 |
Глава четвертая
|
|
|
|
Почти каждый день мать напоминала мне, что я испортила ей жизнь. Обзывала меня лгуньей. Говорила, что все было бы просто замечательно, не появись я на свет. Что бы я ни делала, все ей не нравилось. Во мне еще теплилась надежда, что однажды она подобреет, станет гордиться мной, полюбит меня. Этого так и не случилось.
Школа позволяла отдохнуть от этого кошмара. Я была тихой девочкой, но у меня было много друзей. Дети дружат из-за выгоды, а я так хотела всем понравиться, угодить, что меня всегда принимали в компанию. В учебе я не блистала, но очень прилежно занималась по всем предметам. В школе мне нравилось. Получив хорошую отметку, я бежала похвастаться маме, но ей было все равно. Она никогда меня не хвалила.
Матери хотелось, чтобы дети занимались музыкой, но ни сестры, ни Том не проявляли интереса, так что она заставила именно меня учиться играть на скрипке. Я часами практиковалась, ходила на экзамены и прослушивания; меня даже приняли в детский оркестр. Этого матери было мало. Она приходила на концерты, только если почетным гостем была какая-нибудь знаменитость. Тогда мать заявлялась под конец выступления с огромным букетом цветов. Все поворачивались в ее сторону: нельзя было не заметить такую видную, статную женщину. Основная программа заканчивалась, артисты выходили на бис, и мама посылала малютку Анну вручить гостю цветы. Зрители аплодировали, умиленные таким милым, трогательным жестом с ее стороны.
Мне нестерпимо хотелось закричать, что она притворяется, прикидывается доброй и великодушной. Только дома она показывала свое настоящее лицо, а на людях превосходно притворялась.
Потом я стала ходить на уроки пения, и наша преподавательница, милая мисс Конти, часто меня хвалила. Итальянка с очень смуглой кожей и темными, почти черными волосами, на репетиции мисс Конти приходила в цветастых юбках и ярких блузках, позвякивая дешевыми украшениями. Я была от нее без ума.
|
|
|
Один раз я даже должна была петь арию «Где бы вы ни шли» из оратории Генделя «Семела» в Альберт-холле[3]. Мне сказали, что на концерт придет много знаменитостей. Я нервничала в преддверии выступления, но испытывала радость. Теперь мама точно будет мной гордиться!
Я помчалась домой, желая обрадовать ее как можно скорее. Когда я прибежала, мама на кухне заваривала чай.
Я не удержалась и громко объявила:
– Мама! Я буду петь в Альберт-холле!
– Что ты так орешь! – раздраженно сказала она. – Замолчи немедленно!
– Я буду петь в Альберт-холле, – повторила я. И прибавила: – В самом Лондоне, перед знаменитостями.
Я все надеялась, что мама будет мной гордиться.
Она жестоко рассмеялась:
– Ну и что в этом такого? Если ты думаешь, что я потащусь в Лондон, просто чтобы посмотреть на людей, которых и так каждый день вижу по телевизору, значит, ты еще тупее, чем я думала.
Мы купили телевизор раньше всех на улице, и мать любила этим пощеголять. По вечерам знакомые со всего квартала набивались к нам в гостиную посмотреть семичасовые новости. Мама упивалась восхищением гостей.
Боясь заплакать, я тихо сказала:
– Но ведь это будет мое сольное выступление. («Только не плакать, – твердила я себе мысленно, – только не плакать». )
– Тебя слушать я точно не собираюсь, – заявила мать. – Делать мне больше нечего.
Счастливое возбуждение сменилось разочарованием. Я уже не хотела нигде выступать. Зачем мне все это? Опустошенная, я поднялась в комнату. Надежды рухнули.
На следующий день я подошла к мисс Конти и сказала, что передумала: пусть кто-нибудь другой поет мою арию.
Такое отношение ко мне со стороны матери было обычным делом: она никогда не хвалила меня и старалась унизить. Однажды в школе объявили литературный конкурс, и я написала стихотворение про снеговика Джека Фроста[4]. Директору школы оно так понравилась, что она отправила его на конкурс графства. Там стихотворение заняло первое место, после чего было перенаправлено в жюри национального конкурса детских рассказов и стихотворений. В итоге я получила главный приз за лучшее стихотворение, содержание и стиль. Все учителя были очень довольны. Я не знала, что означает фраза «национальный конкурс», но мне казалось, это что-то важное и торжественное. Теперь мама наверняка будет мной гордиться.
|
|
|
Я торопилась домой, желая показать ей копию своего стихотворения.
