 |
33. Кто покупает богов любви?
|
|
|
|
Сегодня сойдутся счастливые звезды.
Гете
Любители театра вернулись из окружного города поздно ночью — или, лучше сказать, рано утром. Дамы проспали чуть ли не весь день, только Менев и Наталья поднялись в урочный час и сели вместе пить кофе.
— В подобных случаях тебе следовало бы оставаться дома, папа, — сказала Наталья. — У тебя сегодня измученный вид. И вообще… Такой образ жизни! В твоем возрасте нужно больше спать.
— Ерунда! — проворчал Менев. — Что ты в этом понимаешь? — Он погладил усы. — Разве я старый? Есть другие вещи, которые меня угнетают.
— И что же это за вещи, папочка? — спросила Наталья, присаживаясь к отцу на колени и обнимая его за шею.
— Так, ничего особенного.
— Очень даже особенное, я даже догадываюсь, в чем дело.
— Ну и в чем?
— У тебя кончились деньги, папа.
— Черт побери! Ты права. Вся внушительная сумма денег, хранившаяся в сберегательной кассе, утекла, словно песок сквозь пальцы, напрочь растаяла. — Он выпустил изо рта кольцо дыма. — Придется у кого-то занимать. Я потому и поднялся так рано. Закину удочку у Карола.
— Лучше не делай этого! — взмолилась Наталья. — Куда нас такое расточительство заведет? Мы ведь сейчас живем не по своим возможностям…
— Тут ничего не изменишь, Натальюшка. Я не хотел бы попасть в неловкое положение — что сказали бы наши гости, и в первую очередь Зиновия?
— Ты все-таки ее раб?
— Чепуха!
— Но ты делаешь все, чего она пожелает.
— Делаю, потому что сам нахожу в этом удовольствие.
— Но подумай, папочка, как долго это может длиться? Ты увязнешь в долгах, у нас отнимут Михайловку, и придется нам всем идти побираться…
— Вздор! Ты что, меня учить собралась? Я для этого слишком стар.
|
|
|
Он высвободился из ее объятий, надел шапку, вскочил на лошадь и поскакал к Каролу. Того не оказалось дома. Когда Менев пожаловал во второй раз, Карол хотя и вернулся, однако вместе с молодой актрисой — а стало быть, его вроде как и не было по-настоящему дома.
Тогда Менев вспомнил о Сергее. Но сразу отбросил эту мысль. Священник? Тоже исключается. Ничего другого не оставалось, как обратиться к фактору.
Старый барин воротился домой чернее тучи и в довершенье к своим неприятностям обнаружил в салоне настоящий гарем. Первое, что он увидел, было облако табачного дыма. Потом из него мало-помалу проступили очертания фигур: на оттоманке разлеглась Зиновия, в покойном кресле устроилась Лидия, в другом — его жена. Непричесанные женщины лениво курили папиросы и сонно потягивались.
— Хорошенькая история! — заговорил Менев, недоуменно разводя руки. — В доме ни гроша, из сберегательной кассы забрано последнее, никого не найти, кто дал бы мне в долг хоть пять гульденов, а вы тут нежитесь, как одалиски.
— Он, похоже, хочет устроить нам головомойку! — воскликнула Аспазия и неестественно рассмеялась.
— И самое время было бы! — огрызнулся Менев, все более распаляясь. — Так дальше продолжаться не может, иначе мы до нищенской сумы докатимся. Я положу конец этим нескончаемым праздникам, так дело не пойдет, не пойдет…
Между тем Зиновия встала и спокойно сняла шапку у него с головы.
— Прежде всего: разговаривая с дамами, нужно снимать головной убор.
— Пардон.
— И потом, с ними нельзя говорить в таком тоне.
— Еще раз пардон, но тем не менее все отныне должно перемениться.
— Менев, ты в самом деле смешон! — Зиновия громко расхохоталась. — Ты собираешься корчить перед нами хозяина? Хорошо, в таком случае мы тебе докажем, что времена, когда женщина была рабыней мужчины, миновали. В Америке, в Англии, во Франции женщины давно эмансипировались, кто помешает нам сделать то же самое?
|
|
|
— Совершенно верно, — поддержала ее Аспазия. — Если ты разыгрываешь из себя тирана, мы совершим революцию.
— Мы эмансипируемся, — присовокупила Лидия.
— И я положу этому начало! — провозгласила Зиновия. — У меня есть роскошный мужской костюм, который я уже носила в Лемберге, сейчас я его надену. Кто последует моему примеру?
— Я! — крикнула Аспазия.
— Представляю, как ты будешь выглядеть, — с иронией заметил Менев. Его даже смех разобрал.
— Смейся, смейся, мы не собираемся и дальше таскать твое ярмо, — отрезала жена.
— Отныне мы будем жить так, как нам нравится, — сказала Лидия.
— Мы больше не позволим закабалять себя, — снова воскликнула Зиновия, для которой все происходящее было лишь замечательным развлечением, тогда как Аспазия с Лидией восприняли дело всерьез.
Менев начал отступление.
Во второй половине дня появился Камельян Сахаревич. Смиренный, учтивый и улыбающийся, он терпеливо выслушал, что наболело на сердце у каждого. Сначала свое горе излил Менев, затем украдкой исповедалась Аспазия и, наконец, пожаловалась Лидия. В результате Сахаревич поднял в Михайловке настроение, покинул ее с тремя векселями за пазухой и тем же вечером привез деньги.
Этот вечер вообще был богат на события.
Сначала в ростокскую овчарню проникли волки. Сергей и его люди с ружьями, а также крестьяне, вооруженные молотильными цепами, преследовали их до самого леса и там устроили облавную охоту.
Тем временем произошло второе событие.
Когда старый Онисим остался дома один, верхом прискакала Наталья, чтобы навестить его. Она подала ему руку и так приветливо кивнула, что старик на радостях снял ее с лошади, точно ребенка, и на руках отнес в дом. Здесь он опустил ее на диван, пошел поставить лошадь в конюшню и затем вернулся обратно, чтобы спросить, какие у нее будут распоряжения.
Наталья, которая сняла шапку с накидкой и перед зеркалом приводила в порядок волосы, покачала головой:
— Мне ничего, кроме тебя, не нужно. Расскажи-ка мне о Сергее, о своем барине.
— Он сейчас, слава Богу, гоняется за волками.
— Об этом я слышала уже в деревне и тем не менее приехала.
— Вам все-таки не следовало бы выезжать одной, это теперь не безопасно.
|
|
|
— Я не боюсь, — хладнокровно ответила Наталья, — да и ехать-то тут сколько? Полчаса на коляске. Я проскакала это расстояние за четверть часа, и в случае надобности я всегда смогу себя защитить.
С этими словами она извлекла из карманов меховой шубы два небольших револьвера.
— Какая отвага горит в ваших глазах, — с удовлетворением произнес старик. — Господь сотворил вас для моего барина, который не боится ни смерти, ни черта.
Наталья присела у камина и слушала Онисима, который в своей многоречивой манере пустился было рассказывать о Сергее.
Тут произошло третье событие.
Во дворе внезапно появился сам Сергей и громко окликнул Онисима. Наталье не хотелось встречаться с ним, а поскольку она не могла незамеченной выскользнуть из дома, ей не оставалось ничего другого, как спрятаться. Она быстро сгребла в охапку шапку с накидкой, плетку, перчатки — и побежала через все комнаты до самой последней, где притаилась у окна, задернув гардины. Она дрожала при одной мысли, что Сергей может ее обнаружить, однако дело приняло совершенно иной оборот… Произошло четвертое событие.
Не успел Сергей, отставивший в сторону ружье, с помощью Онисима стянуть сапоги, как пожаловала Зиновия — верхом на лошади и в мужском костюме. Когда она вошла в маленький салон, Сергей поглядел на нее с удивлением, к которому явно примешивалось восхищение. Это не ускользнуло от глаз Зиновии, и она гордо улыбнулась.
