 |
Фундаментальные факторы недовольства
|
|
|
|
Самой болезненной причиной недовольства представляется стремительно нарастающие по мере общего разложения бюрократии и в силу порождающего ее причин[28] некомпетентность и недобросовестность (чтобы не говорить «коррумпированность») руководства. Излишне говорить, что в силу специфики профессиональной деятельности эти некомпетентность и недобросовестность в целом ряде случаев создают «прямую и явную угрозу» не только благополучию, но и самой жизни сотрудников силовых структур.
Представляется принципиально важным, что специфика военизированных структур, в принципе не подразумевающая обсуждения (а значит, и гибкой корректировки) приказов, возлагает на их руководителей значительно большую ответственность, чем на руководителей гражданских ведомств и, соответственно, в силу объективных причин предъявляет значительно более высокие требования к их профессиональной компетентности. При этом профессионализм этот весьма специфичен и, как правило, в принципе не поддается адекватной оценке со стороны широкой общественности: она даже теоретически не может располагать достаточными для оценки степени профессионализма того или иного решения знаниями и тем более – информацией о повседневной деятельности силовых структур.
Изложенное отнюдь не является эхом романтических представлений о доблестных военных, милиционерах, чекистах и пожарных, вбитых в поколения детей еще советской пропагандой (которая в «шестилетку Путина» все сильнее дополняется путинской). Силовые структуры действительно необходимы любому современному обществу и действительно имеют свою специфику. При этом не следует забывать, что, хотя они действительно склонны, в том числе и в корыстных целях, преувеличивать ее масштабы и значение (и в этом правы либералы), недооценка и преуменьшение этой специфики ведет к драматическому снижению эффективности силовых структур.
|
|
|
Это не означает, что указанными структурами в принципе не могут руководить гражданские лица, не представляющие заранее в деталях всех тонкостей тех или иных управляемых ими сфер; это означает лишь, что указанным гражданским лицам на их постам придется значительно труднее, чем бывшим военным, руководящим, например, Министерством экономики.
Практически повсеместное нарастание безграмотности и безответственности правящей бюрократии (приобретшее в ходе и, во многом, в результате административной реформы характер ее дебилизации), объективно обусловленное полным освобождением последней от всякого общественного контроля, в силовых структурах воспринимается наиболее болезненно и имеет наиболее разрушительные последствия.
Существенно и то, что относительная (а в ряде случаев и абсолютная) информационная закрытость силовых структур, объективно обусловленная особенностями их деятельности, создает тепличные условия для самых фантастических злоупотреблений со стороны их руководителей, не говоря уже о простом сокрытии неграмотности и некомпетентности последних.
Неутомимо проводимая в последние годы кадровая политика, ориентированная на выдвижение не профессионалов, но – в полном соответствии с феодальными принципами – земляков, сослуживцев и лично преданных людей с минимальным учетом уровня их компетентности – наглядно усугубляет положение.
Важным фактором, усиливающим недовольство сотрудников силовых структур и их чувства к своим руководителям, зачастую весьма напоминающие ненависть, является разгул коррупции. Нарастание ее масштабов продолжается, хотя еще несколько лет назад казалось, что она достигла максимально возможного уровня.
|
|
|
Конечно, сама по себе коррупция приносит достаточно много благ коррумпированным сотрудникам силовых структур и сама по себе, как источник колоссальных доходов, не может вызывать их неудовольствия. Более того: не только руководители, но и сотрудники силовых структур до их перерождения в силовую олигархию и мечтать не могли о фантастическом уровне не только потребления, но и вседозволенности. Именно благодаря сложившемуся в последние годы режиму члены и прислужники «силовой олигархии» стали хозяевами России не только в финансово-экономическом, но и в бытовом, и в уголовном смысле. Ни для кого не секрет, что сегодня практически любые действия, вплоть до убийств, пыток и погромов целых городов (из «сафари» такого рода получил заслуженную известность, пожалуй, один лишь башкирский Благовещенск), почти гарантированно остаются безнаказанными и не ведут не только к суду, но даже к увольнению с занимаемой сотрудниками силовых структур должности!
Однако то, что в последние годы силовые структуры в основе своей, насколько можно понять, окончательно стали коммерческими, создает определенные неудобства не только для их честных сотрудников, но и для силовой олигархии как класса.
Прежде всего, они почти перестали выполнять свои непосредственные функции. Мысль о том, что сотрудник ГИБДД может регулировать уличное движение, скоро станет хитом эстрадного юмора; в обыденной жизни (по крайней мере, Москвы) представить себе такое уже затруднительно. Обращение в милицию по поводу мелких уголовных преступлений воспринимается как опасное проявление минутной слабости, а то и глупости. Мысль о защите своих прав в суде вызывает у растущей части граждан сомнения в психической нормальности того, кому она приходит в голову.
По данным социологических опросов Аналитического центра Левады доля россиян, сообщающих о своем недоверии к «правоохранительным» органам, выросла с января по июль 2005 года с 69 до 74 % (удельный вес однозначно доверяющих им снизился с тоже ничтожных 4, 3 до 2, 8 %, что ниже уровня статистической погрешности). С 60 % до 63 % возросла доля участников опроса, полагающих, что россияне не могут восстановить свои права, нарушенные судом. На стабильно высоком уровне остается неверие людей в возможность отстоять законными методами (с помощью суда и прокуратуры) свои права, попранные милицией: 64 % (на 1 % больше, чем в январе) участников опроса не надеются на эффективную защиту от милицейского произвола со стороны прокуратуры и суда. Только 2, 3 % россиян чувствуют себя полностью защищенными от неправомерных действий сотрудников «правоохранительных» органов (в январе 2005 года таких было 2, 8 %).
|
|
|
Между тем весьма значительная часть сотрудников силовых структур (по крайней мере, низшего звена) имеет лишь ограниченный доступ к «административному ресурсу» и, как это ни парадоксально, в большинстве сфер повседневной жизни весьма близка по своим реальным возможностям и правам к обычным гражданам. Поэтому она, как и обычные граждане России, испытывает существенные и нарастающие неудобства от разложения государства и, в частности, от коррупционного перерождения силовых структур, – усугубленные еще и разочарованием от невозможности использовать в своих интересах принадлежность к вроде бы привилегированной касте.
Существенно и то, что в силовых структурах весьма распространен своего рода рудиментарный патриотизм. Стороннему наблюдателю заверения в любви к Родине и в стремлении к ее величию в устах махровых коррупционеров, ежечасно и ежеминутно продающих и насилующих свою страну, по вполне понятным причинам неминуемо кажутся чудовищным цинизмом и лицемерием. Однако, несмотря на это, для многих сотрудников силовых структур и даже членов «силовой олигархии» любовь к Родине является глубоко органичным, сильным и в целом искренним чувством.
Это парадоксальное сочетание имеет внятное психологическое объяснение, общее для представителей «силовой олигархии» при всей их бросающейся в глаза разнородности: замещая собой государство (и формально, и реально – их корыстные позывы и образуют в совокупности основную часть государственной политики), они поневоле частично ассоциируют себя с ним.
|
|
|
В самом деле, одни сотрудники «силовой олигархии» рассматривают свою повседневную деятельность как вынужденное «приспособление к общей подлости». Для других она представляет собой неизбежную плату за «возможность творить добро» при помощи полномочий, предоставляемых должностью (хотя таких становится все меньше, и с середины 2004 года по конец 2005-го эти романтики были практически вытеснены со всех сколь-нибудь значимых позиций). Третьи утешают себя тем, что при всех своих недостатках они все же лучше большинства чиновников, и без их относительной добросовестности (в случае их добровольной или вынужденной отставки) рухнет вся российская государственность.
Есть, наконец, и такие, которые путем неведомых интеллектуальных усилий умудрились убедить себя в том, что повседневная деятельность «силовой олигархии» направлена не на ее личное обогащение, да еще и за счет разрушения своей страны, но исключительно на благо последней. Еще в начале 2004 года указанная категория составляла, по некоторым включенным наблюдениям, около половины членов «силовой олигархии», однако уже к середине 2005 года она практически сошла на нет. Причина этого быстрого структурного изменения представляется самоочевидной: сама практика работы весьма эффективно и интенсивно излечила разумную часть членов силовой олигархии от заблуждений, навеянных официальной пропагандой. Прекраснодушествующие же идиоты с неизбежностью проиграли внутриолигархическую конкуренцию за ресурсы и влияние своим более расчетливым, хладнокровным и циничным соратникам и были оттеснены на периферию государственной системы либо вовсе выброшены за ее пределы.
Так или иначе, «силовая олигархия», формально замещая собой принципиально значимую часть государственного аппарата, действительно испытывает не показную и не пропагандистскую, но искреннюю любовь к Родине – и демократической общественности, как бы она ни негодовала против этого объективного факта, придется смириться с ним. Представляется, что это тот самый случай, когда форма в полном соответствии с диалектическими закономерностями оказывает на содержание существенное, хотя и безусловно второстепенное влияние.
Вместе с тем нельзя не заметить того, что, искренне любя Родину «в свободное от работы время» и неутомимо уничтожая ее в ходе своей повседневной профессиональной деятельности, представители «силовой олигархии» находятся в состоянии объективно обусловленного и исключительно жестокого внутреннего конфликта, близком к тривиальному раздвоению личности.
Принципиально важно понимать, что многие из них действительно негодуют по поводу «проданных операций» в Чечне, самой чеченской войны, в значительной степени являющейся противоестественным многосторонним «бизнесом на крови», а также самоубийственной для России безумной северокавказской политики правящей бюрократии в целом и многих других проявлений чудовищной сущности сложившегося в нашей стране политического режима.
|
|
|
Современное российское общество уже перешагнуло рубеж, за которым превращение системной и почти повсеместной коррупции в основу государственной политики «достало» (выражаясь живым великорусским языком) даже и самих коррупционеров.
Существенно и то, что многие сотрудники силовых структур являются внутренне честными и искренними людьми. Наиболее чуткие из них болезненно ощущают противоестественность своего личного благополучия в распадающейся стране, погибающей в нарастающей национальной катастрофе. Крайне трудно примириться им и с неизбежным понимаем того, что свое личное благополучие они в значительной степени обеспечивают за счет усугубления несчастий своей Родины и в конечном итоге – за счет ее дальнейшего разрушения.
При этом, чем меньше сотрудники силовых структур вовлечены в силовой рэкет и коррупцию, чем больше они склонны заниматься исполнением своих служебных обязанностей, а не грабежом бизнеса и населения, тем меньше у них поводов для названного внутреннего противоречия. Чем они честнее, тем более полно испытывают они раздражение и недовольство в связи с последовательно антигосударственной политикой правящей бюрократии, претворяемой в жизнь с поистине убийственной последовательностью и эффективностью.
Эти чувства усиливаются многими конкретными обстоятельствами, среди которых следует прежде всего выделить неизбежную, объективно обусловленную многонациональностью страны многонациональность и многоконфессиональность состава ее силовых структур. Их сотрудники неизбежно болезненно воспринимают свою беззащитность перед лицом роста этнической преступности (в том числе этнической коррупции, скупающей должности, по всей вероятности, и в самих этих структурах). Остро реагируют они и на рост националистических настроений в обществе, в значительной степени разжигаемых правящей бюрократией (а возможно, и руководством некоторых силовых структур) в целях вульгарного политического самосохранения.
Яркой иллюстрацией остроты межнациональной проблемы для работников российских силовых структур представляются многочисленные и ставшие уже обыденными случаи притеснения (не говоря уже об избиениях и задержаниях) московскими милиционерами даже широко известных и уважаемых добросовестных сотрудников этих структур – вплоть до Героев России.
Особая «головная боль» сотрудников силовых структур, по интенсивности уступающая, вероятно, только чеченской войне и межнациональным отношениям, – последовательная сдача геополитических позиций России. Превращение МИДа и российской дипломатии в целом в «похоронную команду», обслуживающую удачливые бригады западных внешнеполитических «киллеров», утрата остатков политического влияния не только в «дальнем зарубежье», но и на собственном «заднем дворе» – в постсоветском пространстве – оказывается психологически невыносимым для людей, «по должности» вынужденных считать себя активными патриотами и часто действительно являющихся ими.
Ситуация, в которой вся деятельность государства превращается в череду национальных унижений, нетерпима для людей, отождествляющих себя со своей страной и при этом стоящих к процессу государственной деятельности слишком близко – и, соответственно, осведомленных о нем слишком хорошо. Для понимания их психического и эмоционального состояния представляется существенным и то, что в силу профессиональной специфики работники силовых структур сталкиваются с наиболее грязными, а зачастую и просто омерзительными аспектами деятельности как «силовой олигархии», так и в целом органов государственного управления.
Не стоит забывать и такой сильнейший раздражитель, как внутренние дрязги в силовых структурах, также имеющие разрушительные для страны последствия. Принципиально важно, что они носят далеко не только «системный» характер и касаются не только столкновений, например, «силовых олигархов» и либеральных фундаменталистов или «силовых» и обычных коммерческих олигархов.
Более того: наибольшей остроты (в полном соответствии с биологическим фактом о большей остроте внутривидовой конкуренции по сравнению с межвидовой), как представляется, конфликты достигают внутри самой «силовой олигархии», буквально раздираемой ими. В современной России она всесильна лишь как класс, как целое, а внутри состоит из большого количества жестоко и достаточно хаотично воюющих между собой группировок. Эти внутренние конфликты представляются совершенно неизбежными из-за того, что «силовая олигархия» служит не объективно объединяющим патриотическим (или иным идеологическим), а объективно раздробляющим ее коррупционным (или в лучшем случае просто индивидуальным корыстным) целям.
При этом специфика деятельности «силовой олигархии» и понятная профессиональная склонность ее представителей к применению аргументов, сочетающих предельную простоту и действенность с окончательностью, [29] делает эту внутреннюю конкуренцию исключительно, а в отдельных случаях и непредсказуемо опасной. В первую очередь эта опасность существует для самих участников этой конкуренции, которые отнюдь не защищены не только от произвола конкурентов (не говоря уже об ударах, наносимых ими под прикрытием юридически и содержательно безупречных разоблачений их обыденной деятельности как членов «силовой олигархии»), но и от обычных «случайных» наездов. Однако она автоматически распространяется и на «обычных» сотрудников силовых структур, непосредственно не являющихся ни членами «силовой олигархии», ни даже ее обслуживающим персоналом и, соответственно, не получающих от своего положения сколь-нибудь существенных выгод.
О степени ожесточенности внутренней борьбы между различными группировками «силовой олигархии» некоторые аналитики пытаются судить по загадочной, но во многом вполне однозначной смерти Романа Цепова, однако значительно более откровенной и прозрачной представляется история с делом так называемых «оборотней в погонах» (во главе с генералом Ганеевым из МЧС). Инкриминируемые им и, по-видимому, действительно совершавшиеся ими злодеяния при всей вероятной (с точки зрения репутации современных российских силовых структур) обыденности были чудовищны. Помимо традиционного «силового рэкета» и вымогательства денег они включали поставленное «на конвейер» выбивание из огромного числа заведомо невинных, а часто и совершенно случайных людей признаний в совершении ими тяжких преступлений с последующим их осуждением.
В то же время, насколько можно судить по сообщениям СМИ, следствие не заинтересовалось достаточно разветвленными связями этой группы в среде «силовой олигархии», без которых ее действия в описываемом официальной пропагандой масштабе были попросту невозможны, а суд над этой группой идет в закрытом режиме без всякой видимой спешки, «ни шатко ни валко». При этом один из каналов российского телевидения показал сюжет, из которого следовало, что обвиняемые в тягчайших преступлениях находятся (или, по крайней мере, находились одно время) в зале суда вне специальной клетки – что создавало отчетливые иллюзии «социальной близости» обвиняемых власти (по крайней мере, на фоне шедшего в то же самое время процесса над Ходорковским и Лебедевым, в соответствующую клетку демонстративно помещенным).
О «заказном» характере дела «оборотней» косвенно свидетельствует и наглядно демонстрируемое его инициаторами и официальными пропагандистами равнодушие к судьбам как минимум десятков невинно осужденных людей, продолжающих отбывать наказания за преступления, которых они, как стало совершенно ясно, не совершали, в весьма суровых условиях мест лишения свободы.
В результате разоблачение «оборотней» представляется не более чем внешним проявлением победы одной группировки «силовой олигархии» над другой в борьбе за контроль над значительными финансовыми потоками (и, возможно, значимыми политическими ресурсами). Вероятно, непосредственной причиной этой победы стала объективная необходимость частичной дискредитации «министра-спасителя» Шойгу. Его колоссальная популярность (рейтинг которой устойчиво является вторым после президентского) в эпоху «путинских катастроф» сначала была необходима для раскрутки «партии власти», но затем, по-видимому, начала представлять собой реальную угрозу политическим перспективам президента Путина и непосредственно связанным с ним лицам. Дело «оборотней» стало, насколько можно понять, прекрасным инструментом обеспечения жесткого контроля за Шойгу, бывшим в то время одним из лидеров «Единой России» и единственным ее руководителем (не считая популярных губернаторов), имевшим свой собственный авторитет у широких масс населения.
Однако оно же весьма убедительно и в предельно доступной для сотрудников силовых структур форме показало неустранимую неустойчивость положения практически всех без исключения групп «силовой олигархии» и их уязвимость перед принципиально непредсказуемыми и не только не контролируемыми, но даже и в принципе не наблюдаемыми ими факторами.
Разобранные факторы раздражения и недовольства сотрудников силовых структур в основном были связаны со спецификой их положения. Вместе с тем не стоит забывать, что при всей своей безусловной особости они являются не только неотъемлемой, но и вполне органичной частью государственной бюрократии, которая в целом взбешена полным параличом, в который погрузили ее административная реформа и очевидная неспособность нынешнего руководства государства заниматься даже рутинной административной деятельностью.
Это постепенное, но неуклонное остервенение проявляется даже не уровне бюрократического фольклора: например, если сразу же после назначения в марте 2004 года председателя правительства России Фрадкова за глаза почти ласково звали «Чебурашкой», то уже к лету 2005 года его внутриаппаратные прозвища стали не только оскорбительными, но порой и непечатными.
|
|
|
