IV Курс лекций 1936–1937  УЧЕБНОГО ГОДА 2 страница

Любая деятельность, таким образом, есть и Благо, и Зло в одно и то же время. И Христианин полагает себя свободным по отношению к обоим, т. е. по отношению к действительности (которую и составляют Государство и Богатство). Ему известно, что нет Худа без Добра и наоборот. Он, следовательно, настроен критически к какому бы то ни было действию, и значит, христианскому Обществу общего согласия не видать.

Любое суждение Христианина двусмысленно. Оно является субъективным, частным; действительно, Христианин ограничен собственной персоной. Вещи значимы постольку, поскольку имеют отношение к Отдельному лицу, ко мне христианину.

1. Приговор Христианина языческому Миру. Только сам факт осуждения (субъективного) — христианский. Мир, т. е. Государство, собственность, остаются языческими. Христианин их не признает.

2. Христианское суждение о Государстве и Богатстве: оба понимаются как Добро и Зло одновременно, ведь все сущее в посюстороннем мире несовершенно.

3. Благодаря этому суждению Государство и Богатство становятся собственно христианскими: именно в качестве таковых (амбивалентных) они осуществляются (посредством действования, Tun) в христианском (= буржуазном) Мире.

Государство и Собственность и хороши, и дурны в одно и то же время. Христианину безразлично, чему отдать предпочтение. Предпочитающий Благо не может отдавать предпочтение чему-то земному.

Безразлично, кто Христианин — простолюдин или богач. Что важно, так это его позиция, его суждение: то ли он критичен, то ли нет. Несогласный он или соглашатель. Поначалу Благо — это вот что: принятие налично-данного Мира, потому что верят, что в нем можно осуществиться как личность, ничего не меняя. И тогда нон-конформизм — это Зло. Но Мир этот плох. И тогда нон-конформизм — Благо.

Итак, нет согласия в христианском Обществе; всегда есть два типа Христиан: Конформисты и Нон-конфор- мисты; в социальном плане: Знать (= Буржуа, бывшие Господа) и Подлый люд (= Буржуа, бывшие Рабы).

Эти суждения, конформистские или нон-конформист- ские, суть суждения христианские, т. е. субъективные: Христианин судит о том, благоприятствует ли Мир достижению его личной, единичной цели. Есть две общественные группы: Конформисты и Нон-конформисты. По Гегелю, всякое христианское Суждение является одновременно конформистским и нон-конформистским. Но для самого Христианства считается признанным только конформистское суждение, другое преступно.

Конформизм — это: 1) остатки языческого «Совершенства», унаследованного от Господина; 2) остатки Стоицизма, унаследованного от Раба. Христианство исключает Нон-конформизм как «низкий и подлый»; речь идет о спасении души в любых обстоятельствах (природные, общественные, политические, исторические), но не о том, чтобы заниматься Миром и «низкими» вещами, такими как политика и экономика. Имеются, стало быть, «благородное сознание» (конформистское) и «низменное сознание» (нонконформистское). Но те и другие, Знать и Подлый люд, на самом деле частные собственники (запуганные и бегущие смерти).

Христианский Аристократ (= воин) — всего лишь псевдо-Господин, жизнью своей он по-настоящему не рискует, потому что верит в бессмертие души. Тем самым он ставит себя на одну доску с Рабом: их бессмертные «души» равны. Христианский Простолюдин (= трудящийся), в свою очередь, тоже — всего лишь псевдо-Раб, поскольку настоящие Господа перевелись. Оба они — Буржуа, которым Государство (Бог) гарантирует и жизнь (бессмертие), и собственность («добрые дела»).

Диалектика христианского Мира заключается в изживании этих пережитков язычества (противопоставление Знати и Простонародья) и в осуществлении буржуазного равенства. (И затем: Равенства-Братства граждан пост-революционного, т. е. пост-христианского, Государства).

Христианскому миру неизменно присуще противостояние Всеобщего (Государство, Бог) и Единичного (Частный собственник, посюстороннее). Исторически первая форма этой христианской оппозиции Всеобщего и Единичного — феодальный Мир.

Феодальный Сеньор — конформист; он живет и действует, служа (Dienst /служба/) наличному положению дел. Он проявляет героизм, прилагает усилия к достижению всеобще значимой (т. е. признанной Государством) цели. Эта Dienst, «Служение», как раз и роднит феодального (христианского) Сеньора с (языческим) Господином. Но в то же время в отличие от Господина-гражданина Сеньор может быть независимым от Государства, удалиться в свои земли, в «частную (семейную) жизнь». Равным образом Государство также может обойтись без него. Они разные: Государство для Сеньора — это Другой. И Сеньор, в точности как языческий Раб, служит этому Другому за соответствующую мзду, служит ради признания. Тем самым Dienst — это рабство. Государство признает Сеньора не иначе как в зависимости от оказанных им услуг. Чтобы быть феодальным Сеньором, мало родиться и просто быть, нужно еще действовать, бороться за то, чтобы им стать. Таким образом, можно сказать, что, воюя, Сеньор, как и Раб, трудится. Его Труд — это война; его ремесло — убийство. Этот труд в страхе за свою жизнь на службе у другого есть по определению Bildung, образование, которое имеет место и дает о себе знать уже в феодальном Мире. Феодальный Сеньор отрицает свою Единичность тем, что служит Государству (Всеобщему). Это первый в истории государственный Служащий /Fonctionnaire/, первый (реальный) синтез Единичного и Всеобщего, и значит — первый набросок Индивидуальности. Но он еще далек от того, чтобы быть Индивидуальностью.

Феодальное Государство — оно тем более — не есть простое Sein, оно «gebildet» /«образовано»/(сформировано, создано) усилиями той же самой Знати, которая состоит у него на Службе. В этом заключается превосходство христианского Государства над Государством языческим. Но ущербность феодального Государства в том, что оно еще не есть Selbst /самость/, некое Я, сознающее себя таковым. Феодальный Сеньор не отдает Государству своей Selbst, он ему отдает только свое Sein, он готов умереть за Государство (состоя на службе у смерти), но не жить ради него. То, что за ним признают другие, — это его должность (наследственная), а не его незаместимая личность. И это еще один признак несовершенства, который выражается в Языке (Sprache). Или точнее, Язык в данном случае есть лишь возможность говорения, ибо Сеньор (воин) не разговаривает, «благородно» храня молчание. Если предположить, что он все же заговорит с Государством, то его Sprache будет Советом (der Rat): т. е. чем-то таким, во что не вкладывают себя без остатка; Сеньор неизменно оставляет за собой свою Selbst, в конечном счете он так и остается Частным лицом /un Particulier — Единичным/ (пока он еще живет, а не умирает за Государство).

Р. 361, 21-я строка /с. 271 внизу/: «Das Ftirsichsein…» /«Для-себя-бытие…»/. Замечание, которое метит в парламентаризм (английский, к примеру), представляющий собой реанимируемые останки феодального Государства. Здесь Сеньоры разговаривают /parlent/ (на языке частных лиц): они дают советы Государству, имея в виду свою частную выгоду.

Дело не только в том, чтобы, как это делает Сеньор, умирать за Государство на поле брани, нужно также жить для (и посредством) /pour (et par)/ Государства. Воин, возвращающийся с войны («ветеран»), опасен для Государства, если он только и думает, что о своих воинских подвигах и заслугах. (Для пост-революционного Гражданина, истинного Служащего, вся жизнь, а не только смерть, есть служение Государству).

Р. 362, 1-й абзац /с. 272/: Диалектический переход к абсолютной Монархии, совершающийся благодаря языку (Sprache), феномену, характерному именно для христианства.

Р. 362 sqq. /с. 272 и сл. /. — Замечание о Языке вообще.

Sprache — это синтез Единичности и Всеобщности. [77] Произнесенное «Я» высказывает Меня единичного, обретшего всеобщую значимость в качестве такового, поскольку воспринятого всеми остальными в моей единичности. Но это приложимо только к совершенному Языку абсолютного Знания, т. е. к языку самого Гегеля, который (неизменно оставаясь Гегелем) раскрывается /se r6v61e/ как всеобщий Человек (Geist), к Языку, каковым является Феноменология. Бытие (Sein) первее своего Раскрытия /Rdv& ation/ (Sprache, Logos), но История вершится не иначе как посредством /раг/ осознания Бытия, которое выражается в Языке. В конце /Истории/: совершенное (наполеоновское) Государство понято совершенным Гражданином (Гегелем), говорящим на совершенном Языке («Феноменология» и «Энциклопедия»).

Р. 363, абзац /с. 273/, («Der Geist erhalt…» /«Дух обретает…»/). — Разбор особенностей Языка абсолютной Монархии.

История есть выражение Борьбы (классов). Истинно человеческая (антропогенная, «гуманизирующая») Борьба — это борьба, в которую вступают исключительно из соображений престижа. (Именно «тщеславие» побуждает Господина сражаться за то, чтобы быть признанным в качестве такового, то же самое «тщеславие» сочтут грехом в христианском Мире, и не что иное, как «тщеславие», ляжет в основу Удовлетворения (Befriedigung) «окончательного» Гражданина, — это оно родилось из Begierde, из животного вожделения, это оно было первым и единственным подлинно человеческим Желанием /Desir/, Желанием обрести признание).

Культура рождается из противостояния и противоборства; только в Борьбе (классовой) и посредством /dans et par/ Борьбы она претворяется в действительность.

Для того чтобы Язык достиг совершенства, нужно, чтобы противостояние Единичного и Всеобщего достигло наибольшей остроты и было осознано. Если поначалу противоположности определяют характер оппозиции, то с какого-то момента сама оппозиция начинает определять противоположности. Но действительны всегда только они, эти самые противоположности; противостояние их поначалу еще недействительно, оно обнаруживается как таковое лишь в Языке. Напротив, «крайние термины» действительны с самого начала, но связь (Mitte /среднего термина/) между ними на первых порах не существует нигде, кроме как в высказывающем ее Языке. Как функционирует Язык? Вначале, в феодальную эпоху, — это Советы Единичного /Отдельного лица/; Распоряжения и Законы Всеобщего (Государство); и наконец, в-третьих, он обретает сообразную ему форму, т. е. становится средним термином (Mitte), соединяющим крайние термины, в Языке Рассуждений, на котором заговорит пред-революционный Интеллектуал (глава V), и сначала это будет «Язык Лести» версальского Придворного (глава VI, В, I, я; р. 364, 2-й абзац /с. 274/).

Каким образом безмолвное Служение Сеньора превращается в болтливую Службу Придворного? Феодальный Сеньор, будучи земельным собственником, воплощает принцип Единичности, но военная служба приобщает его ко Всеобщему. В самом себе он, стало быть, раздвоен, его частнособственнические интересы сталкиваются с его долгом воина, состоящего на службе у Государства, и тогда он начинает разговаривать /parler /, фиксируя и раскрывая это противоречие с помощью Языка.

Равным образом и Государство — по отношению к нему — такое же частное лицо, как и он сам (Монарх); но в то же время Государство представляет собой военное объединение, потенциально (государство-завоеватель) всеобщее.  Государство, таким образом, тоже раздвоено, оно внутренне противоречиво. Государство тоже начинает разговаривать.  Внутреннее противоречие Государства как Единичного воплощается в Языке /langage — язык, речевая деятельность/. Феодальное государство становится, таким образом, абсолютной Монархией, при которой Монарх может сказать:  «Государство — это я». Точно так же Придворные служат ему только на словах (Лесть), те, кто ему сопротивляется, сопротивляются тоже только на словах (памфлеты и т. п. ).

Раз феодальный Сеньор — частный собственник, то и противостоящее ему Государство тоже становится частным собственником: это абсолютная Монархия.

Новое здесь то, что о противоречии все-таки говорят, а это уже некоторое отношение, связь, синтез, и в этом заключается превосходство — относительное — нового Мира (по-прежнему христианского). Первая форма Говорения /Discours/ — Лесть (версальский Придворный); Король также разговаривает. Версаль — это прото-синтез (чисто словесный) Единичного и Всеобщего.

Но синтез этот — наследственный (он касается Sein, но не Тип Монарха). Более того, Монарха признают только на словах и не все, а один лишь Версаль. И в этом его существенный недостаток в отличие от Наполеона, возглавившего всеобщее и однородное Государство и воистину признанного всеми (благодаря общим Борьбе и Труду всех). Монарха же признает только «весь свет» /«tout le monde»/, версальское светское Общество, ничтожное меньшинство. Придворные, которые говорят ему, каков он, ведут себя вовсе не так, как если бы он на самом деле был таким; они только говорят, что он полный господин над всеми, а жить стараются независимо от него, сами по себе.

Версаль — это, стало быть, не Wirklichkeit /действительность/, а все еще некий «Идеал», «проект», который позже будет претворять в жизнь Революция. (С другой стороны, версальский Придворный — это тот же Человек удовольствия из главы V).

Версаль — зародыш пост-революционного Государства, Людовик XIV — Наполеон в зародыше. Диалектике христианского Мира еще предстоит сделать из Людовика XIV Наполеона (и его двойника Гегеля).

Людовик XIV — абсолютный монарх в пределах своего Двора и только для Придворных. Само его существование зависит от них, в конце концов он и фактически попадает от них в зависимость, как господин, который зависит от своих слуг. Таким образом, Государство, в конце концов, оказывается во власти богатых, Собственности, Богатства и Капитала, т. е. всего того, что для Христианина — Зло.

Государство зависит от отдельной /particulier/ группы людей, и Единичность /1а Particularity/ опирается на Богатство и в нем выражается. Буржуа хочет быть богатым, чтобы быть независимым, для этого его богатство должно быть признано Государством, которое по сей причине должно быть богаче любого из Придворных. Мы получаем, таким образом, буржуазное Государство (Республику или «конституционную» Монархию; Парламентаризм). Монарх отныне — всего лишь имя, пустой звук, власть принадлежит Богатству.

Придворный на деле преследует лишь частную цель (Богатство). Знать и не согласна с таким положением дел в Государстве, и не готова пойти на согласие. Но таково, по определению, «низменное» Сознание. Нет, стало быть, больше ни Простонародья, ни благородного Сословия, а есть одни Буржуа. Вот тогда и воплощается в жизнь то, что принесло с собой нового Христианство: принцип Единичности /1е principe de la Particularity/. «Wahrheit» /истина/ (= раскрытая реальность) Сеньора (христианского) — это Буржуа (тенденция к преобладанию партикуляризма).

К началу Революции настоящих Дворян уже нет. Есть одни только Буржуа. Французская революция несет гибель не Аристократам, но Буржуазии как таковой, восстанавливая (в Наполеоне и посредством /en et par/ Наполеона) значимость и реальность Государства (= Всеобщего).

Богатство отдает Буржуа во власть иным законам, нежели законы (универсалистские) Государства, но он подчиняется экономическим законам, которые — и они тоже — являются всеобщими. Богатство (Капитал) для Буржуа — анонимная всеобщность. Освобождаясь от Государства (благодаря Парламентаризму), Буржуа думал, что освобождается как Отдельное лицо /Particularite/, ибо ему казалось, что Богатство сообразно с принципом Единичности. Но на самом деле Государство не «эгоистично», ему нужно, чтобы граждан было как можно больше, тогда как Богатство, напротив, отторгает желающих обладать им и сокращает число тех, кто им обладает. Значит, Богатство, вопреки видимости, враждебно Единичному. Но цель его — исключительно Единичное. Богатство, стало быть, «an sich aufgehoben», снято в себе. [78] Такова диалектика христианского Мира.

Отмена христианского рабства. Диалектика богатого Буржуа и Буржуа бедного. Все чаще Буржуа (бедный) превращается в Интеллектуала, идеально «снимающего» рабство (в этом его сходство со Стоиком). Отличие от Стоика: он на самом деле (an sich /в себе/) есть Раб самого себя (а не Раб Господина) — Бога, которого он сам сотворил (не догадываясь об этом), и Богатства, которое сотворило его (в чем он не отдает себе отчета). Рабство это — сублимированное (auf-gehoben); конечная причина этого рабства, как и того, первого, кроется в христианском Отношении к смерти; Христианин отрицает собственную конечность (он верит в бессмертие) и отказывается принять свою смерть (как Раб, который сделался рабом, чтобы спасти свою жизнь).

Богатство сделалось Gegenstand (объективной, внешней реальностью), которой Буржуа покоряется, как Язычник покорялся законам Государства (а неработающий Человек — законам Природы). Но фактически Богатство есть творение  Буржуа, созданное им для того, чтобы противостоять Всеобщности Государства. С той оговоркой, что Богатство отчуждает его от себя самого, обрекая ярму Партикуляризма точно так, как Господин был обречен ярму своего одностороннего Универсализма. И синтеза пока не видно.

Р. 367, последний абзац — р. 368, вверху /с. 276/: непреложность законов (экономических).

Р. 368, до конца 1-го абзаца — р. 369 /с. 277–278/: «Von jeder…» /«Самосознание может отвлечься от…»/.

Буржуа в отличие от Стоика не может быть безразличным к тому, что не есть его Selbst /он сам Самость/, поскольку Богатство является осознанным и произвольным творением, а равно основанием его Selbst. Он не может заявить о своем равнодушии к подчиняющему его себе Богатству (капиталу).

Столкнувшись с этим Gegenstand-измом /«предметностью»/ Богатства, Буржуа приходит в ярость; все нравственные устои представляются ему ложными. Он становится Скептиком и Нигилистом: «…die reinste Ungleichheit» /«…чистейшее неравенство»/, «…das reine Ich selbst ist absolut zersetzt» /«…само чистое Я абсолютно разложено»/ (р. 368, 8-я строка снизу /с. 277/). [79]

Бедность неотъемлема от христианского буржуазного Государства. Сам богатый Буржуа тоже беден: у него много сокровищ /des richesses/, но нет Богатства /la Richesse/.

Р. 369 /с. 278/: Диалектика благодетельствующего Богача и получающего благодеяние Бедняка. [80]

Не что иное, как Богатство, привязывает теперь Единичное ко Всеобщему; это уже не Семья и не Война. Бедняк, обделенный богатством, сведен к чистой Единичности, и, следовательно, он представляет собой чистое ничто. Это и есть та «бездонная глубина» (bodenlose Tiefe), которая разверзается под ногами богатого Буржуа (р. 370, 2—3-я строки /с. 278/). [81]

Кто же претворяет в жизнь (на самом деле, а не ограничиваясь благими намерениями, что, по Гегелю, не в счет) «евангельскую бедность»? Пролетарий, который живет в буржуазном мире, а не Апостолы. Здесь раскрывается провозглашенное Христианством ничтожество «твари».

Стало быть, не кто иной, как бедный Буржуа, заговорит на наихристианнейшем из всех христианских Языков, до такой степени христианском, что он перестанет быть христианским (сделавшись поначалу языком атеиста, а потом — революционера). Коль скоро самое существенное в христианском Языке — это само-критика, то он в конце концов обязательно сам себя снимет.

Р. 370 /с. 279/: «Wie das Selbstbewuptsein… /«Подобно тому как самосознание…»/.

Два типа Языка:

Один — конформистский, это Язык Лести, теперь он оказывается Языком «неблагородной» лести. ***

Другой — нон-конформистский, Язык разорванности (Sprache der Zerrissenheit), «благородный», ибо соответствующий действительности христианского Мира; он постигает и выражает его (раскрывает словом, Логосом). *

Этот новый буржуазный Мир включает в себя «Республику y4eHbix »/«Ripublique des lettres»/ (= Бестиарий духа из главы V = Культура; Интеллектуал, который разговаривает на языке Zerrissenheit, есть ее Geist; это абстрактная культура в собственном смысле слова, чистая образованность, Bildung). Перед нами «цивилизованный мир», превозносящий «культурные ценности».

Язык Zerrissenheit /разорванности/ — это язык отчуждения и переоценки всех ценностей.

Переоценка действительных ценностей: Государства, олицетворяемого Монархом, который теперь не более чем имя, а также Богатства, в котором видят источник Зла. Интеллектуал не приемлет ни того ни другого. Он также знает, что даже идеальные ценности (Истина, Добро, Красота) и хороши, и дурны в одно и то же время. Он знает, что сам он — не такой, каким его считают, не такой, каким хотел бы быть.

Мир, в котором он живет, это такой мир, где все недовольны собой и все недовольны всем; ценности переоцениваются изо дня в день. Но в самом реальном Мире эти Словеса ничего не меняют. Предметом критики служит содержание Мира, но не сам Мир. Интеллектуал, о котором говорит здесь Гегель, не видит приближения Революции, но Гегель знает, что он ее готовит. Интеллектуал верит, что Mitte, средний термин, который составляет единство противоположностей, Единичного и Всеобщего, это и есть Республика ученых. Он верит, что «wahre Geist» /истинный дух/ представлен его фрондерской болтовней, «das allgemeine Sprechen und zerreissendes Urteilen» /«общие разговоры и разрывающие суждения»/. [82] Он верит, что его речь несокрушима и что с ее помощью он завладеет Миром.

Имеется в этом Мире и «честное» Сознание (das ehrliche Bewuptsein). Но фактически оно делает то же дело, что и Интеллектуал, оно, правда, об этом не знает: самим фактом своего существования оно подрывает этот Мир, который на словах признает Хорошим (это, собственно, Буржуа).

Как относится «честный» Человек к Речам Интеллектуала? Для него это Племянник Рамо (Дидро), человек совершенно искренний и открытый, раскрывающий себя таким, каков он есть, — т. е. обманщиком. Речь Интеллектуала вполне правдива и вполне лжива — то и другое вместе.

Здесь вновь возникает тема Обмана (Betrug, из главмУ). [83]

Реакция «честного» Человека и ответ Интеллектуала:

«Честный» Человек говорит «нет» и не приводит никаких доводов. Либо он пробует рассуждать и тогда говорит то же, что и Интеллектуал. Он говорит: «Нет худа без добра». Банальность вполне в духе диалектики Интеллектуала, банальность «горьких истин».

Если «честный» Человек хочет отгородиться от извращенного мира, Интеллектуал объясняет ему, что тем самым он показывает свою зависимость от мира, от которого хочет отгородиться.

Если «честный» Человек ратует за «возвращение к природе», ему говорят, что это утопия.

В своих Речах и посредством своих Речей /dans et par/ Интеллектуал уже превзошел буржуазный Мир, но он этого не знает. Он не пытается сокрушить Мир, расшатанный его словесной критикой, он — всего лишь «разговаривающее Сознание», и Мир ему внимает, как и «честный» Человек, без особых эмоций. А результат — Eitelkeit, суетность, тщета любого начинания. Поговорят и забудут. Итак, Племянник Рамо — это чистое соглашательство, несмотря на весь его скепсис.

Или же ищут выход, но не в творческом (т. е. отрицающем, революционном) действии, а в бегстве в потустороннее, то ли христианское, то ли светское. Впрочем, оба «по ту сторону» — христианские (= буржуазные), только первое — религиозное, второе — атеистическое.

О последнем не говорится ничего. Как некое общее отношение /attitude/, которое может сложиться в любом обществе, оно было описано в главе V.

Описание первого аспекта (религиозного) начинается со слов: «In jener Seite der Ruckkehr…» (p. 375) /«Co стороны возвращения в самость…» (с. 282)/. [84]

Вос-произведение реального (общественного) Мира в Абстракции (запредельность Бога), Вера в Царствие Небесное, где Индивидуальность осуществилась и Человек в своей Единичности получил признание со стороны Всеобщего (Бога). Христианину следовало бы отнести к себе самому и Миру все то, что он говорит об Иисусе Христе и о Царствии Небесном, потому что фактически — это перенос в область Абстракции самого Христианина и его буржуазного Мира. Но он не может этого сделать, потому что Христианин в своих собственных глазах не есть Христос, а реальный Мир — не Царствие Небесное. Чтобы смочь это сделать, он должен сначала преобразовать реальный Мир и преобразовать себя самого (с помощью отрицающего, стало быть творческого, действия, Борьбой и Трудом).

Стоик полагал, что может отвернуться от Мира (он мог бы сказать: от всякого мира, если бы ему был известен какой-нибудь другой мир, кроме его собственного). Но существует Мир, от которого Христианину никак не отвернуться, — это потусторонний мир, который есть для него его осуществленный (вне Мира природы) Идеал.

Для светского христианина (автора Утопий и псевдо- Философа из главы V) этот Идеал еще ждет своего осуществления (в лоне Природы). Но он не говорит и не знает, как это сделать.

Стало быть, христианская Вера — это реализм. В этом ее превосходство над буржуазной светской Утопией, но также и ее недостаток, ведь «реальность», которую она имеет в виду, может быть только «потусторонней» /«transcendente»/ (т. е., по Гегелю, воображаемой, словесной).

Христианская Религия — это вовсе не «Religion an und fur sich» /«религия в себе и для себя»/, каковой будет только гегелевская философия (абсолютное Знание, которое уже не есть ни Религия, ни Вера). Однако это подлинная Религия, поскольку она признает потустороннее. Напротив, Язычество — это псевдо-религия, ограниченная посюсторонним, по сути, не что иное, как космология. Христианство предполагает (неосознанно) некую антропологию. Ведь Человек — и только он — превосходит /transcende/ природный Мир и себя самого в качестве существа природного; стало быть, говоря о трансценденции, мы на самом деле говорим о Человеке; Христианин говорит о Человеке, думая, что говорит о Богб. Язычник же, думая, что говорит о Человеке (и о богах), на самом деле говорит не о чем ином, как о Природе.

Переносу (неосознанному) в мир иной реальностей этого мира противится обыденное сознание Христианина; это противоречие обнаруживает себя как общественное, политическое и историческое в противостоянии Церкви и Государства.

Ъ. Der Glaube und die reine Einsicht / Вера и чистое здравомыслие/ (p. 376–383 /с. 283–289/).

Описание оппозиции Веры и картезианской Очевидности /fividence/ (Einsicht) или Разума (из главы V), которые в одно и то же время составляют оппозицию и выступают вместе. Ибо если Вера — это бегство от Мира, то понуждает к нему сам Мир, к которому Вера относится критически, стало быть, она опирается на Разум. Христианский (= картезианский = буржуазный) Разум — это по существу своему критический Разум. Как и Вера, он есть отражение реального христианского Мира, но то, что он раскрывает в нем, это именно его внутреннее противоречие, Unruhe /беспокойство/ Идеи, Negativitat /негативность/, революционное содержание христианства. Стало быть, это Разум (а не Вера) раскрывает то, что есть собственно христианского в христианском Мире. Вера раскрывает Положительное, то, что сохраняет равенство самому себе, т. е. природное (а не человеческое) Sein, которое известно уже Язычнику. Разум же выявляет собственно человеческое начало, Отрицание, открытое Иудео-Христианством.

Первый объект критики Разума — сам Разум. Неизменно критический, он проявляется как переменчивость. Этому безумному вихрю противополагают что-то устойчивое: не только сверхчувственное и сверхмирское, но также и сверхразумное, иначе говоря, возвращаются к Вере. Вера и христианский (= буржуазный из главы V) Разум взаимно друг друга порождают и убивают.

Христианский Разум — это Рационализм XVII века. Его очевидность — очевидность картезианского «cogito». Он тяготеет к субъективному Идеализму (Беркли), которому противостоит Вера. У Разума нет собственного положительного содержания, он — чистая негация. [85] Напротив, у Веры положительное содержание есть, но оно сырое и «невнятное», неочевидное — некий Gegenstand /предмет/. [86] Вера и Разум — это Мысли и кроме Мыслей, «сущих разума», ничего не порождают; но Человек Веры этого не знает (он думает, что Бог существует реально ); напротив, Человек Разума осознает себя. Религиозное мышление, таким образом, вещно (отсюда Богословие). Человек Разума, со своей стороны, доведя до крайности свойственный ему солипсизм, скажет, что мир — это его творение, что он сотворен мыслью, или его собственной мыслью. (Но чего он не понимает, так это того, что претворение мысли в действительность, созидание некоего мира, требует действий — труда и борьбы).

Р. 379–382 /с. 286–288/. — Диалектика Веры и Разума:

1. Вера в ее отношениях с Религией и Миром Идей;

2. Вера и Разум в их отношениях с реальным Миром;

3. Вера и Разум в их взаимоотношениях.

Р. 380, 6—9-я строки особенно /с. 287/: Мир Веры (потустороннее) — это отражение Мира реального, но не как он есть, а каким он должен был бы быть; стало быть, эволюция христианского Мира.

Р. 380, 2-й абзац /с. 287/: Бог-Отец (die einfache, ewige Substanz /простая, вечная субстанция/ = die Staatsmacht /государственная власть/).

Христос (Selbst /самость/, которая приносит себя в жертву (Sein fur anderes /бытие для другого/), = der Reichtum /богатство/).

Святой Дух (die Riickkehr dieses entfremdeten Selbsts… in ihre erste Einfachheit /возвращение этой отчужденной самости… в ее первую простоту/ = die Sprache /язык/).

Итак, Бог-Отец это языческое божество (Совершенство), сохраненное (aufgehoben /в снятом виде/) в Христианстве. Христос символизирует пришествие Богатства в мир, становление буржуазного Мира. Святой Дух — это Бог Интеллектуала, Бог Племянника Рамо.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: