История и классовое сознание

 

Марксисты 1920-х годов, Лукач и Грамши, обратили внимание на то, что формирование идеологии и классового сознания само по себе является не просто проявлением каких-то глубинных процессов на уровне идей. Напротив, идеология и сознание класса являются мощнейшим фактором организации этой социальной массы. Они регулируют ее поведение, способствуют ее структурированию. В этом плане класс становится «классом для себя» в той мере, в которой он, выработав некоторую идеологию, начинает на этой основе строить свое поведение, отношения внутри себя и т.д.

Пролетариат не может уже поддерживать свое единство на основе идей и культуры начала XX века, он проходит период поиска себя и становления, который аналогичен тому, что наблюдали Маркс и Энгельс на 150 лет раньше в период становления раннего индустриального пролетариата. Когда старые символы, старые методы социализации теряют свою работоспособность, появляется необходимость в новой форме социализации. И здесь очень существенно, кто сможет осуществить гегемонию, сделать свои символы, свои представления о солидарности, о взаимодействии более широкими, общими.

Вот в этом плане английский и немецкий рабочие конца XIX века до известной степени стали нормой для мирового пролетариата. В период глобального капитализма мир наемного труда стал гораздо социально более плюралистическим. Но у него все равно много общих ценностей и интересов.

Маркс исходил из того, что рабочий класс является большинством общества и, следовательно, наиболее заинтересован в демократии. Он может только выиграть, подорвав власть элит, обеспечив максимально справедливое распределение материальных благ. Совместима ли демократия с социализмом? Для Маркса не существует этой проблемы. Для него это тождественные вещи, поскольку социализм на уровне экономики выражает приход к власти большинства общества. Но Ленин, живущий в условиях периферийного капитализма, уже прекрасно понимает, что рабочий класс может являться меньшинством. Причем от этого он не становится менее влиятелен или радикален.

Именно малочисленность русского промышленного пролетариата очень многое объясняет в большевизме и, кстати говоря, в меньшевизме тоже. Рабочий класс в России - это не просто меньшинство, но в некотором роде и элита. Это меньшинство, которое обречено оставаться меньшинством, потому что данный тип капитализма, в отличие от западного, не может успешно реализовать индустриализацию, модернизацию. И у Ленина, и у Мартова рабочий класс, являющийся меньшинством, одновременно считается как бы лучшей частью трудящихся.

Пролетариат является классом, который способен преобразовать общество. Но представление о революционности рабочего класса или о его миссии по отношению ко всем остальным трудящимся (прежде всего по отношению к массе мелкой буржуазии) подтверждено повседневным опытом. Индустриальные рабочие лучше организованы. Они лучше обучены, они грамотнее. У них совершенно другие затраты на воспроизводство рабочей силы. Они живут в городских квартирах. Им нужно учиться, ходить в кинематограф, который только появляется, они не только пьют в кабаках, но нередко еще и читают книги. У рабочего есть культурные потребности, которых, как правило, нет у крестьян. Рабочий день ограничен (в деревне страда от рассвета до заката). Отношение к свободному времени другое. На крестьянина можно смотреть свысока.

Пролетарий - меньшинство передовое. Почему бы ему и не осознать свое избранничество? Это мессианское начало, которое невозможно не видеть в большевизме, в русской революции, органично вытекает из реального положения вещей в России и в других периферийных странах начала XX века. Это избранничество есть и в меньшевизме, и в большевизме, только понимается по-разному. В меньшевизме это воспринимается как просветительство. Меньшевик собирается распространять в дикой стране западное просвещение, объяснять другим - что нужно и что нельзя делать. Избранничество большевистское более агрессивно. Это своего рода джихад, социальный джихад.

Избранный класс, заменитель избранного народа, должен повести за собой массу и преобразовать общество в соответствии со своими представлениями о том, как оно должно функционировать по справедливости, сделать всех похожими на себя.

Идея избранного народа пришла из иудаизма, но в иудаизме нет желания сделать других похожими на себя. Как раз наоборот, избранный народ боится раствориться в мире. У мусульман и христиан появляется идея распространения веры, знания.

