Представление
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! Эта местность мне знакома, как окраина Китая! Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. Многоточие шинели. Вместо мозга – запятая. Вместо горла – темный вечер. Вместо буркал – знак деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин, достающий из штанин.
«А почем та радиола? » «Кто такой Савонарола? » «Вероятно, сокращенье». «Где сортир, прошу прощенья? »
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах – папироса. В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. И нарезанные косо, как полтавская, колеса с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром оживляют скатерть снега, полустанки и развилки обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое волки воют «і‑ мое».
«Жизнь – она как лотерея». «Вышла замуж за еврея». «Довели страну до ручки». «Дай червонец до получки».
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним – меццо‑ сопрано. В продуктовом – кот наплакал; бродят крысы, бакалея. Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана превращается в тирана на трибуне мавзолея. Говорят лихие люди, что внутри, разочарован под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь, встать с винтовкой гроб стеречь.
" Не смотри в глаза мне, дева: все равно пойдешь налево". «У попа была собака». «Оба умерли от рака».
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду – Ясная Поляна. (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом. ) Он – предшественник Тарзана: самописка – как лиана,
взад‑ вперед летают ядра над французским частоколом. Се – великий сын России, хоть и правящего класса! Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо‑ юдо: нежный граф превратился в книжный шкаф!
«Приучил ее к минету». «Что за шум, а драки нету? » «Крыл последними словами». «Кто последний? Я за вами».
Входит пара Александров под конвоем Николаши. Говорят «Какая лажа» или «Сладкое повидло». По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. Размышляя о причале, по волнам плывет «Аврора», чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля: скажешь «пли! » – ответят «бля! »
«Сочетался с нею браком». «Все равно поставлю раком». " Эх, Цусима‑ Хиросима! Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах. Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик. Глянь – набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит.
«Говорят, открылся Пленум». «Врезал ей меж глаз поленом». " Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый".
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера, и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле. Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг‑ кунак вонзает клык в недоеденный шашлык.
«Ты смотрел Дерсу Узала? » «Я тебе не все сказала». «Раз чучмек, то верит в Будду». «Сукой будешь? » «Сукой буду».
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, придирается к закону, кипятится из‑ за пошлин, восклицая: «Как живете! » И смущают глянцем плоти Рафаэль с Буонаротти – ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран Маршируют в ресторан.
«В этих шкарах ты как янки». «Я сломал ее по пьянке». «Был всю жизнь простым рабочим». «Между прочим, все мы дрочим».
Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют: " Мы вояки‑ забияки! Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны. В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню – вот те на: на подушке – ордена.
«Где яйцо, там – сковородка». " Говорят, что скоро водка снова будет по рублю". «Мам, я папу не люблю».
Входит некто православный, говорит: " Теперь я – главный. У меня в душе Жар‑ птица и тоска по государю. Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. Дайте мне перекреститься, а не то – в лицо ударю. Хуже порчи и лишая – мыслей западных зараза. Пой, гармошка, заглушая саксофон – исчадье джаза".
И лобзают образа с плачем жертвы обреза...
«Мне – бифштекс по‑ режиссерски». " Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой".
Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало, с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни и вполголоса по‑ русски произносят: " Все пропало, а) фокстрот под абажуром, черно‑ белые святыни; б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели. Но – не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша «баюшки‑ баю», отвечает: «мать твою! » ".
«Влез рукой в шахну, знакомясь». «Подмахну – и в Сочи». " Помесь лейкоцита с антрацитом называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто – с моделью из фанеры, кто – с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи‑ пенсионеры одобрительно кивают им, задорным и курносым, что врубают «Русский бальный» и вбегают в избу к тяте выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь. Не задушишь, не убьешь.
«Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду». «Я с ним рядом срать не сяду». " А моя, как та мадонна, не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи. Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером, только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи. Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
" Инвалид, а инвалид. У меня внутри болит".
«Ляжем в гроб, хоть час не пробил! » «Это – сука или кобель? » " Склока следствия с причиной прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: «Хватит! » Прокурор скулу квадратит. Дверь в пещеру гражданина не нуждается в «сезаме». То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит, обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами. И за смертною чертою, лунным блеском залитою, челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил тех, кто головы сложил.
«Хата есть, да лень тащиться». «Я не блядь, а крановщица». " Жизнь возникла как привычка раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену, хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида. Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной без реакции цепной!
«Дайте срок без приговора! » «Кто кричит: „Держите вора! “? » «Рисовала член в тетради». «Отпустите, Христа ради».
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках. Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства. Исключив сердцебиенье – этот лепет я в кавычках ‑ ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства. Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть‑ на‑ девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой.
" От любви бывают дети. Ты теперь один на свете. Помнишь песню, что, бывало, я в потемках напевала?
Это – кошка, это – мышка. Это – лагерь, это – вышка. Это – время тихой сапой убивает маму с папой".
1986
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|