– Мама, я написала стихи про Джека Фроста, директриса послала их на конкурс, и я выиграла! – сообщила я с порога, с трудом стараясь скрыть волнение. – Сначала один конкурс, потом другой, потом еще один, совсем важный, по-моему, он называетсянациональный.
Я ждала ее реакции.
Она вообще слышала, что я говорю? Понимала, насколько важно для меня то, что произошло?
Я продолжила:
– Мне сказали, мое стихотворение вывесят на Национальной выставке, и все желающие смогут его прочитать, а потом его разошлют во все школы. Это ведь здорово?
Не знаю, на что я надеялась. С чего я вдруг взяла, что успех стихотворения сможет изменить отношение ко мне матери?
– Что это ты о себе возомнила? – сказала она. – Это всего лишь стихи, и потом, ты ведь их не сама написала. Ты бездарна во всем. Начинай накрывать на стол и не болтай ерунды.
Порой я думаю, что жизнь была бы легче, откажись я от надежды угодить и понравиться матери. Но надежда теплилась во мне. Я верила, что в один прекрасный день получу столько призов, наград и хороших отметок, что мама не устоит и полюбит меня так же, как Тома и сестер. Их достижения были важны для нее. Я не ревновала, просто хотела немного внимания.
Я так его и не получила. Я была ей как чужая. Нелюбимая, никому не нужная. Ужасная ошибка.
Постепенно я стала замкнутой и подавленной. Я все еще не оправилась от травмы, нанесенной приставаниями дяди Билла, единственного человека, который, как мне казалось, любил меня. С тоской я вспоминала о тех временах, когда его любовь ко мне не превратилась во что-то ужасное. Я не хотела такой любви. Теперь я была совсем одна.
|
|
|
Я по-прежнему упорно училась, изливая сокровенные мысли и мечты в стихах и рассказах, только маме уже ничего не показывала. Ей было наплевать.
В восемь лет я написала очень грустный рассказ про брошенную всеми маленькую девочку. На самом деле это был рассказ про меня, про то, что я чувствовала. Если б я знала, какой скандал поднимется из-за него, точно не стала бы писать.
В том рассказе девочка знает, что мама не любит ее и жалеет, что не сделала аборт. Ей тяжело понять, почему мать любит ее братьев и сестер, а она вызывает только злость. Я написала, что она изо всех сил старается понравиться маме, но все ее старания напрасны. Мать говорит, что она – ужасная ошибка, но девочка продолжает надеяться, что в один прекрасный день мама подобреет. Она поймет, как ужасно поступала, и станет любить девочку так же, как и остальных своих детей. В сказках ведь всегда счастливый конец.
Мой рассказ встревожил учительницу; она догадалась, что только ребенок, переживший тяжелые эмоциональные потрясения, мог написать нечто подобное. Она даже вызвала маму в школу, чтобы обсудить с ней мое состояние.
Мама не пришла, сославшись на занятость.
Учительница заволновалась не на шутку и на следующий день пришла к нам сама. Меня отправили в комнату, но я все равно подслушала разговор учительницы с матерью.
– Меня очень беспокоит рассказ, который Кэсси написала на уроке, – сказала учительница. – Мне кажется, вам тоже следует его прочитать. Я хочу знать, что вы об этом думаете.
– У меня есть дела и поважнее, – проговорила мама, раздражаясь.
– И все же я настаиваю.
После долгих уговоров мама согласилась. Я услышала, как, закончив читать, она швырнула тетрадку на стол и сказала:
– По-моему, здесь не о чем беспокоиться. У нее буйная фантазия. Постоянно что-то придумывает, маленькая лгунья. Вы не представляете, какую ерунду она несет иногда.
Учительницу по-прежнему волновало то, как со мной обращаются дома, но мать убедила ее, что все прекрасно и что единственная проблема – мое разыгравшееся воображение.
|
|
|
Как только учительница ушла, мать позвала меня в парадную комнату, куда нас пускали только на Рождество. На этот раз повод был куда менее веселый.
– Маленькая девочка из рассказа – это ты? – спросила она, размахивая тетрадкой. – Признавайся!
Сначала я не хотела признаваться, потом мне показалось, что она и вправду беспокоится.
– Да, я писала про себя, – ответила я, смущаясь. – Мне тоже кажется, что меня любят меньше других, что я никому не нужна…
Мама молчала, поэтому я продолжала:
– Я просто хочу, чтобы ты любила меня, но даже когда я рассказала, что со мной делал дядя Билл, ты не защитила меня. Ты мне даже не поверила. Я не понимаю, почему ты ничего не сделала. Он напугал меня и сделал больно, это было ужасно. – При одном лишь воспоминании об этом мои глаза увлажнились.
И тут мать просто взорвалась. Она схватила меня за плечи и чуть душу из меня не вытрясла, потом стала отвешивать одну пощечину за другой со словами:
– Неблагодарная девчонка! Как ты смеешь называть себя несчастной! А про Билла ты все наврала! Он бы тебя и пальцем не тронул! Как тебе в голову пришло написать этот бред да еще и показать учительнице!
Она прекратила и с минуту просто молча смотрела на меня, прикидывая что-то в уме. После чего твердо сказала:
– Решено. С нами ты больше жить не будешь. Придется отдать тебя в детдом. Там тебя быстро научат любить семью.
Дядя Билл уже пугал меня детдомом, говорил, что там злые дети будут делать со мной ужасные вещи. Я не могла понять свою мать. Она ведь спросила, что я думаю. Нужно было солгать и сказать, что я все выдумала, что это просто сказка?
Мама продолжала ругать меня, когда папа вернулся с работы и спросил, что происходит.
– Наша дочь нас больше не любит и хочет уйти из дома, – ответила мать и начала плакать.
Я пыталась сказать, что это все неправда, но она расплакалась навзрыд, поэтому я спряталась в своей комнате под одеялом. Это было мое единственное убежище.
Вечером мы с папой обнаружили, что она исчезла. Это был ее фирменный прием – уход из дома. Мы отправились на поиски. На улице было темно, холодно и сыро, но мы все равно несколько часов бегали по всему городу, пытаясь ее найти. Нашей последней надеждой было кафе тети Мэри, маминой подруги. Мы спросили ее про маму, но она сказала, что не видела ее целый день. Пока папа и Мэри разговаривали, я смотрела на улицу: за зданием кафе находился дом Мэри, и я заметила, что в окне промелькнула мама. Я была уверена, что видела ее, но Мэри сказала, что это глупости.
|
|
|
Поздно вечером, когда мы уже вернулись домой, пришла Мэри. Я подслушала ее разговор с папой.
– Кэт пришла ко мне, она ужасно расстроена, – говорила Мэри. – Ваша неблагодарная дочь распускает слухи о том, что с ней плохо обращаются дома, говорит, каждый раз боится возвращаться домой из школы.
Я была подавлена. Я никому ничего не говорила, просто написала правду в рассказе. Если бы я знала, чем все это закончится…
Я сбежала вниз, подошла к Мэри и попросила:
– Пожалуйста, скажите маме, что я все придумала, что я люблю ее! Пусть она вернется домой!
Мать, конечно, заставила нас понервничать и соизволила вернуться только через пару часов. Услышав скрип двери, я побежала извиняться.
– Не приближайся ко мне, гадкая девчонка! – вскричала мама. – Твое вранье меня в могилу сведет! Я хорошая мать, и вот как ты меня благодаришь за все, что я для тебя делаю!
Она упала в кресло и заплакала.
Сестры и Том бросились ее утешать, папа молча ушел в свой сарай в саду. Я боязливо отступила. Я была изгоем, никому не нужным ребенком.
После истории с рассказом жизнь стала еще тяжелее. Мама решила извлечь выгоду из своего положения – она ведь была несчастной жертвой, которую оклеветала неблагодарная дочь, – и разрешила дяде Биллу снова приходить в гости. Он вернулся с букетом цветов для мамы и подарками для всех нас.
– Не против, если мы с Кэсси покатаемся, Кэт? – спросил он, глядя на меня так же странно, как в предыдущий раз. – Мы ненадолго, обещаю. Я так соскучился по нашим маленьким вылазкам!
«Зато я соскучиться не успела», – подумала я. Мне хотелось закричать: «Нет, никуда я с тобой не поеду! » Но я промолчала. Это не имело смысла.
– Ну конечно, – ответила мать. – Пользы от нее все равно никакой, так что она вся твоя.
Я на трясущихся ногах пошла за Биллом в машину и, напуганная, уселась на переднее сиденье. Поездив немного по городу, Билл выехал на пустынную окраину и остановил машину. «Все хорошо, – твердила я про себя. – Все хорошо, ничего плохого не случится». Я опять ошиблась.
Не говоря ни слова, он сунул руку мне под юбку, прямо в трусики.
Я была потрясена. Что мне делать? Как остановить его? Поблизости никого нет, никто не услышит криков. Даже если я вырвусь и выскочу из машины, все равно не знаю, куда бежать.
– Пожалуйста, не надо, – умоляла я. – Пожалуйста…
– Тебе понравится, вот увидишь, – говорил дядя Билл. – Это такая новая игра. Разве ты не хочешь поиграть во что-нибудь новое?
Я заглянула ему в лицо: раньше оно казалось мне добрым и милым, но сейчас по его выражению я поняла, что эта «игра» мне точно не понравится.
– Игра называетсянайди игрушку дяди Билла, – продолжал он. – Я спрятал ее в штанах специально для тебя… Давай ищи! – Он схватил мою руку и стал тереть ею себе между ног.
Мне было страшно, я умоляла его прекратить. Не нравилась мне его игра, я хотела домой, к своим игрушкам. Игры ведь должны нравиться, а не пугать до смерти.
– Ну же, Кэсси, я ведь так люблю тебя! Сделай дяде Биллу приятно. – Он поцеловал меня и крепче прижал мою руку к ширинке.
Такая любовь мне не нужна! Я думала, с тем, кого любишь, надо быть нежным и ласковым, а дядя Билл постоянно делал мне больно.
Он приспустил штаны и сунул мою руку себе в трусы. Я наткнулась на его «мягкую игрушку». Он заставил провести по ней ладонью вверх вниз, и я почувствовала, как эта мерзость твердеет и увеличивается в размере. Я отдернула руку и пыталась спрятать ее под свитер, чтобы Билл не заставлял меня трогать его гениталии, но он не позволил. Он стонал и двигал бедрами, пока я водила рукой по его гадкой игрушке. Потом противная белая жидкость выстрелила из него и заляпала мне пальцы. Меня чуть не вырвало. Я думала, что эта мерзкая липкая жидкость – его моча. Как он мог так поступить со мной? Я испугалась до смерти, но ему было все равно.
Билл достал из кармана платок, вытерся и кинул его мне.
– На, вытри руки, и едем домой, – сказал он безразличным тоном.
Я мечтала поскорей оказаться дома, в относительной безопасности своей комнаты, так что обтерла пальцы и притихла. Дядя Билл подвез меня до крыльца.
Я побежала в ванную комнату и подставила руки под струю воды. У меня в голове ничего не укладывалось. Я была в отчаянии от своей отверженности. Неужели это и есть любовь? Разве она должна вызывать боль и отвращение? Мне было стыдно, и я не осмелилась обратиться к кому-нибудь со своими вопросами. Все равно Билл меня в покое не оставит. Один раз я уже пожаловалась матери, но она мне даже не поверила, значит, никто другой тоже не поверит.
Билл стал «играть» со мной при любой возможности, и все ради «любви». Я умоляла мать не отпускать меня с ним:
– Пожалуйста, мамочка, я не хочу идти, не заставляй меня!
– Неблагодарная девчонка, – ругалась она, – Билл из кожи вон лезет, чтобы тебя порадовать, а ты кобенишься. Одному Богу известно, за что он тебя так любит. Ты думаешь, ему делать, что ли, нечего? Да он специально для тебя время выкраивает, так что иди и радуйся.
Радуйся… Чего-чего, а радости в моем детстве было немного. Иногда я думала, что никто во всем мире не живет безрадостней меня.
|
|
|
