 |
III. Дореволюционная сухаревка
|
|
|
|
III. Дореволюционная сухаревка
Сухаревка в старину была местом сбыта краденого. И вор‑ одиночка тащил сюда под полой «стыренное», и скупщики возили возами.
Бабы сидят на корчагах с похлебкой, серой лапшой или картошкой с прогорклым салом, противнями с «собачьей радостью», которую, вонючую, с голода едят на том основании, что
– Человек не собака, коли голоден, все съест, нюхать не станет.
Не было тогда никакого санитарного надзора, торгуй, чем попадется, лишь бы дешево.
Жареный пирог по две копейки, рукой не обхватишь, с говядиной и луком. А если в пироге попадется тряпка или мочала, так пирожник еще обидится.
– Что тебе, за две копейки с бархатом прикажешь?..
А квасы летом были, которые в разноску из кувшинов мальчишки продавали, – лучше не пей. Крашеная сырая вода, да хорошо еще, если из бассейна, а то прямо с конского водопоя черпали.
Тут же и парикмахерские. Сидит где‑ нибудь в сторонке, у стены башни, на ящике или на тумбе «клиент», а его бреет «цырульник», сам небритый и немытый. А рядом стоит мальчонка – ученик. Он бегает за водой с помадной банкой, которою черпает, чтобы недалеко ходить, в первой луже на мостовой, а то прямо плюнет на мыло и бреет.
– За семитку с рыла.
– Стрижка – пятак.
Нищих из отставных солдат брил бесплатно – на них мальчишки учились брить. Изрежет другого старика, тот кричит благим матом, а ученик старается и скоблит тупой бритвой до крови.
Карательная экспедиция Римана
(Рассказ очевидца)
Вот что рассказывал мне обер‑ кондуктор Т. В. Голубев, вернувшись из карательной экспедиции Римана в декабре 1905 года.
16 декабря я вышел на дежурство с бригадой. На вокзале – войска. Времени 9 час. утра. Я осмотрел поезд, а в товарные вагоны вкатили два орудия, для чего пропилили стенки вагонов и выбили окна. В передние классные вагоны поставили два пулемета.
|
|
|
Впереди нашего поезда стоял еще паровоз с одним вагоном, в нем находились, под командой поручика Костенко, солдаты железнодорожного батальона, того Костенко, которого Риман хотел расстрелять, а он спас многих от гибели. Его «шеф‑ поезд» шел за версту впереди. Мы за ним.
Бригада моя была неполна: двадцать три вагона, а нас четверо. Я потребовал себе в помощь еще трех человек для ручных тормозов. На вокзале бригада находилась с Рязанского участка, но она отказалась ехать. Явился сам полковник Мин, прибывший на вокзал с Риманом.
– Одумайтесь. Сроку 24 минуты, а то расстреляю! – сказал он.
Те струсили, и их посадили в батальон семеновцев. Эшелоном командовал полковник Риман. Поезд тронулся.
– Далеко мы едем? – спросил я его.
– Не ваше дело, – куда прикажу!
Солдаты разговаривали между собой тихо о своих делах.
Вот и Сортировочная. Следы погрома. Вагоны разгромлены. Товары, мука, хлеб разбросаны по путям.
В первом классе сидели офицеры. Шеф‑ поезд ушел в Перово.
Около погромленных вагонов были люди: кто с лошадью, кто с санками – они забирали грузы; некоторые, завидя нас, кричали: «Да здравствует свобода! »
Солдаты стреляли в них из окон, а некоторые с площадок. Стреляли без разбору. Люди падали, бились на снегу, ползли, оставляя кровавые следы. Вот народ бросил все и побежал в поле, а кто остался у лошадей и саней, тех всех перебили. Женщина укрылась за сарай ассенизации со своими санками. Муж ее убежал, а ее застрелили.
Риман заходил на станцию, откуда слышалась револьверная пальба. Для уборки тел оставили нескольких солдат и поехали. Был полдень. Направо у станции Перово забор мастерских и роща. Шли люди вдоль полотна и около забора, приличные, человек шестьдесят.
|
|
|
– Ни с места! Руки вверх! – наведя револьвер, закричал им с площадки вагона Риман. Люди продолжали путь. Риман остановил поезд. Солдаты начали в них палить. Когда сосчитали убитых, то оказалось их шестьдесят три человека. Некоторые, услышав выстрелы, поднимали руки, но их били. Все солдаты вышли из поезда, а его, пустой, приказали двинуть на станцию. Солдаты пошли в наступление с двух сторон. Влево загремели выстрелы. Я остался в поезде с бригадой. Видно было, как падали люди.
Когда поезд остановился около платформы, мы услыхали крик: штыком прикололи помощника начальника станции в то время, когда он говорил по телефону…
Шеф‑ поезд ушел дальше. Привели в поезд девочку лет десяти. Ее врач перевязал, и куда‑ то отправили. Это была единственная перевязка за все время, остальные раненые истекали кровью на снегу. Риман ходил с солдатами по селу. Там стреляли. Я вышел из вагона на станции, но Риман крикнул:
– Идите в поезд!
Поехали из Перова.
В Вешняках никого не убили и не забрали. Шеф‑ поезд шел нам навстречу, – он уже побывал в Люберцах, где, как сказывали, на Люберецком заводе был митинг, который благодаря появлению шеф‑ поезда разбежался, и тем спасся народ. В Подосинках Риман застрелил Михельсона и еще двоих. Поехали дальше.
Когда шеф‑ поезд шел навстречу по нашему пути – солдаты и офицеры испугались. Все выскочили с Рима‑ ном во главе. Думали, что на нас пустили поезд революционеры. Оказался шеф‑ поезд, и успокоились. Он прицепился к нашему поезду. Таким образом состав тянули три паровоза. Вскоре поезд оборвался. Три вагона отскочили, лопнули у них стяжки. Прибыли в Люберцы и наступали пешие. Поезд встал у платформы. Его встретил дежурный по станции Смирнов. У Римана в руках все время был проскрипционный список.
– Кто вы?
– За начальника станции, Смирнов.
– Обыскать.
Отобрали бумаги, ключи, и его увели.
Стало темно. Я купил свечей.
Солдаты пошли в обход, в село.
Собрали деревенскую власть на сход. Удалось ли им быть на Люберецком заводе, где и были главные революционеры, – не знаю. Знаю только одно, что к его приезду, благодаря благодетелю шеф‑ поезду, все рисковавшие убежали с завода. Мы остались ночевать, осветили вагоны. Часть солдат варила ужин на платформе. Солдатам давали спирт. И нас накормили ужином, а в село не пустили.
|
|
|
Вместо арестованного Смирнова вызвали с квартиры дежурить начальника станции Лунькова. Меня вызвал Риман, приказал быть ближе к нему и по первому приказанию быть готовым. Начальник станции Луньков встретил меня на платформе и указал мне на свой кабинет.
– Будь здесь, усни на диване.
Там сидел арестованный Смирнов. Он писал записки карандашом и показывал мне:
«Попроси у отца и матери прощения, поцелуй сестер».
Отец его дорожный мастер в Шурове. Смирнов чувствовал, что его убьют.
Я задремал. Проснулся. Хотел идти в поезд, но часовой не пустил.
– Ты арестован!
Еще к нам привезли из деревни старосту.
Вошел дежурный офицер и заявил, что я главный кондуктор и не считаюсь арестованным. Меня выпустили.
Я вышел в зал, а идти не могу, ноги подгибаются. Меня подхватил под руки солдат, толкнул к стене. Мне принесли стакан чего‑ то и велели выпить. Я подумал: «отрава», но все‑ таки выпил, – хуже не будет! Оказалось – спирт, но я даже не понял, когда пил.
– Как себя чувствуешь? – Ничего.
– Еще хочешь? – Прибавьте.
И еще выпил полстакана. Согрелся, но в голову не ударило, будто и не пил. А потом уснул мертвым сном.
Ночью было тихо. Офицеры в зале первого класса все время заседали и по очереди спали.
Утром в семь часов привели разносчика и расстреляли. На него указал жандарм: разносчик у него отнял шашку и револьвер в первые дни забастовки.
Солдаты пошли с обыском по домам и привели некоего Волкова, жившего в селе, вывели его в палисадник у станции, обыскали. Вышел Риман, взял у обысканного браунинг:
– Где вы достали его?
Что ответил он, я не расслышал. Риман в упор выстрелил ему в грудь. Вывели в тужурке П. Ф. Смирнова. Увидел меня на перроне, крикнул мне:
– Васильевич. Кланяйся родителям, попроси прощенья!
Свели в палисадник. Солдат ему выстрелил из винтовки в затылок. Смирнов качнулся, но не упал. Кто‑ то еще выстрелил в него из револьвера и убил.
|
|
|
Подъезжает к станции извозчик. На санях сидит бритый человек в шубе. Его остановили и обыскали. Ничего не нашли и отпустили. Он пошел на село, в чайную. Там он сидел с компанией – солдаты вновь его обыскали и нашли у него два револьвера. Забрали его и шестерых пивших с ним чай. Их отвели в контору начальника станции.
Около двери совещались офицеры, потом привели священника к арестованным. Он там пробыл несколько времени и ушел. Вслед за ним арестованных под конвоем повели в поле. Мы смотрели с платформы вагона. Они шли бодро, быстро. Впереди спокойно шагал бритый в шубе, руки в карманы. Это был Ухтомский. Сначала его не узнали, – он прежде носил бороду и усы. Всех поставили у кладбища, на горке, лицом в поле, а спиной к шеренге солдат, но бритый взял да повернулся и стал лицом к солдатам. Грянул залп. Все упали, а бритый стоял, руки в карманах. Второй залп – он закачался. В это время его дострелили из револьвера, и он упал.
Поехали дальше. Захватили арестованного слесаря и дорогой его пристрелили и выбросили из вагона на путь. В Быкове не останавливались. В Раменском делали обыск. Захватили с собой помощника начальника станции Соколова. Поехали в Голутвино.
Шеф‑ поезду приказ был дан идти вперед не дальше чем на версту.
В Голутвино прибыли около 3‑ х часов дня. У депо, помню, мастеровые делили тушу говядины. Их не тронули, а солдаты только спросили: откуда мясо? И им ответили: – Купили.
Пошли солдаты наступлением на завод Струве и кругом. На станции расставили часовых. По платформе шел машинист Харламов. У него нашли револьвер без барабана, – вывели на станцию и расстреляли.
В это время фельдфебель какого‑ то полка, возвращавшегося с войны, подошел к Риману и сказал:
– Удивляюсь, ваше высокоблагородие, как можно без суда расстреливать?
– А, ты лезешь учить! – и пристрелил его. Народу была полна станция. Всех задерживали, обыскивали. Расстреляли у штабелей с камнем 23 человека. Приводили начальника депо, но отпустили. Взяли начальника станции Надежина и его помощника Шелухина – старые, уважаемые всеми люди. Повели гуськом: Шелухина – впереди, сзади – Надежина, который шел рядом с Риманом и просил его:
– Пожалейте, хоть ради детей.
Риман приказал солдату велеть ему замолчать, и солдат ударил кулаком старика по шее. Их расстреляли в числе двадцати трех у штабелей.
После рассказывали, что, когда рассматривали убитых, Шелухин был еще жив и просил пощадить, но его прикончили из револьвера.
Ужас был в Голутвине!
На обратном пути в Ашиткове тоже были расстрелы; между прочим, расстреляли начальника станции и телеграфиста. Останавливались на некоторых станциях, но нигде никого больше не убили. Да и станции были пусты и окрестности тоже: будто все вымерло.
Подъезжая к Москве, Риман призвал нас и приказал молчать о том, что видели. Прибыли в Москву в 10 ч. утра 19 декабря.
Вернувшись домой, я долго не мог прийти в себя – все плакал.
А кондуктор Маркелин, ездивший с нами, сошел с ума.
|
|
|