Разумеется, Ленину или Троцкому было абсолютно чуждо представление о большевизме как своего рода социальном джихаде. Но революцию делали не только вожди и интеллектуалы, но и массы. А у масс такие представления были. И большевизм именно потому стал великим историческим движением, что был несводим к идеям нескольких передовых мыслителей, он отражал реальные настроения, стремления и иллюзии масс.

В основе большевистского социального джихада лежат на самом деле европейские просветительские идеи. Все-таки это европейская культура. Несколько иная картина получится, если мы посмотрим на китайскую революцию, на то, как марксизм преломляется в мышлении Мао Цзэдуна. Попробовав действовать по-большевистски в Шанхае, китайские коммунисты потерпели поражение. Троцкий объяснял эту неудачу неверными инструкциями Коминтерна, но были и социальные причины. В Китае рабочий класс был в масштабах общества настолько мал, что осуществить свой революционный джихад он был не в состоянии. Русский рабочий класс был мал, элитарен, но все равно имел критическую массу, достаточную для победы революции. Он мог повести за собой широкие слои крестьянства, преобразовать страну, взять власть. Мао обнаруживает, что в Китае так не получится. Он приходит к выводу, что действовать нужно принципиально иначе. Рабочий класс должен не вести за собой деревню, а, наоборот, должен сам идти в деревню и слиться с деревенскими массами. Происходит возврат к народничеству, когда революционная сила воспринимается не просто как классовая, а как народная.

Когда Ленин говорит о блоке рабочих и крестьян, для него понятно, что этот блок не может быть равноправным. И дело не только в классовом различии между пролетарским городом и мелкобуржуазной деревней, но и в том, что существует культурный разрыв между рабочими и крестьянами. Этот разрыв настолько велик, что крестьянину остается только идти за рабочими. Ленин писал об этом вполне откровенно, даже с некоторой болью.

Мао рассуждает иначе. Деревня и город должны объединиться, взаимообогатив друг друга культурно. Китайские коммунисты уходят из городов в деревню. Начинается Великий Поход, когда коммунисты и их вооруженные формирования уходят в глубинку. И уже там, в глубинке, в Особом Районе Китая, на основе крестьянской общины начинают формировать элементы нового общества. Городской и сельский пролетариат, народная и общинная традиция - все это начинает вариться в едином котле и объединяться в новую форму общественной организации.

Лишь затем, как планировал Мао, деревня окружает города. Революция в 1948-1949 годах приходит не из города в деревню, как в России, а из деревни в город.

Можно сказать, что представление о пролетариате как о чисто городском классе было опровергнуто социальным опытом XX века, особенно в странах Азии. Но с другой стороны, классические формы пролетарской организации все же выработаны были в Европе. И перспективы освободительной борьбы в очень большой степени зависят от того, насколько в нее будут вовлечены не только самая бедная часть трудящихся, но и самая передовая в технологическом смысле. А это все же квалифицированные работники наиболее развитых отраслей промышленности, точно так же, как представители научного и инженерно-технического пролетариата.

 

ОТ КЛАССА К ПАРТИИ

 

Формы социальной, политической и культурной организации класса не являются просто механическим результатом общественного разделения труда. Совершенно понятно поэтому, что для марксистской и вообще левой традиции одним из ключевых вопросов было становление политической организации. Ведь партии и профсоюзы не только отражают «объективно существующие» классовые интересы, но до известной степени и формируют класс.

К профсоюзам у марксистов всегда было отношение достаточно двойственное. Профсоюзы воспринимались как необходимый элемент организации рабочих, без которого невозможно достичь необходимого уровня классового сознания. Но в то же время всегда подчеркивалось, что политические интересы класса выразить может только партия, так что для многих авторов профсоюзы воспринимались как своего рода «второй сорт», более низкая ступень организации.

Между тем профсоюзы нужны не только для защиты экономических прав рабочих, но и для их социализации как класса. Даже социологи, ориентированные на предпринимательскую культуру, подчеркивают, что уровень трудовой дисциплины и способность к эффективному трудовому взаимодействию выше у работников, организованных в профсоюзы. Иными словами, они хоть и стоят дороже, но и работают лучше. Причем их работоспособность прямо пропорциональна их самоуважению, готовности постоять за себя. Профсоюз в рамках капитализма не только организует экономическую борьбу, но и способствует повышению качества рабочей силы. Поэтому в рамках капитализма вполне органически выстраиваются социал-демократические модели трехстороннего партнерства (государство - предприниматели - профсоюзы). Для того чтобы система партнерства функционировала, нужна самостоятельная организация трудящихся. Если она не будет независима от предпринимателя, это будет не партнерство, а система приводных ремней по советскому образцу, только, в отличие от советской модели, ничего не гарантирующая трудящимся. Так, собственно, и получилось с официальными профсоюзами в России после реставрации капитализма.

Однако, даже если значение профсоюзов в марксистской традиции порой недооценивалось, нельзя отрицать, что центральное место, которое отводилось партии, было оправдано. Политическая организация считается наиболее высокой формой организации класса и высшим проявлением классовой самодеятельности.

Поскольку социалистическое движение формировалась как радикальное крыло демократического, то вопрос о вовлечении масс в политику был доминирующим мотивом политической теории и практики. Первые массовые политические партии, в современном смысле слова, не случайно были именно левыми партиями. Левые начинают с того, что отказываются от буржуазного видения партии как соединения парламентской фракции и избирательной машины. Как только выборы закончились, машина становится ненужной. Во многих случаях даже избирательная машина постоянно не функционирует, она собирается и тут же разбирается, потому что ее невыгодно поддерживать в промежутке между выборами. Дорого и неэффективно. Зачем избирательные штабы, когда нет выборов? Именно отсюда в России появляется профессия политтехнолога, который существует сам по себе, не несет никакой идеологической ответственности, просто нанимается работать к кандидатам и партиям на выборы. Это воплощение буржуазного подхода к политике. Пролетарский или левый политтехнолог - это противоречие в определении. Левые партии создаются не для выборов, а для организации классовой борьбы. А она не прекращается в промежутке между избирательными кампаниями.

Левые противопоставили буржуазии собственную культуру, свое представление о политической партии. Партия демократического социализма в Германии пишет на своих плакатах, что она существует не для выборов, это партия на каждый день. Не факт, что эта формулировка полностью соответствует действительности, но принципам левой идеологии она соответствует точно.

Партия вырабатывает идеологию класса, выдвигает и контролирует его лидеров, является даже формой общения внутри пролетариата. И в том числе, между прочим, занимается избирательной работой. Ее избирательная работа строится на том, что люди себя и так идентифицируют с этой партией, являются ее членами и активистами, они каждый день сталкиваются с присутствием партии на предприятии, в профсоюзе. В силу этого они и голосуют за свою партию. Избирательная кампания имеет наименьшее значение. Это просто способ мобилизовать своих сторонников. А завоевывают (и теряют) сторонников не на выборах.

Секрет успеха в массовости. Рабочие партии, как правило, имели очень мало денег. Они не могли себе позволить дорогостоящих избирательных машин. Их ответом было формирование массового движения, где люди сами себя организовывали. Но понятно, что отсюда следует глубоко укорененная марксистская традиция - критика парламентской политической культуры.

Исторически левые предложили две альтернативы парламентской политике: массовые внепарламентские движения и авангардную партию. Однако обе эти концепции оформились лишь в начале XX века, когда стало ясно, что социал-демократические организации, созданные рабочими для политического противостояния с буржуазией, становятся все менее эффективными.

Первоначально социал-демократические партии были неотделимы от повседневной жизни класса. Партийные собрания проходили в пабах и пивных, где собирались рабочие после смены, в созданных скандинавскими социал-демократами народных домах рабочие семьи проводили свой досуг и одновременно обсуждали политические вопросы. Лидеры партий были доступными, дискуссии открытыми. Однако по мере нарастания успеха социал-демократии в ней начала происходить бюрократизация. Выделилось ядро профессиональных партийных политиков, организаторов, бюрократов. Была построена политическая машина, несколько другого типа, чем политическая машина старых парламентских партий, но все же весьма далекая от повседневной жизни трудящихся. Эта политическая машина ставит своей задачей уже не просто проведение выборов, а управление массами или налаживание жизни масс. Ее задачи включают в себя политическое просвещение, подготовку и отбор кадров, продвижение этих кадров в рамках многопартийной системы. И разумеется, проведение выборов, парламентскую работу.

Парламентаризм - это естественная, нормальная часть представительной демократии. Если участвовать в демократической политике - значит, надо овладевать парламентской культурой. Это, кстати, очень жестко сформулировал Ленин в «Детской болезни левизны в коммунизме», отвечая своим западным сторонникам, которые видели в подобной деятельности нечто греховное, недостойное настоящего коммуниста. Но парламентаризм действительно имеет в себе нечто разлагающее, коррумпирующее. Он и в самом деле трудно совместим с серьезным, а не показным радикализмом. С парламентской трибуны, конечно, можно выступить с пламенными речами. Но эти пламенные речи существуют отдельно от массового движения, эти речи, обратите внимание, обращены не к массам (даже если массы прочитают их потом в газете), а к аудитории, которая совершенно не похожа на простых трудящихся и живет по совершенно другим законам. Вы либо устраиваете представление для прессы, либо ставите перед собой задачу убедить в своей правоте ваших коллег-парламентариев, которые далеко не являются вашими единомышленниками.

Превращать парламент в цирк, как это делает Владимир Вольфович Жириновский, может только человек, глубоко презирающий своих избирателей и демократию вообще. Депутат, представляющий рабочих, должен доказать, что ничем не хуже буржуазных парламентариев. К тому же он должен способствовать решению практических вопросов своих избирателей. Короче, он должен быть эффективен. Ему приходится идти на компромиссы, договариваться с представителями других партий. Короче, он понемногу проникается духом буржуазного парламентаризма. И чем более эффективно в интересах трудящихся он работает, тем больше он этим духом проникается.

Это естественный, как сказали бы христиане, соблазн или искушение парламентской системы, с которым сталкивается любой депутат независимо от своих политических воззрений. Вы находитесь в некоем коллективе и, хотите вы этого или нет, становитесь частью этого коллектива. Вам приходится общаться с людьми, с которыми, может быть, при других обстоятельствах вы не общались бы. Это система, которая культивирует определенный тип коррупции. Парламентаризм очень легко критиковать, но надо помнить, что критика парламентаризма очень легко уходит в апологию популизма, авторитаризма и т.д. То есть культивирует что-то прямо противоположное идеалам демократии.

Левое крыло рабочего движения почувствовало, что парламентский социализм чреват серьезными проблемами для социал-демократии. Ее лидеры становились все более умеренными, все более буржуазными. В партиях торжествовал бюрократический централизм.

Ленин пытался противопоставлять вырождению социал-демократии новую модель авангардной партии. Ответ Ленина порожден специфическими условиями России, но не случайно, что идея авангардной партии получила распространение и в других странах.

Мы уже говорили про своеобразную элитарность русского пролетариата начала XX века, некое мессианское начало, свойственное его культуре.

 

Интеллигенция и революция

 

Оценивая перспективы рабочей организации, Ленин особую роль отвел передовой интеллигенции. Эта передовая интеллигенция привносит в пролетарскую среду марксистскую идеологию. Здесь Ленин выступает последовательным продолжателем традиций европейского просвещения (а большевистская партия явно опирается на традиции французских якобинцев).

Другое дело, что взгляды, изложенные Лениным в книге «Что делать?», вряд ли совпадают с представлениями самого Маркса. Автор «Капитала» отнюдь не приуменьшал значение интеллигенции, но не склонен был и преувеличивать его. Теоретик скорее просто помогает людям разобраться, нежели ведет их. С точки зрения Ленина, напротив, передовая интеллигенция возглавляет рабочий класс, ставит перед собой задачи. Рабочий настолько замучен повседневностью и тяжелым трудом, что просто не имеет времени и сил во всем разобраться. Для Маркса интеллектуал - помощник, советчик, помогающий устранить разруху в мозгах. Для Ленина - вождь. Впрочем, помощники тоже часто становятся вождями.

Ленин обнаружил разрыв между социал-демократической партийной элитой и массой, которая оказалась не способна контролировать эту постоянно сдвигавшуюся вправо, погрязшую в парламентаризме верхушку. Сделанный им вывод соответствовал его любимой поговорке «лучше меньше, да лучше». Иными словами, пусть партия будет небольшой, но обладающей высоким теоретическим и политическим уровнем. Авангардная партия значит, что элитой становится вся партия. Так возникает идея создать организацию профессиональных революционеров. Что это такое? Это организация лучших. В ней каждый член имеет такой высокий уровень политической подготовки, что всегда способен судить о действиях любого лидера и способен заменить любого лидера собой. Это, между прочим, и организация интеллигентов - не в западном понимании «интеллектуалов» как специалистов с высшим образованием, а в русском понимании, как людей, обладающих определенной культурой. По жизни эти люди могут быть рабочими, но по сути - интеллигентами. Эта интеллигенция вносит классовое сознание в отсталые массы. Так написал Ленин в работе «Что делать?».

Любой лидер в такой организации должен знать, что его можно заменить другим. (Кстати говоря, это несколько иным способом, чем предполагал Ленин, было доказано во время чисток.) В эпоху раннего большевизма все построено на чувстве товарищества и единства, когда люди могут друг друга поливать грязью во время дискуссии, а на следующий день они пойдут вместе, сознавая себя участниками одного коллектива. Эта принадлежность к коллективу культивировалась вплоть до знаменитой фразы Бухарина: «права или не права, но это моя партия».

Про ленинскую концепцию партии написано много томов как за нее, так и против. При этом, однако, обычно упускается из вида одно обстоятельство. На практике Ленин и чистом виде свою идею так и не смог реализовать. Задним числом историю партии изучали, чтобы показать, как Ленин ее строил. Но если отвлечься на мгновение от событий 1917 года, то обнаруживается, что вся история ленинского партийного строительства - сплошные неудачи. Он постоянно проигрывал меньшевикам, партия фактически распалась к началу Первой мировой войны, в апреле 1917 года, когда Ленин вернулся из эмиграции, большевиков было не только мало (это еще полбеды), но они были разобщены и дезориентированы. Только поздней весной 1917 года начинается бурный рост, вызванный не достоинствами партии, а радикальной позицией, занятой Лениным и присоединившимся к нему в последний момент Троцким. И рост этот происходит отнюдь не за счет выращивания профессиональных революционеров. Ленин сам потом постоянно жаловался, что кадры - не те. А затем большевики становятся уже правящей партией, это уже совсем другая песня. И опять же Ленин жалуется, что к партии примыкает такая публика, которую по-хорошему надо не продвигать, а расстреливать.

Короче, мы видим грандиозный успех Ленина как политика (выигравшего именно благодаря своей принципиальности), видим его успех как тактика, видим, наконец, бурный подъем революции, вынесший наверх Ленина, Троцкого, а заодно Сталина, Бухарина, Зиновьева. Но говорить об успешном строительстве партии как раз не приходится.

С чисто теоретической точки зрения концепция авангардной партии, безусловно, привлекательна, и политический успех большевиков заслонил первоначальные неудачи Ленина. Поэтому модель стала тиражироваться. При этом обнаружилось, что дееспособность такой организации зависит от ее размера. Она не может быть ни слишком маленькой, ни слишком большой. Ленинская концепция партий хорошо работает в организации, которая достаточно велика, чтобы не быть сектой, и достаточно мала, чтобы сохранять свою элитарную природу. Элитарный коллектив мало нуждается в формальных демократических процедурах. Все и так неформально общаются, понимают друг друга, доверяют друг другу. Детализированные демократические процедуры, в общем-то, являются тут излишними, даже затрудняющими взаимодействие. На уровне интуитивного общения люди добиваются большего. Но как только вы уходите от этого «среднего» формата, вы либо получаете секту, где культивируется чувство товарищества, единства уже в ущерб политической деятельности, в ущерб в контактах с теми, кто оказался вне вашей среды (самоподдержание коллектива становится главной целью коллектива), либо авангардная партия начинает быстро вырождаться в партию тоталитарного типа.

Поддерживать первоначальный уровень элитарности, теоретического образования уже не удается, потому что слишком много людей. Ленин после 1917 года постоянно жалуется: уровень падает. Не может быть элитарной организации, где состоит 200-300 тысяч человек, не говоря уже о миллионах людей. Качество кадров начинает падать. Старые элитарные кадры начинают формировать под себя массовые кадры. Эти массовые кадры имеют уже совершенно другой уровень политического образования, опыта. Так возникает знаменитое деление на «старых большевиков» (настоящих, соответствующих требованиям ленинской авангардной партии и всех остальных). Авангардная партия именно в силу своих успехов в 1917-1918 годах приходит к саморазрушению. Чем более она успешна, тем больше людей туда вступает.

В «Письме к съезду», своем политическом завещании. Ленин призывает: остановите хоть ненадолго прием новых членов в партию. Дайте подтянуться тем, кто уже вступил, перестаньте размывать революционные кадры новичками Обычно «Письмо к съезду» вспоминают в связи с критикой Сталина и нелицеприятными оценками, которые Ленин дал всем остальным своим товарищам, включая, кстати, и Троцкого. Но главная мысль была совершенно в другом. Все качества этих людей - хорошие и плохие - будут играть роковую роль именно в том случае, если партия переродится. К этому все идет, это надо предотвратить. Между тем после смерти вождя его ученики поступили с точностью до наоборот. Зиновьев и Каменев, которые в тот момент вместе со Сталиным контролировали ситуацию, объявили «ленинский призыв» в партию, резко увеличив число новичков и окончательно поставив крест на первоначальном «авангардном» проекте.

Поскольку механизмы формальной демократии предельно ослаблены, а уровень кадрового отбора резко понижен, начинается манипулирование массами. Карьеризм становится одним из главных стимулов (причем не надо думать, будто это исключает идейные мотивы, - одно с другим не редко сочетается).

Возникает ситуация, когда не нужна старая гвардия как таковая, нужен один представитель идейной традиции, наследник Ленина, который просто в силу этого (и в силу огромного разрыва между своим уровнем и уровнем массы) способен всех строить и вести. Этим вождем становится товарищ Сталин. Хотя на эту роль претендовали и другие, прежде всего Зиновьев. Троцкий, наоборот, то пытался объединить вокруг себя остатки старой гвардии, чтобы вместе защищаться от масс новичков, то, как ни странно, пытался построить новичков, опереться на молодежь, чтобы противопоставить их бюрократическому аппарату. Молодые люди, не прошедшие через школу революционной борьбы, не могли быть для него надежной опорой, а старая гвардия проигрывала просто по численности. Стремление Троцкого как бы противопоставить революционный большевицкий демократизм сталинскому манипулированию наталкивается на противоречия его собственных политических установок. Партия нового типа превращается в бюрократический организм. Система предельно удобна в управлении. Идеология, которая раньше ставилась во главу угла, оказывается полностью подчинена задачам текущей политики. Сначала аппарат строит культ личности Сталина и стирает в лагерную пыль его врагов. Потом тот же аппарат разоблачает культ личности Сталина. В конечном итоге этот же аппарат, полностью осознав свои специфические интересы, пройдя закономерную эволюцию, играет решающую роль в реставрации капитализма.

История партии заканчивается. Можно сказать, что то, что получилось, - прямая противоположность изначальной ленинской концепции.

Альтернативной ленинскому подходу была теория стихийности (спонтанности), выдвинутая Розой Люксембург. Великая революционерка не слишком верит в партию. Она симпатизирует Ленину как политику, однако не разделяет его партийный проект. Она глубоко убеждена, что партия нужна, но ничего хорошего от нее не будет. Это в лучшем случае необходимое зло. Главный вопрос для нее в том, как свести к минимуму это необходимое зло. Роза Люксембург понимает, что нужны парламенты, там будут заседать неправильные люди, которые насквозь пронизаны оппортунизмом. И никуда от этого не денешься. Но надо найти способ показать, чего в самом деле хотят массы. И этот способ - спонтанное рабочее движение. Прежде всего стачечное движение.

Через организацию стачек, забастовочных комитетов рабочие получают возможность стихийно формулировать свои требования, действовать, не оглядываясь на всевозможные бюрократические аппараты и различных вождей, идеологов, начальников. Стихийное действие не просто способ борьбы с буржуазией, но и способ освободиться от рабочей бюрократии, партийного аппарата, политической элиты. Поставить этих людей на место, чтобы они хоть немножко отражали требования масс в своей деятельности.

При всей убедительности антибюрократического пафоса Розы Люксембург в ее рассуждениях есть свои слабые места. Ведь спонтанное движение то поднимается, то спадает. Рабочая бюрократия возникает не случайно. Надо иметь постоянно действующую организацию, дееспособность которой не зависит от взлетов и подъемов массового движения. В противном случае придется каждый раз начинать с нуля.

Как быть с бюрократией в период спада движения, не вполне понятно. И если это движение, находясь на подъеме, направлено против своей собственной политической элиты, то встает вопрос об эффективности движения. Когда у масс нет взаимодействия с собственным аппаратом, с собственной элитой, парламентариями, это сводит эффективность к минимуму. Примерно в таком состоянии дискуссия замерла к 1920-м годам. Умерли все ведущие теоретики. Убили Розу Люксембург, умер Ленин. Троцкий полностью поглощен текущей борьбой, которую он по всем статьям проигрывает. А Сталин не склонен продолжать обсуждение: оппонентов просто не осталось.

Дискуссия резко оживилась в 1960-е годы, когда «новые левые» практически заново открыли спонтанность. Только теперь спонтанное движение ассоциировалось не с пролетарско-индустриальными стачечными выступлениями, а со студенческими протестами. Своего рода неопролетарская или постпролетарская стихийность. Вскоре последовала еще более жесткая критика партийной организации со стороны так называемых «новых социальных движений». Первый аспект критики был чисто организационный. В отличие от Розы Люксембург, которая видела в партиях необходимое зло, идеологи «новых социальных движений», вышедшие на первый план после поражения «новых левых», вообще ничего позитивного в партиях не видели. Любая политическая организация партийного типа есть сплошное зло, бюрократизм, оппортунизм, потенциальный тоталитаризм.

Нужны только массовые движения по возможности неформальные, стихийные. Они будут навязывать свою повестку дня элитам и тем самым изменять общество.

Другой аспект идеологии «новых социальных движений», точнее, ее более правая версия - это представление о том, что главным недостатком партий была их опора на рабочий класс. Подобные идеи хорошо выражены в работах Шатала Муффа и Эрнеста Лакло (так называемое постмарксистское направление). Новые социальные движения говорят, что все социальные группы, все «идентичности» равнозначны и равноценны в социальном плане. Будь то движение профсоюз, феминистский клуб, движение за этнические права, экологическое движение или движение за права гомосексуалистов. Никакой иерархии не должно быть, все должны быть равноценны, а коалиция движений должна оформиться или на основе абсолютного демократического консенсуса, или в худшем случае компромисса. Короче, все движения нужны, все движения важны.

В этическом плане тут поспорить трудно. А вот с точки зрения политической или социологической… Тут возникают большие вопросы.

Только на картинке можно нарисовать идиллически пестрый мир новых социальных движений. Понятно, что пост модернистская критика марксизма имеет свои сильные стороны. Классический марксизм недооценивал целый ряд форм социальной организации, которые возникли помимо общественного разделения труда, помимо производства Все, что формировалось вне производства, марксизм воспринимал как второстепенное и, соответственно, несущественное. Но оттого, что нечто является вторичным в происхождении, не следует, что вторичное обязательно малозначительно или второстепенно. В плане повседневной жизни эти стороны жизни могут выходить как раз на первый план. Разбираться со всем этим как раз и есть задача политика. Искать компромиссы, совмещать главное со второстепенным и т.д.

В капиталистической системе (как и во всякой системе) далеко не все элементы равнозначны и равноценны. Поэтому в смысле долгосрочного воздействия на систему далеко не все общественные движения равноценны. Они имеют дело с второстепенными, частными проблемами, которые можно решить ко всеобщему удовольствию, причем для большинства членов общества от этого ровно ничего не изменится. Хуже того, частные требования одних групп правящий класс скорее всего постарается удовлетворить за счет других, еще более обездоленных и менее способных постоять за себя. Это не значит, что мы должны на этическом уровне отказаться от равенства. Вопрос о правах женщин ничуть не меньше заслуживает внимания, чем вопрос о правах рабочих. Но стратегически все же необходимо выделять главные, ключевые вопросы. Армия, которая не может определить направление главного удара и сосредоточить на нем свои силы, неизбежно терпит поражение.

Сказать, что судьба Второй мировой войны решалась под Сталинградом, - отнюдь не значит недооценивать героизм шотландцев или англичан, которые в те же дни сражались в битве под Эль-Аламейном. Но все-таки решался исход войны под Сталинградом. В политике то же самое.

Идеологи новых социальных движений фактически отказались от такого понятия, как стратегия. Никакой системы приоритетов, никакой логики невозможно сформулировать, потому что все равнозначно. Вторая слабость новых социальных движений, которая выяснилась довольно быстро, состоит в том, что они оказались зачастую не менее, а более авторитарны, чем старые политические партии. Движения внешне выглядят очень демократично. Но особенность движения состоит в слабом структурировании. Чем меньше бюрократии, тем меньше структуры. Но чем меньше структуры, тем меньше правил, в том числе и правил демократических. Демократия - это не в последнюю очередь процедуры. А процедура невозможна там, где нет формальной структуры. Это нечто противоположное стихийности. Поэтому в движении сильна роль сиюминутных лидеров, тех, кто руководит, поднявшись на волне протеста, находится в непосредственном эмоциональном контакте с массой. Но этот контакт может сойти на нет. Движение идет на спад, а лидеры остаются.

Показательна история немецкой партии «зеленых». В соответствии с логикой неформальной демократии она на ранних этапах своего развития решила ротировать своих парламентских лидеров. Но лидеры не захотели покидать свои посты. Больше того, когда начали ротировать лидеров, обнаружилось, что компетентность руководящего звена от этого падает. Только люди начинают что-то понимать, чему-то научаться, как их ротируют. Приходят новые, которые, конечно, имеют связь с массами, но ничего не понимают в своей деятельности. Через некоторое время все равно начинается политическая коррупция, причем даже быстрее, чем в традиционных партиях. Потому что процедура текущего контроля как раз отсутствует. Если связь с массами утеряна, значит, дело проиграно. А как контролировать людей, которые по своему положению просто не могут находиться в непосредственной связи с массами, об этом никто не подумал. Ведь для того и создаются политические партии с их достоинствами и недостатками, чтобы решать эту проблему. Отказаться от партийных структур - значит оставить эту проблему принципиально неразрешимой.

Показательно, что, когда, осознав это, новые социальные движения начинают образовывать партии, они воспроизводят все недостатки бюрократических структур без каких-либо достоинств. Люди, воспитанные на культуре стихийности, оказываются не готовы к созданию формальной демократической структуры.

Следующим этапом вырождения новых социальных движений было формирование неправительственных организаций. Фактически уже движения нет. Есть специализированные группы, которые выполняют функцию движения, заменяют его. Раньше в период спада движения роль постоянно работающей организации выполняла партия. Но новые социальные движения от партий отказались, осудили их. Вместо партий появляются специализированные неправительственные организации.

Разница между ними и партиями не только в степени специализации (партия занимается всем, а эти организации - только правами какого-то конкретного национального меньшинства, только экологией, только вопросом о рабочих-мигрантах и т.д.). Не менее важно то, что партии представляют собой структуру с демократической отчетностью, а неправительственные организации - нет. В лучшем случае они отчитываются за истраченные деньги. Никакого демократического контроля, никакой ответственности перед рядовыми членами нет. Неправительственные организации могут существовать в абсолютно авторитарном режиме.

Одно дело - забастовочный комитет, который стихийно возник во время митинга. Там люди не задумываются о том, что <

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: