Использование полученной информации

 

В предыдущих главах я объяснял, как использовать в различных ситуациях информацию, которую сообщают нам едва уловимые выражения лица. Но здесь я не буду этого делать, так как знание того, что человек испытывает ту или иную приятную эмоцию, редко создает нам проблемы. Часто даже не имеет значения, показывает ли человек улыбку Дюшена, т. е. выражает неподдельное удовольствие, просто вежливую улыбку или улыбку притворной радости. Если ваш босс рассказывает вам анекдот, который вы находите не очень смешным, то вы все равно улыбаетесь, и, скорее всего, ваш босс не будет тщательно анализировать выражение вашего лица, чтобы проверить, действительно ли вам понравился анекдот. Важно то, что вы сделали попытку выглядеть так, как будто вы действительно получили удовольствие. Но когда вам действительно важно знать, испытывает ли другой человек удовольствие, вы можете обратить внимание на складку кожи на его лице, расположенную непосредственно под бровями.

 

 

Глава 10. Ложь и эмоции

 

Это была не моя идея – выяснить, насколько полезными могут быть эмоции при оценке правдоподобности. Вопрос возник примерно сорок лет тому назад, когда я впервые начал вести занятия с психиатрами–практикантами в нашем университете. Хотя они с интересом слушали рассказы о моих исследованиях, позволивших установить факт универсальности выражений эмоций (см. главу 1), гораздо больше они хотели узнать о руководящих принципах принятия решений в сложных ситуациях, с которыми они сталкивались на работе: например, когда пациент, доставленный в больницу в состоянии тяжелой депрессии, просит отпустить его на день домой, утверждая, что чувствует себя лучше и больше не помышляет о самоубийстве, то как можно определить, говорит ли он правду? Может ли пациент лгать, для того чтобы сбежать из больницы и лишить себя жизни? К сожалению, такое случалось. Но если пациент действительно чувствует себя лучше, то один день, проведенный дома, может стать важным шагом на пути возвращения к нормальной жизни.

Я не имел понятия, что мне следовало искать. Есть ли какие–то особые признаки в выражении лица или жестах человека, указывающие на то, что эмоция является поддельной? Может ли кто–то помимо специально подготовленного актера намеренно создавать выражение, которое бы выглядело искренним, не являясь таковым на самом деле? Способны ли люди намеренно подавлять любые внешние проявления своих чувств, особенно когда эти эмоции переживаются очень интенсивно? Есть ли способ разглядеть истинную эмоцию под маской притворной эмоции?

Я начал с детального изучения одного из фильмов из моей фильмотеки (в ту пору еще не было видео, и звуковые кинофильмы были единственным средством записи выражений и жестов). До этого я снимал собеседования с психически нездоровыми людьми: сначала при их приеме в психиатрические лечебницы, затем тогда, когда персонал решал, что состояние пациентов значительно улучшилось, и наконец, за неделю до выписки пациента домой. Как сообщил мне персонал лечебницы, одна из пациенток призналась в том, что говорила неправду во время второго собеседования: она утверждала, что больше не испытывает депрессии, и просила отпустить ее домой на выходные. За несколько дней до получения разрешения на временное возвращение домой она рассказала, что собиралась лишить себя жизни, как только окажется за пределами лечебницы. К счастью, мне удалось снять то интервью, во время которого она лгала врачам.

Мэри (это ее ненастоящее имя), которой к тому времени исполнилось сорок четыре года, до своего помещения в клинику совершила три попытки самоубийства, при каждой из которых она лишь чудом оставалась жива. В первый раз, когда я смотрел снятые мной кадры о промежуточном собеседовании, я не заметил никаких признаков того, что она лжет о своих эмоциях; она много улыбалась, говорила оптимистично и выглядела жизнерадостной. Я бы поверил ей; поверил ей и врач.

Мы с моим напарником Уолли Фризеном достали многоскоростной кинопроектор для покадрового изучения каждого ее выражения лица и каждого жеста как на очень медленной скорости, так и на более быстрой. Я потратил более сотни часов на многократный просмотр этого двенадцатиминутного фильма, но полученный результат, безусловно, стоил того.

В ходе собеседования врач спросил Мэри о ее планах на будущее. Во время короткой паузы перед ответом на этот вопрос мы заметили, что по лицу Мэри пробежало выражение глубокого страдания. Оно было видно только на двух кадрах, т. е. продолжалось всего 1/12 секунды, и затем быстро скрылось под улыбкой. Мы рассматривали это выражение снова и снова; у нас не было никаких сомнений в том, что оно означало. На зафиксированном кадре ее истинная эмоция была предельно ясной, а затем она намеренно скрывалась. Как только мы обнаружили, что следует искать при медленном просмотре пленки, мы обнаружили в этом фильме еще два очень быстрых выражения страдания.

Мы с Фризеном назвали эти быстрые движения лица, продолжающиеся от 1/25 до 1/5 секунды, микровыражениями и отметили, что они обеспечивают невербальную утечку информации об истинных чувствах человека.^[212] Позднее я узнал, что психологи Эрнест Хаггард и Кеннет Айзакс обнаружили микровыражения на три года раньше нас, но предположили, что они незаметны в реальных условиях и являются признаками подавленных эмоций.^[213] Мы установили, что увидеть микровыражения можно без замедленного просмотра, если знать, что следует искать; тогда мы еще не представляли, насколько легко будет научить людей распознавать микровыражения на наших лицах.

Мы провели дальнейшее исследование намеренно скрываемых и намеренно подавляемых эмоций.^[214] Исследования в этой области, проведенные в последние несколько десятилетий, ясно показали, что микровыражения могут возникать либо когда происходит сознательное сокрытие эмоций, как в случае с Мэри, либо когда человек не знает, что он чувствует, т. е. когда эмоция подавляется, как это обнаружили Хаггард и Айзакс. Важно отметить, что микровыражения выглядят одинаково и в случае сдерживания, и в случае подавления эмоции. Само по себе микровыражение не говорит нам, что оно собой представляет; это должно определяться из контекста, в котором оно возникает, что часто требует дальнейших расспросов. Здесь имеет смысл объяснить, что я понимаю под контекстом. В разных контекстах одно и то же микровыражение может иметь совершенно разные значения.

В самом общем смысле под контекстом понимается природа разговорного обмена информацией. Что представляет собой этот обмен: первую встречу, случайную беседу, официальное интервью или допрос, при проведении которого человек знает, что он подозревается в каком–то правонарушении?

Второй контекст представляет собой историю отношений. Что стало известно до того, как началась беседа? Каким был характер предыдущих контактов между оцениваемым человеком и тем, кто его оценивает? Чего ожидает от будущих отношений и какими видит эти отношения каждый из этих людей?

Третий контекст – это очередность проявления. Когда возникают микровыражения: когда оцениваемый человек говорит или когда он слушает?

Наконец, четвертый контекст – это соответствие. Соответствует или противоречит показанная в микровыражения эмоция содержанию слов, произносимых человеком, звуку его голоса, его позе и жестам? Проявляется ли микровыражение тогда, когда человек слушает, соответствует ли оно тому, что говорит исследователь, и тому, что скажет оцениваемый человек в дальнейшем?

Хотя все эти четыре контекстуальных фактора должны рассматриваться при оценке нормального выражения лица, или макровыражения эмоции, они могут быть особенно полезными при изучении микровыражений. Они также должны рассматриваться при оценке признаков эмоции в голосе, в положении тела и в других сознательных проявлениях обмана.

Большинство людей не замечают микровыражений, появляющихся во время беседы, когда эти микровыражения конкурируют за внимание со словами, тоном голоса и жестами. К тому же мы часто отвлекаемся на размышления о том, что нам следует сказать, вместо того чтобы внимательно наблюдать за микровыражениями на лице другого человека. Даже когда я показывал людям микровыражения вне их контекста – при выключенном звуке, при отсутствии необходимости давать ответы, большинство неподготовленных людей сообщали, что не замечали многих из них. Мы не слишком хорошо умеем наблюдать микровыражения самостоятельно, и когда я впервые попытался научить этому других людей, то был крайне удивлен тому, насколько быстро они усваивали этот навык. После всего лишь часового обучения люди могут значительно улучшить свою способность замечать микровыражения. Я уверен, что важнейшими условиями, позволяющими им учиться так быстро, является мгновенная обратная связь о том, правильно ли они делают свои оценки, регулярная практика и визуальное сопоставление выражений, наиболее часто путаемых друг с другом, в частности гнева с отвращением и страха с удивлением.

Но не все бихевиоральные индикаторы обмана являются эмоциональными. Они могут генерироваться как мышлением (познанием), так и чувством (эмоциями). Так как эта книга посвящена эмоциям, я опишу роль чувств более подробно, но при этом нам важно будет также узнать что–то о роли мышления, чтобы получить полную картину того, как оценивается правдивость. Эмоции влияют на мышление (сильная эмоция, такая как страх, может помешать нам ясно мыслить), а мышление влияет на эмоции (мысли о поимке или о невозможности доказать свое алиби будут усиливать страх).

Наиболее очевидным когнитивным индикатором возможной лжи являются противоречия в рассказе человека о том, что он собирается делать. Однако некоторые противоречия появляются и в правдивых сообщениях, и поэтому вам следует проявлять осторожность, когда вы оцениваете правдивость человека, основываясь только на выявленных вами противоречиях. Очень редко люди каждый раз повторяют свои сложные рассказы абсолютно одинаково; обычно они добавляют или убирают какие–то детали, которые они забыли первоначально или забывают при повторном пересказе, что создает видимость противоречивости их сообщений.

Другим очевидным, но очень полезным индикатором ненадежности получаемой вами информации является неуверенность, проявляющаяся у человека, когда он отвечает на вопросы, ответы на которые, по вашему мнению, должны даваться быстро, – разумеется, если человек говорит правду. Например, если жена спрашивает меня, почему вчера в два часа дня моя машина стояла напротив одного из шикарных отелей, то я должен знать ответ. Неуверенность вызовет подозрение в том, что я занимался чем–то предосудительным и, не ожидая, что буду замечен, не приготовил заранее историю для прикрытия своих действий. С другой стороны, вопрос о том, кто будет бороться за президентское кресло через два года, может заставить меня отвечать еще более неуверенно, так как я никогда не считал себя политическим провидцем и мало размышлял о том, каким мог бы быть ответ на этот вопрос, но такая неуверенность не должна вызывать подозрений.

Вам следует также рассмотреть еще два фактора, прежде чем интерпретировать любое поведение, а не только неуверенные ответы как симптом возможной лжи. Во–первых, значение имеют изменения в поведении, особенно проявляющиеся тогда, когда происходит смена темы дискуссии. Например, если я всегда проявляю нерешительность, когда я говорю или когда я пытаюсь вспомнить прошлые события, то моя нерешительность не должна рассматриваться как признак попытки обмана, если только она не начинает вдруг резко отличаться от моей нерешительности, проявлявшейся в начале беседы. Если она заметно усиливается, то это может свидетельствовать о моих попытках выдумать историю на ходу, чтобы скрыть что–то важное; если же нерешительность резко ослабевает, то это может указывать на наличие у меня заранее подготовленного ответа. Во–вторых, даже явная неуверенность в тех случаях, когда ответ на вопрос не должен вызывать затруднений, может быть следствием совершенно естественных процессов. Даже если бы я не был двуличным, я все равно мог проявить неуверенность, размышляя о том, почему моя жена может проявлять подозрительность; я мог бы даже подумать, не предложить ли ей высказаться на эту тему подробнее.

Так как противоречия и нерешительность могут указывать на наличие размышлений, не имеющих отношения к обману, то я называю такие бихевиоральные симптомы горячими точками, а не сигналами лжи. Они отмечают те моменты, когда вам требуется иметь больше информации. Альтернативные объяснения того, почему у человека возникло такое поведение, должны быть исключены, прежде чем вы сможете сделать вывод о том, что изменение в поведении является свидетельством лжи.

Только Пиноккио имел очевидный сигнал, проявлявшийся всякий раз, когда он лгал. Мы же в отличие от него в лучшем случае имеем горячие точки. Даже если бы я показал микровыражение страха, когда моя супруга задала бы вопрос об автомобиле, припаркованном напротив отеля, это все равно было бы горячей точкой. Я мог бы испугаться, что жена мне не поверит, или я мог бы испытать беспокойство по поводу прочности нашего брака, если бы у нее появились сомнения в моей честности. Я мог бы даже скрывать свой страх, потому что я не хочу, чтобы она узнала о том, что у меня возникают такие мысли о ней и о нашем браке, даже если я не сделал ничего предосудительного. Только лишь одна из многих возможностей заключается в том, что я мог бы испугаться оказаться уличенным в супружеской неверности и попытаться скрыть свой страх, чтобы жена его не заметила. Так как это всего лишь горячая точка, то у жены хватило бы мудрости задать несколько вопросов и получить больше информации для прояснения того, что вызвало скрываемую эмоцию.

Признаки размышления, возникающие под влиянием минуты, проявляются в голосе и жестах человека. Появляются определенные проблемы с памятью, которые обычно не возникают, когда люди говорят правду. При этом лгущие люди могут демонстрировать очень хорошую память на детали. Джон Дин, советник президента Никсона, описывал в своей книге, как тщательно он готовил исключительно подробные отчеты о произошедших событиях, полагая, что включение многих деталей позволит его сообщениям выглядеть заслуживающими большего доверия.^[215] Если бы те, кто его слушали, знали о результатах исследований памяти, то они демонстрировали бы совершенно противоположную реакцию, так как память о мельчайших подробностях событий, которые не были зарегистрированы в момент их возникновения, встречается крайне редко.

В книге «Психология лжи» я описываю эти горячие точки и пытаюсь ответить на вопросы о том, почему люди лгут и когда можно с наибольшей и с наименьшей вероятностью оценить правдивость намерений человека по манере его поведения.^[216] Мой коллега Джон Юлли провел впечатляющее исследование когнитивных горячих точек.^[217]

Если человек лжет о том, что он чувствует в данный момент, подобно тому как лгала Мэри о своем психическом состоянии, то его ложь обычно состоит из одного или двух элементов: скрываемой эмоции и ее сфабрикованного прикрытия, или маски. Маски появляются по двум причинам. Во–первых, потому что эмоцию проще скрыть с помощью выражения другой эмоции, а не путем придания лицу нейтрального выражения. Во–вторых, ситуация, мотивирующая ложь, очень часто требует не просто сокрытия одних чувств (например, страдания Мэри), но и имитации других (например, притворной жизнерадостности Мэри). Улыбка является наиболее часто используемой маской, потому что позитивная манера поведения, подразумевающая сокрытие неприятных чувств, требуется в большинстве социальных ситуаций, но любая эмоция может быть замаскирована с помощью другой эмоции, например когда гнев используется для маскировки страха, о чем упоминалось в главе 6.

Выражения лица могут выдавать поддельную эмоцию разными способами. Одним из признаков поддельности является асимметрия выражения лица. Сфабрикованные выражения более асимметричны, чем спонтанные искренние выражения, хотя это различие обычно бывает незначительным и нелегко поддается обнаружению без соответствующей тренировки. Асимметрия выражения может быть измерена с помощью «Системы кодирования движений лица» (FACS).

Как отмечалось в главе 9, великий французский невропатолог Дюшен де Булонь первым предположил, что отсутствие вызываемых эмоциями мышечных сокращений, которые большинство людей неспособны выполнять преднамеренно, «разоблачает неверного друга».^[218] Отсутствие таких непроизвольных движений предполагает, что выражение может быть не искренним, а сфабрикованным. В случае улыбки отсутствие движения внешней части круговых мышц глаза (orbicularis oculi pars lateralis – как это звучит на латыни или описывается в AU 6 в терминах FACS) позволяет отличить поддельную улыбку от искренней. Если улыбка является слабой или умеренной, то определить отсутствие этого движения нетрудно, потому что при этом не появляется «куриных лапок», а щеки не поднимаются под влиянием сокращения мышцы, уменьшающей степень раскрытия глаз. (Взгляните для сравнения на снимки А и Б на с. 255.) С другой стороны, намеренно сделанная широкая улыбка вызовет появление всех этих признаков, что затруднит распознавание притворного выражения; поэтому вы должны искать гораздо более тонкие симптомы: очень незначительное опускание бровей и складки кожи между бровями и верхними веками. (Взгляните на различия между снимками В и Г на с. 256.) Это различие трудно распознать, и большую часть времени мы остаемся обманутыми широкими притворными улыбками, которые по этой причине часто используются в качестве маски.

Другие эмоции предусматривают свои собственные «фирменные» мышечные сокращения, которые трудно воспроизвести преднамеренно. Притворные печаль или горе могут быть обнаружены благодаря тому, что они не предполагают поднятия внутренних уголков бровей (которое можно увидеть на снимках И и К на с. 136). Притворный страх, вероятно, будет выражаться без поднятых и сведенных вместе бровей (показанных на снимке З на с. 206). Выражение притворного гнева, скорее всего, не будет сопровождаться появлением напряженных красных краев губ (показанных на снимках М и Н на с. 179). Однако не существует какого–то движения мышц лица, которое было бы трудно выполнить намеренно, для того чтобы выразить отвращение или презрение. Таким образом, выражение этих эмоций не предусматривает никаких движений, отсутствие которых могло бы вызвать подозрение.

Третий способ распознавания имитации заключается в анализе временных характеристик выражения эмоции. Выражения, появляющиеся и исчезающие очень резко, должны вызывать подозрение, если только сам контекст беседы не предполагает таких быстрых переключений. Подобным образом выражения, появляющиеся и исчезающие постепенно, также должны соответствовать ходу беседы, для того чтобы выглядеть правдоподобными. (Этот вопрос соответствия контексту также рассматривался нами ранее.)

Ложь об эмоциях помимо придания особых черт поддельным выражениям лица может порождать микровыражения, раскрывающие утаиваемую эмоцию, или давать утечку информации об испытываемой эмоции, скрываемой под маской. Например, улыбка не влияет на верхние веки, брови и морщины на лбу, поэтому эмоции, маскируемые с помощью улыбки, могут по–прежнему появляться в верхней части лица. Вы можете видеть эти микровыражения в верхней части лица, появляющиеся при страхе (снимок К на с. 207), гневе (снимок Д на с. 177), удивлении (снимок И на с. 207) и печали (снимок У на с. 138).

До сих пор я уделял основное внимание тому, как можно обнаружить скрываемые или поддельные эмоции. Разумеется, часто люди лгут не о своих чувствах, а о своих действиях, планах, мыслях или ценностях. Но даже такие проявления лжи могут порождать идентифицируемые горячие точки эмоций, если человек испытывает какие–то чувства в отношении своей лжи. Тремя эмоциями, наиболее часто испытываемыми лгущими людьми, являются страх, чувство вины и, как ни странно, удовольствие.

Страх быть уличенным во лжи является наиболее типичной эмоцией, испытываемой лгущим человеком. Но страх возникает только тогда, когда ставки достаточно высоки, т. е. когда лгущий уверен, что вознаграждение, которое можно получить, является высоким, а наказание, которого необходимо избежать, – серьезным. Но даже в этом случае не все лжецы испытывают страх перед возможным разоблачением. Если человек, которому адресуется ложь, известен своей доверчивостью или если лжец в прошлом постоянно успешно обманывал этого человека, то маловероятно, что лжец будет чувствовать или проявлять страх.

Чувство вины – это еще одна эмоция, которая может испытываться лжецом. Его возникновение маловероятно, когда ложь оказывается санкционированной, например ложь тайного агента полиции, или шпиона, засланного из другой страны, или продавца, открыто поощряемого начальством к представлению продукта таким, каким он на самом деле не является. Если ложь не санкционируется или когда имеется неясность по поводу того, существует ли обязательство быть правдивым, то ложь может вызвать у лжеца чувство вины, особенно когда человек, которому адресуется ложь, не может считаться нечестным или несправедливым и когда лжец и жертва его обмана разделяют общие ценности и рассчитывают поддерживать отношения и в будущем.

Еще одной эмоцией, сопровождающей ложь, является то, что я называю удовольствием от обмана. Оно представляет собой явное удовольствие от принятия на себя риска контроля над другим человеком. Презрение, возбуждение и наслаждение – все эти три эмоции могут присутствовать в удовольствии от обмана. Эту эмоцию трудно сдерживать, часто она стимулирует хвастовство, выдающее ложь. Удовольствие от обмана возникает, вероятнее всего, тогда, когда человека, которому адресуется ложь, довольно трудно одурачить и когда рядом со лжецом находятся связанные с ним люди, понимающие, что ложь была принята за чистую монету.

Это далеко не все эмоции, которые могут испытываться при использовании серьезной лжи – лжи, которая может иметь важные последствия и для того, кто обманывает, и для того, кого обманывают. Лгущий может испытывать гнев в отношении человека, которому адресуется ложь, по многим причинам, но, возможно, он считает необходимым скрывать свой гнев ради того, чтобы ложь достигла своей цели. Подобным образом лгущий может испытывать презрение к тому, кого он обманывает. Или же он может испытывать обе эти эмоции к другому человеку или самому себе из–за необходимости прибегать ко лжи.

Прежде чем двигаться дальше, нам необходимо познакомиться с тремя очень важными предупреждениями. Ранее я уже говорил о том, что нет признаков лжи как таковой, а есть лишь так называемые горячие точки. Эмоции, не соответствующие контексту, могут быть горячими точками, но эмоции могут возникать по разным причинам, не только из–за лжи. На с. 82 я подчеркивал, что сигналы об эмоциях не говорят нам, что вызвало эти эмоции. Мы рискуем совершить ошибку Отелло, делая скоропалительные выводы о том, что наблюдаемая эмоция вызвана ложью, не рассматривая других факторов, которые могли бы привести эту эмоцию в действие. Как бы ни соблазнительно было сделать такие выводы, мы должны терпеть неопределенность до тех пор, пока не сможем собрать больше информации, чтобы быть уверенными в том, что горячая точка возникла из–за лжи, а не из–за какого–то другого триггера.

В ситуации, когда человек знает, что его поведение оценивают, само выполнение оценки может повысить вероятность того, что он проявит страх перед разоблачением его лжи, иногда тот, кто делает оценку, способен помочь правдивому человеку перестать бояться возможности вызвать недоверие. Когда я вместе с моим коллегой Марком Франком проводил эксперименты, в которых наши испытуемые лгали или говорили правду – в одних случаях о своих политических убеждениях, в других случаях о том, не присваивали ли они чужие деньги, – мы действовали именно так.^[219] Прежде чем начать опрашивать испытуемых, я брал в руки книгу «Психология лжи» и сообщал им, что я являюсь ее автором. Я эксперт по лжи, говорил им я; если вы будете лгать, я уличу вас в этом (для усиления страха быть уличенными во лжи у тех, кто собирался лгать), а если вы будете правдивыми, я об этом обязательно узнаю (чтобы снизить страх перед возможностью того, что им не поверят, у тех, кто собирался говорить правду). Но даже если вы не являетесь экспертом, вы можете попытаться снизить страх правдивого человека перед тем, что ему не поверят, подчеркивая тот факт, что вы непредубежденный человек и не принимаете предвзятых решений, но при этом вы будете тщательно и настойчиво оценивать все, что он будет вам говорить, и все прочее, что вы сможете узнать.

Ошибку Отелло проще всего понять в контексте страха, так как невинные люди могут, иногда вполне обоснованно, бояться того, что им не поверят. Но ошибка Отелло возможна применительно к любой эмоции. Чувство вины может проявиться у правдивого человека, который готов почувствовать себя виноватым и выразить это просто потому, что он находится под подозрением. Чувство вины может также быть вызвано чем–то, что связано с темой дискуссии, причем не обязательно ложью, имеющей отношение к обсуждаемому вопросу. Рассмотрим, к примеру, случай с армейским сержантом, первым обнаружившим обнаженное мертвое тело своей соседки – симпатичной жены другого сержанта. Во время допросов он всячески отрицал свою причастность к убийству, но трижды не смог пройти тест на детекторе лжи. Когда найденные улики вынудили признаться истинного убийцу этой женщины, сержант был оправдан. Но почему же он не прошел тест на полиграфе? Дело в том, что в прошлом у него постоянно возникали сексуальные фантазии в отношении соседки, и когда он увидел ее обнаженное тело, то ощутил к ней определенное половое влечение, даже несмотря на то, что она была мертва. Он винил себя за то, что испытал подобное чувство. Всякий раз, когда его спрашивали о ее смерти и о том, как он обнаружил труп, он испытывал чувство вины и эта эмоция не позволяла ему пройти тест на полиграфе. Чувство вины, подобно любой другой эмоции, может иметь множество причин.

Хотя я считаю маловероятным, что невиновный человек, находящийся под подозрением, проявит удовольствие от обмана, тем не менее это также может произойти. Недавно я консультировал группу полицейских из другой страны по делу об обвинении юноши в убийстве его бывшей подружки. В ходе допроса, который был заснят на видео, юноша демонстрировал различные выражения презрения и другие признаки удовольствия от обмана. Однако не было никаких признаков того, что он мог лгать, и я оценил проявления эмоций, показанные в ходе допроса, как не имеющие решающего значения. Он был противопоставляющим себя нашей культуре наркоманом, который, вероятно, просто выражал свое высокомерное и презрительное отношение к полицейским, человеком, которому было приятно водить за нос следователей независимо от того, был он виновным или нет.

Во всех таких ситуациях эмоции ничего не говорят нам об источниках из возникновения, а горячие точки не являются свидетельствами лжи. Скрытая эмоция в микровыражении или нормальное выражение лица, противоречащее произносимым словам, звуку голоса или жестам человека, говорят лишь о том, что нам необходимо потребовать дополнительных объяснений, и больше ничего. Это стоит повторить еще раз: горячие точки отмечают моменты, в которые нам требуется получить больше информации для точной оценки правдивости.

Действительно, поскольку микровыражения возникают так быстро – в один миг, если воспользоваться выражением популярного ныне Малкольма Гладуэлла из его очень интересной книги, – то они могут остаться незамеченными. В этой книге под названием «Озарение» (Blink) Гладуэлл приводит множество примеров того, как возникают выражения и делаются оценки – практически мгновенно, на основе рассмотрения очень кратковременного отрезка поведения, и называет в качестве одного из примеров микровыражения.^[220] Но большинство людей не замечают быстрых микровыражений, если они не обучены это делать. Одного лишь знания того, что скрываемая эмоция действительно возникла, недостаточно для понимания ее смысла, особенно для выполнения точной оценки правдивости человека. Для такой оценки требуется более длительное наблюдение за поведением и знание контекста.

И наконец, последнее предостережение: не каждый, кто скрывает или подавляет эмоцию, показывает связанные с нею микровыражения. В ходе нашего исследования мы обнаружили микровыражения примерно у половины намеренно лгавших людей. Наличие микровыражения действительно что–то означает (эмоция существует и она скрывается), но его отсутствие ничего не говорит о том, скрывает ли человек эмоцию или нет. Мы по–прежнему не знаем, почему только некоторые люди, скрывая свои эмоции, генерируют микровыражения.

В целом мы не обнаружили никаких поведенческих изменений, которые всегда бы наблюдались у всех лгущих людей; вот почему разоблачители лжи должны учиться внимательно относиться к каждому аспекту поведения, так как никогда нельзя знать наперед, насколько важной окажется получаемая в данный момент информация. Эта новость всегда приводит в уныние телевизионных интервьюеров и газетных репортеров, которые оказываются разочарованными тем, что я не могу назвать им ни одного надежного поведенческого индикатора лжи. Но их просто не существует. Тот, кто заявляет о существовании абсолютно надежного сигнала о том, что другой человек лжет, либо сам искренне заблуждается, либо просто является шарлатаном.

Еще важнее отметить следующее: я не хочу создавать впечатления о том, что большинство случаев лжи выявляются благодаря микровыражениям или каким–то другим признакам эмоционального поведения. Иногда обнаружение лжи не имеет никакого отношения к манере поведения лгущего человека. Ложь может выдаваться бесспорными свидетельствами ее существования, получаемыми из других источников, таких как надежные свидетельские показания или материальные улики. Иногда лжец не может удержаться от хвастовства и раскрывает свои секреты ненадежному человеку, который затем выдает лжеца. Печально известный шпион Джон Уолкер продет Советскому Союзу американскую технологию изготовления бесшумных гребных винтов для атомных подводных лодок. До этого бесшумные винты обеспечивали США огромное тактическое преимущество. Советы не могли точно определять, где скрываются американские субмарины, но шумные советские субмарины позволяли точно определять их местонахождение кораблям американских ВМС. Уолкер был пойман не при проверке на полиграфе и не при тщательном допросе. Он похвастался своей жене о том, как много заплатили ему Советы, но упустил из виду гот факт, что эта женщина уже была с ним разведена и не могла претендовать на получение части этих «левых» доходов в виде алиментных выплат! В результате она выдала его властям США.

Иногда принятие решения целиком основывается на оценке манеры поведения. Например, иногда уголовные дела передаются в суд (вместо того чтобы улаживаться с помощью сделки о признании вины) при отсутствии неопровержимых доказательств виновности или невиновности обвиняемого. Решение о правдивости имеющихся показаний принимает жюри присяжных на основе их собственных оценок того, что говорят свидетели обвинения и защиты и как они это делают. Члены жюри обычно не поддерживают постоянных контактов со свидетелями и не имеют много времени для того, чтобы наблюдать за изменением их поведения при резких поворотах в ходе судебного разбирательства. Присяжные редко задают уточняющие вопросы, когда они замечают появление горячих точек; этим занимаются адвокаты и судья. А свидетели знают, что правдивость их показаний тщательно оценивается и что от этой оценки иногда зависит очень многое.

Тем не менее нередки ситуации, в которых наличие специалиста, умеющего выявлять горячие точки обмана, имеет жизненно важное значение. Люди, совершившие теракты 11 сентября, неоднократно подвергались очной проверке работниками визовых служб, иммиграционными чиновниками и персоналом аэропортов, до того как они смогли направить угнанные самолеты на башни Всемирного торгового центра и здание Пентагона. Если бы даже часть их лживых утверждений была бы раскрыта, то многих, если не всех, жертв сентябрьской катастрофы удалось бы избежать. И это едва не случилось на самом деле. Один из сотрудников безопасности аэропорта сообщал, что у него вызвал подозрение один из будущих угонщиков, действия которого показались ему несколько странными. Но знания, полученные им в процессе профессиональной подготовки, были недостаточными, для того чтобы придать ему достаточную уверенность в необходимости действовать с учетом появившихся подозрений. В результате он не решился задержать одного из будущих угонщиков для детальной проверки его документов и тщательного личного досмотра.

Большинство работников правоохранительной системы и службы национальной безопасности не обучались тому, как проводить интервью, или имеют ошибочное представление о существовании каких–то абсолютно надежных признаков лжи. Еще хуже то, что, когда они полагаются на ненадежные симптомы, они редко получают обратную связь, позволяющую им узнать об ошибочной оценке, а если они и узнают о ней, то обычно это происходит с таким опозданием, что они уже не могут вспомнить, что же заставило их сделать такую оценку.

Довольно часто процесс обучения оценке правдивости предусматривает усвоение информации, не подкрепленной результатами научных исследований, а иногда и противоречащей им. В одном эксперименте независимая исследовательская лаборатория обучала своих испытуемых проведению оценки правдивости на основе критериев, разработанных одной фирмой, занимающейся в данный момент обучением полицейских – именно полицейских, а не работников других правоохранительных служб США, – и обнаружила, что обученные ею люди стали делать менее точные оценки правдивости!^[221]

Вместе с психологами Марком Франком и Джоном Юлли (который занимается изучением слов и воспоминаний, подобно тому как я занимаюсь изучением жестов и выражений лица) и отставным полицейским из отдела убийств Джоном Ярбругом я разработал новый метод обучения людей оценке правдивости, который основывается на научно доказанных фактах и результатах полевых экспериментов. Мы учили людей только тому, что было подкреплено результатами научных исследований и экспериментов (многие из них проводились в нашей лаборатории) и практическим опытом полицейских (которые вместе с нами занимались разработкой учебных планов). Мы предпочитаем проводить трехдневный курс обучения, предусматривающий время для практических занятий и получения обратной связи, но так как многие из наших слушателей занимают ответственные посты и это не позволяет им отрываться от работы на целых три дня, то мы также предлагаем ускоренный, но более насыщенный двухдневный курс занятий. Мы обучали полицейских следователей из США, Великобритании и Канады. Хотя полицейские скептически относятся к способности ученых предложить им какую–то полезную практическую информацию, мы обходили это препятствие за счет того, что занятия на наших курсах «Оценки правдивости» проводились полицейским, имеющим многолетний опыт практической работы, совместно с ученым, занимавшимся исследованием стилей поведения и признаков лжи. Слушатели курсов в процессе обучения узнавали, что они могут распознавать и понимать поведение, которое прежде было им непонятно или просто неправильно истолковывалось.

Мы еще не знаем, кто получает больше пользы – те, кто приходит к нам со слабыми или уже с хорошо развитыми навыками оценки правдивости. Мы также не знаем, как долго сохраняется достигнутое улучшение навыков и нужно ли через како

⇐ Предыдущая1234Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: