 |
Непокоренный дот
|
|
|
|
В Москве, в Центральном музее пограничных войск, у одного из стендов подолгу задерживаются посетители.
Они внимательно рассматривают небольшой макет железобетонного колпака, испещренного осколками снарядов и мин, фотографии четырех воинов‑ пограничников: Федора Алтунина, Павла Куприянова, Ивана Величко и Георгия Михеева, оборонявшихся в нем. Рядом, под стеклом, – пожелтевший от времени листок бумаги, с обтертыми углами. Уникальный документ – протокол необычного партийного собрания, проведенного в бою, под огнем врага.
На этот раз у стенда посетители плотным кольцом обступили невысокого, сутуловатого человека с золотой медалью «Серп и Молот» и двумя орденами Ленина. Это один из той отважной четверки, сражавшейся в бронеколпаке, – Павел Гаврилович Куприянов. Спокойный, с жесткими морщинками на впалых щеках и с густой проседью на висках, он неторопливо рассказывает о событиях, происшедших на Кавказе осенью 1942 года.
* * *
– В первых числах ноября сорок второго года под Орджоникидзе завязались тяжелые бои, – вспоминал Павел Гаврилович. – Фашисты, не считаясь с потерями, упорно рвались на Кавказ, к нашей нефти. В разбросанных листовках они хвастались, что 7 ноября, в день двадцатипятилетия Октябрьской революции, будут в городе Орджоникидзе.
Воины 26‑ го Краснознаменного пограничного полка поклялись не пропустить врага, стоять насмерть. Павел Куприянов, преклонив колено перед развернутым знаменем части, сжимая в руках автомат, с горячим волнением произносил слова этой клятвы:
«Слушайте, снежные горы Кавказа!
Слушай, Родина‑ мать!
Наш лозунг: «Ни шагу назад!.. »
До тех пор, пока бьется сердце чекиста,
|
|
|
Пока жив хоть один воин‑ пограничник,
Не бывать врагу в столице Северной Осетии!
Город Орджоникидзе был и будет советским! »
На рассвете 3 ноября гитлеровцы обрушили мощные удары на позиции дивизии НКВД и 26‑ го погранполка, оборонявшего шоссе Гизель – Орджоникидзе. Им удалось захватить траншеи и доты на переднем крае. Но один железобетонный колпак стал для фашистов неприступным. Четыре окруженных в нем пограничника во главе с сержантом Алтуниным стойко оборонялись, отражали яростные атаки. Парторг заставы Михеев, плотный, приземистый шахтер из Донбасса, припав к амбразуре, отбивал атаки гитлеровцев с фронта, коммунист Куприянов, сухощавый, жилистый колхозник‑ муромчанин, и комсомолец Величко стояли в траншее у входа в дот и били из автоматов фашистов, наваливавшихся с тыла и флангов. Сержант Алтунин руководил боем. Он то становился к амбразуре рядом с Михеевым и помогал ему отбивать атаки, то хватал гранаты и бросался на помощь Куприянову и Величко.
Гитлеровцы обрушивали на дот десятки мин, били по амбразуре из крупнокалиберного пулемета, но как только поднимались в атаку, их встречал шквал огня. Огненный вихрь бушевал вокруг дота пограничников уже несколько часов. В колпаке трудно было дышать от порохового дыма. Выбыл из строя тяжело раненный Величко – пуля пробила ему грудь, но остальные продолжали драться еще яростнее.
Вечером, когда бой утих и темень окутала все вокруг, Алтунин ползком пробрался на КП, который находился в нескольких сотнях метров от них. Он сообщил, что все живы, просил эвакуировать раненого Величко. Захватив боеприпасы, сержант вернулся назад. Они могли бы под покровом ночи покинуть огневую точку, вынести раненого товарища, соединиться со своими. Но оставить дот – значит освободить около роты немцев, которых приковывали к себе, дать врагу дополнительные силы для натиска на нашу оборону.
|
|
|
– А ведь это здорово, ребята! Мы вчетвером держим около себя роту фашистов, – подбадривал товарищей Алтунин.
– Втроем, – слабым голосом поправил его лежавший на полу, укрытый ватниками Величко.
– Ты, Ваня, больше всех нас уничтожил фашистов, – заметил Куприянов. – Вот как бы переправить тебя в тыл, в госпиталь.
– Брось об этом думать, – прерывисто дыша, перебил его Величко. – Драться надо до последнего…
Глубокой ночью приполз санинструктор Мартыщенко, притащил патроны и унес в тыл Величко. А с наступлением утра все повторилось: огонь минометов, обстрел амбразуры из крупнокалиберного пулемета, атаки. Сколько их было – трудно сказать. В первый день пограничники отбили более десяти, а потом счета не вели.
Временами становилось до отчаяния трудно. Казалось, что волна фашистской атаки вот‑ вот захлестнет дот. В эти критические минуты в наседавших врагов летели гранаты. То был сигнал смертельной опасности. И тогда наша артиллерия обрушивала град снарядов, опоясывая дот спасительным огненным кольцом.
К концу второго дня гитлеровцы, понеся большие потери, откатились от дота, и для его защитников наступила передышка. Можно было, подменяя друг друга, по очереди покурить, перевести дух. Парторг Михеев, сменившийся с поста у амбразуры, присел на выступ, наскреб в карманах щепотку махорки, посмотрел на Алтунина.
– Лоскутка газетки не найдется, сержант?
Алтунин пошарил в карманах, пожал плечами.
– Нету, Георгий, ни клочка.
Куприянов, стоявший у амбразуры, достал из кармана гимнастерки листок газеты, развернул его и тут же снова спрятал в карман. Михеев и Алтунин посмотрели на Павла, переглянулись. Куприянов уловил в их взглядах еле заметный укор: «Пожалел, решил приберечь для себя».
Тот вынул из кармана газету, протянул товарищам.
– Курите.
Михеев развернул истертую страничку, пробежал ее быстрым взглядом, изумленно поднял глаза на Куприянова.
– Нет, Павел, это курить мы не будем, возьми и храни на память.
Повернувшись к Алтунину, парторг пояснил:
– В газете про Павла написано – про то, как его в тридцать девятом году в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, серебряной медалью наградили.
|
|
|
Павел Гаврилович бережно свернул пожелтевшую газетную страничку, положил в нагрудный карман. Ему вдруг вспомнились довоенные годы, родное село Панфилове, сады на живописном берегу Оки, звонкие голоса детворы, гул тракторов, стада, пасущиеся на заливных лугах. А он, бригадир полеводов, идет по мирной земле, нога приятно утопает в рыхлой пашне. Смотрит Павел хозяйским глазом на щедрую, дышащую неизбывной силой землю‑ кормилицу и прикидывает, как взять от нее побольше хлеба, овощей, как заставить ее давать такие урожаи, о которых прежде и не думали. Мечты его вскоре сбылись. Бригада начала снимать невиданные урожаи знаменитого муромского огурца. Об успехах Куприянова заговорили не только в районе и области, но и в Москве…
Где‑ то вдали прогремел выстрел. Куприянов машинально дернул автомат. «Размечтался», – упрекнул себя. И тут же подумал: как далеко от Кавказских гор до его Панфилова и как долго еще война будет опалять огнем нашу землю.
Куприянов вздохнул, оглянулся на Михеева. Тот, привалившись к железобетонной стенке и обхватив автомат руками, погрузился в раздумья. Возможно, ему тоже виделся родной Донбасс, жена, дети. Сержант Алтунин стоял у входа в дот, положив автомат на бруствер. Приземистый крепыш в светлом проеме двери бронеколпака, он казался высеченным из камня. Повернувшись к товарищам, Алтунин спросил:
– Что будем делать?
Он мог бы и не спрашивать – заранее знал, каким будет ответ. Но в те трудные минуты Алтунин считал нужным узнать мнение подчиненных, посоветоваться с ними.
– Драться. Пока мы живы, ни один фашист здесь не должен пройти, – неторопливо, с расстановкой ответил Михеев.
Другого ответа командир отделения и не ждал. Не зря этого коммуниста, профработника из Донбасса, в полку называли железным парторгом. Хмурые под крутым лбом, глаза Алтунина оживились, он перевел взгляд на стоявшего у амбразуры Куприянова. Муромчанин медленно повернул голову, потрогал на щеке запекшуюся кровь: при отражении одной из атак пуля угодила в приклад автомата и ранила его в лицо. Мужественный боец не отошел от амбразуры, продолжал вести огонь, пока враг не откатился от дота.
|
|
|
– Правильно говорит Георгий. Бить фашистов, пока есть патроны и руки держат автомат.
– Добро! – заключил Алтунин. – Будем сражаться до последнего. Встретить врага есть чем. – Он похлопал ладонью по диску автомата. – А кончатся патроны – есть еще гостинцы на закуску. – Сержант взял лежавшую рядом связку гранат, как бы взвешивая, сколько в ней смертей припасено для врагов.
Еще вчера они приготовили эти связки, и каждый поклялся: живым не даваться. В случае безвыходного положения с этими связками броситься под танк или в гущу врагов.
– Фашисты еще поломают зубы о наш дот! А если уж придется умирать… – Алтунин нахмурил брови, прищурил карие глаза, – то умрем как коммунисты.
Михеев взглянул на Алтунина. Последние слова сержанта тронули его.
Неделю назад Алтунин подал заявление о приеме в партию, а Михеев, парторгзаставы, за это время не смог собрать коммунистов и рассмотреть заявление. Обстановка сложилась тяжелая, ни дня покоя: то одни в бою, то другие… «Как только вернемся на заставу, сразу же соберу партийное собрание», – успокаивал себя Михеев. Сейчас он чувствовал себя виноватым перед Алтуниным. Сержант словно угадал его мысли.
– Слушай, Георгий, а мое заявление здесь, у тебя?
– Нет, осталось в сумке, с документами. Вернемся – сразу обсудим на собрании.
Алтунин, не сказав ни слова, отвернулся. Михеев не видел его лица, но догадался, каково было на душе у сержанта. На войне даже один день – большой срок: его надо прожить.
У парторга тут же созрело решение.
– Павел, давай разберем заявление Алтунина о приеме в партию, – обратился он к Куприянову.
– У тебя же нет с собой его заявления.
– Разберем устное.
– Но нас только двое, мы не правомочны.
– Это верно. – Михеев задумался.
Могли ли они, осажденные в этой крохотной крепости, перед лицом смерти взять на себя такое право?
– Слушай, Павел, я думаю, что партия простит нам такое нарушение устава. Ну а если останемся живы, разберем на собрании и оформим все как положено.
Парторг встал, пошевелил сухими потрескавшимися губами и объявил собрание открытым.
– Какие будут предложения насчет президиума?
Куприянов оторвался от амбразуры:
– Давай председательствуй, я – секретарем…
Так началось это необычное партийное собрание. Участники его, не выпуская из рук оружия, стояли на своих боевых постах. Собрание без регламента, без речей и ораторов…
Два коммуниста заслушали устное заявление своего беспартийного командира и решили принять его кандидатом в члены ВКП(б) как доказавшего в боях за Родину преданность партии Ленина.
|
|
|
– Ну вот и все! – кинув взгляд на Алтунина, сказал Михеев и шагнул к сержанту, чтобы поздравить его.
– Слушай, Георгий, – остановил его Куприянов, – нужно бы протокол составить. Случится что – никто знать не будет…
– Верно, – согласился Михеев. – Но где взять бумагу и карандаш?
Все документы, записные книжки и блокноты они оставили на заставе.
Начали шарить по карманам. Наконец Куприянов нашел огрызок карандаша, а Михеев – завалявшуюся в кармане гимнастерки расписку за сданный им в военкомате паспорт. Расписка была написана на клочке обоев. Куприянов приспособил на коленях автомат, разгладил на ложе листок, огрызком карандаша стал выводить:
«Протокол партийного собрания заставы № 12 3‑ го батальона 26‑ го погранполка, от 4. XI. 42 г. Присутствовали: Михеев и Куприянов. Повестка дня: Слушали заявление т. Алтунина».
Алтунин стоял, не сводя глаз с Куприянова, следил, как его цепкие руки, двое суток не выпускавшие автомата и без промаха разившие врага, сейчас неловко выводили угловатые буквы.
Скрепив протокол подписью, Михеев с чувством исполненного долга поднял глаза на Алтунина.
– Теперь все по форме.
Он свернул протокол и хотел сунуть в карман гимнастерки, но поймал на себе пристальный взгляд сержанта.
– Георгий, дай его мне. Он будет у меня вместо партбилета.
Посуровевшее и осунувшееся за эти дни лицо парторга озарилось мягкой улыбкой. Он шагнул к сержанту и взволнованно сказал:
– Держи и считай себя коммунистом!
– Спасибо! Доверие партии оправдаю, – взволнованно прошептал сержант, пряча бесценную для него бумагу в карман гимнастерки.
Друзья молча пожали ему руку. Бывают такие минуты в жизни, когда молчание выше самых ярких слов. Такой была и эта минута, когда в огне войны родился коммунист. К миллионам прибавился один. Но в осажденном доте парторганизация выросла сразу на одну треть. Теперь весь гарнизон этой маленькой крепости стал партийным.
Еще двое суток мины и снаряды перепахивали землю вокруг дота.
Двое суток крошечная крепость ходуном ходила. Железобетонные стены ее трещали и крошились. Но крепче железобетона были воины‑ коммунисты, сражавшиеся в ней. Без сна, без пищи и воды, экономя каждый патрон, они отражали атаку за атакой. Более сорока гитлеровских солдат и офицеров, рвавшихся к доту, нашло себе могилу на его подступах.
Вечером 6 ноября, на четвертый день осады, бойцы увидели, как на востоке вздрогнуло, озарилось всполохами небо, по земле прокатился упругий гул, подобный раскатам далекого грома. Гул нарастал, приближался – началось наше контрнаступление.
Спустя несколько часов враг был отброшен. Три воина‑ пограничника вышли из своего израненного, наполовину засыпанного землей, но не покорившегося врагу дота. Обросшие, черные от порохового дыма, голодные и смертельно уставшие, они с трудом держались на ногах. Но в душе каждый ликовал: клятву выполнили.
Героизм и мужество Федора Алтунина, Георгия Михеева, Павла Куприянова, Ивана Величко были отмечены орденом Ленина. Величко награжден посмертно – спасти жизнь ему не удалось.
После войны Павел Гаврилович Куприянов за большие заслуги в развитии животноводства был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
|
|
|
