Мысль как неожиданность события

Еще одна важная особенность письма Нанси связана с существованием особых точек – точек обрыва предполагаемого, ожидаемого или при­вычного смысла. Это точки, в которых мы засты­ваем в недоумении... Смысл, которому следуешь, который уже предвосхищается, вдруг обрывается, сталкивая с непредвиденным. В этом недоумении, говоря словами Нанси, «...есть отзвук запрета, оно словно бы останавливает занимающуюся любовью пару, в нем явно прослеживается прагматический, перформативный аспект – перед нами своего рода coitus interruptus». Говоря о мысли как событии, Нанси настаивает на характере ее непредвиденнос­ти, неожиданности. Впрочем, как само сочетание слов «сексуальные отношения» – плеоназм, сочета­ние «неожиданность события»- точно так же не­сет в себе все тот же смысловой избыток. Событие только тогда предстает событием, когда оно носит непросчитываемый характер, когда оно случается. Сама неожиданность его наступления подразуме­вает разрыв, скачок, чистую негативность, но при этом «то, что делает событие в событии, это не

только то, что оно случается, это то, что оно удив­ляет – и возможно даже, что оно само себя удив­ляет»¹³. Нанси делает акцент на неожиданности мысли, – только тогда она имеет право называться мыслью. Нет мышления без события мышления, «На неожиданное наступление присутствующего (бытия) следует ответить, выражаясь в делезовской манере, неожиданным становлением мысли»¹⁴ или «мыслить скачок возможно только посредством скачка мысли»¹⁵. Но что интересно, эта неожидан­ность, вопреки обычному представлению, не есть просто пораженность или новизна бытия по срав­нению с уже данным. Неожиданность и предста­ет скачком в то же самое бытие, «...тем Скачком, в котором событие и мысль являются «одним и тем же»¹⁶. Это вспышка мысли предстает как утверж­дение ее напряжения, интенсивности, как разрыв, скачок самой негативности. Письмо Нанси пытает­ся следовать этому резкому натяжению. Смысл об­рывается, например, в освобождении от оппозиций, прочно устоявшихся в подходе к сексуальному. Так, например, поразительно, но у Нанси нет простой схемы напряжения/разрядки, вожделения/угасания, желания/наслаждения (!). Это и может представать точкой потрясения смысла, или Мысли как события и прыжка в бытие.

Разве понимание того, что пик экстаза тела, этот разрыв в полотне бытия, который отнима­ет у субъекта желание, сталкивая его со смертью,

маленькой смертью, где все затихает в абсолют­ном успокоении в доведении до предела, не стало чуть ли не общим местом, например, в психоана­лизе?! Катастрофа желания, вот о чем зачастую идет речь... Нанси очень тонко подметил, что мы имеем дело с влиянием латинской этимологии сло­ва desidero — «потерять из виду звезды», потерпеть неудачу, отсюда своего рода «катастрология» же­лания, представление о его крушении. Нанси пере­ворачивает эту мысль. Желание (desir), по мысли Нанси, в половом акте не гаснет, не претерпевает крушение, катастрофу (desastre), а наоборот, пре­восходит себя. Или точнее, «успокаиваясь, желание одновременно гаснет и из себя исступает», а само наслаждение предстает как одновременность раз­рядки напряжения и его избыточного напряжения. В этом, по его мысли, и обнаруживает себя двойст­венность свойственная желанию.

Это переворачивание позволяет идти в своем скольжении дальше: сексуальный акт предстает как бесконечная комбинаторика, беспрерывный процесс. Мы как будто бы попадаем в преиспод­нюю, в которой явлена одновременность разрядки напряжения и его избыточности, успокоения и ис­ступления желания. Так называемое «завершаю­щее» удовольствие завершает лишь очередной этап в последовательности, у которой нет конца. Это своего рода «и после», связанное с возобновлени­ем сексуальных отношений, и это еще один способ

актуализации бесконечности, о которой говорит Нанси. «Сексуальные отношения не могут быть бесконечными», но при этом они не имеют конца: паузы, разрывы, исчезновения желания во все по­топляющем наслаждении сменяются новыми вол­нами желания в фигурах повторения. Это запускает бесконечный процесс подвешивания смыслов, де­лая, кстати, невозможной еще одну иллюзию, про­чно укоренившуюся в умах – о миге абсолютного слияния в сексуальном акте.

Вопреки наивному представлению о слиянии двух в одно в сексуальном акте, Нанси говорит об отсутствии единства в совокуплении, – двум телам никогда не слиться в одно. И вроде бы Нанси здесь не оригинален. Фрейд не раз отмечал, что в самой природе сексуального влечения есть нечто, что не способствует достижению полного удовлетворе­ния. И дело не только в том, что на пике экстаза тела связь с другим обрывается, и сам этот миг от­брасывает субъекта в одиночество, радикально вы­талкивая его из отношений. Дело еще и в том, что генитальное влечение артикулировано не так как другие частичные влечения, оно требует символи­зации тела, его отчуждения в значивании, в метафоризации. Другими словами, в идиллию о полноте счастья в слиянии вторгается чревоточина, воздвиг­нутая стеной языка между полами. Сексуальные отношения только еще более растравляют, бередят рану, намекая на сами основы фантазма, той «голой

породы», на которую наталкивается анализ¹⁷. Двум телам не стать одним, также как нет наивного при­родного наслаждения в сексуальных отношениях. В лакановском смысле, может человек и мечтает совокупляться как животное, но это у него никогда не получится. Сексуальное возможно только буду­чи опосредованным языком. Это, по тонкому заме­чанию Мильнера, и наличествует во фрейдовском анализе слов, когда одно слово содержит в себе противоположные смыслы, когда два становится одним. «А: если два могут стать одним в языке, то реальное разделение наделенных полом тел не ве­дет к невозможности наслаждения»¹⁸. Тогда опять же, условием его возможности оказывается язык?! Но как нет абсолютного слияния в сверкающем миге желаемой кульминации сексуальных отноше­ний, так нет и того предсуществующего и утрачен­ного единства андрогинного существа до рассече­ния. Да, андрогинныи миф о единстве, о котором и напоминает вечное вожделение к другому полу в стремлении к восстановлению прежнего блага, отсылает к мифу об утрате полноты бытия в самом основании. Нанси настойчив в этой мысли- нет ни первоначального, ни последующего слияния, да сами эти представления говорят скорее не о на­слаждении, а его прерывании. Лакан, как известно, переосмысляет миф Аристофана, говоря о том, что в мифе речь идет не о простом поиске в любви своего другого, своей половины противоположного

пола в стремлении слияния с ним. Речь идет о поис­ках «безвозвратно утраченной частицы себя само­го- частицы, возникновением своим обязанному тому факту, что существо, став всего-навсего носи­телем пола, утрачивает бессмертие»¹⁹. И поначалу кажется, что Нанси продолжает ту же логику, нет предшествующего единства, которому мы пост­фактум приписываем первоначало, «так как целого не хватало раньше, чем его хватились». Но Нанси замечает, что именно здесь необходимо уточнение. Это уточнение очень важное и касается того, что именно он имеет ввиду, говоря о желании. С этим уточнением желание, схватываемое в текстах Нан­си, обнаруживается по ту сторону лакановского представления о желании. Он настаивает на том, что оно ближе не к фрейдовскому Wunsch (пожела­ние, чаяние), а к фрейдовскому Gier, Begierde, озна­чающим страсть, жадное, напряженное стремление, аффективное переживание, вызванное «присутст­вием чего-то такого, что настойчиво продолжает о себе заявлять». Это чрезвычайно важный поворот мысли (!), Меняются не просто акценты. Интерес представляет не столь то, за чем охотится субъект в поле своего желания в перспективе идеальных форм, которыми (или в которых) он конституиро­ван, а интерес представляет верность тому напря­жению, которое толкает на поиск. Верность напря­жению, забота о том, что сохраняет субъективное напряжение, верность страстному, аффективному.

Это забота не просто о том, чего не достает «...она состоит в заботе об этом удалении и в самом этом удалении»²⁰. Нанси отмечает, что в сексуальных отношениях речь не идет о желании объекта и это не желание вещи, «это отношение (внимание, тя­готение) к отношениям как таковым». Тяготение к отношениям (!). И вновь есть опасность помес­тить Нанси в гегелевско-кожевскую традицию, в ко­торой объектом желания может быть только другое желание или признание. Но в этом жадном устрем­лении проявляется иная фигура желания – Нанси ее называет ударом молнии. В этом нечто гораздо большее, чем представление о желании как нехват­ке. В уме неизбежно возникают отсылки к батаевскому пониманию, что бытие может быть даровано исключительно в порыве страсти, в молниеносной вспышке, в аффекте...

Еще один важнейший элемент мысли Нанси проявлен в понятии интимность. Нанси пользу­ется им в очень разных текстах, не уставая гово­рить о том, что речь идет о «превосходной степени внутреннего». Эта превосходная степень коренит­ся в максимальном различии. Мистерия единения в сексуальном акте, затрагивающая понятия интим­ность, близость, переворачивается идеей об абсо­лютном различии. «Всякое сущее соприкасается с другим сущим, но закон касания – это разделение и даже больше.- разнородность соприкасающих­ся поверхностей»²¹. В ритмическом движении тел,

в чувственном наслаждении, в прикосновении к ко­же другого (само прикосновение предстает грани­цей, говорящей об отсутствии единого тела) наибо­лее ярко проявлено различение тел, а не слияние в бесформенную хаотичную материю.

Это настаивание на разнородности дает воз­можность бесконечной комбинаторики, в которой Нанси идет до максимального разрушения любой однозначности. Например, никто не является «муж­чиной или женщиной без остатка», или без остатка гомо- или гетеросексуальным. И, опять, кажется, что нового здесь сказал Нанси? Эта мысль об отсутст­вии накрепко пригвожденного смысла мужского/ женского,- мысль почти банальная в психоанали­зе. Но Нанси продолжает, делая еще один смысло­вой ход, который все переворачивает! Все «дело даже не в разнице полов, а в различающемся в себе поле» (!). Нет разницы иолов как априорно данной сущности, ее нет до вступления в отношения, а есть всегда изначально – различающийся в себе пол. Нет пола до отношений, также как нет эрогенной зоны до этих отношений, нет закрепленной топографии тела. И здесь кроется еще одна чрезвычайно ориги­нальная мысль Нанси, производящая радикальный переворот в подходе к телу. Эрогенная зона консти­туируется не только именованием, она формирует­ся лаской, эрогенная зона конституируется в жесте прикосновения, который вновь и вновь очерчивает зону, рождает, воспламеняет ее. Эрогенные зоны не

закреплены, они и обнаруживают свою «подлинную интимность» – экстимность, прикосновение и рож­дает, конституирует эрогенную зону... Вновь, свое­го рода приближение к преисподней тела – между-местие тела и слова, в котором нет закрепленных эрогенных зон; эрогенная зона и есть отношения, те что прерываются, закрываются, вновь откры­ваются, «...поглощая и выбрасывая те или иные элементы – воздух, влагу, жидкости, тепло, ткани, напряжение». В этом смысле отношения, пребывая в поле между, в зазоре, в промежутке, и предстают самим условием смысла. И в этом – смелость Нан­си, жесты прикосновения которого сами произво­дят именование, схватывание, также как эрогенная зона в своей проявленности являет собой пустоту, надрез, край, остановку. И здесь обнаруживается еще один виртуозный поворот мысли Нанси.

Если пол проявлен там, где нет продукции, где есть незавершенность отношений, а примесь сексуальности в любых отношениях делает их не­завершенными, оставляя место этому «и потом», своего рода бесконечной возгонки, вовлеченности в вихре, захватывающем в процессе продвижения, быть может, стоит переосмыслить фрейдовскую сублимацию?! Поразительно, но проблема сублима­ции обретает интереснейший поворот сквозь мысль Нанси. «Говорить о сублимации, как бы мы это слово ни понимали, нельзя, пока мы не знаем, что, собственно, сублимируется и в чем эта операция

состоит: ведь не исключено, что структура или при­рода того, что, якобы, сублимируется, в процессе, именуемом сублимацией, сама активно задейство­вана». Это либидинальная примесь в захваченности этим миром, осеняющая самое невзрачное, самое пресное сосуществование с ним?! Удивительно, но сексуальное, в смысле Нанси, и оказывается чем-то таким, что дает возможность открыть некое новое по отношению как к вещам так и к значениям изме­рение, – измерение смысла или смыслового чутья, именно поэтому сексуальное оказывается прочиты­ваемо в модальности транс – модальности, запус­кающей движение смыслов. Это «и после» несет в себе возможность непредсказуемости, в которой и происходит подвешивание однозначных смыслов. «Любовный акт не имеет места как таковой, но всегда по-другому». Порнография вступает как то, где «и после» сексуальных отношений – всегда одно и тоже... Метонимическая тоска в поле механики сексуального акта, в котором нет места непредска­зуемости? Тогда мысль без претензии на скачок, на событие – порнографична?!...

 

Модальность «транс-»

Итак, в говоримом Нанси нет исчисляемого количества зон, полов... Это бесконечная комби­наторика, но не дурная бесконечность. Это означа­ет, что множество не предстает как простая сумма частей, нет совокупности складывающейся из час-

тей, нет целого, одного, сложенного из элементов. Нанси обращает внимание на общую модальность «транс-» в этих отношениях: «транспорт, транс­акция, транскрипция, трансфер, трансформация, транспарентность, транссубстанция, трансценден-ция»²², которая в модусе инаковости затрагивает модальность «с-», «бытие-вместе» или бытие-друг-с-другом. Точно также нет раз и навсегда закреп­ленных точек опор дискурса, изобретаемого Нанси, а есть «передача, перенос, исступление {transport); отношения {rapport) поддерживаются, обеспечи­ваются исключительно исступлением {transport)»: Это возможно применить и к отношениям Нанси со сказанным Лаканом, к нашим отношениям, в свою очередь, с текстами Нанси. Остается внимать про­странству смысловых мутаций, трансформаций, потрясений, волнений в отношениях с текстами – в них вечное движение, страсть исступления и воз­можность передачи смыслов.

Письмо Нанси толкает на отношения, на мо­дальность транс, на трансфер. Оно трогает, производит касание – приводя к сексуальному отношению с письмом. Волнения, производимые письмом Нанси, предстают как дрожь сексуаль­ного акта, акта не знающего конца, в котором лю­бой намек на окончание и приближение к пределу, вводит еще большее напряжение; высшая степень интимности приводит не к коллапсу дистанции, а становится еще более интенсивной. Отношения

с его текстами предстают как вновь возобновляе­мое движение в «апофеозе касания». Письмо как любое отношение может включать в себя сексуаль­ную компоненту, именно это производит возгонку этих отношений в вечную незавершенность смыс­лов, в отсутствие продукции. Настойчиво вспоми­нается бартовское: «язык – это кожа: я трусь своей речью о другого. Словно у меня вместо пальцев слова – или слова заканчиваются пальцами. Моя речь содрогается от желания, я оборачиваю своими словами другого, ласкаю, задеваю его; я затягиваю это соприкосновение и изо всех сил стараюсь прод­лить то комментирование, которому подвергаю наши взаимоотношения»²³.

При внимательности и чувствительности к тем эффектам, которые производит письмо Нанси, можно обнаружить усталость от повторяющихся фигур мысли... Быть может, это движение в пов­торяющихся комбинациях мысли аналогично бес­конечности сексуальных отношений в их вечном возобновлении?! Это и есть то неизбежное «и по­том» сексуальных отношений?! Смысл требует повторяющегося прикасания. Более того, смысл, и Нанси на этом настаивает, – «...это когда ска­занное мною не является просто «сказанным», но, чтобы быть сказанным, воистину, должно вернуть­ся ко мне сказанным повторно. Но, возвращаясь ко мне от другого, оно становится иным источником смысла»²⁴. По мысли Нанси, смысла нет, если он не

разделен с другими, а значит, смысл возможен к от­ношениях. Смысл возможен в трансляция, транс-цендировании, трансгрессии (к) другому. Топкая циркуляция, передача смысла, его транспонирова­ние возможно в отношениях. Говоря о смысле бы­тия, Нанси подчеркивает, что бытие не имеет смыс­ла, но само бытие даровано нам как смысл, смысл, конфигурации которого обнаруживают себя в ноле циркуляции в совместном бытии, в круговороте, в его транедукции (в преобразовании).

В «Бытии единичном множественном» Нанси цитирует Лабрюйера: «Все сказано, и мы пришли слишком поздно», при этом, добавляя, «конечно, все сказано, поскольку все уже давным-давно ска­зано, но все еще можно сказать, поскольку все как таковое должно быть всегда сказано заново»²⁵. Ска­зано заново, прозвучать как сказанное вновь, произ­вести новые эффекты. Посредством чего? Посредст­вом языка, доведенного до крайности, до предела, посредством языка, творящего напряжение. Язык этот не есть молчание, не есть означивание, или сверхозначивание, это «...скорее обойденное оз­начивание...»²⁶. Истина не передаваема энцик­лопедически, не ранжируема, подобно знаемому. А значит, всегда встает серьезнейший вопрос по­иска языка этой передачи. Как передать реальность как произвести ее транскрипцию, транскрибиро­вание? Нанси в разных текстах подводит к мысли, что передать реальность, это значит, ее разглядеть,

но в этой простоте вся двусмысленность, так как он играет словом regarder смотреть, отсылая к геgarder, сохранению вновь. Эта игра чрезвычайно актуальна в наш век, век напряженного смотрения или, говоря словами Марселя Энаффа, на которого ссылается Нанси, в век глаза «без века уставший видеть и быть видимым». Прямой, неопосредован­ный взгляд на сексуальный акт невозможен, он тре­бует зоны слепоты, невидимой зоны, зоны скрытой, своего рода экрана. Эта зона предстает как выре­занное закадровое пространство, которое позволя­ет сохранить фигуру кастрации²⁷ и возможность видеть. В связи с этим интересно, что Нанси гово­рит о своем смотрении фильмов. Ему необходима остановка. Что это? Стремление разглядеть точку монтажного стыка в стоп-кадре, которая предполо­жительно таит в себе упрятанное, скрытое?! Усмот­реть разрыв, в котором на деле ничего не увидеть, подобно бессильной остановке взгляда у эроген­ной зоны. Ведь «...щели, отверстия, зоны ничего не дают увидеть, ничего не раскрывают: взгляд не проникает, но скользит вдоль разрывов, следит за уходами»²⁸. Быть может, вводимый стоп-кадром разрыв позволяет ввести пустоты в кажущуюся сплошной целлюлоидную поверхность или произ­вести своего рода касание: «когда останавливаешь образ, это напоминает прикосновение»²⁹?!

Сам Нанси уходит от завороженности телом в оптическом регистре, он выписывает тело,

которое «...больше, чем образ»³⁰. Именно поэтому понятие выставленность тела, экспозиция тела может ввести в заблуждение. Для Нанси оно идет от хайдеггеровского «Ausgestell», как «...способ записи «эк-зистенции», существования во вне, па лагаемого вне своих пределов»³¹. Экспозиция³² нечто вы-казанное, вне-положное. Представляется, что все же Нанси продолжает чрезвычайно ценную мысль, открывшуюся в психоанализе человек мыслит телом, само мышление сексуально. Мысль коренится в теле, в проложенных путях боли и наслаждения, своего рода первых метках символического порядка на плоти. Стиль мысли субъекта связан с «гулом» тела, с символическими письменами, оплотняющими присутствие субъ­екта в мире. Нанси бросает вызов чувственному опыту. В трансакции между чувствами и смыслом, обычно наглухо запертыми друг от друга, и отго­роженными в нашей традиции, он обнаружива­ет лазейки, которые оборачиваются их взаимной транспарентностью. Смысл обретает телесное измерение, чувственное, быть может, поэтому его письмо производит эффект головокружения?!

Ответ Нанси на вопрос Поля Валери: «может ли опыт боли быть переведен в опыт мысли?» однозна­чен, – нет, не может, опыт тела непереводим в опыт мысли. «Невозможно резюмировать существо (или структуру, природу, акт) боли либо удовольствия, дабы воссоздать их в качестве содержания мыс-

ли, некоей истины». Но, Нанси продолжает: «зато нет опыта мысли без боли или удовольствия»³³. Нет опыта мысли без аффекта... Письмо Нанси оставляет с пораженностыо, неким недоумением, ошеломленностью, так как есть что-то ослепляю­щее и нестерпимое в том, как он производит пере­вод наслаждения в слово³⁴. Письмо предстает как движение от акта к отношениям, которые не есть одно и тоже ритмичное движение. Нанси осущест­вляет опространствование (espacemeni) смысла. Язык Нанси – это язык в движении к пределам. Он, кажется, слишком вдохновлен батаевской мыс­лью о языке, как практике радости перед смертью: «...язык всегда выражает смерть: он всегда выра­жает прерывание смысла как его истину»³⁵.

Да, «сексуальные отношения не существуют» и только их несуществование в символическом по­рядке является основой вечного поиска и изобрете­ния языков любви... Почему любви?! Любовь, по мысли Нанси, – это не просто какой-то возможный способ отношения, любовь «...обозначает само отношение в самом сердце бытия – то есть вмес­то и на месте бытия...это бесконечное отношение того же к тому же как изначально другому, чем он сам... «любовь»- это бездна себя в себе, она суть «прелыценность», или «забота» о том, что изна­чально ускользает или чего недостает: она состоит в заботе об этом удалении и в самом этом удале­нии»³⁶. Фигурой любви для Нанси оказывается вер-

ность. Верность, настойчивость к вскрытию безд­ны в себе... Не правда ли, она вновь вписывается в фигуру аффекта, страсти (passion) или пассивнос­ти? Действительно, где однозначность активного/ пассивного?! На чьей стороне страсть?

 

Примечания

«Есть» и «нет» в применении к сексуальным отношениям

1 Первым поводом к написанию этого текста пос­лужило приглашение на конференцию, организован­ную Лакановской школой психоанализа но случаю столетней годовщины со дня рождения Жака Лакана. Конференция состоялась шестого мая 2001 года под председательством Ги ле Гоффе и Жоржа-Анри Меленотта. Темой встречи послужило известное лакановское положение, гласящее, что «сексуальных отношений нет». Своей окончательной редакцией текст во многом
обязан последовавшей за докладом дискуссии, за кото­рую я приношу участникам искреннюю благодарность. Я пользуюсь также случаем поблагодарить Семинар
Institute italiano per 1studi fdosofici di Venezia, на котором я выступил с этим текстом в июне 2001 года.

2 Пассивная потенция, способность принимать, по­лучать, воспринимать форму, играет в аристотелевской теории «потенции» более чем активную роль.

3 Это еще один вопрос, которого я здесь касаться не стану. Скажу лишь, что дело не столько в кровосмеше­нии как запрещенной разновидности отношений, сколь­ко в отношениях как чем-то таком, что возникает у того/той, кто становится «субъектом» и кому уже не грозит поэтому то, что носит характер не отношений с матерью, а полного внутреннего слияния с ней (и/или с «отцом»,

и/или с семьей как единым целым, поскольку она пред­ставляет собой – если это действительно так – не сис­тему отношений между субъектом, а что-то иное). Дело не в том, чтобы выступать за-, или против Эдипа – дело в том, чтобы прочесть Эдипа по-новому.

4 Ги Ле Гоффе подсказал мне, что выражение «сек­суальные отношения» вообще, возможно, является плеоназмом.

5 Энциклопедия философских наук, прибавление к §97.

6 Различание Деррида должно, следовательно, но­сить сексуальный характер. Иными словами, онтологи­ческое различание является сексуальным (и наоборот,
что, разумеется, сказывается на бытии как сущем и как бытийствующем). Бытие, поэтому, обладает полом и/или им наделяет (стоит обратиться хотя бы к тексту
«Geschlecht «в книге Psyche, Paris, Galilee, 1987). Вовле­ченным в процесс наделяющей полом самодеконструк­ции оказывается и «бог» (или богиня?) метафизической онто-тео-логии. Именно это должно послужить отправ­ным пунктом для пересмотра сложнейшей сексуальной и эротической интриги, которую плело христианство на­чиная с Девы Марии и мистического обручения, и кон­чая представлением о греховности плоти.

7 Библейское употребление сделало привычным для нас тот факт, что в семитских языках глагол «познать» использовался для обозначения сексуальных отношений.

8 Страсти души, гл. 137.

9 Здесь следовало, по большому счету, заново, вмес­те с Лаканом и по его следам, проанализировать диалоги
Федр и Пир.

10 Трактат о человеческой природе, книга II, 2-я часть, раздел XI, и книга III, 3-я часть, раздел III.

11 La rose depersonne, Paris, Le Nouveaux Commerce, 1979, p. 153.

12 Эту мысль подсказала мне Шанталь Кляйн, указавна определенное сходство подобной логики пола с той, что находим мы у Николя Абрахама в книге Кора и серд­цевина (L'ecorce et le noyau, Paris, Flamarion, 1966); здесь не место на этом останавливаться подробно: заметим лишь, что в отношении эдипова комплекса они пришли бы к аналогичным выводам, связывая его не столько с запретом на кровосмешение, сколько с самим досту­пом к сексуальности.

13 Genius and Lust, во франц. изд.: Vie et debaucheVoyage dans I'oeuvre de Henry Miller, tr. Daniel Lemoine, Paris, Buchet-Chastel, 1983, p. 73.

14 «Суть» является здесь не именем существитель­ным, а устаревшей формой глагола «быть» в третьем лице множественного числа: «il у a du rapport» = «отно­
шения суть». – Примечание переводчика.

«Есть» в сексуальных отношениях – и потом

1 На этом же семинаре я прочитал статью «Выкри­ки», написанную мною для вышедшего в издательстве Presse Universitaire de France в октябре 2005 года Словаря порнографии. Этот текст можно найти в приложении к настоящей статье.

«Ожог смыслом», или Касание мыслью сексуального

1 Жан-Люк Нанси. Заметки по поводу заметок и воп­росов Валерия Подороги// Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. с.223.

2 Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. С.45

3 Там же, с.ЗЗ.

4 Тексты Джойса для Лакана являются хорошей иллюстрацией того, как означающие, в бесконечном

сочетании друг с другом, остаются свободными от навязываемого самим их соединением смысла. Джойс манипулирует означающими не с целью возможного эффекта означаемого, его письмо не нацелено на об­разование смысла. Письмо Джойса предстает, скорее, как манипуляция буквой, читателю доступно чистое наслаждение языка. Письмо Джойса представляет со­бой искусственный, не поддающийся анализу синтом, в отличие от фрейдовского симптома, высказываю­щего сокрытую истину. Это позволило Лакану ска­зать, что Джойс «наступает сновидению на горло»// Лакан Ж., «Джойс-Симптом», I, лекция, прочитанная шестнадцатого июня 1975 года, в: Джойс с Лаканом, Navarin, Paris, p. 24.,

5 Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва,
1999. с.34.

6 Елена Петровская. Отрывки из беседы с Жан-Люком Нанси.// Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. с.254.

7 Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. С.31.

8 Там же, с. 101.

9 Там же, с. 80.

10 Там же, с. 79.

11 Лакан отмечает: «Несмотря на то, что половой зов вполне может соотноситься с временной модуляцией акта, повторение которого способно повлечь за собой фиксацию тех или иных вокальных элементов, элемента, пусть самого примитивного, для выстраивания языка он ничего дать не в силах» // Лакан Ж. (1960/1961) Эти­ка психоанализа (Семинары. Книга VI3). М.: «Гнозис/Логос», 2007, с. 218.

12 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 270.

13 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 237.

14 Там же, с. 251.

15 Там же, с. 254.

16 Там же, с. 255.

17 Речь идет «о фантазме зависти к пенису у женщины и страхе кастрации у мужчин.

18 Жан-Клод Мильнер. Констатации. СПб, Machina, 2009. с. 86.

19 Лакан Ж. (1964) Четыре основные понятия психо­анализа (Семинары. Книга XI). М.: «Гнозис»/»Логос»,
2004, с. 219.

20 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 127.

21 Там же, с. 21.

22 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 125.

23 Барт Р. Фрагменты речи влюбленного. М.: «Ad Marginen»,1999, с. 293.

24 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное, «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 136.

25 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с.Т39.

2(i Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. с. 227.

27 Та, которая исчезает, например, в стремлении по­казывать все, в порнографии. Здесь, по словам Жижека, и происходит само устранение скрытого пятна, фигуры
кастрации, того изъятого элемента, который и подде­рживает символический порядок.

28 Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. с. 73.

29 Там же, с.255.

30 Там же, с. 247.

31 Там же, с. 233.

32 Более того, глагол «exposer» имеет значение не только «выставлять, показывать», но и имеет значение «рисковать», что отсылает к тонким модальностям ста­новления субъекта.

33 Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. с. 234.

34 Конечно, есть огромный соблазн найти «причи­ны», или, хотя бы обстоятельства такого изобретения Нан­си. Таковыми может предстать омыт пересадки сердца, которое он пережил. Нанси говорит о потоке вопросов
со стороны окружающих, которые на него обрушились, вопросов о том, что испытывает человек, который име­ет в себе орган другого. Самое поразительное, что сам Нанси, по его словам, ничего не ощущал. Это ситуация «когда окружающие смотрят на тебя с повышенным вниманием, разом взволнованные и обеспокоенные этим «чужим сердцем», помещенным в твою грудь, но пора­зительно, ты сам ничего не испытываешь!»// Жан-Люк Нанси. Corpus. Ad Marginem, Москва, 1999. с. 237. Пе­
ресадка сердца... Не оборачивается ли этот своего рода «материальный раскрой тела», пересадкой дискурса, на поверхность тела, дискурса о любви, наслаждении,
встречи с другим... А как иначе, ведь именно этот орган оказывается в плотных тисках речей о любви?!

35 Жан-Люк Нанси. Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 139.

36 Жан-Люк Нанси, Бытие единичное множествен­ное. «И. Логвинов», Минск, 2004, с. 127.

126
СОДЕРЖАНИЕ

Виктор Мазин. Жан-Люк Нанси, Жак Лакан и деконструкция сексуальных отношений.. 5

1.В начале был предел...... 5

Нанси: философия на пределе 8

Мысль на грани прикосновения 13

Формула Лакана и отношения между... 17

Психоанализ: этика патетики 20

Библиография 21

Жан-Люк Нанси

«Есть» и «нет» в применении к сексуальным отношениям......... 23

Жан-Люк Нанси «Есть» в сексуальных отношенияхи потом........... 71

Айтен Юран «Ожог смыслом», или Касание мыслью сексуального...........95

Говорить в отношениях,.......... 98

Мысль как неожиданность события....105

Модальность «транс-»... 114

Примечания............. 121

«Есть» и «нет» в применении

к сексуальным отношениям 121

«Есть» в сексуальных отношенияхи потом 123

«Ожог смыслом», или Касание мыслью сексуального.......124

⇐ Предыдущая1234

Поделиться: