По мере своего развития человечество выходит на уровень закономерностей, временной и пространственный масштаб которых превышает масштаб деятельности отдельного человека.

Индивидуальные способности ограничены как в силу вероятного наличия биологического предела, так и в каждый отдельно взятый момент до его достижения. Поэтому нарастающие сложность и разнообразие проблем, с которыми сталкивается человечество, рано или поздно превысят уровень, доступный адекватному восприятию и анализу не только среднего, но даже самого выдающегося человека.

Указанное превышение, скорее всего, не носит окончательного, необратимого характера. Происходит своего рода «гонка преследования»[28]: растущие способности индивидуального человеческого сознания пытаются соответствовать неумолимо растущей сложности проблем, встающих перед ним — и перед всем человечеством в целом.

Когда сознание человека догоняло сложность встающих перед ним проблем и начинало соответствовать им, прорываясь к пониманию общих закономерностей развития, это проявлялось через расцвет философии[29], наиболее заметный в античности, эпохе европейских энциклопедистов и открытии диалектики.

Ускорение развития, вызывающее сокращение промежутков между повторяющимися событиями человеческой истории, позволяет предположить близость следующего этапа возрождения философии как универсальной науки — если, конечно, направление развития человечества не изменится резко как раз сейчас, сорвавшись в новую, ещё неизвестную нам плоскость.

Это может быть рывок в индивидуальной биологической (или ментальной) эволюции, повышающий мыслительную мощь отдельного человека. Изменение может коснуться и человечества как целого, и выделяющейся из него группы человеческих сообществ.

Однако в целом индивидуальный интеллект отстаёт в гонке с усложняющимся миром — просто потому, что он сам по себе является одним из факторов этого усложнения (если вовсе не ключевым фактором). Поэтому, несмотря на отдельные выдающиеся рывки, отставание это в целом, как правило, нарастало, о чём свидетельствует в том числе и углубление специализации, идущее почти во всех сферах человеческой деятельности.

 

Организация: рождение коллективного разума

 

Объективные трудности с пониманием всё более разнообразных процессов (и в целом с взаимодействием с ними) породили организации, каждый член которых выполняет одну строго определённую функцию. Тем самым человечество «укрупняло» и усложняло действующие сознания, бывшие до того индивидуальными, подтягивало их на уровень сложности, в большей степени соответствующий изучаемым явлениям.

Всякий сталкивавшийся с организацией чувствует: это не совокупность людей, но целостная система, имеющая свои цели и средства их достижения, далеко не всегда совпадающие с целями и средствами отдельных людей, даже руководящих ею. Скорее это организм в структурном и эволюционном смысле слова.

Обычно организация лучше адаптирована к окружающей среде (образуемой другими организациями, с которыми она взаимодействует), чем любой из её сотрудников. Её способности к познанию, как правило, неизмеримо ниже аналогичных способностей образующих её людей как из-за инерционности группового сознания, так и потому, что коллектив не выравнивается по лучшим своим членам (а обычно — при недостаточно эффективном менеджменте — выравнивается по худшим). В результате новое знание, доступное добывшему его индивидууму, для организации — и тем более общества в целом — сплошь и рядом оказывается принципиально недоступным[30].

Превосходство коллективного сознания над индивидуальным проявляется прежде всего в сборе и реализации уже имеющейся информации: индивидуум может обладать лишь ограниченным объёмом накопленных человечеством знаний, коллектив же — практически всеми; индивидуум реализует лишь ничтожную часть своих знаний, а коллектив, как бы мало он ни знал, реализует практически все. Вероятно, поэтому гении редко выживают в организациях: уровень их индивидуального интеллекта оказывается близок к уровню совокупного интеллекта коллектива (а добытое им знание часто недоступно коллективу), что порождает конкуренцию. В итоге гений сначала стихийно отторгается организацией, а затем подавляется ее количественным., а то и качественным превосходством.

Кроме того, организация как живой организм обладает собственными инстинктами, то есть неосознанными знаниями, которые также делают её сильнее большинства образующих её индивидуумов.

«Коллективный разум», несмотря на банальность этого термина, — такая же реальность, как, например, «коллективный интерес». Опираясь не только на индивидуальные разумы, но и на индивидуальные эмоции и впитывая их, он зачастую успешно осуществляет массовое и постоянное объединение логики с интуицией, пока недоступное для индивидуального интеллекта: искусственному недоступна интуиция, а для естественного интуитивная деятельность связана с чрезмерным напряжением.

Так же, как организация не сводится к совокупности образующих её индивидов, «коллективный разум» не тождественен совокупности отдельных разумов. Лишь в благоприятных и редких случаях он персонифицируется в лице руководителя организации, действия которой тогда становятся преимущественно осознанными. Без этого организация действует как коллектив насекомых, стихийно и неосознанно (хотя часто и эффективно) реагируя на внешние раздражители и стремясь к выживанию, а затем — к экспансии.

Цели и инструменты организации, её стратегии, внешне стихийно определяемые взаимодействием стремлений её членов (подобно тому, как инстинкты животного определяются внешне стихийным взаимодействием электрических импульсов в его нервной системе), могут существенно отличаться от представлений о них даже наиболее осведомлённых и влиятельных её членов.

При эффективном руководстве организация ведёт себя как разумное существо, при неэффективном — как существо, управляемое инстинктами.

Универсальный критерий разумности общеизвестен: это способность к самостоятельному целеполаганию. С этой точки зрения весьма знаменательно, что многие организации рассматривают целеполагание — определение своей «миссии» — как ключевой аспект своей деятельности. Современная наука об управлении считает выработку, доведение до всех членов коллектива и жёсткий контроль за реализацией «миссии» организации категорическим требованием, условием успеха, даже когда с точки зрения индивидуального здравого смысла это кажется напыщенным и излишним. Но дело не в логике: активное, постоянное и разветвлённое целеполагание есть постоянная настойчивая тренировка коллективного разума организации (или его зачатков).

Таким образом, по мере развития систем управления организаций, в первую очередь крупных корпораций, происходит эволюция их коллективного разума, который, хотя и вырастает из совокупностей индивидуальных сознаний, является тем не менее уже не вполне человеческим. Это «разум второго порядка», надчеловеческий разум, для которого отдельные личности являются не более чем образующими его элементами, отчасти взаимозаменяемыми.

Главным инструментом развития человечества на этапе быстрого возникновения и эволюционирования «второго разума» становится совершенствование «организационной структуры» — механизма объединения ограниченных и неэффективных по отдельности людей в эффективные коллективы. Организационная структура обычно является строго охраняемой коммерческой тайной, ибо технологию производства можно купить или придумать, а технологию управления можно только вырастить, как живое существо, вместе с самой организацией. Доступ к её организационной структуре позволит понять, как она функционирует, и манипулировать ею при помощи не вызывающих подозрений воздействий.

Технология управления представляет собой механизм функционирования именно живого существа — организации; поэтому эффективная технология управления крупной организацией всегда индивидуализирована и является более искусством, чем наукой.

Общество как совокупность разумных, то есть целеполагающих людей даже не столько замещается, сколько дополняется, надстраивается более эффективным сообществом — совокупностью всё более разумных, то есть всё более эффективно целеполагающих организаций. Конкуренция между людьми постепенно перемещается именно на этот, более высокий уровень: общества, организации которых менее разумны, имеют так же мало шансов на успех в конкуренции, как ещё недавно — общество с менее разумными или менее образованными людьми [31].

При этом отдельный человек получает больше степеней свободы, чем раньше, частично освобождаясь от повседневной ответственности за результаты труда, которую всё в большей степени берёт на себя организация, к которой он принадлежит. Она же обычно принимает и осуществляет значимые решения. Поэтому отдельный человек по мере укрепления системы организаций обретает всё большее раскрепощение, хотя эта личная свобода достигается сокращением возможностей личного влияния на развитие общества.

Это открывает для него новые возможности для творчества, для проявлений интуиции. Интуиция отдельного человека относительно хаотична и неуправляема; она похожа на слабый огонь, который светит понемногу во все стороны. Оценку этой интуиции в сложноорганизованных системах с высокой ценой выхода на рынок производит уже не столько он сам, сколько действующие на нём организации, опосредующие его требования при помощи первичного и осознанного отбора, жёсткость которого иногда превышает жёсткость требований рынка. Именно организация находит творческих людей, решает, заслуживает ли усиления костёр их интуиции, и при положительном решении обеспечивает им почти любую поддержку со стороны почти любого количества людей рутинного труда. Такая организация играет роль «фокусирующего зеркала», превращающего костёр в яркий и убедительный для всего человечества маяк.

Разнообразие видов, сфер и направлений деятельности организаций позволяет творческому человеку ощущать их не как ограничивающие рамки, но, наоборот, как необходимые для насыщенной и успешной жизни подпорки, расширяющие его личные возможности.

Разнообразие организаций касается не только сфер и целей, но и масштабов деятельности. Многие организации «вложены» друг в друга, многие имеют слабо определённые или меняющиеся границы приложения своих усилий. Всё это предоставляет большинству отдельно взятых людей широкие возможности выбора организации, то есть, по сути дела, — административно-организационной, интеллектуальной и ценностной «среды обитания».

Многообразие этого выбора обеспечивается несовпадением границ деятельности организаций разного рода. Классический пример — транснациональные корпорации и государства, занимающиеся примерно одним делом, но на различных «уровнях организации» человеческого общества. Помимо этого, многие типы организаций не предъявляют исключительных прав на своих членов: это касается не только сферы потребления, но и работы, особенно творческой.

Такое «несовпадение границ» создаёт постоянный конфликт интересов, служащий инструментом саморазвития каждой отдельной личности, находящейся в его «магнитном поле». Кроме того, он даёт каждому человеку свободу выбора в нескольких плоскостях сразу, что расширяет возможности самореализации.

 

Проверка на реальность

 

Говоря о «коллективном сознании», о разуме организаций, стоит сразу же задуматься — и задумываться впредь всегда, сталкиваясь с чем-то принципиально новым: не является ли оно очередным информационным фантомом? Не имеем ли мы дело вместо чарующей реальности с очередной поделкой неутомимых и неугомонных технологов в области high-hume, «исправляющих» наше сознание, чтобы подвигнуть на потребление очередного сорта стиральных порошков? Наконец, не столкнулись ли мы не с сознательным обманом, но, что ещё обидней, всего лишь с «информационным конденсатом» — продуктом случайной комбинации информационных отходов неких неведомых нам информационных же производств?

Ибо мир, в котором основной сферой воздействия и главным полем боя стало наше с вами сознание, неизбежно полон призраков и предрассудков; увидев очередное чудовище, ущипните свой разум: не его ли это сон?

Опасения эти в целом обоснованны, но как раз в данном случае представляются нереальными.

Ведь всё изложенное было общеизвестно задолго до появления и распространения современных информационных технологий. Более того: большинство из нас многократно сталкивалось с проявлениями нечеловеческого, бюрократического целеполагания и логики — и многократно же проклинало либо использовало её (а обычно делало и то, и другое). О «внутренней логике организации» и «бюрократической предопределённости» написаны горы литературы — от советской классики (см., например, «Новое назначение» Бека, на заре перестройки заново воспетого Г. Поповым), до бессмертных трудов С. Паркинсона и иже с ним.

Большинство из нас знает, что у организации есть свои цели, которые лишь изначально закладываются её создателями, а затем формируются и корректируются ею во многом самостоятельно. Большинство из нас знает также, что продвижение в иерархии неразрывно связано с сокращением степеней личной свободы. Ведь, занимая всё более высокие позиции в системе управления, человек всё больше взаимодействует с организацией, частью которой он всё больше становится, и с остальными «соприкасающимися с ней» организациями, становясь частью взаимодействия более высокого уровня — уже не межличностного, но межорганизационного.

Наконец, большинство из нас с величайшей охотой пользуется той долей безответственности, которую, компенсируя наши ошибки, даёт нам любая стоящая организация.

Вся новизна изложенного — в немного смещённом взгляде на общеизвестную и неоспоримую деятельность организаций: во взгляде с точки зрения их соответствия критерию разумности и продолжения человеческой эволюции вне отдельного человека.

Не является представление о разумности организаций и очередной фобией. Формально всё вроде бы в порядке: страх божий, страх техники, страх инопланетян — отсюда рукой подать до страха перед новым разумом, объемлющим нас и, безусловно, влияющим на нас, но остающимся непостижимым и недостижимым.

Однако в реальности отсутствует главное в фобии — сам страх. Для его появления мы слишком хорошо знаем организации (значительно лучше, чем других кандидатов на роль носителей «нечеловеческого разума» — дельфинов). Мы живём и работаем в них, воспринимаем их как дом, построенный если не своими руками, то, во всяком случае, на нашей памяти. Мы взаимодействуем с ними и, что бы про них ни говорили, не боимся их, потому что хорошо знаем и видим: в целом они созданы нами и в основном для нашего блага. Мы слишком привыкли пользоваться ими, чтобы какие-то слова о них, пусть даже подкреплённые бессмысленными и болезненными действиями с их стороны, могли нас напугать.

Но главное — мы инстинктивно (и справедливо) склонны рассматривать организации как своё продолжение. А такой подход исключает возможность появления страха на самом надёжном — подсознательном уровне: человек может бояться своего дома, своих детей и своих домашних животных, но не способен ощутить угрозу со стороны своего послушного тела — со стороны своей руки или ноги.

Поэтому гипотеза о разумности организаций — не информационный фантом и не оригинальная фобия, но обыденная реальность.

То обыденное, что окружает нас и частью чего мы являемся почти с рождения и часто — до смерти, оказывается едва ли не самой захватывающей из доступных нам тайн бытия.

Что может быть более обескураживающим с точки зрения ограниченности возможностей индивидуального сознания? Что может быть более вдохновляющим с точки зрения возможностей и перспектив человечества?

 

Эпоха интеллектуальной коллективизации

 

Посредством всё более сложных организаций человечество приспосабливает себя к решению всё более сложных проблем, поднимая свой интеллектуальный и организационный уровень до соответствия этим проблемам.

Из-за единства мироздания они едины и, по мере усложнения, как ни парадоксально, требуют не только нарастающей специализации, но и выработки единого подхода к ним — универсализации знания. Несмотря на растущую потребность в ней, на индивидуальном уровне она редка: слишком сложны и разнообразны эти знания. Даже философия, универсальная по своей природе, требует создания специальных и достаточно сложных систем «приводных ремней», адаптирующих её положения к реалиям конкретных сфер знаний.

Обычно универсализация знания проявляется лишь частично: как синтез, объединение предварительно разделённых и притом смежных отраслей знания. В традиционном же, энциклопедическом, всеохватывающем (или хотя бы широко охватывающем) смысле слова она оказывается достоянием либо компьютерных систем, либо крупных коллективов, становящихся в эпоху информационных технологий вместо отдельного человека основной единицей, инструментом и в итоге, вероятно, субъектом познания.

К нынешнему человечеству применим апокриф об иероглифическом письме: число иероглифов, нужных для написания или прочтения специализированной статьи и тем более книги, заведомо выше доступного заучиванию одним человеком. Поэтому письмо и чтение по специальности — и, таким образом, процесс познания в целом — доступны не индивидууму, но только коллективу.

Эпоху информационных технологий, характеризующуюся в том числе и взрывообразным расширением любой информации, едва ли не каждый бит которой превращается в заново взрывающуюся «сверхновую», можно назвать «эпохой интеллектуальной коллективизации», точнее — эпохой принудительного, технологически предопределённого и потому насильственного коллективизма. Ибо один человек не в силах найти и воспринять необходимый для него объём информации.

В этом отношении коллективизм компьютерного века столь же жёстко предопределяется господствующей технологией, как и коллективизм Древнего Египта и других государств, для которых организация массовых работ (в основном в области мелиорации) была условием выживания. Качественная разница заключается в самих используемых технологиях и, соответственно, в уровне и производительности индивидуального человека и его индивидуального сознания, являющегося частью коллективного разума.

В Древнем Египте организация общества могла быть сколь угодно совершенной, но оно находилось в столь жёстких внешних рамках и осуществляло настолько примитивные функции, что по необходимости было простейшим социальным автоматом, не нуждающимся и потому не способным к сложной деятельности и самообучению. При значительных изменениях окружающей среды социальные автоматы древности рушились, как карточные домики, какими бы изощрёнными они ни были и какие индивидуальные умения ни стимулировали бы они на потребу восхищённым археологам будущего.

 

Деградация индивидуума

 

Но принудительный коллективизм компьютерной эры имеет и другую — не коллективную, но индивидуальную сторону. В условиях доминирования информационных технологий индивидуум постепенно становится таким же частичным работником, каким он был и в машинном производстве. Раньше он был бесправным придатком станка — теперь он становится почти столь же бесправным придатком общедоступного, но всё равно не зависящего от него и не контролируемого им информационного окружения, принадлежащего и управляемого, правда, уже не таким же отдельным человеком, как он сам, но «коллективным разумом» новых организаций.

Специализируясь на неизбежно узкой и, как правило, сужающейся теме, работник становится ограниченным, односторонне развитым. Если организация — это нечто «большее, чем человек», то её сотрудник, какие бы степени свободы ни были ему предоставлены, — неизбежно уже нечто меньшее.

Именно в этом заключается, с одной стороны, один из секретов успешности американской личной ограниченности, режущей глаз представителям других обществ, а с другой — причина последовательного и в итоге эффективного культивирования американским обществом этой ограниченности. Ведь ограниченность личности, её одностороннее развитие облегчают её встраивание в организацию и тем самым повышают её эффективность как частичного, пусть даже и творческого, работника.

Односторонне развитых людей легче складывать в организационные структуры — по тем же причинам, по которым строить сооружения из одинаковых и потому заведомо совпадающих друг с другом кубиков проще и надёжней, чем из хаотически подобранных объектов случайных, пусть даже и красивых очертаний.

Именно в этой особенности американского национального характера заключается одна из причин того, что искусство составлять людей в структуры впервые появилось в США. А когда людей легче складывать в структуры, то и сами эти структуры работают надёжней и эффективней.

Оборотная сторона этого — упрощение личности не только как результат, но и как социальная цель, как объективная задача основной части организаций и общества в целом. Это ведёт к стандартизации, ограничивающей индивидуальное творчество и подрывающей этим саму возможность прогресса организаций.

Американское общество выработало множество механизмов (начиная с поддержки иммиграции творческих людей и пресловутой «политкорректности»), стимулирующих внутреннее разнообразие, но они остаются частичными, и описанное противоречие не только сохраняется, но и обостряется, создавая на наших глазах реальную угрозу западной цивилизации.

Возможен и иной вариант: противоречие между стандартизацией индивидуальных личностей ради удобства формирования организации и потребностью этих же организаций в необычных личностях ради стимулирования, необходимого для развития творчества, может быть решено на уровне коллективов, а не отдельных людей.

 

От коллективного разума — к глобальному

 

Развитие компьютерных технологий и формирование всемирной информационной сети может достигнуть момента, когда её сложность будет сопоставима со сложностью человеческого мозга или даже превысит её. С этой точки зрения нынешние раздробленные «коллективные сознания» могут стать элементами и контурами единого планетарного сознания (или нескольких глобальных), подобно тому, как индивидуальное сознание человека уже становится элементом сознания коллективного. Это сознание впервые в истории может сделать человечество (а точнее — его активно использующую компьютерные технологии часть) действительно единым целым.

При усложнении и сгущении информационных потоков на базе более развитых коммуникаций ещё до формирования единого планетарного сознания возникнут единые планетарные контуры переработки информации, носящие надчеловеческий характер и, вполне возможно, не воспринимаемые индивидуумами. Было бы безосновательным биологическим шовинизмом априорно утверждать, что этим контурам и связанному с ними планетарному разуму будут недоступны творчество и интуиция. Более того: близость по масштабу к единому информационному полю, являющемуся, вероятно, источником интуиции и творчества, позволяет допустить, что эта форма мышления будет более органична ему, чем отдельным личностям.

Снижение способности к творчеству со стороны интегрируемых в организации личностей может быть восполнено появлением нового субъекта творчества — глобального разума (или нескольких разумов такого рода), по-прежнему образуемого отдельными людьми и не существующего без них и вне них, но не осознаваемого и не замечаемого ими.

Человек будет постоянным источником пополнения информационного поля; возможно, некоторые его особенности (прежде всего эмоциональность) обеспечат ему положение уникального элемента в иерархии разумов и, соответственно, сделают его вклад в формирование информационного поля необходимым и незаменимым. Его биологическая, социальная и технологическая эволюция станет инструментом самосовершенствования надчеловеческого сознания.

Человечество, по-видимому, ещё не столкнулось с планетарными проблемами, требующими формирования и пробуждения планетарного же разума (или нескольких — скорее всего, цивилизационных — разумов, конкурирующих на глобальном поле). Но то, что инструмент этого формирования уже куётся вдохновлёнными похотью любознательности и наживы умами, заставляет вглядываться в убегающий горизонт развития в предвкушении новых проблем и свершений. Хотя, возможно, не только коллективный разум, но и грядущие планетарные проблемы будут доступными восприятию коллективного, но не индивидуального сознания, а мы сможем увидеть лишь их слабое и искажённое отражение, воспринимая их как частное изменение привычных проблем.

 

* * *

 

Главный результат развития информационных технологий прост: основным действующим лицом истории становится всё более разумная, всё более крупная и всё более «мягкая», то есть меньше претендующая на монопольное обладание своими членами, организация. Историю в ещё большей степени, чем в наполеоновские времена, делают «большие батальоны» — движущиеся сами и по своей воле, не ощущаемой для своих членов, больше не нуждающиеся в думающих за них и направляющих их Наполеонах, — по-видимому, отныне и навсегда.

А ноосфера, предсказанная Вернадским, на наших глазах стремительно сгущается в коллективное сознание, которое становится для нас новой, четвёртой (после природы, техносферы и социальных сетей) средой обитания — в отличие от трёх предыдущих, не осознаваемой нами.

 

Ликвидация, санация, национализация[32]

 

В 2018 году Центробанк может начать зачистку среди страховых компаний — такую же, как в нынешнем году среди банков

 

 

В уходящем году впервые за минувшие 30 лет либералам удалось серьезно снизить инфляцию, вплотную приблизив ее к показателям развитых стран. С 2013 года, когда Банк России возглавила Набиуллина, официальная инфляция упала с 12, 9 до 2, 5 %. Социологические исследования, фиксирующие инфляцию, реально ощущаемую населением, также зафиксировали ее резкое снижение — с 26 до 8, 8 %. Но надо понимать, что либералы (а именно они заправляют в Центробанке, да и во всем экономическом блоке правительства) борются с инфляцией не ростом производства или ограничением произвола монополий, а искусственно создаваемым «денежным голодом».

Этот голод имел и внятные побочные последствия, прежде всего, — разрушение экономики. Существенно, что денежная масса заметно растет, в 2017 году опережая не только официальную, но и реальную инфляцию (за 2015 год — на 11, 3 %, за 2016 — на 9, 2 %, с 1 ноября 2016 по 1 ноября 2017 года — на 10, 0 %). Однако Банк России виртуозно концентрирует прирост денежной массы в финансовом секторе (а точнее — у наиболее крупных его участников); остальных осторожное смягчение финансовой политики не касается, и они удерживаются в искусственном и, более того, усиливающемся «денежном голоде». Чего стоит удержание ставки по кредитам на уровне, уверенно превышающем рентабельность большинства не только производств, но и отраслей!

Естественно, разрушение российской экономики бьет и по банковской системе: она оперирует с финансовыми потоками реального сектора, которые пересыхают на глазах.

Активно проводимая в этом году санация, безусловно, была необходима для очищения банковской системы от сотен банков-«помоек», занимавшихся отмыванием преступных денег, в том числе и коррумпированных чиновников. Однако на практике она выродилась в чудовищный произвол. Сыграла свою роль и административная логика: чем меньше остается субъектов регулирования, тем проще и дешевле их регулировать.

В целом за время правления Набиуллиной (с середины 2013 по 1 декабря 2017 года) число действующих банков сократилось в 1, 7 раза, или на 361 — с 894 до 523.

Особенно сильный удар пришелся по региональным банкам, работавшим с реальным сектором. Нормативы рисков Банка России стимулировали банки уходить от работы с реальном сектором, сосредотачиваясь преимущественно на разрушительных для экономики финансовых спекуляциях как наиболее надежном виде коммерческой деятельности. Результатом стал подрыв региональных экономик и вывод финансовых потоков из регионов (предприятия которых стали переходить на обслуживание в крупные московские банки), что дополнительно усугубило и без того чудовищный кризис региональных бюджетов.

Рукотворный, всецело вызванный деятельностью Банка России банковский кризис привел к сокращению реальных активов банковской системы и ее огосударствлению: из 11 крупнейших банков остался лишь один частный (при том, что на долю 5 крупнейших банков устойчиво приходится более 55 % активов банковский системы! )

Разрушение крупнейших частных банков и их вынужденная национализация стали для либералов прекрасным аргументом в пользу проведения форсированной приватизации лучших банков России, принадлежащих государству. В самом деле: разрушив своей политикой крупнейшие частные банки страны, либералы чрезмерно повысили долю государства в банковской системе, — и создали таким образом обоснование для передачи в частные (и вряд ли случайные) руки не руин, оставшихся от частных банков, а лучших государственных банков.

Эта комбинация, похоже, будет завершена уже в 2018 году. Но Банк России регулирует и страховой и пенсионный рынки, — и, похоже, аналогичная комбинация начнет разыгрываться в 2018 году как минимум на первом из них.

Риторика в отношении необходимости «санации» страховой системы России с идеальной точностью совпадает с памятными обоснованиями необходимости «санации» банковской системы. Объективные предпосылки в виде присутствия на рынке большого числа фирм-«помоек» и просто компаний с некомпетентными руководителями и собственниками также налицо.

Более того: страховые компании, в отличие от банков, вызывают растущее негодование у своих клиентов широко распространенной недобросовестностью, вызванной фактическим отсутствием контроля регулятора за качеством их деятельности. Так, крайне сложно получить полное возмещение ущерба при наиболее распространенном страховом случае — ДТП — что уже привело к отказу от страхования большого количества водителей.

Поэтому разгром страхового сообщества по аналогии с банковским не вызовет даже того сочувствия, которым пользовались банкиры. Соответственно, оно пройдет проще, — и с тем же вероятным результатом: форсированной приватизацией, которая лишит Россию национальных страховщиков.

А затем наступит очередь и пенсионного страхования, которое также может быть передано глобальному бизнесу, — в полном соответствии с интересами либерального клана.

 

Центробанк для России страшнее, чем НАТО, США и ИГИЛ[33]

[Радиопередача]

 

Сегодня мы обсудим много интересных вещей. Главное событие в экономике на минувшей неделе — это то, что проблемы банковской системы России действительно становятся, судя по всему, критическими. Первый этап перехода кризиса в открытую фазу — это был крах «Югры». Точнее, уничтожение банка «Югра» Банком России. Потому что собственник банка «Югра» говорил: я готов закрыть своими деньгами эту дыру. Он говорил это достаточно коряво, но ему не дали такой возможности. «Югра», в отличие от всех остальных ликвидировавшихся банков, — до того крупнейшим был «Мастер-банк», который был 34-м по активам, — входила в топ-30 банков России. Затем последовала санация банка «Открытие» после длительной агонии. А «Открытие» был пятым по величине банком страны — крупнейшим частным банком.

И вот пришла очередь Бинбанка. Он занимал 11–12 места в разное время по величине привлеченных активов. Но тоже это очень крупный, очень серьезный банк, многими был уважаемым. Понятно, что кризис банковской системы выходит на качественно новый уровень. И уж, извините, обнажает новые бездны. Прежде всего, можно сколько угодно говорить, что у нас плохие банкиры и прочее. Но если одинаковые ошибки совершают самые разные банки, а банк «Открытие» и Бинбанк были очень разные банки, и по менеджменту, и по культуре, и по стилю, и даже по учредителям, это представители разных культур, — если ошибки одинаковые, то это значит, что это не частный случай, а это общий случай. Не просто потому, что уже всю банковскую систему трясет и колбасит, кроме Сбербанка и Внешторгбанка, наверное, Россельхозбанка и Альфа-банка, может быть, а потому что самые разные банки — одинаковые проблемы.

Если слушать, что нам говорят дословно, то это как родители террористов из Средней Азии говорят: да, такой был послушный мальчик, а потом вдруг стал… Ну что ж такое, на все воля Аллаха. Вот примерно так же это звучит. Но общая формулировка очень проста. Банки взяли под санацию большие активы. «Открытие» — Траст-банк, Бинбанк — МДМ взял и Госстрах взял «Открытие». Они с этим не справились. И под этим грузом они рухнули.

Но первое, что очень важно для нас: все банки России, тем более, все крупные банки, не говоря уже о крупнейших, находятся под исключительно пристальным контролем Банка России. Этот контроль очень затратен для банков, это сильное административное вмешательство. Когда сидит у вас в офисе человек почти постоянно, в некоторых банках даже специальный кабинет отводится, и следит и контролирует. Вы в любой момент должны давать полный отчет по всем своим действиям. Это исключительно плотный контроль.

И «Открытие», и Бинбанк, и «Югра» никогда не смогли бы сделать свои ошибки, которые они сделали, без прямого согласия представителей Банка России. Таким образом, громоздкий и дорогостоящий банковский контроль, который затрудняет не только законную, но и разумную деятельность банков, никуда не годится, потому что он не выполняет своих прямых функций — он не обеспечивает сохранность и существование даже крупнейших банков. Я должен сразу оговориться, уважаемые товарищи вкладчики банков «Открытие» и Бинбанка, вы в безопасности. Банкротить эти банки, закрывать их, насколько можно судить, Банк России не собирается. «Открытие» прекрасно работает после введения временной администрации в процедуре санации, все, кто хочет, деньги забирают, все, кто хочет, кладут. В Бинбанке были проблемы с изъятием денег, но администрация Бинбанка сказала, что это техническая проблема. И я верю, что это действительно так.

Конечно, мы не знаем, что взбредет в голову руководству Банка России завтра. Мы прекрасно помним, как вело себя это руководство и в 2013 году, и в 2014 году, и в последующие годы. Давать гарантии за этих людей невозможно. Но «Открытие» под временной администрацией долго работает. И Бинбанк, наверное, будет работать тоже. Вы пока не в опасности. Речь идет исключительно о состоянии нашей банковской системы.

При этом возникают естественные вопросы. Не были ли некие активы банка «Открытие» выведены из проблемного банка в одноименный холдинг незадолго до начала санации? Соответственно, не будет ли Банк России возвращать эти актив в, по сути, национализируемый банк? Ответа на этот вопрос пока нет. Есть банк, есть значительно более крупный одноименный холдинг. И, возможно, весьма вероятно, что, когда владельцы банка поняли, что дело швах, они часть активов, наиболее привлекательных, вывели в холдинг. Мы помним аналогичную историю с «Башнефтью», когда суд в конфликте «Роснефти» и АФК «Система» встал на сторону «Роснефти» и сказал, что нехорошо уводить активы. И это был большой шаг к цивилизации, несмотря на все скандалы, с этим связанные. А может быть, эти скандалы были вызваны именно тем, что это был шаг к цивилизации от практики 1990-х годов. Но в банке «Открытие» есть такие вопросы. Может, ничего не выводилось. Но тогда хотелось бы получить однозначную и четкую реакцию Банка России, что ничего не выводилось. Потому что цена этой санации уже запредельна. На 1 сентября она превыс

⇐ Предыдущая12131415161718192021

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: