Глава восемнадцатая

СТРЕМЛЕНИЕ К СЧАСТЬЮ

                                                                            Занимаясь самим собой, человек

                                                                             только в очень редких случаях, и

                                                                                 отнюдь не с пользой для себя и для

                                                                                        других, удовлетворяет свое стремление

                                      к счастью.

Ф. Энгельс

                                                                       Счастья не ищут, только вкладывают

                                                          счастье в то, что ищут.

Д. Пароди

«Желаем ли мы жизни ради наслаждения или же ради жизни желаем наслаждения? » – спрашивал Аристотель в последней книге «Этики к Никомаху»¹. Он поставил воп­рос, но воздержался от ответа. На него ответили другие мыс­лители. Мнения разделились, но большинство составляли, пожалуй, те, кто утверждал, что жизнь мы ценим ради удо­вольствия, которое в ней познаем. Они считали, что, в сущ­ности, все, что мы сколько-нибудь ценим, мы ценим из-за удовольствия, и только одно удовольствие ценим ради него самого, его одно мы действительно жаждем, к нему одному стремимся.

Этот взгляд известен под названием «гедонизм», а точ­нее – «психологический гедонизм», в отличие от этического. Этический гедонизм, о котором речь пойдет позже, утверж­дает: удовольствие является единственной ценностью, ко­торая стоит того, чтобы к ней стремиться и беспокоиться о ней. Психологический гедонизм говорит, что удовольст­вие – вот единственное, что мы ценим, к чему стремимся и о чем беспокоимся. Он подтверждает психологический факт, не вникая в то, является ли он таким, каким должен быть и каким мы хотели бы его видеть; он фиксирует, что мы ценим, не принимая во внимание совершенно иной вопрос, является ли то, что мы ценим, действительно ценным. Пси­хологический гедонизм называют «пангедонизмом», всеоб­щим гедонизмом, ибо, согласно ему, все человеческие стрем­ления – как те, которые мы одобряем, так и те, которые

¹ Аристотель, Этика к Никомаху, кн. X, § 5, с, 193,

осуждаем, – направлены на получение удовольствия, дру­гих нет.

Психологический гедонизм имеет долгую историю. Его появление как оформившегося взгляда вызвало сенсацию прежде всего тем, что всю неизмеримую разнородность же­ланий и стремлений ему удалось свести к одной ясной фор­муле, показать простой механизм психики. Он был известен уже в древности, но еще большую известность приобрел в новое время. Психологический гедонизм традиционно был связан с эмпиризмом и, как и он, пользовался особым при­знанием в XVIII и XIX вв.

Одни из его сторонников, как, например, Г. Спенсер, счи­тали удовольствие «необходимой формой моральной интуи­ции», подобно тому, как пространство является неизбеж­ной формой интеллектуальной интуиции. Они утверждали, что люди не могут не желать удовольствия и оценивать вещи иначе, чем через удовольствие, которое они им приносят. Другие, как, например, Иеремия Бентам или Дж. и Дж. Ст. Милль, не разделяли мнения о необходимости этих желаний и просто утверждали как факт, что все и всегда желают удовольствия, и только его.

Эта доктрина, которой придерживались прежде всего эмпирики, люди эпохи Просвещения, провозглашалась также и религиозными мыслителями, и, пожалуй, именно они открыли ее в новое время¹. В XVII в., задолго до эпохи Просвещения и расцвета эмпиризма, психологический ге­донизм относился к догматам теологии янсенистов. Б. Пас­каль говорил, что человек родился для удовольствия, он сам это чувствует, и иного довода не требуется. «Все люди, – писал он, – стремятся к счастью – из этого правила нет исключений; способы у них разные, но цель одна... Сча­стье – побудительный мотив любых поступков любого человека... »². Подобным образом рассуждали и другие религиозные мыслители XVII в., как, например, Н. Маль­бранш: «Определенно, что все люди, равно как справедли­вые, так и несправедливые, жаждут удовольствия... и что это единственный стимул, который побуждает их делать все то, что они делают. Если иногда отрекаются от удовольствия,

¹ См.: Вaudin. Le panhé donisme pcyshologique de Pascal. – «Revue des sciences religieuses», 1925; Bré mond H. Histoire litté raire du sentiment religieux en France, t. 7.

² Блез Паскаль. Мысли, 425. – БВЛ, т. 42. М., 1974, с. 180.

то только для того, чтобы тем самым получить его еще больше или чтобы избежать страдания».

