 |
Поэма «Бахчисарайский фонтан».
|
|
|
|
Поэма «Бахчисарайский фонтан».
В следующей поэме «Бахчисарайский фонтан» Пушкин использовал крымские впечатления – местную легенду о безответной любви хана Гирея к плененной им польской княжне Марии. Особенно удачной в поэме оказалась сцена диалога ханской возлюбленной Заремы с Марией. Здесь Пушкин столкнул друг с другом нравы мусульманского Востока с нравами христианского Запада. Для Заремы любовь – это чувственная страсть со всеми земными ее атрибутами: физической красотой, внешней привлекательностью, знойной чувственностью:
Но ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Но оказывается, что чувственные чары далеко не исчерпывают смысла любви. В Марии есть то, чего совершенно лишена Зарема, – высокая и одухотворенная культура человеческих чувств. Пушкин прямо указывает на ее христианский источник:
Там день и ночь горит лампада
Пред ликом Девы Пресвятой…
И между тем, как все вокруг
В безумной неге утопает,
Святыню строгую скрывает
Спасенный чудом уголок.
Лирика южного периода. Пушкин и декабристы.
Из Крыма в сентябре 1820 года Пушкин прибыл в Кишинев, куда перевели Инзова в качестве наместника Бессарабии. К служебным обязанностям Пушкин относился спустя рукава, а добродушный Инзов смотрел на это сквозь пальцы. Пушкин в это время много работал:
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.
Однако Кишинев в период пребывания в нем Пушкина далеко не напоминал «тихую пустыню». Вскоре он стал центром готовящегося греческого восстания против турецкого ига. Пушкина захватил свободолюбивый дух древнего народа, он с восторгом приветствовал его вождя, русского подданного и героя Отечественной войны 1812 года Александра Ипсиланти. Предполагалось, что Россия поддержит своих единоверцев. Приятель Пушкина М. Ф. Орлов, начальник дивизии, квартировавшейся в Кишиневе, готовил своих офицеров и солдат к возможным боевым действиям в поддержку восставших героев. Пушкин мечтал о своем личном участии в этом деле. Он написал цикл стихов, поэтизирующих сражающийся народ и его героев: «Война» (1821), «Гречанке» (1822), «Я твой навек, эллеферия» (1821; «эллеферия» по‑ гречески «свобода»). Вольнолюбивые надежды, порывы «вольности святой» по‑ прежнему звучат в его стихах «Узник» (1822), «Птичка» (1823) и т. д. Они поддерживаются и кишиневским окружением поэта. Пушкин фактически оказался в центре Южного общества декабристов.
|
|
|
Почему же они, при тесной близости с Пушкиным, не предложили поэту вступить в тайное общество? Ю. М. Лотман так отвечает на этот вопрос: «Играла определенную роль двойная предосторожность: с одной стороны, нежелание подвергать талант поэта опасности, с другой – понимание того, что ссыльный Пушкин – объект усиленного внимания правительства и несдержанный по характеру и темпераменту – может привлечь к Обществу нежелательное внимание властей. Однако приходится отметить и известную узость декабристов в их подходе к искусству и людям искусства… Ставило в тупик богатство и разнообразие его личности. Суровые политические наставники Пушкина чувствовали, что не могут управлять его поведением, что от него можно ожидать неожиданного. Они восхищались поэзией Пушкина, но лишь частично, отвергая определенные ее стороны. И в самом поэте они хотели бы больше той односторонности, без которой, по их мнению, нет и гражданского героизма».
|
|
|
Между тем «вольнолюбие» Пушкина именно в эти годы достигает своей вершины и, по русской размашистости, хватает через край. Это видно не только в стихотворении «Кинжал», где поэт карающий кинжал террориста называет «тайным стражем свободы». Фривольное отношение к христианским догматам проявляется в «Гавриилиаде» – пародии на библейский рассказ о падении Евы и на таинство непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии. Конечно, в «Гавриилиаде» «демон», искушающий поэта, далек от «демона» того же Байрона, если вспомнить его мистерии «Каин» и «Манфред», в которых очевиден явный сатанизм. У Пушкина проказит в стихах «бесенок», или «мелкий бес». Повествование ведется в тоне юродства или скоморошества. «Посылаю тебе поэму в мистическом роде – я стал придворным», – иронически сообщает Пушкин Вяземскому. Поэма эта, по мнению Д. Д. Благого, являлась «прямым и задорным ответом на те „кривлянья“, которым предавались в это время «придворные» круги, то есть и сам Александр I, и его ближайшее окружение».
Но как бы то ни было, поэма эта говорит о религиозном сомнении поэта, если не о его падении. Н. Н. Скатов считает религиозный кризис Пушкина в известном смысле закономерным этапом в становлении незаурядной личности, «осанна» которой, говоря словами Достоевского, должна пройти «через великое горнило сомнений». Но в эти же годы Пушкин создает стихотворение «Демон», в котором, объективируя свои сомнения, уже отделывается от них стихами, оставляя за порогом своего зрелого миросозерцания.
В феврале 1822 года правительство, давно следившее за деятельностью кишиневского кружка, приступило к его разгрому. М. Ф. Орлов попал под следствие, В. Ф. Раевский был арестован. Положение Пушкина в Кишиневе с каждым днем становилось все тяжелее. Пришлось согласиться на перевод в Одессу под покровительство нового начальника края – М. С. Воронцова, в руках которого объединились новороссийское генерал‑ губернаторство и бессарабское наместничество.
Пройдет немного времени, и Пушкин об этом горько пожалеет. Последний год пребывания поэта на юге омрачен глубокими потрясениями: расправа с друзьями в Кишиневе, крах греческого восстания, подавление народно‑ освободительных движений в Италии и Испании. Рядом с «Демоном» появляется стихотворение «Свободы сеятель пустынный» с резкими суждениями о творческих силах народа в истории:
|
|
|
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Одновременно возникает полное разочарование в культе героя‑ одиночки, столь характерное для романтического мироощущения. Пушкин пишет стихотворение «Наполеон» (1821) после известия о смерти изгнанника. И хотя в этом стихотворении образ «могучего баловня побед» не лишен романтической монументальности, Пушкин подчеркивает в нем типичную для героя‑ индивидуалиста «жажду власти». Наполеону он противопоставляет здесь высокий патриотический подвиг русского народа:
Надменный! кто тебя подвигнул?
Кто обуял твой дивный ум?
Как сердца русских не постигнул
Ты с высоты отважных дум?
Великодушного пожара
Не предузнав, уж ты мечтал,
Что мира вновь мы ждем, как дара;
Но поздно русских разгадал…
Россия, бранная царица,
Воспомни древние права!
Померкни солнце Австерлица!
Пылай, великая Москва!
Настали времена другие:
Исчезни краткий наш позор!
Благослови Москву, Россия!
Война: по гроб наш договор!
Оцепенелыми руками
Схватив железный свой венец,
Он бездну видит пред очами,
Он гибнет, гибнет наконец…
И длань народной Немезиды
Подъяту видит великан:
И до последней все обиды
Отплачены тебе, тиран!
А далее Пушкин сочувствует Наполеону поверженному, предвосхищая лирику Лермонтова, считая, что «тоскою душного изгнанья» он искупил свои преступления. Поэтому стихотворение заканчивается следующей строфой:
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
Хвала! … Он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
|
|
|
