 |
Первая исповедь
|
|
|
|
То, что ей рано или поздно придется признаваться в своих грехах одному из слуг господа бога, ничуть не беспокоило Джину, дочь рыбака Джинона. Эти грехи были хорошо известны на обоих берегах ее родной реки, да она и не пыталась скрывать их. Но она и представить себе не могла, что ей нужно будет покаяться в грехах самому дону Аполлинари, новому приходскому священнику.
Дон Аполлинари был единственным в мире существом, способным пробудить в ней то чувство, среднее между страхом, уважением и восхищением, которое заставляло ее, подобно ящерице, прятаться в кустах, когда он с книгой в руке проходил вдоль высокой речной дамбы. Без черных одежд он, наверное, светился бы насквозь – до того был бледен и тщедушен. Джине он казался святым Луиджи, который сошел со стены деревенской церкви, иной раз он держал в руке цветок – это совсем довершало сходство, – а когда дон Аполлинари шел с непокрытой головой, его рыжие волосы пылали, сливаясь с догорающими закатными облаками.
Все в округе говорили, что он святой, пришедший обратить в истинную веру людей, которые последнее время трлько и делали, что наживали деньги, пили, ели и совсем забыли о боге и церкви.
И Джина глубоко верила этому. Но святые ей нравились больше на картинах – вроде тех, что нарисованы на стенах одиноких, всем открытых часовенок, которые стоят обычно на перекрестках сельских дорог. А живые святые внушали ей такой страх, что мимо большой деревенской церкви она всегда мчалась со всех ног.
Но вот однажды дон Аполлинари, как черное видение, появился в тополевой роще на берегу реки. И он искал ее, именно ее, Джину, дочь рыбака Джинона.
Рыбак соорудил себе на берегу реки довольно прочное жилище из бревен, досок, веток и тростниковых циновок. Кроме комнаты с двумя кроватями там был еще широкий навес, а под ним – столы и скамейки. В праздничные дни здесь устраивали пирушки сельские гуляки. А за домом было что‑ то вроде внутреннего дворика, где сметливый Джинон разводил диких уток и гусынь, толстых и спокойных, как овцы.
|
|
|
Джина росла без матери и хозяйство вела сама. Сначала она приходила сюда только на день, чтобы принести поесть отцу и присмотреть за гусынями, пока он был на рыбалке, потом, с наступлением весны, она покинула бабушкин дом и перебралась к отцу насовсем. Она пошла бы с Джиноном и на рыбалку, если б это зависело только от нее, но поскольку ей это не разрешали, она надумала ловить рыбу сама маленькой игрушечной сетью.
Лежа в лодке, привязанной к берегу, она после долгого и терпеливого ожидания ухитрилась поймать одну из тех рыбок, которых называют «кошками» за их усы. Как раз в это время и появился священник. Он шел окруженный утками и гусями и поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, как будто благословлял птиц и беседовал с ними. Увидев его, Джина тотчас бросилась ничком на дно лодки – иначе спрятаться было нельзя.
«Он сейчас уйдет, – думала она, крепко зажмурив глаза и затаив дыхание. – Он пришел сюда погулять и скоро уйдет. Не мог он, что ли, найти себе другого места для прогулок? Неужели не мог? »
Прошло несколько секунд. Лодка под ней раскачивалась, как люлька, а кряканье уток становилось все глуше и глуше, и наконец они совсем смолкли. Он даже уток сумел околдовать своими магическими речами!
«Может, он уже ушел», – решила она, но чувствовала, что он все еще здесь, потому что от его присутствия в воздухе разливалось какое‑ то таинственное благоухание – вот так же и тополя в роще пахнут розами.
Вдруг лодка сильно качнулась, как бы предупреждая Джину, что сейчас произойдет нечто необыкновенное.
|
|
|
– Девочка, – произнес чей‑ то голос, который, казалось, доносился прямо из воды, – встань!
Она встала, прикрывая зажмуренные глаза рукой.
– Убери руку, – сказал голос, теперь уже совсем близко и громко.
Джина опустила руку и, испуганно моргая, взглянула на дона Аполлинари. Тот сидел напротив нее, словно Иисус в лодке святого Петра. Лицо его и руки имели тот перламутровый оттенок, какой бывает у струящейся воды, цвет его глаз Джина не могла различить – не осмеливалась встретиться с ним взглядом. Он сидел неподвижно, словно нарисованный на фоне тополевой рощи.
– Девочка, – сказал он, – я пришел за тобой. Все заблудшие овцы уже вернулись в овчарню, даже твой отец ходит теперь к мессе и сподобился святого причастия. Только ты одна все еще бежишь прочь, ты одна все еще живешь среди лесных и речных тварей. Пора уже и тебе вспомнить о том, что ты христианка.
Но тут в Джине проснулась свойственная ей отвага, которая позволяла ввязываться в драку с самыми отпетыми деревенскими мальчишками, и она выпалила:
– Вот как раз это я и хотела сказать, синьор священник: я вам не овечка.
– Умница, умница, – произнес он с довольным видом, – ну а теперь сядь вон туда, и побеседуем.
Она села напротив него с видом, который ясно выражал: ладно, побеседуем, но исповедаться к тебе я не приду, нет уж, дудки! Но, при всей своей бесцеремонности она не осмелилась произнести это вслух. Мысль о том, что священник сам пришел сюда за ней, наполняла ее гордостью. В душе ее даже шевельнулось желание преподнести ему, как гостю, что‑ нибудь в подарок – ну хотя бы утиное яйцо.
– Джина, – сказал он, смиренно опустив голову и сложив руки, словно она была святая, а он грешник, – Джина, я давно тебя знаю и давно наблюдаю за тобой. Тебе уже десять лет, а ты не умеешь ни читать, ни писать и, наверное, даже «Отче наш» не знаешь. Ты водишься с самыми отчаянными мальчишками, а они тебя ничему хорошему не научат. Ты грубишь отцу и своей старой бабушке, которая не всегда заботится о тебе, потому что у нее и без тебя полно всяких забот и неприятностей. Вот поэтому‑ то я и пришел к тебе. Если хочешь, я буду тебе вторым отцом. Приходи в церковь и послушай слова, с которыми я обращаюсь к детям, – ты станешь совсем другой. Придешь? Обещаешь мне, что придешь?
|
|
|
– Хорошо, – ответила она, окончательно овладев собой. – А вы мне дадите картинки и медальки?
– Я тебе дам и медальки и картинки, а ты мне за это обещай ночевать у бабушки и не водиться больше с мальчишками. Если же они позовут тебя – не ходи и не связывайся с ними. Впрочем, теперь они тоже ходят в церковь и, надеюсь, скоро исправятся.
– Может, и исправятся, – согласилась Джина, – да только не все, один из них точно не исправится, потому что он – сын дьявола.
– Кто же это?
– Как, разве вы его не знаете? – удивилась Джина. – Это Нигрон, тот, что привозит уголь. Он оттуда, – добавила она, показывая пальцем на другой берег реки, где черной стеною поднимался лес. – Там дьявол делает из камней уголь, а Нигрон грузит его в свою лодку, привозит сюда и продает.
Священник не знал Нигрона: тот был из другого прихода и на их берегу не задерживался – продаст уголь перекупщику и сразу уезжает к себе. Поэтому слова Джины заинтересовали дона Аполлинари.
– Почему же этот Нигрон не может исправиться? И что плохого он сделал?
– Он ворует у нас уток, а как‑ то раз избил меня и сказал, что, если я пожалуюсь, он подожжет наш дом. Вам‑ то, синьор священник, я могу это сказать, – прошептала она доверительным тоном. Она знала, что духовник обязан хранить тайну исповеди.
– Скажи мне правду, Джина, а ты сама ничем не досадила Нигрону?
Она опустила голову, потом тихо произнесла:
– Он привязал лодку и пошел за перекупщиком, который почему‑ то не явился. Тогда я влезла в лодку и налила в уголь воды.
– Ну это, пожалуй, было ему только на руку, – заметил священник, улыбаясь. – Так, значит, он тебя избил и за воду пригрозил тебе огнем? Но скажи‑ ка мне вот что: правда, что ты сама не очень уважаешь чужое добро?
Это был больной вопрос. Джина почувствовала, что даже покраснела, ей показалось, будто волосы ее стали такими же рыжими, как у священника. Но, подумав, что она ведь не на исповеди в церкви, согласилась, что и на самом деле не очень‑ то уважает чужое добро.
|
|
|
– Когда я вижу виноград, я всегда его рву. Я очень люблю его! – воскликнула она и пристально поглядела в лицо священника, как бы желая спросить: а вы разве не любите? – А один раз мне попались груши, прямо с голову величиной, я и взяла две… Всего две, – повторила она и, растопырив средний и указательный пальцы, показала их священнику. И в порыве искренности добавила: – А если удастся, стащу и остальные!
– Нет, остальные ты не тронешь, – сказал он строгим голосом, но улыбаясь. Однако улыбка сползла с его губ, когда Джина скорчила гримасу, которая означала: «А кто мне помешает? »
– Я и курицу стащила, – продолжала она, чуть ли не хвастаясь своими подвигами, – но потом выпустила, потому что боялась, что отец побьет меня. А еще взяла башмак моего двоюродного брата Ренцо, но это просто так, назло ему. Башмак я кинула потом в воду. А еще…
Дальше шло что‑ то серьезное. Она сама поняла это и в испуге остановилась. Священник ободрил ее:
– Что еще? Говори же!
– Еще я взяла бабушкины серьги. А она думает, что это Вика‑ горбунья унесла их, та, которая берет все, что плохо лежит, и никто не говорит ей ни слова, – ведь все боятся, что она накличет беду.
– Куда ты дела серьги? – с удивительной мягкостью спросил священник.
Джина молчала. Свесившись через край лодки, она как бы разглядывала что‑ то в воде, которая тихо плескалась за бортом.
– Не бросила же ты их в воду, правда? Что ты сделала с ними, Джина?
Голос священника звучал странно – таким голосом говорят мальчишки, когда подбивают друг друга на какую‑ нибудь шалость, Джина приподняла голову и, выругавшись, сказала:
– Ну, понятно, я их не съела. Я их спрятала.
– Где спрятала? Дома или здесь?
Она порывисто вскочила. Вся ее маленькая фигурка дышала негодованием. Она была возмущена наивностью священника. Что она, дура, прятать краденое в собственном доме? В ее сузившихся глазах маленькой тигрицы заиграла коварная улыбка. И тут она открыла самый большой свой грех:
– Я спрятала их в лодке Нигрона.
Теперь и священник вспыхнул от гнева.
– Что ты натворила, Джина! – воскликнул он, всеми силами стараясь сохранить мягкость голоса. – Ведь если их найдут, мальчика будут считать вором!
– А разве он не вор? Вор!
– Какая же ты дрянная девчонка – сказал с отчаянием священник, приглаживая рукой свои огненные волосы.
Он понял, что полумерами тут ничего не добьешься. Он выпрямился и, сурово взглянув на нее, надел шляпу. Даже голос у него изменился, а в его черной фигуре появилось что‑ то угрожающее.
– Это ты, а не Нигрон, сущая дочь дьявола. А если ты и дальше будешь себя так вести, то дьявол придет за тобой однажды вечером и утащит в адские леса. Истинно так!
|
|
|
Это предсказание произвело желанный эффект. Джина побледнела и снова прикрыла глаза ладонью.
– Ты хоть креститься‑ то умеешь?
Она перекрестилась, но левой рукой. Перед ее внутренним взором возникла картина адского леса, где вокруг пылающих куч угля, гримасничая, пляшет тысяча дьяволят, похожих на Нигрона, и, оцепенев от ужаса, она сказала каким‑ то тонким лягушачьим голосом:
– Я приду… приду…
Она хотела сказать «приду на исповедь», не подозревая, что ее первая исповедь только что окончилась.
Перевод В. Торпаковой
|
|
|
