Майя БЕССАРАБ

Доброта, красота и правда – вот идеалы, которые освещали мой жизненный путь, вновь и вновь возрождая в моей душе радость и мужество.

Альберт Эйнштейн

В воскресенье 7 января 1962 года в Москве была невиданная гололедица. Накануне вечером шел дождь, к утру подморозило, и город превратился в сплошной каток. Около десяти утра у двери академика Ландау остановилась «Волга». Дау с друзьями отправлялся к ученикам в Дубну.

В разговорах время летело незаметно. Миновали Лиственничную аллею старинной Тимирязевской академии. В начале Дмитровского шоссе «Волга» стала обгонять автобус. Вдруг водитель ее увидел идущий навстречу грузовик. Он испугался и резко затормозил. Машину крутануло, потеряв управление, она завертелась на льду, как хоккейная шайба. Грузовик ударил намертво, коротким, страшной силы ударом, и весь этот удар пришелся на Дау, прижатого силой инерции к стеклу.

Начало Дмитровского шоссе. Столкнувшиеся машины. Толпа. Из виска и уха мертвенно–бледного пассажира «Волги» сочится кровь. «Скорая помощь» прибыла к месту происшествия через несколько минут после аварии. Врач с ужасом увидел, что человек из толпы прикладывает к голове раненого снег.

В 11 часов 10 минут пострадавший доставлен в 50‑ ю больницу Москвы. Он был без признаков жизни. В лице – ни кровинки, оно землистого цвета. Первая запись в его истории болезни: «Множественные ушибы мозга, ушибленно–рваная рана в лобно–височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок».

Выходной день врача – понятие относительное. Если накануне хирург прооперировал тяжелобольного, то вполне возможно, что в воскресенье он придет посмотреть на своего пациента. Так было и на этот раз. Когда машина «скорой помощи» привезла Ландау в больницу, на месте оказался заведующий кафедрой травматологии Центрального института усовершенствования врачей профессор Валентин Александрович Поляков, один из лучших травматологов страны. Как только дежурный врач позвонил Полякову, что поступил больной с тяжелейшими травмами, Валентин Александрович сразу же поспешил к нему.

Первые после тяжелой аварии часы чрезвычайно важны – раненый может скончаться в любую минуту. В том, что Ландау не умер в день аварии, заслуга тех, кто принял его с рук на руки из кареты «скорой помощи», и в первую очередь Полякова. Ландау попал в больницу, врачам которой постоянно приходилось иметь дело с жертвами дорожных происшествий, и они обладали огромным опытом борьбы с травмами. Молодые врачи Нина Егорова, Владимир Лучков и Владимир Черняк делали все для спасения Ландау. Когда им стало известно, что их пациент – ученый с мировым именем, решено было немедленно оповестить о случившемся его друзей и созвать консилиум. Позвонили Петру Леонидовичу Капице на дачу – он сразу выехал в Москву. Начали собирать ведущих специалистов для медицинского консилиума.

Теперь счет дням велся от момента катастрофы. Началась борьба за жизнь – долгая, напряженная, изнурительная. Первый консилиум состоялся в 16 часов. Дни и ночи не отходил от больного нейрохирург Федоров, тот самый Сергей Николаевич Федоров, о котором говорят, что он вытаскивает больных с того света. Сергей Николаевич был в постоянном напряжении: вот–вот оборвется тоненькая ниточка жизни. Больного вывели из состояния шока. Но потом что ни день, то хуже: посыпались осло–жнения одно другого страшнее. На третьи сутки начались перебои сердца. Пульс едва прощупывался. Агония. В артерию Федоров ввел под давлением кровь и норадреналин. Сердце забилось нормально. Но затем начался травматический парез (неполный паралич) кишечника и анурия. Снова смерть едва не перетянула человека на свою сторону, и снова врачи предпринимают героические усилия, чтобы ликвидировать эти смертельно опасные осложнения. Деятельность кишечника и почек восстановилась, больному стало лучше.

Пока человек дышит, еще есть какая–то надежда. Но в пять часов утра 12 января больной почти перестал дышать. Снова агония… Конец?

Есть аппарат Энгстрема, иначе его называют «искусственные легкие». Он нагнетает в легкие воздух – «дышит» за человека. В 50‑ й больнице «Энгстрема» не было. Как быть? Дорога каждая секунда. Выручили ученики и сослуживцы Ландау: они нашли аппарат Энгстрема, на плечах вынесли из помещения тяжелую машину, остановили проходившую мимо трехтонку, перевезли на ней аппарат и сами подняли его в палату. Опоздай они на час, больной, вероятно, уже перестал бы дышать.

Подключить «Энгстрем» к человеку – дело тонкое и сложное. Лучше всего им овладели врачи «дыхательного центра». Его руководитель – энергичная молодая женщина–профессор Любовь Михайловна Попова. Вместе с врачом Верой Федоровной Дубровской она возглавила в 50‑ й больнице коллектив сотрудников, следивших за нормальной работой дыхательной машины. Надо было правильно подобрать ритм дыхания, иначе больной мог погибнуть от удушья. В течение ночи иногда четыре или пять раз приходилось исследовать газовый состав крови.

Попова и Дубровская могли спокойно оставить больного, находящегося на искусственном дыхании, только с медсестрами «дыхательного центра». Возле Ландау их было шестеро, по две в смену, – Вера Николаевна Оболеева, Надежда Филипповна Зайцева, Зоя Соловьева, Таня Романова, Галя Дроздова и Вера Филина.

Каждые два часа «дыхательные сестры» поворачивали больного, легко постукивали по его груди, давили и сжимали грудную клетку – проводили так называемую легочную терапию. Машина должна была работать бесперебойно.

В памятке, составленной в первые дни после аварии, говорилось:

«По первому требованию дежурного врача вызывать ночью!

1. Дубровскую Веру Федоровну (по четным числам).

2. Попову Любовь Михайловну (по нечетным числам).

В случае тревожного положения (! ) вызывать врачей по указанию дежурного врача. Немедленно высылать машину за Федоровым! »

Но Федоров безотлучно находился возле Ландау. Фактически он поселился в больнице, домой не уходил.

С помощью «Энгстрема» состояние больного стабилизировалось. Человека снова вернули к жизни, смерть отступила в третий раз. Тогда никто не знал, что она собирается с силами для последнего, самого страшного удара. Накануне дня рождения Дау – 22 января 1962 года – у него начался отек мозга и всего тела. Теперь уже было ясно: Дау умирает. Физиков охватило отчаяние…

Но врачи узнали, что в Лондоне и Праге есть препарат, который иногда спасает больных с тяжелыми травмами. Правда, точно не было известно, как он называется.

Об этом препарате сообщили академику Капице, и Петр Леонидович незамедлительно послал телеграмму физикам: англичанину Блеккету, французу Бикару и датчанину Ore Бору, сыну Нильса Бора, которого Капица побоялся извещать об аварии. Однако ответил Нильс Бор, он прислал лекарство на следующий день, но, к сожалению, не то, что нужно.

Бикар не нашел в Париже требуемого лекарства и позвонил в Прагу. У телефона Немец. Он сразу же бросается разыскивать Шорма. Шорм отправляет лекарство.

Первой пришла посылка из Англии. Патрика Блеккета, старого приятеля Капицы по Кембриджу, не было в Лондоне, но содержание телеграммы было таково, что ее немедленно передали другому известному английскому физику Кокрофту. Сэр Джон Дуглас Кокрофт принялся отыскивать необходимое лекарство не теряя ни минуты. Ему помогал издатель Дау Максвелл. Лекарство они достали, но опаздывали к рейсовому самолету Лондон – Москва и позвонили на аэродром. Когда в аэропорту узнали, что речь идет о доставке медикаментов для тяжелораненого, самолет был задержан на целый час.

Сэр Кокрофт вручил летчику пакет с лаконичной надписью: «Для Ландау», и через несколько минут самолет поднялся в воздух. В это время в Шереметьевском аэропорту его уже ждал дежурный физик.

Неизвестно, сколько времени прошло с той минуты, когда дружеские руки на английской земле вручили русскому летчику заветную посылку. Одно можно сказать с полной ответственностью: быстрее нельзя было действовать.

И когда Сергей Николаевич Федоров получил драгоценную ампулу, он сказал только два слова:

– Молодцы англичане!

С того страшного часа, когда весть об аварии облетела всех физиков, они начали собираться в больнице. Говорили мало. Выходящих из палаты врачей встречали настороженными взглядами: жив? В коридоре, прижавшись лбом к стене, рыдал любимый ученик Дау Исаак Яковлевич Померанчук. Безысходный страх, что вот–вот случится то, о чем они боялись говорить, держал их в больнице. Настала ночь. Никто не уходил. Пришлось дать физикам комнату, смежную с кабинетом главного врача.

Так возник знаменитый «физический штаб». В книге дежурства штаба восемьдесят семь фамилий! Ученики Дау, а также ученики его учеников на время превратились в диспетчеров, курьеров, шоферов. Это они, не дожидаясь рабочих, на своих плечах несли тяжелую «дыхательную машину», они дежурили на аэродроме в ожидании рейсовых самолетов из Лондона, Копенгагена, Нью–Йорка, Берлина и Брюсселя. Понадобилось их знание иностранных языков для консультаций по телефону и для объяснения действия посылаемых медикаментов, понадобилось их умение водить машину и, главное, – надо повторить это еще раз–их стремление сделать все, что в человеческих силах, для спасения жизни Дау.

Что и говорить, на долю академика Ландау выпала трагическая возможность узнать, как к нему будут относиться после его смерти.

Для близких, а их оказалось очень много, время остановилось в день аварии. Что–то случилось с ним в первые же дни. Вначале вполголоса передавали друг другу: если протянет до утра, может, все и обойдется, потом стали говорить о третьих–четвертых сутках, потом возник опаснейший пятнадцатый день, и так целых полтора месяца, тянувшихся чуть ли не год.

«Физический штаб» работал четко и бесперебойно. Фактически физики полностью освободили врачей от организационных дел, так что Федоров, Лучков и Черняк могли все свое время отдавать пациенту.

Рабочий день дежурных был заполнен до отказа.

«Дневной дежурный, встав ото сна в 6 часов 45 минут, – говорилось на первой странице журнала «физического штаба», – звонит на автобазу АН СССР и требует машину».

Прибыв в штаб, дежурный прежде всего заботился о том, чтобы переправить сестру академической больницы в «дыхательный центр» в обмен на «дыхательную сестру», а эту привезти в 50‑ ю больницу.

В обязанности дежурного входила и доставка на место одного из двух механиков, которые отвечали за исправность «Энгстрема». Таким образом, дежурный физик прежде всего выполнял роль диспетчера. Но это была лишь часть его обязанностей. Существовала «книга дежурств», в которой эти обязанности были сформулированы предельно четко:

     «Основные заповеди ответственных дежурных:         

1. Быть бдительным на своем посту, во время дежурства находиться у телефона, обеспечивать связь лечащих врачей с Дау, следить за состоянием машин.

2. Следить за тем, чтобы машины за сестрами, врачами и дежурным техником отправлялись вовремя.

3. Когда оканчивается консилиум, ответственный дежурный должен спросить у профессоров, когда и куда направлять машину за каждым, и записать в книгу».

В борьбе за жизнь тяжелораненого надо было предусмотреть все.

Физики сконструировали уникальную подвесную кровать, которую можно было закреплять в разных положениях, чтобы предупредить образование пролежней. Кровать была изготовлена в производственных мастерских Института физических проблем и доставлена в палату Ландау.

Врачи отмечали необыкновенную деловитость и четкость. с которыми работали физики.

На четвертый день после катастрофы Кору положили в больницу. Игорь [12], худой, долговязый, болезненно застенчивый мальчик, боялся подойти к висевшему в институте бюллетеню «Состояние здоровья Льва Давидовича», хотя он в тот год работал в лаборатории института и каждый день не меньше четырех раз проходил по вестибюлю.

Ему передавали далеко не все, что сообщали из больницы. Впоследствии выяснилось, что можно было не скрывать от него правду: Ландау–младший сделал какое–то приспособление и все телефонные разговоры с больницей слушал через телевизор, стоящий в другой комнате.

Ландау был на искусственном дыхании сорок дней. Человек, к которому подключили «Энгстрем», не похож на обыкновенного больного. В солнечной палате тихо. Только тяжело ухает «дыхательная машина» да сестра неслышными шагами то и дело подходит к больному. Он не засыпает, не просыпается, он еще–между жизнью и смертью: ни сознания, ни дыхания, кормят его через зонд. Врачи–диетологи разработали меню, включающее все необходимое: от измельченных в порошок ржаных сухарей до протертой зернистой икры.

Приготовлением еды в течение двух месяцев занимался друг Дау Александр Иосифович Шальников и его жена. Вставали они в 6 утра, стерилизовали посуду, варили бульон, протирали вареное мясо, рыбу, овощи, готовили каши, соки и кисели, чтобы в 9. 30 еда поступала в больницу.

Само кормление было тоже нелегким делом. Занималась им медсестра Вера Николаевна Оболеева. В эти дни смертельно уставали и врачи и сестры, а у Веры Николаевны хватало сил орудовать неподатливым шприцем, поправлять подушки, поворачивать Дау. Говорила она тихим, грудным голосом, умела, как никто, успокоить больного.

В начале февраля одна сестра сказала другой:

– У Дау сегодня хорошее настроение.

Но для того, кто увидел бы его в эти дни впервые, эти слова звучали бы невероятно. Правда, исчез безжизненный, темно–желтый цвет лица и голова больного уже не казалась высохшей. Но рот все время был раскрыт, он быстро глотал слюну и был похож на маленького. спящего ребенка. В его облике было что–то детское и вместе с тем скорбное. Первые полтора месяца страшнее всего был его невидящий взгляд. Можно было стоять на траектории этого взгляда, но тогда становилось жутко: больной ничего не замечал, смотрел сквозь тебя.

Ночь. Дежурная сестра не сводит с больного глаз. Она успокаивает его, когда он начинает нервничать. Больной часто видит перед собой то одну, то другую сестру. Теперь, когда он к ним привык, он уже не озирается по сторонам с каким–то ужасом.

Через полтора месяца после катастрофы врачи сказали, что жизнь больного спасена. Но он все еще был без сознания, если не считать то добрых, то хмурых взглядов.

Впервые у Дау заметили осмысленный взгляд 22 февраля. Это были уже совсем другие глаза, они не были неподвижно–стеклянными, они видели. Ему тихо сказали, что он выздоравливает, что все страшное позади; он слушал, не сводя с говорившего глаз, и, главное, кончали говорить – он кончал слушать. Ни разу он не отвел взгляда раньше, чем была закончена фраза.

Но прошло еще долгих шесть недель, прежде чем больной сказал первое слово. Это был трудный период: порой просыпалось сознание, и в глазах таилась мысль, но он не издавал ни звука. Время шло. Надо было что–то срочно предпринимать. Президент Академии наук СССР М. В. Келдыш, академики П. Л. Капица и Л. А. Арцимович настояли на созыве расширенного международного консилиума.

К чести зарубежных ученых, надо сказать, что они сразу же откликнулись на приглашение. На международный консилиум были приглашены лучшие в мире специалисты: Зденек Кунц, Мари Гарсен, Жерар Гийо, Уайдлер Пенфильд.

Первыми прибыли французы. Они прочли историю болезни, изучили рентгеновские снимки, осмотрели Ландау и признали, что никогда не видели человека с такими травмами:

– Мы впервые в нашей практике наблюдаем такого больного. Непонятно, как он мог выжить, получив столь тяжелые травмы. До сих пор больные с такими повреждениями умирали. Вероятно поэтому многие симптомы кажутся необычными. Мы удивляемся упорству, мужеству и мастерству наших русских коллег, которые протащили этого больного живым через смерть.

Французские ученые высказались против операции. Ландау будет здоров и без операции мозга.

Особенно запомнился день 27 февраля 1962 года. 195‑ я палата, где лежит Дау, залита солнцем. К постели больного подходит его жена Кора.

– Ты меня узнаешь? – спрашивает она.

Дау в ответ кивает.

Что тут началось! Кора заплакала, сестра бросилась ее обнимать.

– Ты меня узнаешь?

Он снова кивает. Медсестра Вера Николаевна почувствовала, что на радостях можно навредить больному.

– Не надо его утомлять. Лучше подождите в зале. Скоро консилиум, а он выдохнется.

Была половина одиннадцатого. В одиннадцать пятнадцать Сергей Капица привез знаменитого канадского нейрохирурга Уайдлера Пенфильда.

Миссия врача священна: он спешит к тяжелобольному, и Советское правительство разрешает канадскому ученому пересечь границу нашего государства без визы. Накануне вечером самолет Пенфильда на три часа задержался в Лондоне из–за снежной бури, разразившейся над английской столицей. Пенфильду семьдесят два года, и все–таки он прямо с аэродрома едет в больницу к своему заокеанскому пациенту.

– Он знает английский? – спросил канадский ученый о больном.

– Да, но сейчас он и по–русски не совсем понимает, – ответил дежурный врач.

– Но ведь английский намного легче, – улыбнулся канадец.

Первый осмотр был поздно вечером: больной утомлен, и Пенфильд высказался за операцию мозга – терять, мол, нечего. Но утром врач увидел совсем другого человека – с ясным, осмысленным взглядом. Правда, у постели больного столпились незнакомые люди в белых халатах, и он, естественно, не мог кивнуть им, как недавно жене.

Помогла жена. Она снова спросила:

– Ты меня узнаешь?

Он кивнул. Она спросила еще раз, и он снова кивнул ей в ответ. Врачи ликовали. Теперь сомнений быть не могло: у больного появились проблески сознания. Этот случай подробно описан Пенфильдом в истории болезни. Заключение канадского ученого – дань уважения самоотверженности советских врачей:

«Профессор Ландау.

27 февраля 1962 года.

Семь недель назад – тяжелая автомобильная катастрофа. Перелом таза и ребер. Рентгеновское исследование обнаруживает двусторонний перелом черепа и оперативное трепанационное отверстие в левом среднефронтальном положении около пяти сантиметров перед центральной извилиной… его жизнь была спасена только благодаря героическому уходу и лечению… Я делаю вывод, что консервативная терапия, примененная в случае профессора Ландау, была правильной. Ничего больше сделать нельзя.

Прогноз очень затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернется способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда…

Уайдлер Пенфильд».

После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:

– Прибор не сломан. Выздоровление придет не сразу, очень постепенно.

Вечером Ландау был перевезен в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, еще более оптимистическую: «28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте.

Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У. П. »

Профессор Валентин Александрович Поляков как–то заметил:

– Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.

Среди врачей ходила шутка:

– Своим спасением Дау на тридцать три процента обязан врачам, на тридцать три процента – физикам, на тридцать три процента – собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на один процент – господу богу.

Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.

Первое слово Дау сказал в воскресенье 8 апреля. Это было одно–единственное слово, обращенное к медсестре:

– Спасибо.

На следующий день дежурил Алексей Алексеевич Абрикосов. Когда он в белом халате зашел в палату, медсестра спросила:

– Лев Давидович, вы знаете этого человека?

– Знаю.

– Как его фамилия?

– Абрикосов.

– А кто он – врач или физик?

– Физик.

При этом Дау приветливо посмотрел на Алексея Алексеевича и улыбнулся ему.

Теперь уже не могло быть сомнений – к Дау вернулась способность говорить. Зато Абрикосов от волнения и неожиданности так растерялся, что едва не утратил дар речи.

Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков и физиков. Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, читал наизусть Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».

Предстояло еще долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твердо можно было сказать одно: он выздоравливает.

     Четверг, 3 мая.         

Утром проснулся и сказал сестрам:

– У меня есть сын Гарик. Пусть он придет.

Как они с Гариком смотрели друг на друга!

     ВоскресенЬе, 6 мая.         

Дежурит аспирант Анатолий Русинов. Он записал свой разговор с Дау.

– Дау, вы помните, что такое парамагнетизм Паули?

– Да.

– А диамагнетизм Ландау?

– Ну конечно.

– Как они зависят от температуры?

– Почти не зависят.

– А какая связь существует между ними?

– Равны, с точностью до постоянного множителя…

– Чему он равен?

– Порядка одной трети…

16 мая вдруг он сказал:

– А я стал какой–то странный.

– Почему?

– Все забываю… и вот ноги… А что со мной было?

Голос, манера говорить, шутки, словечки – все то же, что до болезни. Те же лучистые глаза.

Для проверки умственных способностей к больному пригласили психиатра.

– Лев Давидович, нарисуйте кружочек.

Дау старательно выводит крестик.

– Гм. А теперь я вас попрошу нарисовать крестик.

Дау изображает на бумаге кружочек.

– Зачем вы так? – с укором говорит психиатр. – Делайте то, что я вас прошу.

– Я именно этим и занимаюсь. Вы просите меня сделать глупость, и я исполняю ваше желание.

– Да, но вы делаете все наоборот! – возражает психиатр.

– Это такие дурацкие задания, что, если бы я поступил иначе, вы были бы вправе усомниться в моих умственных способностях.

Ночь. Сестра устала, а больной и не думает спать.

– Лев Давидович, у вас ни в одном глазу нет сна.

– Зато у вас в обоих, – отвечает Дау. – Вы поспите, а если кто придет, я вас разбужу.

Все лето 1962 года Дау провел в сумрачной палате Института нейрохирургии имени Бурденко.

     20 июля.         

– Почему я в больнице? И столько времени? Что–то я не очень верю в эту аварию.

     2 августа.         

– Я в мужской красоте не разбираюсь, но, насколько я могу судить, Федоров очень красивый. И талантливый врач. Он спас мне жизнь. Я ему очень благодарен.

     10 августа.         

Пришел дежурный физик. Дау спросил:

– Чем вы занимаетесь?

– Ферромагнетизмом. Что–то в нем неясно.

– Нет, почему, там все понятно, – быстро ответил Дау.

     16 сентября.         

– Я чувствую, что мои силы на исходе, – сказал Дау.

     22 ноября.         

– По–видимому, я своей болезнью поставил какой–то идиотский рекорд.

     25 ноября.         

Дау рассказали, какой скромный человек испытатель парашютов Евгений Андреев.

– У героев никогда не бывает героического вида. Героический вид только у трусишек.

О себе говорит иронически:

– Взяло кота поперек живота.

В сентябре Дау перевели в больницу Академии наук. Здесь академика Ландау застали две большие награды: Ленинская премия ему и Е. М. Лившицу за цикл книг по теоретической физике и Нобелевская премия по физике за 1962 год.

Утром 2 ноября в больницу приехал посол Швеции в Советском Союзе Рольф Сульман. Он поздравил Ландау с премией.

–Вам не трудно говорить по–английски? – спросил посол по–русски.

– Just the same [13], – ответил Ландау.

Дау начали осаждать корреспонденты. Медики боялись, как бы журналисты не навредили больному своими разговорами, но Дау охотно всех принимал, отвечал на вопросы каждого.

Иностранным корреспондентам Дау сказал:

–Присуждение премии рассматриваю как еще одно всеобщее признание великого вклада советского народа в мировой прогресс. – И, неожиданно улыбнувшись, добавил: – Передайте на страницах ваших изданий благодарность моему учителю Нильсу Бору. Я многим ему обязан и сегодня вспоминаю о нем с особой благодарностью.

В тот же день, 2 ноября, редакция газеты «Известия» поручила автору этих строк взять интервью у академика Капицы и учеников Ландау. Позвонили референту Петра Леонидовича Капицы Павлу Евгеньевичу Рубинину. Он тут же договорился о встрече с Петром Леонидовичем. Через полчаса мы с редакционной стенографисткой Зоей Соломиной уже входили в кабинет директора Института физических проблем.

Петр Леонидович с удовольствием рассказал о Ландау. Вспомнил, как они познакомились в Кэмбридже тридцать лет назад, как спустя пять лет снова встретились, на этот раз в Москве, как он предложил Льву Давидовичу поступить в только что организованный Институт физических проблем. С тех пор, вот уже четверть века, они работают бок о бок.

– У Ландау есть работы во всех областях теоретической физики, и все замечательные, – сказал Петр Леонидович. – Коллектив нашего института очень доволен высокой наградой Льву Давидовичу. Все мы очень любим Ландау и гордимся тем, что его работы получили мировое признание. Труды Ландау охватывают чрезвычайно широкий диапазон научных направлений, включающий явления сверхпроводимости и сверхтекучести, возникновение космических ливней, переход твердых тел из одной модификации в другую, кардинальные проблемы физики элементарных частиц и процессы, происходящие в ионизированном газе, то есть в плазме. В каждое из этих направлений Ландау помог внести ясность. Он уже давно стал ведущим физиком–теоретиком Советского Союза. Если говорить об особенностях творческого метода Ландау, то здесь главное то, что он не отрывает теорию от эксперимента. Поэтому работать с ним очень интересно. Это один из немногих физиков, к которому можно обратиться с вопросом, связанным с любой областью его науки, и на любой вопрос получить исчерпывающий ответ. Лев Давидович Ландау ведет у нас все теоретические отделы в институте, и целый ряд его работ и работ его учеников непосредственно связан с работами наших экспериментаторов. Его здоровье сейчас уже намного лучше. Одно время у него было очень плохо с ближней памятью, сейчас она, по–видимому, возвращается.

Когда Петр Леонидович заговорил об автомобильной катастрофе, о том, что он видел Ландау после аварии только раз, лицо у него стало грустное и озабоченное. Чувствовалось, что говорить о болезни Льва Давидовича ему тяжело.

Первый, кого мы увидели в комнате теоретиков, был Лев Петрович Горьков. И хотя по характеру своему этот человек менее всего склонен давать интервью и среди сотрудников прослыл «единственным человеком, которого боится Дау», исключительные обстоятельства, приведшие нас в Институт физических проблем, не могли не повлиять на Льва Петровича – он охотно рассказывал нам о Ландау:

– Мы все страшно рады за Дау, потому что он один из крупнейших ученых нашего времени, один из первой пятерки физиков мира. Нет ни одной области теоретической физики, в которую бы он не внес вклада. Присуждение Нобелевской премии Льву Давидовичу отражает признание советской теоретической школы, которая в значительной мере обязана лауреату своим возникновением. Учеников Ландау не счесть. Есть школы, созданные его учениками, например харьковская. Ученики его работают по всему Советскому Союзу. Это прямые ученики. Кроме того, нужно иметь в виду, что вся современная молодежь, да и не только молодежь, но и многие из старшего поколения учились по книгам Ландау и не только в нашей стране, но и во всем мире. Это уникальные книги о том, как работать в теоретической физике. Они написаны в современном деловом стиле. Поэтому они так и ценятся. Книги Ландау переведены и изданы в США, Англии, Китае, Японии, Югославии, Польше, Испании. Я полностью считаю себя учеником Ландау и очень рад его премии, хотя для нас, его учеников, присуждение ее не является неожиданностью. Это заслуженная награда.

Видя готовность Горькова рассказать как можно подробнее о Ландау, я спросила, откуда пошла шутка, что Лев Давидович якобы боится его.

– Это Дау придумал из–за моих очков, – улыбнулся Горьков. – Сам он очков не носит, надевает их только для чтения, а я очков не снимаю. У моих очков роговая оправа – где уж Дау было упустить такой атрибут солидности! Вот он и стал рассказывать всем, что меня боится.

Когда мы уходили, к нам подошла сотрудница института и показала интереснейший документ – заявление о приеме на работу в Институт физических проблем, которое когда–то написал Лев Давидович, взятое из его личного дела. Написанное на половине листочка из школьной тетрадки, оно знаменовало начало плодотворнейшей работы, длившейся четверть века и оборвавшейся прежде времени…

10 декабря в конференц–зале больницы собрались известные ученые, сотрудники шведского посольства, иностранные и советские корреспонденты. Все с нетерпением ждали появления Ландау. Большинство присутствующих не видели его после аварии. Дверь отворилась, и вошел Ландау. Он хромал и двигался очень медленно, но шел сам. Заметно было, что он взволнован.

– Нобелевский комитет очень сожалеет, что вы, господин Ландау, не смогли приехать в Стокгольм и получить эту награду лично из рук короля, – сказал господин Сульман. – Впервые за всю историю Нобелевскихпремий ради этого исключительного случая допускается отступление от существующих правил.

Ландау отвечал по–английски. Он попросил передать благодарность Нобелевскому комитету и наилучшие пожелания его величеству королю Швеции.

…В зале, за столом, покрытым зеленым сукном, разместились ученые: президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш, академики Петр Леонидович Капица, Лев Андреевич Арцимович, Николай Николаевич Семенов, Игорь Евгеньевич Тамм, посол Швеции в СССР господин Рольф Сульман. В центре занимает место лауреат–академик Лев Давидович Ландау. Он еще не вполне оправился от тяжелой травмы, но все же это тот самый Дау, которого любят физики в разных странах за его редкий теоретический дар, добродушие, товарищескую отзывчивость, скромность. Таким, вероятно, помнят его и физики Копенгагена, куда в тридцатых годах он приезжал к своему любимому учителю, знаменитому Нильсу Бору.

Сейчас Ландау пятьдесят четыре года. Быть может, воля, огромная любовь к науке помогли ему выстоять в дни болезни…

Вся страна узнала о празднике советской науки – о вручении награды Л. Д. Ландау, которое состоялось в стенах больницы в день рождения Альфреда Нобеля, 10 декабря, когда обычно вручаются премии его имени.

Многочисленные друзья и коллеги Дау откликнулись на эту награду целым потоком писем и телеграмм.

Льва Давидовича поздравили академики и научные общества, членом которых он состоял:

«Академия наук Соединенных Штатов Америки присоединяется к мировому братству ученых, выражающему искреннейшие поздравления с Нобелевской премией по физике».

В эти дни американский журнал «Лайф» напечатал большую статью под сенсационным заголовком «Нобелевская премия после смерти». Как бы то ни было, многие сожалели, что эта почетная и заслуженная награда пришла к Ландау слишком поздно.

Дау нельзя было узнать. Он был оживлен, весел, без конца шутил и совершенно перестал повторять унылые фразы вроде: «Конечно, кому нужен такой жалкий калека, как я». Он и внешне изменился: стал энергичным, подтянутым.

18 декабря Дау сказал:

– Я потерял год, но за это время я узнал, что люди гораздо лучше, чем я полагал.

В то время он был еще оторван от людей. Поэтому радовался каждому, кто к нему приходил.

Год 1963‑ й, так же, как и предыдущий, Ландау провел в больнице. И только 25 января 1964 года он снова переступил порог своего дома. Вечером квартира Льва Давидовича наполнилась людьми. Было шумно, то и дело раздавался смех. Кто–то из присутствующих вспомнил, что три дня назад был день рождения Дау и поздравил его с прошедшим днем рождения.

Дау с улыбкой спросил:

– А вы знаете, как поступил один находчивый губернатор, когда он забыл вовремя поздравить Николая I с днем рождения? Он отправил царю телеграмму: «Третий день пью за здоровье вашего императорского величества», – на что Николай ответил: «Пора бы и перестать».

Последовал взрыв хохота.

Когда все ушли, Дау вдруг сказал:

–Я только сегодня понял, что болен. Это защитная реакция памяти: не помню, что было раньше. Начал болеть сегодня.

Но прошло уже семьсот сорок восемь дней с того воскресенья, когда Дау отправился в Дубну по скользкой, покрытой льдом дороге…

Известный чехословацкий нейрохирург Зденек Кунц, который был одним из первых зарубежных специалистов, консультировавших Ландау, предложил направить своего советского пациента в Карловы Вары. Врачи надеялись, что перемена обстановки, изумительный климат курорта и целебные воды пойдут на пользу больному. Лев Давидович обрадовался, что ему уже разрешают ехать на курорт, но его пугала перспектива полета, потому что в самолете он всегда чувствовал себя отвратительно, даже когда был здоров.

Чехословакия встретила его золотой осенью, и Дау страшно огорчился, что только мельком видел Прагу.

– Это один из красивейших городов в мире! Когда я выздоровлю, мы с тобой осмотрим его весь, – сказал он жене.

Лев Давидович попал в Чехословакию в i 965 году, когда отмечалось столетие открытия Грегором Менделем законов, которые привели к разгадке тайны наследственности. В санатории, где находился Дау, многие приняли его за генетика, так хорошо он объяснял своим собеседникам сущность учения Менделя, рассказывал о его знаменитых опытах, о поразительной их точности, о непостижимой смелости выводов. Дау искренне удивился, что молоденькая официантка ничего не знает о Г регоре Менделе.

– Мендель – национальная гордость чешского народа, – сказал ей Дау. – Непременно достаньте о нем книгу, почитайте о его опытах с горохом, дающим алые и белые цветы. Это очень интересно!

Что ни день Дау справлялся у девушки, достала ли она книгу, и успокоился только тогда, когда она показала ему журнальную статью о Г регоре Менделе со схемами и иллюстрациями, которую она прочитала.

22 января 1967 года Ландау исполнилось 60 лет. Дом Дау был полон гостей, со всего света шли приветственные телеграммы.

Из Саратовской области пришла телеграмма, на которую Лев Давидович собирался ответить сразу же, как только ему станет полегче:

«Поздравляем шестидесятилетием рождения, желаем здоровья, успеха в работе.

Общество «Юный физик» имени Ландау.

Первая школа Юмановского района».

Из Тбилиси:

«Дорогой Дау, поздравляю тебя, замечательнейшего ученого, в день твоего шестидесятилетия. То, что тобой сделано, бессмертно. Целая армия физиков питается тем, что сотворено тобой. Постараюсь сдержать слово, и, если погода будет летной, вечером двадцать второго буду твоим гостем.

Любящий тебя Элевтер Андроникашвили».

Утром 24 марта 1968 года Льву Давидовичу внезапно стало плохо. Он был доставлен в больницу Академии наук на Ленинском проспекте. Консилиум высказался в пользу операции. Это была «операция отчаяния»: без операции больной не дотянул бы до утра, а операцию мог не перенести.

Первые три дня после операции Ландау чувствовал себя настолько