 |
II. Роль методов при исследовании языка в свете психолингвистики.
|
|
|
|
СОДЕРЖАНИЕ И ТЕРМИНОЛОГИЯ ДИСЦИПЛИНЫ
Психолингвистика (ПЛ) как самостоятельная научная дисциплина.
Объект и предмет ПЛ. Цель ПЛ исследований. Место ПЛ в ряду других наук.
История ПЛ. Предпосылки возникновения ПЛ в лингвистических и психологических исследованиях. Периодизация ПЛ (Ч. Осгуд, Д. Кэрролл; ПЛ Дж. Э. Миллера и Н. Хомского; «новая ПЛ»: Дж. Верч, Дж. Брунер, Ж. Нуазе).Основные направления отечественной ПЛ: Московская ПЛ школа, концепция А.А. Залевской, Санкт-Петербургская ПЛ школа и др.
2. Методы и методики исследования в психолингвистике.
Определение метода и методики. Наблюдение и эксперимент. Роль интроспекции. Требования к проведению психолингвистического эксперимента.
Методика семантического дифференциала Ч. Осгуда.
Ассоциативный эксперимент. Ассоциативные словари.
Эксперименты Дж. Миллера по проверке психологической реальности трансформационной модели Н. Хомского.
Эксперименты по категоризации и классификации: Теория прототипов Э. Рош, методика свободной классификации Р.М. Фрумкиной.
Методики синтаксического анализа предложений: опросник, заканчивание предложений, определение грамматической правильности.
Физиологические методы (запись движения глаз, фиксирование расширения / сужения сосудов, выработка условных рефлексов).
3. Речь и мышление. Краткая история проблемы. Порождение речи в разных коммуникативных условиях. Восприятие и понимание речи. Прогнозирование в речевой деятельности.
Проблема дву- и многоязычия. Понятие об истинной и ложной перекодировке. Причины ложной перекодировки.
4. Язык и культура. Языковая личность и культура.Понятие «субкультуры». Взаимоотношение языка и мышления в различных этнолингвистических концепциях. Гипотеза лингвистической относительности Э. Сепира и Б. Уорфа. Межкультурная коммуникация.
|
|
|
Язык в свете ПЛ.
Звук и смысл, фоносемантика (А.П. Журавлев). Феномен синестезии (А.Р. Лурия).
Слово в сознании человека (А. А. Залевская). Различные подходы к исследованию значения и функционирования слова в речевой деятельности.
Психолингвистический аспект словообразования и грамматики (Л. В. Сахарный, А.М. Шахнарович).
6. Материал исследования в психолингвистике.
Роль "отрицательного языкового материала". Ошибки в речи на родном языке: паузы, колебания, исправления, повторы, замещения и оговорки.
Детская речь. Различные теории усвоения языка: Теория усвоения языка путем имитации и действий по аналогии (бихевиоризм и необихевиоризм). Теория межличностного и социального взаимодействия (Ж. Пиаже и Л. С. Выготский). Теория о врожденности языковых способностей (Н. Хомский). Периодизация овладения ребенком языком. Становление в онтогенезе фонетического строя, лексико-семантической системы, грамматической системы языка. Становление языковой личности школьника. Дискурсивное мышление.
Патология речи. Типы афазии на основе нарушения синтагматики или парадигматики (А. Р. Лурия) и соотношение этих нарушений с повреждением определенных зон левого (доминантного) полушария. Проблема межполушарной асимметрии. Роль в речевой деятельности правого (субдоминантного) полушария. Патологии психической деятельности, дефектология, сурдология.
Речь в ситуациях эмоционального возбуждения и повышенного нервного напряжения: лингвистика измененных состояний сознания.
ПЛ и смежные дисциплины.
ПЛ и когнитивная наука. ПЛ и нейролингвистика. ПЛ и теория высшей нервной деятельности. ПЛ и психосемантика.
Речевое воздействие средств массовой коммуникации. Психолингвистические проблемы в криминалистике и судебной медицине.
|
|
|
ЛИТЕРАТУРА ПО КУРСУ
Основная литература:
1. Леонтьев, А.А. Основы психолингвистики [Текст] / А.А. Леонтьев. - М., 2005. (также Интернет ресурс)
2. Фрумкина, Р.М. Психолингвистика [Текст] / Р.М. Фрумкина. - М., 2007.
Дополнительная литература:
Учебники и учебные пособия
3. Белянин, В. П. Психолингвистика: учебник для вузов [Текст] / В.П. Белянин. - М., 2005.
4. Горелов, И.Н., Седов, К.Ф. Основы психолингвистики [Текст] / И.Н. Горелов, К.Ф. Седов. - М., 2001. (также Интернет ресурс)
5. Залевская, А. А. Введение в психолингвистику [Текст] / А.А. Залевская. - М., 1999. [С. 11-26, 136-171, 174-193, 290-313.]
Статьи, монографические исследования
6. Ахутина, Т. В. Порождение речи. Нейролингвистический анализ синтаксиса [Текст] / Т.В. Ахутина. - М., 1989.
7. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание [Текст] / А. Вежбицкая. - М., 1996.
8. Вежбицкая, А. Понимание культур через посредство ключевых слов [Текст] / А. Вежбицкая. - М., 2001.
9. Выготский, Л. С. Мышление и речь [Текст] / Л.С. Выготский // Полн. собр. соч. - Т. 2. - М., 1982. [С. 184-295.]
10. Горелов, И. Н. Невербальные компоненты коммуникации [Текст] / И.Н. Горпелов. - М., 1980.
11. Горошко, Е.И. Интегративная модель свободного ассоциативного эксперимента [Текст] / Е.И. Горошко. - Харьков-М., 2001.
12. Жинкин, Н. И. Язык. Речь. Творчество [Текст] / Н.И. Жинкин. - М., 1998.
13. Журавлев, А. П. Фонетическое значение [Текст] / А.П. Журавлев. - Л., 1974.
14. Иванов, В. В. Чет и нечет. Асимметрия мозга и знаковых систем [Текст] / В.В. Иванов. - М., 1978.
15. Лепская, Н. И. Язык ребенка [Текст] / Н.И. Лепская. - М., 1997. [С. 9-35.]
16. Лурия, А. Р. Язык и сознание [Текст] / А.Р. Лурия. - Ростов-на-Дону, 1998. [С. 339-372.]
17. Лурия, А. Р. Основные проблемы нейролингвистики [Текст] / А.Р. Лурия. - М., 1975.
18. Психолингвистика в очерках и извлечениях: хрестоматия / Ред. В. К. Радзиховская. - М., 2003.
19. Психолингвистика за рубежом / ред.: А. А. Леонтьев, Л. В. Сахарный. - М., 1972.
20. Сахарный, Л. С. Введение в психолингвистику [Текст] / Л.С. Сахарный. - Л., 1989.
21. Цейтлин, С. Н. Язык и ребенок [Текст] / С.Н. Цейтлин. - М., 2000. [С. 9-20, 24-82, 92-104, 209-220.]
22. Шахнарович, А.М., Юрьева, Н.М. Психолингвистический анализ семантики и грамматики [Текст] / А.М. Шахнарович, Н.М. Юрьева. - М., 1990.
23. Щерба, Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и эксперименте в языкознании [Текст] / Л.В. Щерба // Языковая система и речевая деятельность. - М., 1974.
|
|
|
24. Якобсон, Р. Мозг и язык [Текст] / Р. Якобсон // Избранные работы. - М., 1985. [C. 270-286.].
Сайт Филология http://www.philology.ru
На этом сайте содержатся наиболее значимые для современной филологии публикации ученых (см. подраздел «Психолингвистика»).
ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАНЯТИЕ № 1.
ТЕМА: ПСИХОЛИНГВИСТИКА КАК НАУКА. ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ ПСИХОЛИНГВИСТИКИ.
Вопросы для подготовки:
1. Определение, объект и предмет психолингвистики.
2. Три аспекта языковых явлений: речевая деятельность, языковые системы и языковой материал (Л. В. Щерба).
3. Психолингвистика в ее отношении к психологии и языкознанию.
4. Краткая история психолингвистики:
- Предпосылки возникновения в Европе и России.
- Психолингвистика первого поколения. Ассоцианистское направление Ч. Осгуда.
- Психолингвистика второго поколения. Трансформационистское направление Дж. Миллера - Н. Хомского.
- Развитие отечественной психолингвистики. Психолингвистика 3-го поколения.
5. Психолингвистика в ряду когнитивных наук.
Практическое задание:
1. Прочитайте и законспектируйтестатью Л.В. Щербы «О трояком аспекте языковых явлений и эксперименте в языкознании» (Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. М., 1974; см. также Приложение № 1).
Ответьте на вопросы: 1. Какие три аспекта языковых явлений выделяет Л.В. Щерба? Кратко охарактеризуйте их и составьте схему. 2. Что такое «отрицательный языковой материал»? 3. Что собой представляет эксперимент в лингвистике и чем он сходен и чем отличается от эксперимента в психолингвистике? Приведите примеры эксперимента в лингвистике.
2. Описать различные периоды психолингвистики через систему ключевых слов: например, 1 поколение психолингвистики: ассоциативный эксперимент, атомизм, Ч. Осгуд, индивидуализм и т.д.
ЛИТЕРАТУРА
1. Текст лекций.
2. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М., 2005. С. 6 – 56 (Психолингвистика как наука… и История возникновения и развития психолингвистики).
Приложение 1
Л.В. Щерба О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании[1] (Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. - Л., 1974. - С. 24-39)
|
|
|
Памяти учителя И.А. Бодуэна де Куртенэ
Совершенно очевидно, что хотя при процессах говорения мы часто просто повторяем нами ранее говорившееся (или слышанное) в аналогичных условиях, однако нельзя этого утверждать про все нами говоримое. Несомненно, что при говорении мы часто употребляем формы, которые никогда не слышали от данных слов, производим слова, не предусмотренные никакими словарями, и, что главное и в чем, я думаю, никто не сомневается, сочетаем слова хотя и по определенным законам их сочетания [2], но зачастую самым неожиданным образом, и во всяком случае не только употребляем слышанные сочетания, но постоянно делаем новые. Некоторые наивные эксперименты с выдуманными словами убеждают в правильности сказанного с полной несомненностью. То же самое справедливо и относительно процессов понимания, и это настолько очевидно, что не требует доказательств: мы постоянно читаем о вещах, которые не знали; мы часто лишь с затратой незначительных усилий добиваемся понимания какого-либо трудного текста при помощи тех или иных приемов.
В дальнейшем я буду называть процессы говорения и понимания "речевой деятельностью" (первый аспект языковых явлений), всячески подчеркивая при этом, что процессы понимания, интерпретации знаков языка являются не менее активными и не менее важными в совокупности того явления, которое мы называем "языком", и что они обуславливаются тем же, чем обуславливается возможность и процессов говорения.
Обо всем этом неоднократно говорилось лингвистами, и я хотел бы только подчеркнуть то обстоятельство, что поскольку мы знаем из опыта, что говорящий совершенно не различает форм слов и сочетаний слов, никогда не слышанных им и употребляемых им впервые, от форм слов и сочетаний слов, им много раз употреблявшихмя, [3], постольку мы имеем полное право сказать, что вообще все формы слов и все сочетания слов нормально создаются нами в процессе речи, в результате весьма сложной игры сложного речевого механизма человека в условиях конкретной обстановки данного момента. Из этого с полной очевидностью следует, что этот механизм, эта речевая организация человека никак не может просто равняться сумме речевого опыта (подразумеваю при этом и говорение и понимание) данного индивида, а должна быть какой-то своеобразной переработкой этого опыта. Эта речевая организация человека может быть только физиологической или, лучше сказать, психофизиологической, чтобы этим термином указать на то, что при этом имеются в виду такие процессы, которые частично (и только частично) могут себя обнаруживать при психологическом самонаблюдении. Но само собой разумеется, что сама эта психофизиологическая речевая организация индивида вместе с обусловленной ею речевой деятельностью является социальным продуктом, как это будет ближе разъяснено на стр. 27 и сл. Об этой организации мы можем умозаключить лишь на основании речевой деятельности данного индивида.
|
|
|
Человечество в области языкознания искони и занималось подобными умозаключениями, делаемыми, однако, не на основании актов говорения и понимания какого-либо одного индивида, а на основании всех (в теории) актов говорения и понимания, имевших место в определенную эпоху жизни той или иной общественной группы. В результате подобных умозаключений создавались словари и грамматики языков, которые могли бы называться просто "языками", но которые мы будем называть "языковыми системами" (второй аспект языковых явлений), оставляя за словом "язык" его общее значение. Правильно составленные словарь и грамматика должны исчерпывать знание данного языка. Мы, конечно, далеки от этого идеала; но я полагаю, что достоинство словаря и грамматики должно измеряться возможностью при их посредстве составлять любые правильные фразы во всех случаях жизни и вполне понимать все говоримое на данном языке.
Словарь и грамматика, т.е. языковая система данного языка, обыкновенно отождествлялись с психофизиологической организацией человека, которая рассматривалась как система потенциальных языковых представлений. В силу этого язык считался психофизиологическим явлением, подлежащим ведению психологии и физиологии.
Однако при этом прежде всего забывали то, что все языковые величины, с которыми мы оперируем в словаре и грамматике, будучи концептами, в непосредственном опыте (ни в психологическом, ни в физиологическом) нам вовсе не даны, а могут выводиться нами лишь из процессов говорения и понимания, которые я называю в такой их функции "языковым материалом" (третий аспект языковых явлений). Под этим последним я понимаю, следовательно, не деятельность отдельных индивидов, а совокупность всего говоримого и понимаемого в определенной конкретной обстановке в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы. На языке лингвистов это "тексты" (которые, к сожалению, обыкновенно бывают лишены вышеупомянутой обстановки); в представлении старого филолога это "литература, рукописи, книги".
Само собой разумеется, что все это - несколько искусственные разграничения, так как очевидно, что языковая система и языковой материал - это лишь разные аспекты единственно данной в опыте речевой деятельности, и так как не менее очевидно, что языковой материал вне процессов понимания будет мертвым, само же понимание вне как-то организованного языкового материала (т.е. языковой системы) невозможно. Здесь мы упираемся в громадную и мало исследованную проблему понимания, которая лежит вне рамок настоящей стетьи. Скажу только, что понимание при отсутствии переводов может начинаться лишь с того, что два человека с одинаковым социальным прошлым, естественно или искусственно (научно) созданным, будучи поставлены в одинаковые условия деятельности и момента, возымеют одну и ту же мысль (я имею в виду реальное столкновение двух людей, лишенных каких бы то ни было средств взаимоного непосредственного понимания и перевода, например европейского исследователя и, скажем, южноамериканского примитива в естественных условиях жизни этого последнего).
Далее, что еще важнее, система языковых представлений, хотя бы и общих, с которой обыкновенно отождествляют языковую систему, уже по самому определению своему является чем-то индивидуальным, тогда как в языковой системе мы, очевидно, имеем что-то иное, некую социальную ценность, нечто единое и общеобязательное для всех членов данной общественной группы, объективно данное в условиях жизни этой группы.
Вундт как-то умалчивает об этом затруднении, и его "Volkerpsychologie" в конце концов ничем не отличается от простой психологии. Бодуэн пытается выйти из него, создавая понятие "собирательно-индивидуального" (см. "O "prawach" glosowych", отд. оттиск из "Rocznik slawistyczny" [Krakow, 1910, t. III], стр. 3 оттиска), что несколько напоминает "среднего человека" Дильтея [4]. Однако, по-моему, это понятие не разрешает затруднений.
…Мне кажется, однако, что разрешение вышеуказанных затруднений можно найти на иных путях. Прежде всего возникает вопрос, в каком отношении находится "психофизиологическая речевая организация" владеющего данным языком индивида к этой выводимой лингвистами из языкового материала языковой системе. Очевидно, что она является ее индивидуальным проявлением. В идеале она может совпадать с ней, но на практике организации отдельных индивидов могут чем-то да отличаться от нее и друг от друга. Их, пожалуй, можно было бы действительно называть "индивидуальными языками", если бы в подобном названии не крылось глубокого внутреннего противоречия, ибо под языком мы разумеем нечто, имеющее прежде всего социальную ценность. И действительно, если индивидуальные отличия речевой организации того или иного индивида оказываются слишком большими, то уж этим самим данный индивид выводится из общества, как например мы это видим у сильно косноязычных [5], некоторых умалишенных и т. п. Терминологически, может быть, лучше всего было бы говорить поэтому об "индивидуальных речевых системах".
Что же такое сама языковая система? По-моему, это есть то, что объективно заложено в данном языковом материале и что проявляется в индивидуальных речевых системах, возникающих под влиянием этого языкового материала. Следовательно, в языковом материале и надо искать источник единства языка внутри данной общественной группы.
Может ли языковой материал быть фактически единым внутри той или иной группы? Поскольку данная группа сама представляет из себя полное единство, т.е. поскольку условия существования и деятельности всех ее членов будут одинаковыми и поскольку все они будут находиться в постоянном взаимном общении друг с другом, постольку для всех них языковой материал будет фактически един: ведь каждая фраза каждого члена группы при таких обстоятельствах осуществляется одновременно для всех ее членов. Для единства грамматики достаточно частичного фактического единства языкового материала. Поэтому грамматически мы имеем единый язык в довольно широких группировках; в области же словаря для единства языка должно быть более полное единство материала, а поэтому мы видим, что с точки зрения словаря язык дробится на очень маленькие ячейки вплоть до семьи (единство так называемого "общего языка" в высококультурной среде поддерживается в значительной степени единством читаемого литературного материала). При оценке сказанного надо иметь в виду, что языки, с которыми мы в большинстве случаев имеем дело, не являются языками какой-либо элементарной общественной ячейки, а языками весьма сложной структуры общества, функцией которого они являются.
Таким образом, лингвисты совершенно правы, когда выводят языковую систему, т.е. словарь и грамматику данного языка, из соответственных "текстов", т.е. из соответственного языкового материала. Между прочим, совершенно очевидно, что никакого иного метода не существует и не может существовать в применении к мертвым языкам.
Дело обстоит несколько иначе по отношению к живым языкам, и здесь и лежит заслуга Бодуэна, всегда подчеркивавшего принципиальную, теоретическую важность их изучения. Большинство лингвистов обыкновенно и к живым языкам подходит, однако, так же, как к мертвым, т.е. накопляют языковой материал, иначе говоря - записывает тексты, а потом их обрабатывает по принципам мертвых языков. Я утверждаю, что при этом получаются мертвые словари и грамматики. Исследователь живых языков должен поступать иначе. Конечно, он тоже должен исходить из так или иначе понятого языкового материала. Но, построив из фактов этого материала некую отвлеченную систему, необходимо проверять ее на новых фактах, т.е. смотреть, отвечают ли выводимые из нее факты действительности. Таким образом, в языкознание вводится принцип эксперимента. Сделав какое-нибудь предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т. п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило. Утвердительный результат подтверждает правильность постулата и, что любопытно, сопровождается чувством большого удовлетворения, если подвергшийся эксперименту сознательно участвует в нем.
Но особенно поучительны бывают отрицательные результаты: они указывают или на неверность постулированного правила, или на необходимость каких-то его ограничений, иои на то, что правила уже больше нет, а есть только факты словаря, и т. п. Полная законность и громадное значение этого метода иллюстрируются тем, что когда ребенок учится говорить (или взрослый человек учится иностранному языку), то исправление окружающими его ошибок ("так никто не говорит"), которые являются следствием или невыработанности у него, или нетвердости правил (конечно, бессознательных), играет громадную роль в усвоении языка. Особенно плодотворен метод экспериментирования в синтаксисе и лексикографии и, конечно, в стилистике. Не ожидая того, что какой-то писатель употребит тот или иной оборот, то или иное сочетание, можно произвольно сочетать слова и, систематически заменяя одно другим, меняя их порядок, интонацию, и т. п., наблюдать получающиеся при этом смысловые различия, что мы постоянно и делаем, когда что-нибудь пишем. Я бы сказал, что без эксперимента почти невозможно заниматься этими отраслями языкознания. Люди, занимающиеся ими на материале мертвых языков, вынуждены для доказательства своих положений прибегать к поразительным ухищрениям, а многого и просто не могут сделать за отсутствием материала (примеры лингвистического эксперимента даны в особом экскурсе в конце статьи). …
В сущности то, что я называл раньше "психологическим методом" (или - еще неудачнее - "субъективным"), и было у меня всего методом эксперимента, только недостаточно осознанного. Об эксперименте в языкознании говорит нынче и Пешковский (статья "Принципы и приемы стилистического анализа художественной прозы" в Ars poetica, [Сборники подсекции теоретической поэтики, I. М.], 1927. Впрочем, надо признать, что психологический элемент метода несомненен и заключается в оценочном чувстве правильности или неправильности того или иного речевого высказывания, его возможности или абсолютной невозможности.
Однако чувство это у нормального члена общества социально обосновано, являясь функцией языковой системы (величина социальная), а потому и может служить для исследования этой последней. И именно оно-то и обусловливает преимущество живых языков над мертвыми с исследовательской точки зрения.
В этом - ограничительном - смысле и следует понимать высказывания моих старых работ о важности самонаблюдения в языкознании. Для меня уже давно совершенно очевидно, что путем непосредственного самонаблюдения нельзя констатировать, например, "значений" условной формы глагола в русском языке. Однако, экспериментируя, т.е. создавая разные примеры, ставя исследуемую форму в самые разнообразные условия и наблюдая получающиеся при этом "смыслы", можно сделать несомненные выводы об этих "значениях" и даже об их относительной яркости. При таком понимании дела отпадают все те упреки в "субъективности" получаемых подобным методом лингвистических данных, которые иногда делались мне с разных сторон: "мало ли что исследователю может показаться при самонаблюдении; другому исследователю это может показаться иначе". Как видно из всего вышеизложенного, в основе моих лингвистических утверждений всегда лежал получаемый при эксперименте языковой материал, т.е. факты языка.
С весьма распространенной боязнью, что при таком методе будет исследоваться "индивидуальная речевая система", а не языковая система, надо покончить раз навсегда. Ведь индивидуальная речевая система является лишь конкретным проявлением языковой системы, а потому исследование первой для познания второй вполне законно и требует лишь поправки в виде сравнительного исследования ряда таких "индивидуальных языковых систем". …
… Вообще надо иметь в виду, что то, что часто считается индивидуальными отличиями, на самом деле является групповыми отличиями, т.е. тоже социально обусловленными (семейными, профессиональными, местными и т. п.), и кажется индивидуальными отличиями лишь на фоне "общих языков". Языковые же системы общих языков могут быть весьма различными по своей развитости и полноте, от немного более нуля и до немного менее единицы (считая нуль за отсутствие общего языка, а единицу - за никогда не осуществляемое его полное единство), и дают более или менее широкий простор групповым отличиям.
…
В сущности, можно сказать, что работа каждого неофита данного коллектива, усваивающего себе язык этого коллектива, т.е. создающего у себя речевую систему на основании языкового материала этого коллектива (ибо никаких других источников у него не имеется), совершенно тождественна работе ученого исследователя, выводящего из того же языкового материала данного коллектива его языковую систему, только одна протекает бессознательно, а другая - сознательно.
Возвращаясь к эксперименту в языкознании, скажу еще, что его боязнь является пережитком натуралистического понимания языка [ 6 ]. При социологическом воззрении на него эта боязнь должна отпасть: в сфере социальной эксперименты всегда производились, производятся и будут производиться. Каждый новый закон, каждое новое распоряжение, каждое новое правило, каждое новое установление с известной точки зрения и в известной мере являются своего рода экспериментами.
Теперь коснусь еще вопроса так называемой "нормы" в языках. Наша устная речевая деятельность на самом деле грешит многочисленными отступлениями от нормы. Если бы ее записать механическими приборами во всей ее неприкосновенности, как это скоро можно будет сделать, мы были бы поражены той массой ошибок в фонетике, морфологии, синтаксисе и словаре, которые мы делаем. Не является ли это противоречием всему тому, что здесь говорилось? Нисколько, и причем с двух точек зрения. Во-первых, нужно иметь в виду, что мы нормально этих ошибок не замечаем - ни у себя, ни у других: "неужели я мог так сказать?" - удивляются люди при чтении своей стенограммы; фонетические колебания, легко обнаруживаемые иностранцами, обыкновенно являются открытием для туземцев, даже лингвистически образованных. Этот факт объясняется тем, что все эти ошибки социально обоснованы; их возможности заложены в данной языковой системе, и они, являясь привычными, не останавливают на себе нашего внимания в условиях устной речи. Во-вторых, всякий нормальный член определенной социальной группы, спрошенный в упор по поводу неверной фразы его самого или его окружения, как надо правильно сказать, ответит, что "собственно надо сказать так-то, а это-де сказалось случайно или только так послышалось" и т. п.
…
Совершенно очевидно, что при отсутствии осознанной нормы отсутствует отчасти и отрицательный языковой материал [ 7 ], что в свою очередь обусловливает крайнюю изменчивость языка. …
Возвращаясь к вопросам нормы, нужно констатировать, что литературная речевая деятельность, т.е. произведения писателей, в принципе свободна от неправильных высказываний, так как писатели сознательно избегают ляпсусов, свойственных устной речевой деятельности, и так как, обращаясь к широкому кругу читателей, они избегают и тех элементов групповых языков, которые не вошли в том или другом виде в структуру литературного языка. Поэтому лингвисты глубоко правы в том, что, разыскивая норму данного языка, обращаются к произведениям хороших писателей, обладающих очевидно в максимальной степени тем оценочным чувством ("чутьем языка"), о котором говорилось выше, на стр. 33. Однако и здесь надо помнить, во-первых, что у многих писателей все же встречаются ляпсусы [ 8 ], и, во-вторых, что по существу вещей произведения писателей не содержат в себе отрицательного языкового материала.
* * *
В заключение приведу несколько примеров лингвистического эксперимента.
В качестве примера синтаксического эксперимента возьмем фразу Никакой торговли не было в городе [ 9 ]. Эта фраза переводится так: "торговля отсутствовала в городе" (надо иметь в виду, что в устном языке и фраза, и ее перевод могут иметь троякую ритмическую форму, каждая из которых имеет свое значение: "торговля - отсутствовала в городе", "торговля отсутствовала - в городе" и нерасчлененная, которая здесь и имеется в виду). Попробуем переставлять слова в городе. Получим, во-первых, никакой торговли в городе не было и, спросив себя, что это будет значить, переведем так: "торговля в городе отсутствовала" (возможно двоякое ритмическое членение); во-вторых, получим никакой в городе торговли не было, что прежде всего будет значить: "торговля в городе отсутствовала вовсе" (иные ритмические членения могут дать и иные значения); в-третьих, получим в городе не было никакой торговли, что будет значить: "город не имел никакой торговли"; наконец, можно получить никакой торговли не в городе было, что ничего не значит, ибо так сказать нельзя, т.е. получился отрицательный языковой материал (впрочем, первая часть до слова "было" может быть осмыслена - "торговля вне города"). Нужно иметь в виду, что для полной убедительности эксперимента необходимо для каждого изменения мысленно создавать соответственный контекст или ситуацию.
Приведу пример эксперимента в морфологии. Допустим, что иностранный исследователь общерусского языка запишет такие формы 3 л. ед. ч., как несёт, везёт, плетёт, ждёт, мнёт, ткёт, жгёт, жжот. Что он из этого умозаключит, сидя у себя в кабинете? Он решит, очевидно, что форма 3 л. ед. ч. определенного типа глаголов образуется путем смягчения последнего согласного основы и прибавления окончания - ёт (точнее, - от) и что форма жжот является пережитком или диалектизмом. Только дальнейшая проверка на фактах (эксперимент) поможет ему ввести в правило ограничение, состоящее в том, что к, г основы не смягчаются, а меняются на ч, ж. Тогда жжот станет у него нормальной формой, а ткёт, жгёт - диалектизмами. Вполне ли, однако, это будет верно? Если начать образовывать формы (эксперимент) печёт и пекёт, течёт и текёт, сечёт и секёт и т.д., то окажется, что хотя первые формы и будут безусловно правильными, однако и вторые не будут абсолютно невозможными, какими были бы, например, формы пекот, текот, секот (эксперимент). Далее окажется, что форма ткёт предпочтительнее, чем тчёт (эксперимент); если же попробовать образовать форму 3 л. от малоупотребительного (в городе) глагола ску (эксперимент), то скажем, пожалуй, скёт и едва ли щёт = счёт. И вся картина становится совершенно ясной: формы текёт, секёт, жгёт и т. д. - это формы будущего языка. Пока они устанавливаются только там, где чередования к || ч, г || ж затемняют корень слова: ведь никто не скажет жжа, а жгя всякий поймет (эксперимент), формы же печёт, течёт и т. д. существуют лишь по традиции, хотя пока и не только в словарном порядке, но и в грамматическом.
А вот эксперимент в фонетике: возьмем русское сочетание сел = s'el. Спрашивается, какой гласный можно вставить в это сочетание вместо e = e? Пробуем: сял, сёл, сюл, сил - возможно. А можно ли вставить e = e из слова сели = s'el'i, т.е. сказать s'el? Оказывается, что такого сочетания в русском языке нет вовсе и что русский человек, нефонетик, даже не может его и произнести. Следовательно, можно предполагать с большой долей уверенности, что e, e являются лишь оттенками единой фонемы, обусловленными лишь фонетическими условиями и не имеющими самостоятельной функции.
Все эти приемы, конечно, хорошо известны людям, на месте изучавшим чужой устный язык с целью его полного грамматического и словарного описания и усвоения (нужно всячески подчеркнуть, что последнее есть необходимое условие первого), и я здесь лишь впервые теоретически обосновываю то, что практически, вероятно, многими делалось.
Примечания
1. Настоящая статья является дальнейшим развитием взглядов, которые намечены были впервые в моем докладе, читанном в Лингвистической секции 27 октября 1927 г.
2. Имею в виду здесь не только правила синтаксиса, но, что гораздо важнее, правила сложения смыслов, дающие не сумму смыслов, а новые смыслы, - правила, к сожалению, учеными до сих пор мало обследованные, хотя интуитивно отлично известные всем хорошим стилистам.
3. Случаи сознательного "выдумывания" слов довольно редки вообще, сознательное группирование слов свойственно лишь письменной речи, которая все же в целом строится тоже автоматически. Сознательность обыденной разговорной (диалогической) речи в общем стремится к нулю.
4. Позиция большинства лингвистов и даже Соссюра, ближе других подошедшего к этому вопросу, неясны. Соссюр хотя и различил четко "parole" (понятие, впрочем, далеко не вполне совпадающее с моим понятием "речевой деятельности") и "langue", однако помещает последний в качестве психологических величин в мозгу (см. его замечательный "Cours de linguistique generale" [Paris, 1922], p. 32).
5. Впрочем, поскольку косноязычный сознает свое косноязычие и знает, как он должен был бы сказать, этот случай не является типичным.
6. В сущности, это подобный же пережиток, какой можно было наблюдать у Бругмана (и у многих других "младограмматиков"), когда он отрицал возможность искусственного международного языка, называя его вслед за Мейером (G. Meyer) homunculus'ом (Karl Brugmann und August Leskien. Zur Kritik der kunstlichen Weltsprachen. Strassburg, 1907, S. 26). Но не прав был и Бодуэн, который в разгаре обострившихся философских противоречий утверждал, что нет разницы между живым и мертвым языком, между живым и искусственным языком: достаточно кому-нибудь изучить мертвый язык, чтобы он стал живым (J. Baudouin de Courtenay. Zur Kritik der kunstlichen Weltsprachen. Ostwald's Annalen der Naturphilosophie, [Bd.] VI, [Leipzig, 1907]. Этого, конечно, мало: для того, чтобы стать живым, он должен стать хотя бы одним из нормальных орудий общения внутри какой-либо социальной группы, хотя бы минимальной.
7. Говорю - отчасти, так как отрицательный языковой материал создается не только непосредственными исправлениями окружающих, но прежде всего фактическим непониманием: всякое речевое высказывание, которое не понимается, или не сразу понимается, или понимается с трудом, а потому не достигает своей цели, является отрицательным языковым материалом. Ребенок научается правильно просить чего-нибудь, так как его непонятные просьбе не выполняются.
8. Приведу примеры: "проникнуть в тайные недопустимые комнаты человеческой души" (Куприн. Штабс-капитан Рыбников); " из двух шагов один раз нога срывалась с вершины кочки и вязла" (Фет. Мои воспоминания) и т. д.
9. Эту и все следующие фразы следует читать без логических акцентов.
ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАНЯТИЕ № 2.
ТЕМА: МЕТОДЫ И МЕТОДИКИ ИССЛЕДОВАНИЯ В ПСИХОЛИНГВИСТИКЕ
Вопросы для подготовки:
I. 1. Понятие метода. Общие, общенаучные и частные методы.
2. Наблюдение и эксперимент. Роль интроспекции. Ее достоинства и недостатки.
3. Эксперимент в лингвистике и эксперимент в психолингвистике. Требования к проведению психолингвистического эксперимента.
4. Эксперименты Дж. Миллера по проверке психологической реальности трансформационной модели Н. Хомского.
5. Методика семантического дифференциала Ч. Осгуда.
6. Методики синтаксического анализа предложений: опросник, заканчивание предложений, определение грамматической правильности.
II. Роль методов при исследовании языка в свете психолингвистики.
1. Понятия соотношения звука и смысла. Феномен синестезии (А.Р. Лурия). Фоносемантика (А.П. Журавлев) как наука. Методы фоносемантики. Программа Vaal mini для исчисления фонетического значения.
2. Психолингвистический аспект словообразования (Л.В. Сахарный) грамматики. Психолингвистические эксперименты, используемые для исследования этих уровней.
Практическое задание.
1. Прочитайте и законспектируйте фрагмент учебника А.А. Леонтьева «Основы психолингвистики» (с. 73 - 83).
2. Смоделируйте (придумайте) исследовательскую психолингвистическую задачу и типы экспериментов (лингвистических, психолингвистических), которые могут ее решать. Опишите предполагаемые результаты. (выполните задание письменно на отдельном листочке, сдайте для проверки).
3. Решите психолингвистические задачи:
А. Определите сами, какие со-ощущения ассоциированы в словосочетаниях тонкий