Позднее в религиозных учениях взяли верх иные пси­хологические взгляды; в то же время гедонистическая тео­рия укрепилась в светской мысли¹. И немного найдется тео­рий, столь же характерных для Просвещения, как эта. Во Франции, главном центре Просвещения, ее единодушно провозглашали все ведущие мыслители, начиная от П. Бейля и Фонтенеля и кончая энциклопедистами и материали­стами. Большая французская энциклопедия писала: «Всех людей объединяет желание быть счастливыми. Природа сде­лала для нас всех закон из нашего собственного счастья. Что-либо не являющееся счастьем нам чуждо, оно одно имеет явную власть над нашим сердцем». Желание счастья – единственный двигатель всех поступков, утверждал Голь­бах в «Системе природы», а Гельвеций писал, что удовольст­вие является двигателем земли. Ламетри же с воодушевле­нием повторял слова Монтеня, что все мнения мира сходятся на том, что наша цель – удовольствие.

В Англии, другом центре Просвещения, пангедонизм имел не меньшее признание. Его сторонниками были Д. Гартли, Дж. Пристли, Такер. Но там он нашел себе и против­ников: Шефтсбери и И. Батлер активно боролись против такого понимания человеческой природы, за ними пошел Ф. Хатчесон, а Д. Юм и А. Смит также не солидаризиро­вались с гедонизмом. Однако в Англии он продержался дольше, чем где-либо. Самые выдающиеся представители ге­донизма выступили собственно на границе XVIII и XIX вв., а именно Иеремия Бентам, и в течение XIX в. Г. Спенсер, Дж. и Дж. Ст. Милль и А. Бэн.

Психологический гедонизм имеет много разновидностей.

1. В первой, и самой радикальной, форме он звучит так: что бы мы ни делали, мы делаем это для того, чтобы полу­чить удовольствие и избежать неприятности; удовольствие является единственной целью всех наших действий. Что бы мы ни делали, мы делаем с мыслью об удовольствии, кото­рое не могло бы быть для нас целью, если бы мы о нем не думали.

Однако наблюдение не подтверждает психологического гедонизма в такой радикальной формулировке. Многие наши

1 См.: Stephen L. History of english thought in the XVIII century, 1876,

действия не сопровождаются мыслью об ожидаемом удо­вольствии. Прежде всего действия рефлекторные. Мы выпол­няем их в жизни в огромном количестве и без мысли об удо­вольствии. Кто морщит брови ради удовольствия их мор­щить? – справедливо спрашивал У. Джемс¹, или кто крас­неет ради удовольствия покраснеть? Мы дышим потому, что в нашем организме действует физиологический раздражи­тель, в нашей крови не хватает кислорода, а не потому, что хотим через дыхание доставить себе удовольствие или пред­отвратить неприятное.

С действиями автоматически повторяющимися происхо­дит нечто подобное. Ежедневное одевание и раздевание, дорога на работу и возвращение домой, различная деятель­ность при выполнении профессиональных обязанностей не связаны, как правило, с мыслью об удовольствиях и не­приятностях. Как люди не дышат для удовольствия, так, в основном, и не ходят на работу ради удовольствия.

Действия рефлекторные и автоматические мы, как пра­вило, выполняем, не думая об удовольствии, а в общем, и без удовольствия. Однако когда имеются затруднения, когда кто-то, например, не может писать из-за усталости, то он переживает неприятность; когда же затруднения проходят, человек получает удовольствие. Когда затруднения в реф­лекторных или привычных действиях надоедают нам, мы действительно думаем об удовольствии, которое принесет облегчение, и, руководимые этой мыслью, стараемся это облегчение получить. В такой момент мысль об удовольствии действительно становится мотивом деятельности, что, од­нако, не означает, что оно всегда было мотивом наших дей­ствий.

2. Рефлекторные и привычные, автоматические действия не имеют своей целью удовольствие, но они и вообще не имеют никакой осознанной дели. Гедонизм может их, таким образом, не учитывать, он только должен иначе сформулиро­вать свой тезис, исключить из него автоматические действия и ограничить его осмысленными поступками, желаниями и стремлениями. Тогда возникает вторая разновидность пси­хологического гедонизма, утверждающая, что если мы имеем в наших действиях цель, то ею является собственное удовольствие;

¹ James W. Principles of Psychology, v, 1–2. N. Y., 1890, v. 2, p. 550, (Врусском переводе: «Научные основы психологии». Спб., 1902. – Прим, ред. )

если мы к чему-то стремимся, то только ради удоволь­ствия. Одним словом, мы стремимся исключительно к удо­вольствию, желаем исключительно удовольствия. Оно – единственный предмет наших желаний, стремлений, наших продуманных действий.

Однако и этот тезис не является правильным. Ибо мы желаем еще и чего-то другого, стремимся к нему, а к удоволь­ствию стремимся не всегда. Если кто-то стремится к удо­вольствию, то это значит, что цель такого поведения – уве­личение удовольствий. «Но чтобы оно могло быть целью поведения, – пишет К. Твардовский, – необходимо в мо­мент, когда принимается решение так поступить, его про­думать. Ведь то, чего сам не осознаешь, о чем не думаешь, не может быть целью поведения. Поэтому действительно ли каждый человек всегда в момент принятия решения уясняет себе собственное удовольствие, думает о нем? »¹

В момент, когда мы что-то решаем, мы думаем преиму­щественно о чем-то другом, а не об удовольствии. Мы жела­ем в жизни многого и в минуту решения думаем об этом, а не обязательно об удовольствиях, которые мы от этого полу­чим. Один раз у нас возникает желание прогуляться, дру­гой раз побеседовать; разумеется, мы хотим приятной про­гулки и приятной беседы, но не только удовольствия. Мож­но любить деревню или горы, но в данный момент этого не чувствовать, поскольку сознание занято чем-то другим; точно так же можно любить удовольствия и желать их, но не всегда о них думать. Если мы желаем удовольствия, то большей частью не удовольствия вообще, но определенного удовольствия. Если же мы желаем не удовольствия, а оп­ределенного удовольствия, как говорил Б. Рассел, то это означает, что мы желаем еще чего-то другого, помимо удо­вольствия ².

Среди наших представлений имеются такие, которые увлекают нас, вызывают желания и стремления. Чувство удовольствия действительно обладает таким свойством. Од­нако многие представления также им обладают. Это та ис­тина, говорит У. Джемс, с которой должен считаться каж­дый, кто хочет эмпирически «осмыслить» человеческие

¹ Twardowski К. Czy czł owiek postę puje zawsze egoistycznie? – «Rozprawy i artykuł y filozoficzne», 1927, s. 362 и далее.

² См.: Russel В. Elements of Ethics. - Philosophical Essays, L., 1910.

желания, а не искать иллюзорных упрощений ценой половины фактов. Представления об удовольствии, как считает Л. Петражицкий, «не имеют по крайней мере монополии»¹ на руководство нашим поведением. Им руководят все наши представления, которые вызывают у нас положительные или отрицательные эмоции. Таким образом, не одно только представление об удовольствии нас привлекает и не одно только представление о неприятном нас отталкивает. От­талкивают нас представления о различных поступках, на­пример об измене, обмане или мошенничестве, а привлека­ют представления о верности или честности и т. п.

3. С этими фактами считается третья по счету разновид­ность гедонизма. Она признает, что мы желаем не только удовольствия, но чего-то другого, и в то же время утверж­дает, что когда мы желаем чего-то или стремимся к чему-то, то исключительно ради удовольствия, которое нам это при­несет. Мы действительно желаем, чтобы люди были нам вер­ны, но желаем только потому, что это приносит нам удоволь­ствие. Удовольствие, согласно этой разновидности гедо­низма, является не единственной, правда, но конечной целью наших желаний и стремлений.

Однако и против этого тезиса говорит наблюдение. Разу­меется, никто не будет возражать против того, что бывают случаи, когда мы желаем чего-либо и стараемся получить это потому, что ожидаем удовольствия. Но бывают и другие случаи. Когда ученый изучает какие-то явления, то будет попросту извращением фактов, как пишет Причард², ут­верждать, что им руководит единственно желание получить удовольствие от их изучения, ибо им руководит также жела­ние изучить эти явления.

Бывают даже случаи, когда мы что-то делаем не только не ради удовольствия, но вопреки ему, например, когда мы беремся за что-то «по обязанности». В этом смысле обычно противопоставляется деятельность, выполняемая ради удо­вольствия, деятельности, выполняемой по обязанности.

Гедонизм отвечает на это следующим образом: если кто-то выполняет свои обязанности, то выполняет их либо для удовольствия, либо для избежания неприятности. А именно ради того удовольствия, которое дает удовлетворение собой

¹ См.: Петражицкий Л. О мотивах человеческих поступков, Спб., 1904,

² Cм.: Prichard H, A. Duty and interest, 1928,

или похвала со стороны других; либо для избежания той неприятности, которую пришлось бы пережить из-за уко­ров совести или презрения людей. Даже самоотверженность и геройство (самопожертвование матери ради больного ре­бенка или солдата во имя родины) при необходимости мож­но, согласно утверждениям гедонистов, объяснить таким образом.

Предположим, что так действительно и есть, что люди жертвуют только ради того, чтобы избежать неприятно­стей. Но почему им грозит неприятность? Потому что люди желают чего-либо так сильно, что будут страдать, если этого не достигнут; желают так сильно, что ради достиже­ния готовы даже на жертвы. Желают того, во имя чего жерт­вуют: солдат – победы, мать – здоровья ребенка.

Впрочем, не нужно для развенчания этой формы пси­хологического гедонизма прибегать к столь высоким приме­рам, нет необходимости обращаться к предметам столь воз­вышенным, как геройство и жертвенность. Ибо то же самое повторяется и в менее значительных делах. Кто свои по­вседневные обязанности выполняет из-за опасения возмож­ных укоров совести или критики со стороны других, тот, видимо, беспокоится о спокойной совести и о мнении людей. Игры и празднества, спектакли и посещение кафе доставля­ют удовольствие только тем, кто это любит. Я люблю с кем-то общаться, потому что общение с ним доставляет мне удовольствие, но также общение с кем-то доставляет мне удо­вольствие, потому что я люблю с ним общаться.

4. Еще одна разновидность психологического гедонизма признает, что желание и стремление к удовольствию не являются единственным желанием и стремлением людей; в то же время утверждается, что оно самое сильное и поэто­му преобладает в каждом решении. Так, в частности, пони­мал гедонизм Иеремия Бентам: согласно ему, человек в своей деятельности всегда выбирает тот путь, который в данный момент обещает дать максимум удовольствия.

Однако и эта поправка не спасает гедонизма. Если име­ются решения, принимаемые без мысли об удовольствии, то удовольствие не является их самой главной целью, ибо вообще не является их целью. Допустим даже, что когда человек выбирает свой путь спокойно и трезво, то выбирает тот, который обещает больше удовольствия. Но дело в том, что не всегда он выбирает его спокойно и трезво; нередко он делает выбор в состоянии аффекта, не задумываясь над

тем, даст ли выбранный путь максимум удовольствия. Так происходит, как правильно отмечает С. Бжозовский¹, во всех взрывных ситуациях, когда накопившиеся силы выры­ваются наружу. А также в ситуациях, когда нет времени за­думаться и рассчитать: командир, ведущий людей в атаку, просто не имеет времени для размышления, что могло бы принести ему максимум удовольствия.

Гедонисты часто рассуждают следующим образом: дея­тельность сознательных существ всегда представляет собой либо поиск удовольствия, либо попытку избежать неприят­ности. Но эта предпосылка ошибочна: деятельность не всег­да бывает поиском удовольствия или уходом от неприят­ности; существует, например, экспрессивная деятельность, которую мы часто выполняем и которая не является ни тем, ни другим².

5. Ввиду таких сомнений гедонизм создал еще одну – пятую разновидность, используя принципы ассоциативной психологии. В этом направлении его разрабатывал прежде всего Джеймс Милль, и, начиная с него, ассоциативная разновидность стала господствующей в гедонизме. Она при­знает, что люди не всегда действуют с мыслью об удовольст­вии, что удовольствие не всегда является единственным предметом желаний и стремлений человека. В то же время она утверждает, что удовольствие является первичным пред­метом. Человек первоначально стремится только к удоволь­ствию, но, убедившись, что лишь определенные предметы приносят ему удовольствие, ассоциирует его с ними и кос­венно делает их также предметом желаний и стремлений. Эти ассоциации наследуются, упрочиваются, становятся автоматическими, на их почве возникают желания и стрем­ления. Однако все они имеют вторичный характер. Раз­личные вещи, которые нас привлекают, воздействуют та­ким образом лишь потому, что связаны с удовольствием» Удовольствие может порой исчезать из нашего сознания, замененное ассоциированными с ним вещами, и тем не менее оно никогда не перестает быть подлинной целью наших же­ланий и стремлений.

В таком понимании психологический гедонизм действи­тельно освобождается от упреков, основанных на наблюдении.

¹ Вrzozowski St. Monistyczne pojmowanie dziejó w a filozofia krytyczna. – «Kultura i ż ycie. Dzieł a wszystkie», t. 4, 1936, s. 234.

² Young P. Th. Motivation of behaviour, 1936, p, 382,

 Однако сам он также не опирается на наблюдение. Он принципиально изменяет свой характер, перестает твердить о подлинных присущих человеку желаниях, отступает в область «первичных желаний» и выступает теперь уже только как гипотеза, и не самая лучшая. Не только возможна, но, пожалуй, и более естественна другая гипотеза: а именно гипотеза, больше учитывающая первичные влечения, кото­рая просто объясняет опыт и поведение людей. Во всяком случае, влечения ребенка не являются исключительно гедо­нистическими: ребенок хватает не только пирожное, он хватает все.

Никто не будет отрицать того, что люди жаждут удо­вольствий, как и того, что для некоторых желаний и стрем­лений удовольствие является мощным допингом, а неприят­ность – тормозом. Однако это уже нечто другое, чем психологический пангедонизм. Природа человека действительно имеет свою гедонистическую сторону, но у нее не только одна эта сторона.

У пангедонизм а всегда были не только сторонники, но и противники. Больше всего их было в Англии XIX в., где он имел наибольшее число сторонников. Решительно про­возглашаемый одними, он вызывал стойкую оппозицию дру­гих, в то время как в другие времена и в других странах к вопросам гедонизма относились скорее равнодушно. Среди английских философов XIX в. Я. Макинтош и Макензи, Т. X. Грин и Сиджвик, Ф. Г. Брэдли и Рэшдолл и другие выступили против теории гедонистических стремлений.

В ходе дискуссии родился – как реакция против гедо­низма – взгляд, согласно которому удовольствие вообще никогда не бывает предметом человеческих желаний. Этот взгляд также претенциозен, как и противоположный ему пангедонизм. Он ссылается на то, что удовольствий нельзя желать, ибо их нельзя вообразить; мы вообще не можем во­образить никаких чувств. Однако этот аргумент, сформу­лированный Тейлором¹, мог быть применен в лучшем слу­чае к абстрактному удовольствию; удовольствие в отрыве от его источника действительно очень трудно вообразить. В то же время определенные удовольствия мы великолепно себе представляем. Мы желаем порой чего-то, не думая при

¹ Taylor A. E. Problem of conduct, 1901, p. 113. См. также: Mackenze J. L. Manual of ethics, 1900, ed. 4; Seth J. A Study of ethical principles, 1910, ed. 2.

этом об удовольствии, но в других случаях желаем попросту удовольствия, которое надеемся получить от желаемого. Вопрос лишь в том, что бывает чаще. Можно сомневаться, что желания удовольствия более часты. «Обычный здоро­вый человек, – пишет В. Витвицкий, – нечасто желает удо­вольствия. Такое желание возникает тогда, когда он выби­рается в театр или думает над тем, какое заказать мороже­ное, когда готовит сюрприз для детей или принимает у себя гостей. Это, однако, ничего не меняет»¹.

6. Психологический гедонизм принимает еще одну форму: признавая, что удовольствие не является единственной или главной целью наших желаний, он утверждает, что удоволь­ствие, даже не являясь ею, оказывает решающее влияние на наше поведение. Мы поступаем так, как привыкли, а привычное формируется на основе познанных удовольст­вий. Если какая-то форма поведения привела к неприятно­сти, мы ее избегаем, если же вызвала удовольствие, то пов­торяем ее.

Однако такая теория уже не является собственно гедо­низмом. Ибо одно дело утверждать, что удовольствие влия­ет на поведение, и другое – что оно является целью пове­дения.

Представляется тогда, что утверждения пангедонизма недостаточно обоснованы; что удовольствие не является ни единственной целью наших действий, желаний и стремлений, ни окончательной целью; ни целью, всегда имеющей приори­тет, ни первичной целью; что люди стремятся ко многому, так как это многое приносит им удовольствие, но также при­носит им удовольствие, потому что они к нему (ко многому. – Прим. ред. ) стремятся.

Пангедонизм как психологическая теория может опи­раться только на наблюдения, лишь они определяют его правильность. Однако он обращается иногда к аргументам более общего характера: одни из них – биологические, другие имеют этическое происхождение.

А. Он ссылается именно на общий биологический «закон результата»². Этот закон гласит, что те наши реакции, кото­рые дают удовлетворительный результат, удерживаются в организме. Гедонизм добавляет: реакции удовлетворительные

¹ Witwicki W. Analiza psychologiczna pragnień jako podstawa etyki. – «Muzeum», t. XXI, 1905.

² См.: Торндайк Э. Принципы обучения, основанные на пси­хологии, 2 изд, М,, 1929.

являются приятными реакциями. И делает вывод: приятные реакции удерживаются в организме и поэтому руководят нашим поведением.

Однако этот аргумент 1) мог бы относиться к гедонизму в лучшем случае в измененной форме (не то, что удовольствие является целью поведения, а только то, что оно влияет на поведение); 2) является аргументом сомнительным, так как «закон результата» по-настоящему правомерен лишь при условии, что удовлетворительный результат не отождеств­ляется с приятным.

Результат считается удовлетворительным, когда чело­век достиг какой-то цели, хотя при этом не получил удо­вольствия.

Б. Гедонизм обращается порой к этическим решениям. Принимая форму этического гедонизма, он рассуждает сле­дующим образом: единственным добром является удоволь­ствие, поэтому, естественно, люди к нему только и стре­мятся, ибо зачем стремиться к злу или к вещам, оставляю­щим их равнодушными?

Однако 1) этический гедонизм – сомнительный тезис; 2) даже если бы он был правильным, из него психологиче­ский гедонизм не возникает. Оба вида гедонизма между собой логически не связаны. Действительно, человеческие желания не всегда правильны; не всегда самое ценное есть то, что более всего желанно. Моралисты постоянно отме­чают эту двойственность. Современные моралисты обычно говорят, что люди заботятся, к сожалению, только об удо­вольствиях, а тем временем что-то другое гораздо ценнее. То есть они признают правильность психологического гедо­низма, но не этического. Древние же моралисты, наоборот, утверждали, что только удовольствие имеет ценность, а люди, к сожалению, стремятся ко многому другому, но не к удовольствию; они больше всего заботятся о богатстве, славе, чести, которые, в сущности, мало дают удоволь­ствия. Это значит, что древние моралисты признавали пра­вильность этического гедонизма и в то же время подвергали сомнению психологический гедонизм.

Если психологический гедонизм обладает такими яв­ными недостатками, то естественно спросить, чему он обя­зан своим распространением? Ответ на этот вопрос будет следующим: он обязан частичному, по крайней мере, сме­шению понятий.

1. Достигнутое удовольствие смешивается порой с

задуманным удовольствием. Другими словами, предмет желаний и стремлений смешивается с их результатом. Кто стремится к достижению чего-то, например, хочет добиться положения и ему действительно удается это сделать, тот в результате получает обычно удовольствие. Это, однако, не означает, что он стремился к удовольствию. То, что в связи с каким-то желанием человек получил удоволь­ствие, не означает, что он желал удовольствия.

Уже много лет назад Я. Макинтош, выступая против А. Такера, провозгласившего в XVIII в. психологический гедонизм, писал в своей «Диссертации о прогрессе мораль­ной философии»: «До каких ошибок привел его взгляд, будто бы удовольствие, или, как он выражался, удовлетво­рение, было первичным и единственным предметом желаний и влечений, ибо этот взгляд он смешал с правильным, но совершенно иным взглядом: что достижение каждого предмета желаний и влечений дает в результате удоволь­ствие»¹.

Так же четко различал эти два понятия У. Джемс: удо­вольствия от достижения чего-то (pleasure of achievement) и задуманное удовольствие (pursued pleasure). Нам прият­но, когда мы избежали опасности, но в минуту опасности нам ив голову не приходило думать об удовольствии; это удо­вольствие не было задуманным удовольствием; нечто по­добное происходит со многими удовольствиями. Мы полу­чаем удовольствие, когда наше стремление реализуется, но оно не должно быть стремлением к удовольствию. То, что человеку нравится, приносит ему удовольствие, но это не значит, что ему нравится только удовольствие. Люди не ищут счастья, как говорил Д. Пароди², но свое счастье вкладывают в то, что ищут.

В пангедонизме имеет место не только смешение этих двух понятий, но даже переиначивание действительного отношения, существующего между ними. Д. Юм заметил два столетия тому назад, что «удовлетворение желаний вы­зывает у нас радость, однако перспектива этой нашей ра­дости не есть причина желания, но, наоборот, желание предшествует радости, и без этого желания радость никогда не могла бы возникнуть». Английские философы второй

¹ См.: Makintosh  J. Dissertation on the progress of ethical philosophy chiefly during the XVII and the XVIII centuries, 1862, ed. 3.

² Parodi D, Le problè me moral et la pensé e contemporaine, 1922

половины XIX в. назвали эту ошибку «хистерон-протерон ге­донистической психологии»¹. Указывали на нее также Т. X. Грин, Сиджвик и Рэшдолл. Б. Рассел образно заме­тил, что гедонизм поступает как возница, который ставит воз впереди лошади. Эта особенность была подмечена зна­чительно раньше. «Не потому, – писал Сенека в «De vita beata», – мы любим добродетель, что она дает нам удовольствие, но, наоборот, потому дает она нам удовольствие, что мы имеем к ней любовь».

2. Удовольствие действительно влияет на поведение, но редко это удовольствие продуманное, ожидаемое. Скорее это актуальное удовольствие, уже познанное, Думая о путешест­вии в Италию, мы получаем удовольствие, и это удовольст­вие побуждает к стараниям о поездке. Однако это удовольст­вие уже познанное, а не то, к которому мы стремимся и ко­торое хотим получить в будущем. Оно является причиной наших стараний, но не их целью, causa efficiens наших дей­ствий, но не их causa finalis, как можно было бы сказать, используя старые аристотелевско-схоластические выра­жения.

Психологический гедонизм пользуется смешением этих двух понятий: смешивает приятную мысль и мысль о при­ятном, «the pleasurable thought» и «the thought of pleasure», как это сформулировал Брэдли². Из верного наблюдения, что к действиям нас побуждают «приятные мысли», он выво­дит неверное заключение, что к действиям нас побуждает только «мысль об удовольствии». Мысль о путешествии в Италию является мыслью (для многих) приятной, но она не является мыслью об удовольствии.

Американский психолог Троланд точно определил три вида психологического гедонизма³.

А. Гедонизм, относящийся к настоящему (hedonism of the present); он предполагает, что удовольствия и неприят­ности данного момента непосредственно регулируют действия человека. А именно побуждают его к действиям, сохра­няющим удовольствие и прекращающим неприятности. Б. Гедонизм, относящийся к прошлому (hedonism of the past);

¹Rashdall H. Can there be a sum of pleasures. – «Mind», 1899, p. 363; Baldwin J. M. Handbook of psychology, vol. 1, p. 327.

²См.: Bradley F. H. Ethical Studies. N. Y., 1951.

³ См.: Troland L. D. The Fundamentals of human motivation, 1928.

он выражает взгляд, что опыт минувших приятных и неприятных ощущений влияет на психологическую орга­низацию человека и таким образом регулирует его пове­дение в настоящее время.

В. Гедонизм, относящийся к будущему (hedonism of the future); он предполагает, что предвосхищение будущих удо­вольствий и неприятностей мотивирует поведение чело­века. Это и есть гедонизм в его традиционной форме. Сам Троланд, хотя и относит себя к гедонистам, не признает его (точно так же, как не признает гедонизма, относящегося к настоящему).

В психологии XIX в. гедонизм считался единственно верным и трезвым взглядом на человеческие устремления, в то время как многие направления новейшей психологии по­рвали с ним: не признает его ни бихевиоризм Дж. Б. Уотсо­на, ни формализм У. Мак-Дугалла, ни конфигурационизм, а психоанализ признает только частично. Когда удоволь­ствие подменяют счастьем, психологическая теория гедо­низма становится психологическим эвдемонизмом. Она не является, однако, теорией однозначной, поскольку неод­нозначен термин «счастье».

А. При одном значении эвдемонизм совершенно не отли­чается от гедонизма. Иеремия Бентам утверждал, что все люди стремятся исключительно к счастью. «Первым зако­ном природы, – писал он, – является желание собственно­го счастья». Но под счастьем он понимал получение удо­вольствия. Его эвдемонизм – это гедонизм, и к нему при­менимы те же упреки, что и к обычному психологическому

гедонизму.

Б. Другие эвдемонисты, утверждая, что люди стремятся к счастью, понимали его иначе, чем удовольствие. К ним от­носятся такие мыслители, как Боэций, Августин Блажен­ный, Фома Аквинский. Боэций писал в «Утешении фило­софском»: «Всех смертных забота... достичь высшего сча­стья». Августин Блаженный говорил о том, что «все люди желают быть счастливыми и более всего стремятся к этому, ной к другому они стремятся ради счастья». Подобным обра­зом рассуждал и Фома Аквинский, посвятивший этому во­просу специальный параграф в «Сумме против язычников»¹.

¹ Boethius. De consolatione philosophiae, III, 2; Augusti­nus. De Trinitate, I. XIII, с 5; Thomas Aquinas. Summa contra Gentiles, ch. XXV: «Конечной целью человека и всякой разумной суб­станции является счастье, или блаженство».

Современная католическая этика выдержана в духе этичес­ких воззрений Фомы Аквинского¹. Ее представители защи­щают психологический эвдемонизм, но в особом значении: они понимают счастье в антично-средневековом смысле, как beatitudo, то есть совершенное состояние человека.

В. Счастье в смысле удовлетворения жизнью отлично как от удовольствия, так и от совершенства, однако отно­шение к нему желаний и стремлений людей то же, что и к удовольствию и совершенству. Люди желают счастья, но не желают его постоянно; постоянно предрасположение к же­ланию счастья. Они горячо желают счастья, но тогда, когда о нем думают. Мысль же о нем чужда многим их желаниям, решениям, начинаниям. Ведь не каждый умеет оперировать сложным понятием счастья. Эта мысль, пожалуй, более ред­ка по сравнению с мыслью об удовольствии. Идя в театр или выбирая мороженое в кафе, мы думаем об удовольствии, но не о счастье. Счастье – понятие трудное, для многих не­определенное и туманное. Оно управляет нашим решением только в исключительные моменты жизни, проявляется в мечтах или при подведении жизненных итогов. Вне этого данное понятие появляется в сознании лишь мимолетно. «В мыслях, как птица, промелькнуло понятие счастья», – писала 3. Налковская. Мы думаем о счастье, но не дума­ем о нем постоянно, желаем его, но одновременно желаем многого другого. Желание счастья не является ежеднев­ным: желанием.

Люди желают, как отмечает Причард, скорее элементов счастья, его составных частей и факторов, чем самого сча­стья. Об этих элементах, будь то материальное благосо­стояние, положение в обществе или хорошие условия труда, они думают, как правило, больше, чем о самом счастье, ибо их легче представить себе и они необходимы повседневно. Но неверно, что люди желают их только потому, что они являются элементами счастья; понятие счастья не всегда связано с понятием желаемого благосостояния или положе­ния в обществе. Очень часто отношение бывает обратным: люди желают чего-то не потому, что это является элемента­ми их счастья, но, наоборот, элементами счастья они яв­ляются потому, что их желают. И неверно то, что люди же­лают всех элементов счастья, как неверно то, что желают лишь элементов счастья. Они желают многого, что не

¹Merkelbach В. Н. Summa theologiae moralis» 1931.

 

является элементами счастья. Иногда, правда, желают чего-то, ошибочно полагая, что это составляет элементы счастья. Од­нако не раз в своих желаниях люди отдают преимущество тому, что приносит временное удовольствие, удовлетворяет временную потребность. И не раз в их стремлениях возника­ет конфликт между счастьем и его элементами, в особен­ности между счастьем и удовольствием. Ради момента удо­вольствия забывают о счастье.

Если бы даже люди склонны были заботиться исключи­тельно о собственном счастье, то жизнь учит, что они долж­ны считаться со счастьем других. Энгельс писал в работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой филосо­фии»: «... Если мы не уважаем в других того же стремления к счастью, они оказывают сопротивление и мешают нашему стремлению к счастью»¹.

Люди желают счастья не какого-нибудь, но только та­кого, которое отвечает их представлению о счастье. Сча­стье, которого желает один, бывает непохоже на то, кото­рого желает другой. И поэтому, как утверждал С. Бжозов­ский, психологический эвдемонизм непригоден для выясне­ния желаний и стремлений человека, поскольку он ничего не говорит о том, какие это желания и стремления.

Можно было бы только сказать следующее: стремления людей действительно подвергаются изменениям в соответ­ствии с условиями, в которых они живут. Но одно неизмен­но в стремлениях, а именно то, что они всегда направлены к счастью. А тогда стремления людей имели бы два фактора: изменяющиеся условия жизни и неизменное стремление к счастью.

И все же этой двойственности в стремлениях нет: люди стремятся к различным целям, а общее стремление к счастью является только теорией, охватывающей единой формулой их разнородные стремления. Неверно, что люди якобы ста­вят своей целью счастье и подбирают для этого средства; эти так называемые средства и есть преимущественно един­ственные их цели. Другое дело, что людей может прибли­зить к счастью то, что является для них не средством к сча­стью, а самой целью.

Пользуясь наличием многих слов сходного значения – наряду с «желать» имеются также «хотеть» и «стремиться», –

¹Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т, 21, с. 296,

можно было бы отношение к счастью сформулировать менее двузначно.

Мы говорим, например, что «хочет» чего-то тот, кто на вопрос, хотел бы он, чтобы это было или не было, откровен­но отвечает – хочу, чтобы это было; в то же время мы гово­рим «желает» чего-либо тот, кому этого недостает, и он думает об этом; «стремится» же к чему-то недостающему тот, к

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: