3. Абсолютистский коллективизм (XVI-XVIII вв.)

Эмансипация общебиологических потребностей, как мы знаем, проявляется в новых целях социального сотрудничества. Если при универсализме основной стимул – покорность воображаемым высшим силам, то после успокоения мистических фантазий кооперация направлена уже на другое – на преобразование биосреды и добывание материальных благ. Коренное обновление мотивации, в свою очередь, перестраивает социум. Временное закабаление социума политической элитой необходимо, чтобы воспитать в народе привычку и уважение к незнакомым принципам взаимодействия.

К XV-XVI вв. в передовых западноевропейских странах универсалистские воззрения были в основном изжиты. Конфликт с воображаемым Творцом уже не волновал, как прежде, и былое универсалистское принижение человеческой природы находит всё меньший отклик. Доминирующей мотивацией, вместо универсалистской становится государствоцентристская (коллективистская), а значит, идеал личности стремительно меняется. Придётся освоить ещё один термин. Он насколько неповоротлив, настолько и необходим. Государствоцентристской или коллективистской назовём деятельность, стимулированную уже не покорностью Универсуму, а земными интересами коллектива. Под коллективом будем понимать Государство, Родину, Народ и подобные категории.

При государствоцентризме (=коллективизме) индивидуальные материальные потребности ещё надёжно обесценены – распускать их непозволительно. А вот материальные потребности народа, государства, словом, коллектива, уже реабилитированы. Служить им – достойное дело, которым и должен быть мотивирован образцовый гражданин. «Служи не себе, а народу. Не себе, а государству (=науке, прогрессу, искусству и т. д. )» – такие идеалы открывают европейцы взамен универсалистских.

Разумеется, в XV-XVI вв., как и тысячелетие назад при введении универсализма, пришлось специально обосновывать новую мотивацию. Целенаправленно внедрять её в массы и строить новый социум – уже коллективистского типа. Следовательно, понадобился политический класс, призванный эти задачи решить. Подчеркнём, именно из-за проблем с переорганизацией на обновлённых стимулах сотрудничества человеческий разум опять объявлен несамостоятельным («злым»). А значит, гуманистическо-универсалистские свободы, порадовав окружающих два-три столетия, сошли на нет. Народ в очередной раз потерял суверенитет над своей волей, передав его государствоцентристской элите – королям, монархам, прочим августейшим особам, которые получили над массами абсолютную власть. В просторечии всё это назвали «европейским абсолютизмом». Идеологами-первооткрывателями абсолютистского коллективизма стали, в частности, Н. Макьявелли в Италии, Ж. Боден во Франции и Т. Гоббс в Англии.

Н. Макьявелли, пожалуй, ярче других прославлял государствоцентристский социум (=национальное государство) и правление, обучающее народ государствоцентризму (абсолютную монархию). В отношении современников-флорентинцев Макьявелли определённо был мизантропом, так как невысоко оценивал их возможности самим, без идеологических пастырей наладить коллективистское взаимодействие. «О людях можно вообще сказать, что они неблагодарны, изменчивы, лицемерны, трусливы перед смертью, жадны до наживы, – откровенно презирал Макьявелли массы, в отличие от их недавнего прославления гуманистами. – Пока ты им делаешь добро, они все твои, предлагают тебе свою кровь, имущество, жизнь, детей, всё до тех пор, пока нужда далеко (... ) но, как только она приближается, люди начинают бунтовать» [цит. по: 61, 576].

Поэтому абсолютный монарх – учил Макьявелли – прививая новые, государствоцентристские идеалы, должен дрессировать «злых» сограждан как «диких зверей» [99, 43]. Однако, когда коллективистское сотрудничество окончательно наладится, пионеры коллективизма, с чистой совестью отправятся на покой. Их диктат исчерпается, если каждый станет таким сознательным, что возьмёт под личную ответственность свой коллективистски-мотивированный труд. Тогда-то абсолютистско-диктаторская фаза principato nuovo и переродится в республиканскую.

Не раз отмечалось сходство социальных процессов в разных европейских странах, изживавших универсализм в XVII-XVIII веках. Поэтому Макьявелли обучал государствоцентризму не только итальянцев, но и королеву Елизавету в Англии, Фердинанда Католика в Испании, Людовика XI во Франции.

Коллега Макьявелли – Жан Боден во Франции с не меньшим пылом обосновывал труд на благо нации. В отношении свободной человеческой воли Боден, как и Макьявелли, скажем мягко, скептичен. Ожидать от масс самостоятельного освоения коллективизма без контроля профессионалов – «всё равно, что просить мудрости у сумасшедших». Поэтому монарх, согласно Бодену, должен иметь власть над народом – этим «животным с несколькими головами» – «вечную и абсолютную» [цит по: 3; 34, 37].

Старания Бодена тоже не прошли даром. Во многом по его рецептам в послеуниверсалистской Франции строили абсолютную монархию. И вот итог – парламенты шаг за шагом теряли всякую силу. Никто уже не противодействовал королю – и монархия из традиционной превратилась в классическую абсолютную. А Франция – в сильнейшую державу государствоцентризма.

Рядом в Англии трудился Т. Гоббс, высказывая схожие мысли, но другими словами. Поэтому повторим суть государствоцентризма уже в терминах Гоббса. Чтобы обучить массы государствоцентристским добродетелям, утверждал Гоббс в «Левиафане», надо срочно брать «злую» народную волю под контроль. «(... ) люди от природы подвержены жадности, страху, агрессивности и остальным животным страстям», – развивает английский абсолютист знакомые мотивы о надзоре над «злой» волей. Люди злоупотребляют гуманистической свободой (вновь переводя на язык принятых нами терминов). Они бесконтрольно культивируют общебиологические влечения, действуя «ради любви к себе, а не к другим». Поэтому принять коллективистскую мотивацию «любви к другим» их можно только заставить извне. Прав не Аристотель, уверен Гоббс, а Макьявелли, который провозгласил в «Государе», что человек не способен к самоорганизации в общество [67; 124, 139].

По Гоббсу, государство возникло так. Первоначально, до его появления единственный закон среди людей – право сильного, алчность, агрессивность и прочие неприятные природные инстинкты. Неудивительно, что в догосударственное время каждый воевал с каждым. (Поправим Гоббса: на стадии родового гуманизма роды, а не индивиды воевали друг с другом). Однако вскоре некоторые благоразумные решили такое взаимоистребление прекратить. Но поняли, что это возможно лишь при условии, что все изменят цели своих поступков: заменят деятельность, мотивированную «любовью к себе» на деятельность, стимулированную «любовью к другим». (То есть, на коллективистскую, добавим мы). Однако договориться об этом самостоятельно массы по причине своей недоразвитости не могут. Поэтому и перепоручают данную задачу государству – «тому великому Левиафану (... ) которому мы (... ) обязаны своим миром и своей защитой». Народ доверяет Левиафану налаживать коллективистски-мотивированное взаимодействие, и тем самым «(... ) признаёт как свои собственные все действия и суждения Левиафана». Последний, в свою очередь, перевоспитывая население в коллективистском духе, «безнаказанно может делать всё, что ему угодно»: утверждать законы, наказывать, пользоваться любым имуществом, объявлять войну другим Левиафанам и т. д. [цит. по: 67, 140, 144].

В итоге получаем то же, что предлагали Боден с Макьявелли: 1) Необходимо перестраиваться с рельсов универсализма на государствоцентризм. 2) Народ зол и туп. 3) Чтобы обучить такое население коллективизму, надо устроить что-то типа государствоцентристской диктатуры.

Эпоху закрепощения общества абсолютистской элитой и налаживания коллективистски-мотивированного взаимодействия назовём абсолютистско-коллективистской (=абсолютистско-государствоцентристской).

Как видим, политическая верхушка, как при абсолютистском государствоцентризме, так и при церковном универсализме объявляет человеческую волю «злой». Однако если задача церковно-универсалистского Града Божия – обучить массы покорности Универсуму, то цель абсолютистского Левиафана иная. Абсолютисты-коллективисты блокируют природное естество человека, чтобы направить его труд на благо государства и народа. О тотальном подчинении воображаемому Универсуму абсолютистско-коллективистские наставники, в отличие от церковно-универсалистских, речи уже не ведут. Это отражает частичное освобождение природных потребностей христианина к XVII веку в сравнении с их надёжной нейтрализацией после IV века.

Напоследок повторим главное: государствоцентризм (он же коллективизм) оправдывает эксплуатацию природы, но пока не в личных целях, а в интересах народа и национального государства.