Сакральная география русского Севера 8 страница

Мотив оборотничества отмечен и в литовских преданиях о Перкунасе, где его противник превращается в разных животных, в частности, в козла. Ритуальные экви­валенты этих славянских и балтских мифологических представлений можно найти в хеттских ритуалах, где выступают люди в овечьих шкурах, в частности " волчьи" люди в овечьей шкуре. <... > Эти ритуалы связываются с представлением о тотем­ном священном царе-волке. <... > Такую же связь можно предположить и для славян­ского, где Всеслав и Змей — Огненный Волк выступают качестве князей-волков... <... > С точки зрения структуры ритуала священный царь или князь выступает при этом как медиатор, который одновременно воплощает оба члена противопоставле­ния — и охотника, и волка. <... > Этим же переносом объясняется и то, что герой мифа о Волхе-Всеславе может иметь имя, этимологически связанное с корнем vois — в имени Волоса, ср. Волх и волхит... ср. и позднейшие осмысления связи волх-Волк»¹⁰.

Мифологический образ князя Всеслава — Волха — Волка имеет самое прин­ципиальное значение для понимания амбивалентной природы княжеской власти в Древней Руси, соединившей в себе сакральные функции с функциями воинскими. Ж. Дюмезиль следующим образом определял особенности воплощения тернарной модели космоса и социума у индоевропейских народов Северной Европы: «... гер­манцы, балты, славяне, даже скифы разворачивают нечто вроде общего фронта: там политическая власть менее определена, нет большого корпуса жрецов — обще­ственная религия в основном дело вождя группы, отца семейства или главы племе­ни; само общество образует совокупность, в которой различия, столь сильные у большей части остальных инодеевропейцев, смягчены. Все это не могло не оказать влияния на организацию идеологии. Поэтому в русской традиции тот из трех " до­исторических" героев, кто представляет первую функцию, Волх или Вольга, одно­временно и шаман, и князь-воин: во главе своей дружины он совершает чудесные подвиги, но не столько благодаря отваге, сколько магии, хитрости, дару превраще­ний, одним словом, всему тому, что Х. М. Чадвик и Н. Кершо Чадвик называют " его интеллектуальным даром и протеическими чертами". И те же слова могли бы быть приложены к скандинавскому Одину»¹¹.

Амбивалентный образ древнерусского князя — царя и волхва-шамана — наи­более ярко воплощен в деяниях князя Олега и княгини Ольги, в именах которых слышатся не только отзвуки скандинавской этимологии «священный», но и звуча­ние имени бога Волоса — верховного шамана и ведуна, прародителя мифологиче­ских героев («В-Ольга», «В-Олег»). «При разборе преданий об Олеге мы видим, что в народной памяти представлялся он не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, мудрым или хитрым, что, по тогдашним понятиям, значило одно и то же: хитростью Олег овладевает Киевом, ловкими переговорами подчиняет себе без насилий племена, жившие на восточной стороне Днепра; под Царьградом хитро­стью пугает греков, не дается в обман самому хитрому народу и прозывается от своего народа вещим. В предании он является также и князем-нарядником зем­ли... »¹². Двойственней образ князя Олега, сочетающего в себе черты воина, культур­ного героя-устроителя («нарядника») Русской земли с оборотническими свойствами волхва-ведуна, перекликается с летописным изображением княгини Ольги: «Харак­тер Ольги, как он является в предании, важен для нас и в других отношениях: не в одних только именах находим сходство Ольги с знаменитым преемником Рюрика, собирателем племен. Как Олег, так и Ольга отличаются в предании мудростью, по тогдашним понятиям, т. е. хитростью, ловкостью... <... > Ольга хитростью мстит древлянам, хитростью берет Коростень; наконец, в Царьграде перехитряет импера­тора. Но не за одну эту хитрость Олег прослыл вещим, Ольга — мудрейшею из людей: в предании являются они также как нарядники, заботящиеся о строе зем­ском; Олег установил дани, строил города. Ольга объехала всю Землю, повсюду оставила следы своей хозяйственной распорядительности»¹³.

Соответственно разделению образа священного царя-князя, выступающего в грозном облике Громовержца-Перуна, воина, нарядника-устроителя Русской земли и в хтоническом облике противника Громовержца — Волоса, на две половины раз­деляются русское время и русское пространство. Граница между ними проходит по оси змееборческого мифа о Егории Храбром, который во время новогоднего риту­ального поединка со Змеем в Юрьев день весенний одерживает победу, завершаю­щуюся космическим устроением Русской земли: «В целом ряде сказаний о Егории Храбром (Георгии Победоносце) русский народ вел свою повесть о змееборчестве. Великий воин Христов, поражающий своим копьем огнедышащего дракона, являет­ся в этих сказаниях разъезжающим по земле светлорусской и утверждающим веру православную, заставляя расступаться перед собою леса темные, дремучие, горы высокие, реки широкие»¹⁴. Это первая ипостась Егория — Юрия Храброго, в кото­рой он предстает как победитель Змея, как царь лета, Севера и света, как культур­ный герой — нарядник Русской земли. Вторая ипостась Егория Храброго связана с его поражением во время ритуального поединка со Змеем в Юрьев день осенний. «В других сказаниях терзает Григория царище-Демьянище, сажающий Храброго в погреба глубокие на тридцать лет и три года»¹⁵.

Этот образ плененного (связанного) царя света, образ зимней, южной Руси, подпавшей под временную (полугодовую) власть зимних, хтонических сил мрака и тьмы. Это время, когда на Руси царствует князь-оборотень (волк). Не случайно, что и полюдье, совершавшееся князем в зимнее время года, воспринимается в ряду деяний князя-оборотня. Древляне, убившие князя Игоря во время полюдья, называ­ли его волком в овечьей шкуре: «Повадится волк к овцам, перетаскает все стадо,

пока не убьют его». Смерть князя-оборотня означает конец зимнего, волчьего, змеи-ного царства. «Но выходит и из-под земли светозарный воитель, идет на свои под­виги — насаждает веру христианскую, искореняет басурманскую, поражая на этот раз — вместо " лютаго стада змеиного" — огненного змея-дракона. В другом сказа­нии Егорий, подобно сказочным богатырям, спасает царскую дочь, отданную на жертву Змею Горынычу. И всюду вслед за ним разливает над тьмою ужаса яркий свет радости освобождаемого от гнетущего мрака и лихой злобы»¹⁵.

Таким образом, мифологические описания географии Древней Руси исходят из дуалистической картины мира, разделяющей Русскую землю на Северную Русь и Южную Русь. Северная Русь — это летнее царство света, в котором правит князь-воин, победитель Змея, украшатель и устроитель русского космоса. Южная Русь — это зимнее царство мрака и тьмы, в котором правит князь-оборотень (шаман-волхв) — воплощение сил мирового хаоса — Змея. Родиной Змея является южное Лукоморье, этногеография которого связывается с «чистым полем» половецкой степи, прилега­ющей к «луке» Черного, Азовского и Хвалынского морей. Южное Лукоморье — это зимнее царство Кащея бессмертного, география которого подробно излагается в дорожных указателях разных жанров русского фольклора — в сказке, в былине, в заговоре: «На море на Океане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет; под тем дубом стоит липовый куст; под тем липовым кустом лежит златой камень; на том камне лежит руно черное, на том руне лежит инорокая змия Гарафена»¹⁶. С этого лукоморского острова Буяна змей вторгается в Русскую Землю. Сюда же, в чистое поле Лукоморья, на поединок со Змеем выезжают русские былинные богатыри. Лукоморский Змей в былинном эпосе представлен рядом персонажей. Это и Соло­вей-разбойник, имя которого «связано если не генетической, то анаграмматической связью (намеренным звуковым сходством, сопроводавшим сходство смысловое) с именем бога Волоса, противника Громовержца»¹⁷. Соловей-разбойник был пленен (связан) Ильей Муромцем и доставлен в стольный Киев-град.

Одной из ипостасей змеиной природы Лукоморья является Маринка Игнатьев­на, в которой исследователи распознали позднейший, выродившийся вариант «жен­ского образа основного мифа — Мокоши — жены противника Громовержца " Змея" »¹⁸. В былине «Маринка не просто волшебница, она еще и правительница страны: по одним вариантам, это — " земля Арапская", по другим — " Корсуньская". Название не имеет значения, важно, что это " чужая" земля, а город, где живет правительница, стоит у моря»¹⁹.

Чрезвычайно знаменательно, что другая женщина — жительница северного Лу­коморья (сохранившего память о своем южном зеркальном отражении) сказитель­ница Марфа Крюкова, никогда ранее не покидавшая своей поморской родины, пре­красно знала сокрытую от непосвященных тайную географию всей лукоморской Руси: «Марфа Крюкова в тридцать восьмом году впервые отправилась по России. Подъезжая к морю Каспийскому и не зная его, она вдруг заволновалась и все рас­спрашивала попутчиков и проводников вагона: " Скажите мне, где здесь город Кон-царь, в котором не царь царил, не король королил, а управляла во всех делах Ма­ринка, дочь Кандалова? Она хошь и славилась вроде королевной, но была хитрая ведьма, Илью Муромца даже завлекла. Бессовестная была — так и назвал ее Глеб-князь, сын Володьевич". А спутники на Марфу поглядывают, ужимаются... <... > странна им старушка и чудна, а эти странные люди непонятны в свой черед Марфе,