведьма играла отведенную ей роль социально­го козла отпущения»[39].

Для успеха этой деятельности необходимо было выработать рекомен­дации, которые позволили бы распознавать еретиков и ведьм, т.е. потребова­лось создать адекватную модель личности преступника.

Авторы «Молота ведьм» прежде всего постулировали безусловную не­обходимость признания реального существования подобного рода особых су­ществ, т.е. наличия среди всех обычных, добропорядочных людей тех, кто качественно отличен от них. Поэтому само сомнение в существовании дьяво­ла и тех, кто продал ему душу, рассматривалось как кардинальная ересь, под­лежащая суровому наказанию. Сомнение в существовании ведьм есть сомне­ние в самой католической вере. Так был сформулирован принцип, согласно которому отрицать реальность особых побочных свойств преступника как индивида — значит одновременно отрицать и реальность особых доброде­тельных свойств порядочных людей, т.е. самому становить-

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: