 |
Октябрьская революция в россии. Современные оценки альтернатив выбора исторического пути России.
|
|
|
|
Октя́брьская револю́ция (полное официальное название в СССР — Вели́кая Октя́брьская социалисти́ческая револю́ция, иные названия: Октябрьский переворот, большевистский переворот, третья русская революция) — одно из крупнейших политических событий в XX веке, повлиявшее на его дальнейший ход, этап русской революции, произошедший в России в октябре 1917 года. В результате Октябрьской революции было свергнуто Временное правительство и к власти пришло правительство, сформированное II Всероссийским съездом Советов, абсолютное большинство делегатов которого составили большевики — Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков) и их союзники левые эсеры, поддержанные также некоторыми национальными организациями, небольшой частью меньшевиков-интернационалистов, и некоторыми анархистами. В ноябре новое правительство было поддержано также большинством Чрезвычайного Съезда крестьянских депутатов.
Временное правительство было свергнуто в ходе вооружённого восстания 25—26 октября (7 — 8 ноября по новому стилю), главными организаторами которого были В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, Я. М. Свердлов и др. Непосредственное руководство восстанием осуществлял Военно-революционный комитет Петроградского Совета, в который входили также левые эсеры.
Существует широкий спектр оценок Октябрьской революции: для одних это национальная катастрофа, приведшая к Гражданской войне, отставанию от прочих современных государств и установлению в России тоталитарной системы правления (либо, наоборот, к гибели Великой России как империи); для других — величайшее прогрессивное событие в истории человечества, оказавшее огромное влияние на весь мир, а России позволившее выбрать некапиталистический путь развития, ликвидировать феодальные пережитки и непосредственно в 1917 году скорее спасшее её от катастрофы[1]. Между этими крайними точками зрения есть и широкий спектр промежуточных.
|
|
|
Революция произошла 25 октября 1917 года по юлианскому календарю, принятому в то время в России, и хотя уже в феврале 1918 года был введён григорианский календарь (новый стиль) и уже первая годовщина (как и все последующие) отмечалась 7 — 8 ноября, революция по-прежнему ассоциировалась именно с октябрём, что и нашло отражение в её названии.
С самого начала большевики и их союзники называли события октября «революцией». Так, на заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов 25 октября (7 ноября) 1917 года Ленин произнёс своё знаменитое: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась.»[2].
Определение «великая Октябрьская революция» впервые появилось в декларации, оглашённой Ф. Раскольниковым от имени фракции большевиков в Учредительном собрании [3]. К концу 30-х годов XX в, в советской официальной историографии утвердилось название Великая Октябрьская социалистическая революция [4]. В первое десятилетие после революции она нередко именовалась Октябрьским переворотом, и это название не несло в себе негативного смысла (по крайней мере, в устах самих большевиков) и представлялось более научным в концепции единой революции 1917 года. В. И. Ленин, выступая на заседании ВЦИК 24 февраля 1918 г., говорил: «Конечно, приятно и легко бывает говорить рабочим, крестьянам и солдатам, приятно и легко бывало наблюдать, как после Октябрьского переворота революция шла вперёд…»[5]; такое название можно встретить у Л. Д. Троцкого, А. В. Луначарского, Д. А. Фурманова, Н. И. Бухарина, М. А. Шолохова[6]; и в статье Сталина, посвящённой первой годовщине Октября (1918), один из разделов назывался Об октябрьском перевороте[7]. Впоследствии слово «переворот» стало ассоциироваться с заговором и противоправной сменой власти (по аналогии с дворцовыми переворотами), утвердилась концепция двух революций, и термин был изъят из официальной историографии[8]. Зато выражение «октябрьский переворот» стало активно употребляться, уже с негативным смыслом, в литературе, критической по отношению к Советской власти: в эмигрантских и диссидентских кругах, а начиная с перестройки — и в легальной печати[9]. Обозначение «октябрьский переворот» используется и в некоторых современных научных публикациях, например, в учебнике «Россия. XX век» под редакцией А. В. Зубова (2009) или в 5-м томе словаря «Русские писатели. 1800—1917» (2007).
|
|
|
Альтернативы: мнимые и настоящие
Одной из наиболее дискуссионных в отечественной историографии последних нескольких лет проблем, связанных с историей революции 1917 г., является проблема альтернатив Октябрю. Интерес к ней можно объяснить, пожалуй, лишь тем, что изучение прошлого с точки зрения возможных альтернатив развития — явление довольно таки новое, вдохновляющее своей нетрадиционностью. Причём, новое не только для отечественных историков, но и вообще для истории как науки.
В принципе, метод альтернативного рассмотрения исторических событий — тема для разговора достаточно интересная сама по себя. Навеянная постмодерном методика «исторических альтернатив» очень ярко отражает попытки превратить историческую науку в инструмент разрушения исторической памяти. Поэтому сам по себе «альтернативистский» подход в своём законченном виде есть глобальная альтернатива базовому принципу исторической науки — принципу историзма. Имеет ли метод «исторических альтернатив» перспективы? Имеет, но исключительно как инструмент для написания не претендующих на какую-либо минимальную научность статей в бульварной прессе. Использовать же его в качестве подспорья в серьёзных исторических исследованиях недопустимо.
В этом смысле на вопрос о том, имелись ли в 1917 г. альтернативы Октябрю, можно смело отвечать — нет, не имелись. Если бы такие альтернативы существовали, они обязательно бы так или иначе реализовались. Ну а если серьёзно? Неужели история — процесс безальтернативный, а люди в нём всего лишь винтики? Разумеется, нет. Но так называемые альтернативы существуют в исторической действительности только в виде тенденций, возможностей, которые могут реализоваться, а могут и не реализоваться. Поэтому-то конструирование возможных альтернатив занятие столь контрпродуктивное. С точки зрения историзма единственно верным будет изучение существовавших в обществе тенденций и поиск ответов на вопрос, каким образом своим свободным выбором люди предопределили победу той или иной из них.
|
|
|
С этой точки зрения вопрос об альтернативах Октябрю имеет смысл только в том случае, если при этом вести речь о реально разворачивавшихся в 1917 г. процессах, каким-то образом взаимодействовавших между собой и тем самым определявших магистральное течение революции. В этом случае, при серьёзном научном подходе, так называемых “альтернатив” (а точнее — тенденций) окажется существенно больше, чем об этом пишут сегодня любители ниспровергать отечественную историю. И это не случайно, ведь если признавать сложный, системный характер переживаемого романовской империей кризиса, то придётся признать и множественность разбуженных ею социальных энергий, интересов и сил.
Особенно очевидна неоднозначность происходивших в 1917 году процессов на примере решения национального вопроса. По сути, единая российская революция выступала интегрированной производной от множества национальных революций: национальная польская революция, национальная финская революция, революция мусульманских и тюркских народов. Очевидно, что можно говорить и о национальной русской революции. В конечном итоге судьба государства решалась от того, каким образом будут взаимодействовать эти “частные» революции. Но и характер отдельно взятой национальной революции так же определялся множеством составлявших её противоречивых процессов. Например, в польской революции были силы, которые, подобно Ф.Э. Дзержинскому, видели судьбу Польши вместе с другими народами России, но были и силы, которые позже вместе с Ю. Пилсудским утверждали в стране националистическую фашистскую диктатуру.
|
|
|
Точно так же, как революцией отдельных народов, революция 1917 г. была революцией многих сословий, слоёв общества, классов, социальных движений. Можно говорить о солдатской революции, крестьянской или, шире, аграрной революции, городской революции, революции рабочих и других революциях составлявших единую социальную. Понятно, что объединить все эти, часто разнонаправленные, потоки, примерить, часто не совместимые, интересы могли только очень мощные силы. Только при учёте всех подобных факторов разговор об “альтернативах” в революции получает осмысленность.
Какие же силы сегодня объявляются альтернативными победившим в Октябре 1917 г. большевикам? Какие общественно-исторические альтернативы сегодня называют чаще других в исторических исследованиях? Наиболее часто сегодняшние критики Октября говорят о так называемой "демократической альтернативе". Наиболее желательным им видится тот путь развития, который связывается с коалиционным правительством кадетов и умеренных социалистов, Демократическим совещанием, Предпарламентом. Имела ли эта линия революции шансы стать объединительной и вывести нацию из кризиса?
Прежде всего, чтобы ответить на этот вопрос, выясним, насколько эта линия революции была внутренне непротиворечива и последовательна. Говорить о последовательности партии кадетов не приходится изначально. После февраля она пополнилась выходцами из ещё более правых буржуазных и даже помещичьих кругов. Лидер кадетов, видный отечественный историк П.Н. Милюков, выступавший за монархию, имел резкую оппозиции в рядах собственной партии как справа, так и слева. Не приходится говорить и о чёткости в линии умеренных социалистов. По мере радикализации масс, они всё больше раскалывались на сторонников союза с большевиками и на сторонников союза с цензовыми элементами. При этом железная логика революции заставляла партии умеренных социалистов в целом становиться на всё более левые, и даже революционные позиции. Неспособность руководства эсеров осознать этот объективный процесс в конечном итоге привела к тому, что от партии откололось её левое, революционное крыло и возникла самостоятельная Партия левых социалистов-революционеров (интернационалистов). Что же касается меньшевиков, то их левое интернационалистское крыло так же было готово к размежеванию и дальнейшему самоопределению. Центристы же внутри меньшевистской партии настолько ослабли, что их лидер И.Г. Церетели даже не был включен в столичный список меньшевиков на выборах в Учредительное собрание. Как писал ещё в конце сентября 1917 г. в газете Максима Горького "Новая жизнь" Р. Григорьев, меньшевистское крыло российской социал-демократии уходило в "политическое небытие".
|
|
|
Непрочность и рыхлость лагеря умеренной либерал-демократии вела к многочисленным расколам в её среде, а так же к тому, что, оказавшись у власти, она не справилась с управлением страной.
Часть исследователей в качестве реальной базы демократической альтернативы в революции называют так называемые Комитеты общественной безопасности (КОБы) или другие подобные им органы власти. Создание КОБов было вызвано самостоятельным творчеством различных групп, в принципе готовых к компромиссу между собой. В них входили представители кооперации, Советов, средней и крупной буржуазии, общественных организаций интеллигенции. Во многих городах, в том числе в Москве, в КОБы входили большевики. Широта социальной базы позволила некоторым современным историкам говорить о них как о ядре некоего "народного фронта". Этот, прямо скажем, не совсем привычный для того времени термин, употребляемый одним из крупнейших специалистов по истории революции 1917 г. Г.А. Герасименко, подчёркивает демократизм исполнительных общественных комитетов.
Но, на самом деле, КОБы не всегда были так уж демократичны. В той же Москве во главе Комитета общественных организаций стояли представители исключительно крупной буржуазии, деятели типа С.Н. Третьякова, П.П. Рябушинского. Исполком КООМа (Комитета общественных организаций Москвы — московского аналога КОБов) возглавлял Кишкин. Ясно, кто же на самом деле диктовали соответствующую политическую линию.
Кроме того, очень скоро, уже к лету 1917 КОБы вступают в полосу своего упадка. Обусловлено это было очень многими, иногда противоречащими один другому факторами. Во-первых, Временное правительство отказалось поначалу признать КОБы законными органами власти на местах и всячески противилось их деятельности. А потом и вовсе доктринёры из Временного правительства решили заменить возникшие снизу органы власти органами власти более однородными и лояльными. Во-вторых, когда на какой-то период времени КОБы смогли встроиться в пирамиду власти Временного правительства, они оказались подвержены тем же процессам саморазрушения, которые определяли все процессы, происходившее на протяжении 1917 г. внутри буржуазного государства.
Таким образом, “демократическая альтернатива” в революции 1917 г. — это мнимая альтернатива. Особенно необоснованны рассуждения, что воплощением этой альтернативы была деятельность Временного правительства, в особенности деятельность А.Ф. Керенского. Как показывает на большом архивном материале Г.А. Герасименко в своей книге “Народ и власть (1917 год)”, режим Керенского всё больше и больше эволюционировал в сторону тривиального диктаторского режима, режима личной власти. При этом нарастало его внутреннее разложение. Росли противоречия с обществом. В этом смысле не лишне будет отметить, что именно с именем Керенского некоторые современные историки, например Б.И. Колоницкий и А.А. Овсянников, в той или иной степени связывают первые уродливые ростки «культа личности» разного рода “революционных вождей”. Конечно, винить в возникновении «культа личности Керенского» самого только Керенского будет неверно. Но остаётся фактом, что Керенский не только не препятствовал возникновению своего собственного культа, но и всячески раздувал его. В наши дни многие критики Октября пишут о том, что большевистская революция в 1930-е гг. завершилась установлением «сталинской диктатуры», «культом личности И.В. Сталина». Однако при этом они умалчивают, что это «наследство» досталось Красному Октябрю как минимум от Белого Февраля, и что при Ленине самим Лениным прилагались реальные усилия по борьбе с подобными явлениями в большевистской среде.
Неслучайно авторы пишут о двух возможных для России 1917 г. путях выхода из кризиса: диктатуре правых и диктатуре левых. Но, если смотреть объективно, правый путь для страны был на практике путём в никуда. Реакция не решила бы ни одного вопроса революции, но и не смогла бы вернуть положение к дореволюционному состоянию. Диктатура правых грозила взрывом. Более того, весь опыт существования белых правительств — это опыт предательства национальных, геополитических, экономических и других интересов России, опыт постоянных, ничем неоправданных уступок в пользу западных союзников и предпринимательских кругов держав, более успешно идущих по пути становления империалистического капитализма. Финансовые круги этих стран не были склонны к альтруизму, они вложили в Россию немалые средства и поэтому имели в ней вполне понятные интересы, которые готовы были решительно защищать. В этом смысле, можно вынести для обсуждения историков следующую тему: “правая националистическая диктатура как путь России к стратегической зависимости от Запада”.
Кроме того, проблема "правой альтернативы" в революции сегодня вообще нуждается в самом серьёзном переосмыслении. Тема эта ещё ждёт своих исследователей, но уже сегодня можно внести некоторые коррективы в её освещение в прежней советской и зарубежной исторической науке. Считается привычным, что "правая альтернатива" сводилась к двум вариантам: реставрации монархии либо военной диктатуре. Но реально в стране нарастали процессы и совершенно иного плана. Поскольку революция вызвала к жизни самые широкие слои населения, контрреволюция не смогла бы удержаться, не создав себе столь же широкую социальную базу, как и революция. Истории известно праворадикальное, националистическое движение, которое в первой трети XX в. решительно противостояло революции, причём с опорой на очень широкую социальную базу. Это был фашизм — антагонист и социальный антипод коммунизма. Не следует исключать, что и в России правая альтернатива могла вылиться в фашистскую диктатуру, как это со временем и произошло практически повсеместно в государствах, отделившихся от Российской империи: Литве, Польше, Финляндии… Вероятность этого мною здесь формулируется предельно мягко для того, чтобы чересчур не шокировать читающую публику. Вместе с тем, как представляется, попытки генерала Врангеля опереться на среднего собственника, а так же деятельность таких фигур, как атаман Краснов достаточно красноречивы и говорят сами за себя.
Если же рассматривать “правую альтернативу” в традиционном для историографии понимании, то она окажется не менее рыхлой, нежели «либеральная альтернатива». Неслучайно некоторые участники событий революционного времени, например Церетели, считали правую альтернативу выдумкой, выдвинутой сугубо в политических целях. Можно согласиться с современным историком Октября Г. Иоффе, что, во всяком случае, с момента провала мятежа генерала Корнилова шансы правых были близки к нулю. Историк подчёркивает, что “угроза» «второй” корниловщины являлась банальным пропагандистским прикрытием политики Временного правительства или даже просто миражём. Это и подтвердили последующие события, когда все попытки правой контрреволюции в октябре—ноябре 1917 г. были легко отбиты большевиками. Фактором «большой политики» правая альтернатива станет уже потом, когда войска интервентов спровоцируют в стране крупномасштабную гражданскую войну. Но, даже опираясь на иностранные штыки и иностранную помощь, «правая альтернатива» потерпела полное поражение. И масштабы этого поражения доказывают неслучайный характер произошедшего. Словом “правая альтернатива,” так же как и “демократическая” — была альтернативой мнимой.
Таким образом, реальным можно считать только тот путь, который вёл к дальнейшему углублению и радикализации революции. И вот в рамках левого выбора уже можно выделить как минимум две тенденции, два противоположных варианта развития: мирный и вооружённый.
В трактовке вопроса о мирном или насильственном вариантах развития революции так же существует несколько подходов. Первый из них звучит, например, в работе Н.И. Китаева. Он пишет: "в политической борьбе социальное насилие может быть мирным или немирным, вооружённым". На близких позициях стоит и А.Ш. Ширавов, полагающий, что "мирный путь означает завоевание и упрочение власти рабочим классом и его союзниками без силы оружия посредством использования демократических традиций на базе буржуазной законности, но неизбежно предполагает применение по отношению к контрреволюционным классам различных форм революционного насилия". Этот подход исходит из общего социологического определения политической власти как насилия. Согласно ему альтернативу следует искать не в противопоставлении мирного и насильственного развития революции, а в противопоставлении мирного и вооружённого вариантов завоевания власти.
Но есть и другие точки зрения. К примеру, исследователь из Саратова Ф.А. Рашитов считает позицию социологов не вполне применимой к историческому материалу, поскольку она оперирует довольно обобщёнными понятиями, тогда как для научно-исторического исследования терминология должна иметь более конкретный характер. Рашитов приходит к интересным, хотя и небесспорным выводам. Он, в частности, отмечает:
“Конкретный анализ социалистической революции с учётом характера взаимоотношений основных классовых сил позволил классикам марксизма-ленинизма прийти к важному выводу о возможности двух основных форм названной революции — немирной, насильственной и мирной, о наличии между ними принципиальных различий. Фактически речь идёт именно о двух различных путях развития революции, даже можно сказать, о двух революциях: насильственной и мирной, а не просто о двух сторонах одного процесса, как нередко считают. И переход от одной формы революции к другой означает не просто перенос центра тяжести с одних средств на другие, изменение их соотношения, а коренной сдвиг в типе, социальном содержании революционного процесса, в способах разрешения присущих ему противоречиях”.
В любом случае, Октябрьский этап революции 1917 г. мог развиваться как с применением вооружённого насилия со стороны революционных сил, так и без его применения. Альтернатива вооружённого и мирного развития революции осенью 1917 г. представляется вполне реальной. Реальность подобной альтернативы понимали и сами действующие лица русской революции 1917, такие как Ленин, Мартов и другие. Мартову, например, принадлежит фраза: "Я не знаю других способов творения власти, кроме двух — это или жест гражданина, избирающего у избирательной урны, или жест гражданина, заряжающего ружьё".
В этом случае задача историков может заключаться в том, чтобы определить причины, по которому реализовалась одна из этих возможностей, и что помешало реализоваться другой. Причину, по которой события пошли по более драматическому сценарию, следует видеть, конечно, и во внутриполитических факторах. Но, пожалуй, как представляется лично мне, важнейшую роль в обострении борьбы за власть в России сыграло вмешательство в её внутренние дела со стороны союзников по Антанте. На протяжении всего периода, названного А.И. Деникиным “второй Смутой”, Россия испытывала давление со стороны государств Запада. Это давление, помимо всего прочего, не позволило Временному правительству занять более конструктивную позицию, в частности, попытаться выйти из Мировой войны и установить политический диалог с оппозицией, прежде всего большевиками. Не исключено, что именно желание Ленина вывести Россию из войны было самым неприемлемым в их программе для кабинета Керенского, поскольку многие социальные преобразования, за которые ратовали большевики, под давлением слева Временным правительством постепенно начинали проводиться в жизнь, хотя и не так последовательно, как это следовало бы делать в условиях охватившего страну тяжелейшего кризиса
|
|
|
