2. Гуманистический универсализм (XIV-XVI вв.)

К XIV веку идеологический климат Западной Европы меняется. Церковь хорошо поработала, и так укоренила универсалистски-мотивированное взаимодействие, что потребность контролировать эту кооперацию ослабла.

Множество христианских поколений прошло выучку у церковных универсалистов, поэтому в XIV веке рядовой христианин считает свой разум зрелым и стойким – каждый теперь самостоятельно и ненасильственно держится универсалистских добродетелей. Не боязнь наказания извне стимулирует отныне подчинение воображаемому Первотворцу. Универсалистскую мотивацию гарантирует внутренняя любовь к Богу – любовь, казалось бы, естественно присущая каждому от рождения (на деле – воспитанная тысячелетней работой церкви). Человек уже не «тварь дрожащая», не церковный поднадзорный времён внедрения универсализма, а сознательный соратник Бога. Он искренне и с любовью исполняет заповеди, сам умеет пресечь соблазн непослушания. Никто и не думает отказываться от универсалистской мотивации, но, что важно – следует ей теперь добровольно.

Зачем же нужна тогда церковно-универсалистская слежка? А она и не нужна вовсе. Сковывать свободную мысль резона нет – «подпорки» в лице церковных универсалистов уже раздражают. Против церковных универсалистов затевают бунт, и довольно быстро сбрасывает ветхие оковы.

Говоря иначе, века с XIV человеческая воля больше не «злая». Среднестатистический христианин «добр» – он добровольно придерживается универсалистской мотивации, потому и освобождается от тотального контроля священнослужителей. Открытие «доброты» человека определило суть новой идеологии – гуманизма (от лат. – humanus – человеколюбивый). И Средневековье сменяет эпоха, называемая Возрождением.

Послушаем показательный гуманистический манифест – «Речь о достоинстве человека» Пико делла Мирандолы. Человек создан Богом изначально свободным, считает Пико. С одной стороны, люди могут опуститься до уровня животных и направить могучий рассудок на служение витальным потребностям. Следовательно – вновь приблизиться к гнетущему раздражению мистических представлений (переводя мысли Пико делла Мирандолы на наш язык). Но, с другой стороны, человек способен искренне, без церковного насилия нацелить волю на слияние с жизненным первоисточником-Универсумом. Ценностное преимущество второго пути, по мнению гуманиста, бесспорно. При сознательной тяге к Богу каждый разумный христианин добровольно откажется от культивирования животного начала и от перспективы нового воспаления мистических идей. А значит, при естественной любви к Богу система церковного универсализма себя исчерпывает. И общество избавляется от диктата священнослужителей.

«Бог (... ) сказал, – пишет Пико делла Мирандола в части с характерным антисредневековым заголовком «Человек – свободный творец самого себя»: «Не даём мы тебе, о Адам, ни определённого места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению (... ) во власть которого я тебя предоставляю. (... ) Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные».

Люди, однако, «(…) не должны вредить себе, злоупотребляя милостивейшей добротой Отца, вместо того, чтобы приветствовать свободный выбор, который он нам дал, – полагает апологет «доброты», а значит самостоятельности человека, – (... ) Если мы, страстно стремясь к жизни ангелов, должны добиться этого, то, спрашиваю, кто посмеет дотронуться до лестницы Господа грязной ногой или плохо очищенными руками? (... ) Эти руки и ноги, то есть всю чувственную (выделено мной. – К. К. ) часть, в которой заключён соблазн тела, как говорят, силой пленяющий душу, мы, словно в реке, омываем в философии морали, чтобы нас не сбросили с лестницы как нечестивых и греховных» [73, 507-510].

Гуманисты Пико делла Мирандола, Л. Валла, Л. Бруни, М. Фичино и проч. не были не только атеистами, но и отступниками от христианского универсализма. Их известный антиклерикализм носил за редким исключением противоцерковный, а не антирелигиозный характер. Ведь открытие в XIV веке «доброты» человеческой воли и замена Божьего страха на любовь к Богу, делали церковную опеку излишней.

«Стремление ассимилировать нечто, соединиться с чем-либо есть не что иное, как любовь, – убеждён, например, сторонник этого нового чувства Фичино. – Любя Бога, человек тем самым становится причастным Богу, ибо сам Бог есть любовь» [цит. по: 12, 57].

«Всякая любовь есть стремление к единению с любимым предметом. Соединение с Богом – высшее блаженство», – оправдывает внецерковный стимул подчиняться Высшему началу гуманист Леон Еврей [цит. по: 12, 57]. И это мнение стало преобладающим.

Итак, отныне – естественная внутренняя любовь вместо внешнего принуждения. А нам в копилку – ещё один термин. Эпоху освобождения общества от диктаторов-священнослужителей и добровольного универсалистски-мотивированного взаимодействия будем называть гуманистически -универсалистской. Подчеркнём: универсалистская кооперация при гуманистическом универсализме сохраняется. Но если во времена церковного универсализма священнослужители насаждали её насильно, то при гуманистическом универсализме массы придерживаются её сознательно.

Каким же мы видим возрожденческое общество около XIV века? Оно заметно изменилось в сравнении с церковно-универсалистским. Каждый спешит засвидетельствовать Богу личную любовь. Кто как может – в скульптуре, красках, музыке. Художественное самовыражение, спрятанное в подвалы подсознания церковными универсалистами, освободилось и стало естественной потребностью. После тысячи лет иконописи и творческого воздержания, что называется – прорвало. Желание выразить страсть к Богу свободно, без церковного посредничества породило особую творческую атмосферу гуманистического универсализма. Эстетизм и артистизм низверглись лавинообразно, пронизав всё мироощущение – просто какой-то культ художественности.

Предметом искусства стало самое масштабное и недосягаемое, что только вообразишь – Универсум и гармония человека с ним.

«(... ) Так если я не глух, не ослеплён

И творческий огонь во мне бушует, –

Повинен тот, кем сердце зажжено», – раскрывает Микеланджело суть возрожденческого искусства в сонете №97.

От церковных канонов быстро перешли к индивидуальным творческих стилям. Каноническая иконопись переродилась в портреты, грегорианское пение – в опусы композиторов-профессионалов. Христос, Мадонна, Иоанн Креститель, апостолы по-прежнему основные живописные объекты. Однако они уже не имеют общего со средневековыми иконами, на которые молились и ждали чудесной помощи.

Реабилитировали при гуманистическом универсализме и эстетику времён доуниверсализма. В первую очередь – античности. Грандиозное возрождение античных искусств и дало название эпохе.

Вместе с тем, с конца XV века очевидны и признаки неотвратимого освобождения человеческого естества от религиозного заточения. Поднимают голову осмелевшие мирские потребности. А значит, потихоньку возобновляется вторжение в природу ради лучшего материального обустройства. Как изначальное и неизбежное зло человеческое инструментальное мышление уже не воспринимается. Ещё недавно церковные универсалисты трактовали рассудок как Божьего конкурента, способного привести к обострению естественного чувства сверхъестественного. В противовес им, например, Д. Бруно в XVI веке пишет: «Этот глубокий созерцатель и экстатик Ареопагит (... ) утверждает, что невежество есть превосходнейшая наука. Это всё равно, как если бы он сказал, что быть ослом – значит быть подобным Богу. А учёный Августин (... ) утверждает, что невежество скорее, чем наука, приводит нас к Богу, а наука скорее, чем невежество губит душу» [цит. по: 12, 140].

Отношение же современника Бруно – Ф. Бэкона к эгоистическому нарушению биоравновесия уже чисто утилитарное. «Назначение знания в том, – откровенен английский материалист, – чтобы, познав природу, её состав и её законы, овладеть ею, заставить её служить человеку» [цит. по: 12, 144].

Как видим, с конца XV века природное естество христианина заметно реабилитируется. Причины, приведшие в IV веке к тотальному универсализму, понемногу забываются. Мистическое чувство надёжно убаюкано, а его неприятная встревоженность – удел далёких предков. К ним нынешние поколения себя не причисляют. Поэтому в XVI веке в социальном процессе назревает качественный скачок. Ширятся поиски иной – отличной от универсалистской – мотивации взаимодействия. Обосновываются стимулы труда, отражающие новый – реальный уровень освобождённости органических потребностей.