 |
9. Актер и его субъективные причины (дилетантство, базарное ремесло профессионала и шарлатанство)
|
|
|
|
9. Актер и его субъективные причины (дилетантство, базарное ремесло профессионала и шарлатанство)
Дилетантство, базарное производственное ремесло, шарлатанство... что же, этим благоухает только режиссура? А актер?
С актера-то, конечно, и начинается вся эта прелесть. Режиссер, хоть он теперь и всё в театре, на самом-то деле
совсем ведь недавняя птица. До него всем был здесь актер. Вот актер-то, конечно, первый и заметил (не мог не заметить) это выгодное свойство театральной сцены — завораживать зрителя, пробуждать его фантазию, его творчество и затуманивать его критический взгляд. Заметил, и немедленно воспользовался этим курьезным механизмом. Режиссер только достойный преемник его и продолжатель.
Зачем переживать? Зачем мучиться в поисках непослушного чувства? Оно не подчиняется нашим приказаниям, оно улетает и не появляется, сколько ни зови его... Хорошо, конечно: и самому приятно, и публика в восторге, когда во время хода действия посетит вдохновение и душа актерская воспылает. Но ведь это редкие случаи. Строить на них нельзя ни свою карьеру, ни театральное производство. Надо найти что-нибудь более надежное и постоянное, что действовало бы всегда и без отказа. И создалась целая школа изображения чувства (или, как назвал Станиславский, школа «представления»). Принцип ее — принцип обмана: чувствовать на сцене то, что должно чувствовать по автору действующее лицо, актер не должен, — ему надо только уметь обмануть зрителя, сделать вид, что чувствует. Для этого надо быть внутренне холодным и спокойным: всякое волнение может вредно отозваться на «чистоте работы». Уменье притворяться называется «техника». Говорят: он играет «на технике». То есть, всё у него выучено, всё происходит совершенно механично. Творческого волнения или подъема нет никакого, есть только ловкость, самообладание и выверенные движения тела, лица, заученные интонации — и только.
|
|
|
Всему этому помогает постановка, декорации, грим, костюм, слаженность спектакля, сыгранность партнеров... словом, и тут профессиональное базарное ремесло, да шарлатанство, да экономия своего времени и сил. Ко всему этому надо прибавить еще одно обязательное требование: апломб. Апломб, во что бы то ни стало! Делай что хочешь. Делай хорошо, делай плохо — но делай с апломбом. Тогда всё благополучно пройдет, всё примется, зрители сочтут, что «так и надо». Если же чуть заколеблешься, потеряешь апломб — ну и провал. Говорят, то же самое в укротительстве: главное держись уверенно, делай вид, что ты всем зверям зверь, и все сойдет благополучно. А толь-
ко потеряешь самоуверенность, заколеблешься, ну и готово — разорвут и скушают. Вот так же старается держаться на сцене и ремесленник-профессионал. А публика, ошеломленная его самоуверенностью, невольно думает, что так и надо, что это и есть искусство. Что перед нею мастер!
Что же касается дилетантства, то нигде оно так не процветает, как среди актеров. Этому всё способствует: обладает актер (или актриса) приятной внешностью да привлекательностью, значит, больше ничего и не нужно. Вышел, походил по сцене — и уже многим понравился, говорят: хорошо играет! Что же еще нужно? Какое искусство? Вот оно всё тут налицо. Ни о чем другом и помышлять не нужно.
Или обладает человек смешной внешностью и некоторой долей юмора. Наденет смешной костюм, загримируется, начнет с апломбом болтать слова (и слова смешные) — ну, публика и довольна, потешается — вот и искусство, вот и комик-юморист. Зачем еще думать о тонкостях характера, о человеческой правде, о смысле его юмора?..
|
|
|
А главное — это спасительный самообман у зрителя! Что ему ни сыграй, как ни сыграй — лишь бы чуточку было похоже на дело, — зритель всё дорисует от себя, всему поверит... Вот и искусство! Это не то, что скрипка — там надо сначала лет 15—20 учиться, тогда можно надеяться, что тебя станут слушать. Там красотой внешности да обаянием не возьмешь, а уж апломбом и подавно. А здесь... так все легко и просто...
10. Об ответственности и «героизме» актера
Про «доброе старое» театральное время говорят разное. Одни утверждают, что тогда-то были в театре истинные большие таланты — самородки. А теперь их нет — вывелись.
Другие, наоборот, утверждают, что раньше в театрах была только дикость да невежество. Теперь же мы поднялись неизмеримо выше всех прежних, можно сказать — первобытных театров.
Что бы там ни говорили, как бы ни превозносили и как бы ни унижали его, про прежнее «доброе старое время»
можно только одно сказать с полной определенностью: актера тогда не заслоняли и не прикрашивали (как сейчас) режиссерские фокусы, «ансамбль» и постановка. Даже декорации были чрезвычайно примитивны: павильон, лес, изба — на то лишь и годились, чтобы зритель мог сразу понять, где приблизительно происходит действие («в доме», «в лесу», «во дворце») и не ломал бы над этим головы. Суть дела была в игре актеров. Поэтому как достоинства, так и недостатки актерской игры были заметнее. Сила и слабость актера ничем не затушевывалась. И волей-неволей ему нужно было показывать всё, что он только может. Ведь он-то именно и являлся в театре всем. Его-то и ходили смотреть в театре.
Он знал это и думал: спектакль, это — я! Он видел на деле, что это именно так, и решал: театр, это — я!
Ответственность рождала в нем подъем; подъем — героя... И если в глубине души его теплился огонек дарования, он разгорался. Если актер отличался большой душевной глубиной — огонь этот бушевал как пожар, как неукротимая стихия[§].
И видя эти вспышки, зрители того «доброго старого времени» понимали: вот это искусство!
У зрителей, повидавших таких актеров, был ясный критерий: что такое «настоящее» и что такое поддельное.
Теперь же актер поставлен в более спокойные и даже комфортабельные условия. Он не выходит, как раньше, «один на один» против всего зрительного зала. Теперь он только частица огромной и сложной театральной машины, только один из солдат всего войска. Частенько он даже и не знает замыслов своего полководца — режиссера, а только выполняет по мере сил возложенные на него поручения. Да и зритель привык к этому и теперь уже идет смотреть не актера, а спектакль — «постановку», общий ан-
|
|
|
самбль актерской игры, достигнутый кропотливой работой «режиссера»... Всё слажено, всё хорошо друг к другу подогнано... Актер конечно входит сюда, но только как некая составная часть. Иногда даже не первостепенная.
Такая постановка дела изменила всю психологию актера. Отвественность за спектакль (а тем более за театр или за искусство! ) отпала. Он стал спокойнее... надобности в подъемах больше нет... и дарование, которое тихим огоньком тлеет иногда на дне его души, так и протлеет до гробовой доски. Зачем ему вспыхивать? Кого спасать?!
Не говоря о том, что можно нажить себе и неприятности. В спектакле обычно всё так отрегулировано, что, если перехватить через установленный край, — испортишь, пожалуй, главное — хитросплетенный «рисунок» режиссера.
Зритель привык к таким спектаклям и потерял старый критерий игры актеров («настоящий» и «поддельный», крупное и маленькое), он приобрел новый критерий: «интересный спектакль», «скучный спектакль», полезный, вредный, верно вскрывающий автора, неверно — извращающий автора.
Так изменились требования у зрителей и «ценителей» к актеру.
Есть и еще одно обстоятельство в жизни и работе актера, которое так резко изменилось по сравнению с «добрым старым временем», что повлекло за собой огромные последствия.
Дело в том, что раньше театров было мало, жили они только на те средства, которые им давала их «касса», никто им не помогал. Актеров не уважали, считали париями, тунеядцами, шутами... Соблазнительного в этой профессии было мало. Туда шли только по огромному влечению. Шли, как на искус, на испытание. Шли очертя голову. Вся жизнь этих людей была беспрерывным подвигом. Подвигом и борьбой. Борьбой с бедностью, с дикостью и невежеством толпы, с пороками своих недостойных товарищей, и, наконец, со своим собственным неумением. Многие не выдерживали, отступали; многие падали, раздавленные жизнью и пороками...
Шли сюда и Аркашки и Шмаги. Но и они по-своему любили это дело и не меняли его ни на какую другую более спокойную и сытую жизнь.
Так отбирались таланты и герои! Как же не герои! Выходит человек один против равнодушных сотен зрителей... Один, не уважаемый никем, презираемый, выходит... С каким оружием? Только лишь со своим обнаженным сердцем. И побеждает всех в этом единоборстве. А не победи он — свертывай свои пожитки и плетись по шпалам в другой город.
Сколько нужно было любви, выдержки и героизма, чтобы жить так? И сколько нужно было огня и таланта, чтобы в этих условиях оказываться победителем!
|
|
|
