 |
Глава 2. Случай в портовом переулке
|
|
|
|
Глава 2
Случай в портовом переулке
Виталий возвращался в город с последним катером. Безлунная ночь опустилась над океаном, затянув своим покровом очертания берегов. Как только катер отвалил от пристани, Русский Остров потонул в густой мгле. Впереди мерцали городские огни, отражавшиеся в агатовой глубине моря. Отблески огней трепетали на мелкой волне. Светящийся следок тянулся за катером, тая в отдалении. Тишина нависла над океаном. Робко звякнули склянки на мысе Скрыплева. Маяк открыл свой яркий глаз; луч света пронизал темноту и погас, чтобы через минуту опять бросить свой сигнал в морской простор.
И, точно сигналы маяка, в сознании комсомольца вспыхивали отдельные детали плана освобождения Нины и Семена. В общем он представлял себе ясно, в каком направлении можно и нужно действовать. Но в этом деле многое могло зависеть от мелочей: успех или неудача, в конечном счете, решают вопрос о жизни Нины и Семена. Значит, надо было тщательно обдумать все, предусмотреть и взвесить все возможное и… невозможное.
Мысли теснились в голове Виталия, понимавшего, какое дело он берет в свои руки.
Ему довелось расти в такое время, когда каждый прожитый год стоил нескольких лет. Четыре года прошло с того дня, когда Лида, шагавшая в рядах демонстрации протеста против прихода крейсера «Ивами», против вмешательства иностранцев в дела русского народа, окликнула Виталия и поставила в одну шеренгу с собой. Он шагал тогда между Лидой и незнакомым телеграфистом, который обнял его, как родного. «В ногу, в ногу! » — сказали ему тогда. Слова эти с необычайной силой врезались в память Виталия, приобретя особо глубокое значение от того, что над головой Виталия шумел красный транспарант и тысячи рабочих Владивостока в этот день вышли на улицу и шагали в ногу, как солдаты в строю, и во взглядах их, обращенных к порту, где стоял «Ивами», не было страха…
|
|
|
Это были четыре года борьбы русского народа и большевиков за советскую власть, против интервентов всех мастей, годы кровавых контрреволюционных переворотов и народных освободительных восстаний, годы партизанской войны и подпольной работы большевиков.
Лида, поставившая Виталия в свою шеренгу на той демонстрации, поставила брата рядом с собой и в жизни. Когда понадобился «смышленый паренек», о Виталии вспомнили… Когда 4-5 апреля 1920 года во Владивостоке раздались выстрелы японских интервентов, вероломно нарушивших перемирие с большевистской Земской управой, Виталий распространял большевистские листовки, призывавшие рабочих к организованному сопротивлению. «Листовки испытанное оружие большевиков! » — сказали ему тогда в ответ на просьбу дать винтовку… В эти тревожные дни гимназист Бонивур стал комсомольцем. Это было его ответом на японскую провокацию.
Так для него настала новая жизнь. Это была нелегкая жизнь. Но эту нелегкую жизнь Виталий Бонивур не променял бы ни на какие блага в мире…
Катер мягко ударился о причал.
Поспешно поднявшись на Светланскую улицу, Виталий прошел мимо Морского штаба, к домику на улице Петра Великого, неподалеку от сквера, где высился бронзовый памятник адмиралу Завойко. На каланче Морского штаба пробило одиннадцать, на улицах уже появились патрули.
Найдя в темном коридоре дверь, Виталий нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги и женский голос:
— Вам кого надо?
— Ивана Ивановича, — ответил Виталий. — Я только что с вокзала.
Дверь открыла немолодая женщина, «тетя Надя», Перовская. Она улыбнулась, увидев Виталия.
— Откуда ты, воевода?
|
|
|
— С Русского Острова! — ответил Виталий.
Перовская покачала головой и строго сдвинула темные брови.
— Башку не жалко?
— Надо было, тетя Надя!
— Ну, это мы сейчас разберем, надо или нет! — ответила женщина. — Тебя ждем. Товарищ Михайлов тут.
Виталий невольно подтянулся: с Михайловым, председателем областного комитета РКП (б), ему еще не приходилось встречаться. Вместе с Перовской он вошел в комнату.
Большая лампа, затененная абажуром, едва освещала стол, за которым сидели трое мужчин и женщина. Приход Виталия прервал, очевидно, их беседу.
— Явился! — сказала тетя Надя. — Полюбуйтесь на молодца: ездил на Русский остров…
— Хорош! Ну, рассказывай. Садись, в ногах правды нет, — произнес хозяин комнаты, слесарь Военного порта Марченко.
Виталий всматривался в незнакомых ему людей. Который из двух Михайлов? Он чувствовал себя неловко: как видно, и тетя Надя, и Марченко осуждали поездку на Русский остров.
Виталий смущенно оглядывал сидящих.
Из-за стола поднялся высокий мужчина в черном костюме, широкоплечий, с открытым лицом и темными коротко остриженными волосами. Он подошел к Виталию, который еще не решался сесть, остановился перед ним, по-морскому расставив ноги, и, глядя на него в упор веселыми глазами, кивнул головой:
— Ну, что же ты?.. Выкладывай, видишь, ждут люди! — сказал он по-дружески, и его теплая большая ладонь легла на плечо юноши.
В этом человеке, несмотря на то, что одет он был, как и все горожане, чувствовалось что-то такое, что присуще бывалым морякам. «Михайлов! » подумал Виталий.
— Сейчас, товарищ Михайлов, расскажу! — произнес Бонивур, садясь. Дело, видите ли, вот в чем…
Михайлов слушал, склонив голову и внимательно глядя на Бонивура. Карие глаза его иногда вспыхивали, но в глубине их теплилось сочувствие, это ясно видел Виталий. Он вдруг обрел уверенность в себе и в том, что план спасения арестованных удастся.
Ему не мешали говорить.
Изложив подробно свой план, он вопросительно посмотрел на сидящих за столом. Марченко спросил:
— А зачем ты сам-то на Русский Остров поехал? Кто тебе разрешил? Ты поставил нас в известность?
Виталий почувствовал, что вся кровь отхлынула от его щек.
— Нет, не поставил, товарищ Марченко…
|
|
|
— Мы тебе поручили комсомольскую организацию. Есть много ребят, которые охотно выполнят любую работу. Ты мог влипнуть, как кур во щи… Ты знаешь, какое сейчас время? Вот-вот от нас потребуются все силы и работоспособная организация, знающая своих руководителей, верящая им, и руководители, знающие своих бойцов! Работы полон рот! Тут каждый человек на счету, каждый человек дорог!
Виталий посмотрел на Марченко.
— Дело идет о двух товарищах. Мне за них не жалко жизни. Мы с ними вместе в комсомол вступали.
Тетя Надя подняла взор на юношу.
— Руководить — это не значит все делать самому. Руководить — это значит направлять людей, учить их, двигать ими.
— Дело шло о жизни двух товарищей… — повторил Виталий. — Мне казалось, что…
Михайлов дотронулся до плеча юноши.
— Когда только кажется, надо с людьми советоваться… А вот когда уверен, тогда можно и действовать.
— Я был уверен! — сказал Виталий твердо. — И товарищ Борис, и Козлов, и другие знают теперь, что провалилась только «кофейня», а не организация.
— А теперь ты понимаешь, что поступил опрометчиво?
Виталий потупился. Когда утром он действовал, узнав об аресте Семена и Нины, все казалось ему простым и ясным: именно он лично должен был оказаться там, чтобы парализовать естественное замешательство и, может быть, страх полного разгрома среди тех, кто не был арестован. А теперь выходило, что он поступил, как мальчишка, необдуманно, поспешно, рискуя многим. И ему было очень тяжело вымолвить слова:
— Кажется, понимаю.
— Только кажется? — в голосе Михайлова послышались какие-то новые нотки, заставившие Виталия вскинуть взгляд на председателя комитета.
Михайлов подошел к Виталию вплотную. Его внимательные глаза уставились на юношу, точно он видел в нем что-то, чего никто не видел. Какие-то искорки промелькнули в сером спокойствии глаз Михайлова, но Виталий не мог определить: усмехается или сердится моряк?
— Мы ни отваги твоей отнять не хотим, ни долга твоего перед товарищами убавить, — сказал Михайлов, — а хотим, чтобы ты научился глядеть вперед, предвидеть, когда и что можно делать и когда чего делать нельзя! Наперед запомни, что в нашем деле анархизм — ни к черту не годная штука! — И другим тоном он добавил: — Теперь послушай, что мы хотим предложить для освобождения Семена и Нины; не думай, что они дороги одному тебе!.. А в общем твой план неплох! Очень неплох… Но к нему нужна страховка? Понимаешь?..
|
|
|
В двенадцать часов следующего дня рябой казак Иванцов, вестовой командира сотни особого назначения Караева, осторожно просунул голову в дверь спальни командира. В комнате были опущены шторы. Иванцов сказал вполголоса:
— Господин ротмистр! А господин ротмистр!
Заскрипела кровать. Ротмистр завозился в постели, подымаясь.
— Ну, чего еще? — хрипло спросил он. — Какого черта надо?
Рябой опасливо убрал голову. Но через секунду опять открыл дверь.
— Господин ротмистр! К вам добиваются.
Ротмистр сел, укутав ноги одеялом.
— Гони всех к черту!
— Говорят, по срочному делу.
— С-сукины дети! — проворчал ротмистр. — Умереть не дадут!
— Это точно! — сказал Иванцов, поднимая шторы и наскоро оправляя постель.
— Кого там дьявол принес? — одеваясь, спросил Караев.
— Китаёза, а с ним русский один. Говорят: «Не разбудишь — пожалеешь. Очень важное дело…»
— Вот я им сейчас покажу важное дело!
Караев решительно вышел из спальни.
Тучный китаец в черном шелковом халате и лаковых туфлях сидел в кресле и, положив на расставленные колени твердую соломенную шляпу, обмахивался веером из тонких костяных пластинок, расписанных позолотой. Его полное лицо, острый взгляд густокарих глаз, розовая кожа на щеках, белые зубы, полные руки с длинными прозрачными ногтями говорили о достатке, богатстве. Второй посетитель не заслуживал внимания: обыкновенное лицо, ничем не выдающееся, простая одежда, довольно поношенная, — видимо, счетовод или писарь китайца.
Увидев ротмистра, китаец улыбнулся, неторопливо поднялся и сделал легкий полупоклон. Караев ответил кивком головы.
— Чем могу служить?
Китаец указал ему на стул, сел сам и стал говорить по-русски, чисто, с приятным акцентом:
— Думаю, что нам надо познакомиться, так как дело, с которым я к вам пришел… Ли Чжан-сюй… коммерсант.
Караев буркнул:
— Ротмистр Караев.
— Вы начальник части особого назначения?
— Да! — насторожившись, ответил офицер.
В этот момент рябой казак вышел из спальни. Китаец кивнул на него:
— У меня дело к вам, господин ротмистр, которое не терпит свидетелей.
Караев выслал казака за дверь и в свою очередь посмотрел на спутника китайца, вопросительно подняв брови. Китаец равнодушно сказал:
|
|
|
— Это Ваня. Это со мной.
Всем телом он повернулся к ротмистру и спокойно произнес:
— Господин ротмистр, я хочу сделать у вас одну покупку.
— Не понимаю! — сказал Караев, откинувшись в кресле.
— Дело, видите ли, в том, что у вас находятся двое моих людей. Я предложил бы за них крупную сумму — десять тысяч рублей… выкуп.
— Я не понимаю! — хриплым голосом произнес ротмистр. — Какие люди? Какой выкуп? Вы меня с кем-то путаете, милостивый государь!
Он сделал движение, чтобы подняться, но китаец неожиданно быстро и легко пододвинулся к нему вместе со стулом и остановил его вежливо, но твердо:
— Не спешите, господин ротмистр! Сейчас вы поймете. В тридцать шестом полку были арестованы два человека — содержатели кофейни для кадет…
— Большевики! — сказал Караев.
Китаец коротко хихикнул, потом раскрыл рот, и все тело его затряслось от смеха. Караев с недоумением посмотрел на китайца. Тот неожиданно замолк и, наклонившись к ротмистру, вполголоса сказал:
— Наши люди не бывают большевики. Политика — не наше дело.
— Какие ваши люди? Кто это вы? — раздраженно спросил Караев.
Китаец осклабился, обнажив крупные белые зубы.
— Мы коммерсанты фирмы «Три Т».
Караев вскочил.
— Что за чертовщину вы городите, господин коммерсант?! Что это за торговля? В кофейне найдено оружие!
Китаец спокойно смотрел на него.
— Каждый коммерсант по-своему. В нашей коммерции оружие необходимо. Я думаю, вы слыхали о такой фирме — «Три туза»?
Караев прищурился. «Три туза» — это была бандитская шайка, филиал крупнейшей шанхайской организации преступников, главным источником дохода которой являлось вымогательство. Похищая кого-нибудь из членов состоятельной семьи, бандиты назначали выкупную цену. Если проходил срок и выкуп не поступал, глава семьи получал от бандитов напоминание с приложением отрезанного пальца или уха жертвы. Если пострадавший не хотел платить или родственники его пытались с помощью полиции вернуть пленника, последнего убивали, а если это была женщина — ее продавали в публичный дом в Китай, в Маньчжурию. Шайка действовала дерзко и безнаказанно.
Караев возмущенно сказал:
— Ком-мерсанты?! Бандиты!
Китаец вежливо улыбнулся.
— Да, иногда нас называют и так, господин ротмистр. Для нас это такое же дело, как всякое другое! Мы даем товар, нам платят, очень просто… Я предлагаю вам дело. Подумайте: десять тысяч — это много!
— Я арестую вас! — сказал Караев. — Отправлю в милицию.
— Глупо! — спокойно ответил Ли Чжан-сюй. — Через час я буду на свободе.
— В контрразведку!
— Мы не занимаемся политикой… Я буду освобожден через два дня…
— Вы, однако, хорошо владеете собой! — усмехнулся Караев.
Китаец невозмутимо ответил:
— В нашей работе волнение излишне. Волнуются только наши клиенты.
Наступило молчание. Китаец выжидал. Он раскрыл и с треском закрыл свой веер. Десять раз проделал он это. «Десять тысяч! » — пронеслось у ротмистра в мозгу. Он вздрогнул. Китаец уловил это движение. Он дважды раскрыл и сложил пальцы правой руки. Десять!..
— Я уже отправил арестованных по назначению!
— Во-первых, вы еще не отправили их… Во-вторых, это будет стоить нам дороже, но дела не меняет! Я обратился к вам, чтобы несколько сэкономить!..
— Идите вы к черту вместе с вашими деньгами! — вдруг крикнул Караев бешено.
Но китаец не изменил ни выражения лица, ни позы. Он вынул из-за пазухи ушные принадлежности и, взяв один инструмент, стал почесывать в ухе. Однако столь наглое поведение не возмутило ротмистра. Он размышлял:
«…Аргутинский — сволочь… Получит арестованных и немедленно уступит этому «коммерсанту». Ишь, ковыряется, как дома… Вот выставлю сейчас с треском! Или под замок! Впрочем, у них такая организация… Убьют, мерзавцы, и следов не найдешь. Вот на Миллионке попал в переплет. Кто бил? Чем бил? Попробуй узнай!.. Может статься, что и из этой шайки кто-нибудь… Десять тысяч! А Аргутинский, гад, поди и раздумывать не станет… Десять тысяч… Ишь, расселся! Наперед уверен, прохвост, что я буду согласен. М-морда! Идол китайский!.. Впрочем… Содрать с него? »
— Пятнадцать! — сказал ротмистр и закусил губы.
Ли Чжан-сюй тотчас же сложил принадлежности и сунул их на место. Вынул из кармана портсигар, сигареты.
— Курите? Пятнадцать — это много…
Незабинтованное ухо Караева было пунцовым. Китаец покосился на него и решительно сказал:
— Десять. Очень хорошо. Мы всех выкупаем за эту цену. Пять тысяч с головы. Очень хорошо.
Неуверенным голосом Караев проронил:
— Не могу же я освободить их из-под стражи за здорово живешь! Как же быть?
Китаец озабоченно посмотрел на своего спутника. Тот спокойно сказал:
— Надо отправить их во Владивосток с небольшой охраной. Остальное — мое дело!
Караев глубоко затянулся дымом сигареты, потом вынул из кармана брюк плоский флакон с серебряной крышкой и брызнул из него на ладонь несколько капель крепкого одеколона. Ухо его понемногу принимало нормальный цвет.
— Деньги с вами?
— Как только вы отдадите нужные приказания, деньги будут в ваших руках!
Караев нервно хрустнул пальцами. Позвонил в колокольчик, стоявший на столе. В дверях показался рябой.
— Писарю скажешь: арестованные этапируются в город, на Полтавскую, три. Сейчас же. Вызовешь двух конвойных.
Иванцов вышел.
Караев протянул руку. В соседней комнате послышались голоса. Рябой вошел и, нагнувшись к уху ротмистра, сказал:
— С Полтавской, господин ротмистр!
В ту же секунду в комнату вошел офицер в каппелевской форме. Щеголевато козырнув на французский манер двумя пальцами, он спросил:
— Ротмистр Караев?
— Точно так! — поднялся с кресла Караев.
— Поручик Степанов! — сказал каппелевец.
Караев посмотрел на китайца, который перед этим взял из рук помощника пакет, завернутый в плотную бумагу. Быстрым движением ротмистр вскрыл протянутый ему контрразведчиком конверт и, прочтя, вздрогнул. Это было предписание направить арестованных в контрразведку. Он опять взглянул на толстый синий пакет в руках Ли Чжан-сюя, и взгляд его изобразил почти отчаяние. Губы плохо повиновались ему, когда он с деланным оживлением сказал прибывшему:
— А я только что собирался отправить их к вам. Заготовлена сопроводительная и конвой.
Китаец вопросительно поднял брови, потом подмигнул, как бы говоря: «Это меня устраивает». Караев живо спросил:
— С вами, господин поручик, есть люди?
— Никак нет. Я полагал…
— Да-да, я дам своих двух!
Китаец за спиной Степанова отрицательно покачал головой, оттопырил губы и всем видом своим выразил несогласие. Он кивнул на офицера и показал два пальца. Караев принял озабоченное выражение и в раздумье сказал:
— Впрочем, двух дать я не могу. Только одного. Вдвоем, я думаю, управитесь?
Поручик небрежно сел в кресло, закурил и, пожав плечами, ответил:
— Надеюсь! Справлялись до сих пор.
Сбросив пепел на пол, он с некоторым недоумением оглядел присутствующих.
— Портной, — поспешно сказал ротмистр, кивая на китайца.
— Новое?
— Нет, перелицовка… Иванцов! — крикнул Караев. Когда казак вошел, Караев распорядился: — Будешь сопровождать арестованных!
— Есть сопровождать арестованных! — ответил рябой.
Несколько минут прошло в молчании. Его нарушил Караев:
— Что нового у вас?
— Цыганы сегодня в «Золотом Роге». Готовится что-то сногсшибательное. Поет Ляля Туманная… Не думаете быть?
— Куда мне с этой балаболкой? — показал на забинтованную голову ротмистр.
— Где это вас угораздило?
— Упал с крыльца, — не совсем охотно удовлетворил любопытство собеседника ротмистр. — А впрочем, может быть, в ложу пойти, чтобы не пугать людей?..
Вошел писарь-вольноопределяющийся с документами арестованных. Что-то дрогнуло в его лице, когда он встретился взглядом со спутником Ли. Однако тот был по-прежнему равнодушен ко всему, и Борис Любанский поспешно отвел свой взор. Поручик забрал документы, написал расписку в получении. Иванцов, возвратившись, доложил, что арестованные прибыли. Поручик встал, аккуратно загасил папироску, надел фуражку.
— Ну-с, будьте здоровы. Может быть, в «Золотом Роге» все-таки встретимся! На всякий случай закажу ложу «Б»… Не возражаете?
Глаза ротмистра заблестели. Он потер руки.
— Нет, конечно! Руси веселие есть пити.
Откозырнув, поручик Степанов вышел. Караев обернулся к Ли Чжан-сюю:
— Ну, мистер, рассчитаемся? Как видите, отправляю.
— Пожалуйста! — сказал тот, не ответив на улыбку Караева, и передал ему пачки денег.
Ротмистр подозрительно посмотрел на них. Но голубые банковские бандероли успокоили его.
— Только я попрошу вас, — тихонько заметил он Ли, — с конвоиром полегче. Не хочется мне грех на душу принимать… А?
— За целость упаковки наша фирма не отвечает! — сказал Ли сухо.
Попрощался с ротмистром и поспешно вышел.
Ротмистр поглядел на аккуратные толстые пачки денег, постучал ими по столу. Прислушался к глухому звуку.
— Зазвенят! — сказал он и, глядя в зеркало, стал поспешно развязывать голову. — Может быть, не так уж и страшно? Вагон бинта намотали, черти! Вот столько снять — и фуражка налезет.
Караев принялся тщательно одеваться.
Возясь с крагами, он вслух сказал:
— А ведь пришьют эти бандюги хунхузы моего рябого и этого беднягу поручика! Наверняка.
Телефонный звонок оторвал его от одевания.
— Я слушаю!
Из трубки донеслось:
— Господин ротмистр! Тут за арестованными с Полтавской конвой прибыл.
— Отправил уже! — сказал Караев.
— Никак нет! Они говорят, с Полтавской никого не посылали.
Караев медленно опустил трубку на стол. И сам сел в кресло. Взгляд его бессмысленно уставился на папиросу, не докуренную поручиком Степановым…
Ли Чжан-сюй торопился. Он потерял всю свою важность, с которой сидел, развалившись в кресле у начальника сотни особого назначения. Он взмок через сотню шагов. Плотная, с твердыми полями соломенная шляпа показалась ему тесной, халат — узким. Точно женщина, придерживая руками халат на бедрах, он шагал, широко расставляя ноги.
К отходу катера поспели вовремя.
Арестованные и конвоиры поместились в рубке рулевого. Там было тесно. Рулевой недовольно косился, ворчал, бросал сердитые взгляды на офицера. Но Степанов молчал, пренебрегая его недовольством, курил папиросы одну за другой, бросая окурки за борт в открытый иллюминатор.
Китаец со своим спутником первыми сошли с катера. Стали в сторону, внимательно наблюдая за немногими пассажирами. Когда пристань опустела, тогда — конвоир впереди, за ним арестованные, потом офицер — оставили катер и направились к выходу из порта. Степанов оглядывался время от времени по сторонам. Лицо рябого приняло свойственное ему выражение тупого безразличия ко всему. Он тяжело ступал по мостовой, держа винтовку наперевес.
Вслед за ними отправился и Ли Чжан-сюй со своим спутником.
Офицер свернул в тихий переулок. Ли нагнал группу. Степанов замедлил шаг. Спутник Ли, поравнявшись с арестованными, сказал тихо:
— Ну, здравствуйте, ребята!
Арестованные разом обернулись к нему. Нина не могла сдержать возгласа изумления и радости. Семен остановился и широко раскрыл глаза:
— Виталий!
Рябой встревоженно перекинул винтовку наперевес и угрожающе крикнул:
— Эй, там! С арестованными не разговаривать!
В ту же секунду поручик Степанов сильным ударом свалил его с ног. В глазах рябого мелькнуло лицо девушки, изумленно взглянувшей на офицера. Падая, он увидел, как девушка бросилась к чернявому пареньку, что сопровождал китайца. Вслед за тем Ли выхватил у него винтовку, ударил прикладом, и рябой потерял сознание. Степанов прицелился было в упавшего конвоира, но Виталий остановил:
— Не надо! И так не скоро очухается.
Китаец отстегнул от винтовки ремень, связал им руки и ноги конвоира, вытащил платок, запихнул в рот казаку. Переулок был пустынным в этот час дня. Оглушенного казака втащили в первый попавшийся подъезд. Все произошло так быстро, что Нина не могла прийти в себя. Она нервно сжимала пальцы. Она видела, что и офицер и китаец участвовали в их освобождении, поняла, что это свои, лихорадочно пожала руку Степанову и Ли.
— Спасибо, товарищи! Ах, спасибо!.. Мы столько натерпелись…
Виталий заметил:
— А ты что думала? Так вам и пропадать? — Потом он заторопился. — А теперь — ходу! Ходу, ребята!
Бегом они пролетели переулок, свернули в боковую улицу, вышли по ней на Светланскую и тотчас же затерялись в толпе прохожих.
|
|
|