Выглядела она великолепно. Ростом и статью она скорее походила на ослепительно красивого мужчину, чем на переодетую женщину, когда прошлась с нагайкой в руке из угла в угол комнаты — в высоких черных сапогах, просторных складчатых панталонах из черного бархата, в шнурованной куртке из той же материи и в маленькой папахе на уложенных á lа Тит[76] волосах.
Наталья слышала, как она пришла, и теперь узнала ее по голосу; она на цыпочках прокралась до последней портьеры, которая отделяла ее от обоих, и отсюда могла видеть и слышать все, что происходило в маленьком салоне. Она трепетала и чувствовала, как колотится у нее сердце, но овладела собой, ибо хотела в конце концов узнать правду.
|
|
|
Сергей сидел у камина, а Зиновия стояла перед ним, уперев руки в бока.
— Да не досадуйте вы, ради Бога! — молвила она. — Согласитесь, я хорошо выгляжу.
— Вы всегда красивы, — ответил Сергей, — излишне напоминать вам об этом, но я не люблю подобных экстравагантностей.
— Вы все вдруг стали ревностными поборниками морали, — насмешливо обронила Зиновия. — У вас, наверное, тоже нет денег — как у Менева, который нынче ни с того ни с сего пустился читать нам назидательную проповедь?
— Он это сделал? Меня сей факт радует.
— О, мы не потерпим этой тирании! — крикнула Зиновия. — Мы объявляем вам войну. Это будет веселая охота на рабов. Мы не пощадим никого и не остановимся, пока не наденем на каждого из вас хомут. Отныне мы станем повелевать, а ваше дело — повиноваться.
— Можно подумать, сейчас это не так… — улыбнулся Сергей. — Женщины и без того вертят всеми нами, только каждая на свой лад: одного мужчину, как охотничью собаку, потчуют плеткой, другим управляют, точно марионеткой, дергая за невидимые ниточки.
— Что ж, в таком случае лучшее, что вы можете сделать, — это сразу капитулировать, — произнесла Зиновия. — Хотите быть моим рабом?
— Я бы скорее продал свою душу дьяволу.
Зиновия расхохоталась.
— Кто знает, может, я и есть дьявол?
— Лет двести назад вас бы, бесспорно, сожгли на костре — как ведьму.
— Какая мне польза от магии, если я не в силах околдовать вас? — возразила Зиновия. — Увы, я не владею теми чарами, которыми обладают известные вам глаза.
— Прошу вас не говорить о Наталье.
— Почему же не говорить? — Сергей промолчал, и Зиновия медленно положила руку ему на плечо. — Потому что вы любите Наталью, а мои недостойные губы осквернят имя вашей святой, не такли?
Сергей пожал плечами, встал и подошел к окну.
— Вы опять ведете себя крайне неучтиво, — сказала Зиновия. — Вам обязательно нужно снова и снова давать мне понять, что вы меня не любите?
— Вы сами принуждаете меня к этому. Разве вы не обещали мне быть благоразумной?
— Фи! — крикнула Зиновия, щелкнув нагайкой. — Я не могу быть благоразумной. Прощайте! — Она подала ему руку. — Я отправляюсь к Каролу.
— Это лучшее, что вы могли бы сейчас сделать.
Зиновия посмотрела на Сергея, сокрушенно покачала головой и вышла из комнаты. Когда она галопом ускакала со двора, произошло пятое и последнее событие.
Сергей, до того момента стоявший у окна, прошел, отодвинув занавес, в соседнюю темную комнату — и в его объятиях нежданно-негаданно оказалась женщина, которая, тихо вскрикнув, тут же попыталась вырваться. Голос, мягкий бархат и мех, родной милый трепет… это была Наталья! Он страстно прижал ее к своему сердцу, и уста их слились в поцелуе. В следующую минуту она высвободилась и тоже упорхнула.
|
|
|
Опять лошадиный галоп.
Сергей отворил окно.
— Онисим, послушай, кто это сейчас ускакал?
— Какая-то дама, я ее не знаю. Как мне всех дам-то упомнить!
34. Чтобы пить вино и петь…
Долго ль пениться будет бокал нашей жизни,
Не знает никто, каждым часом давай наслаждаться.
Расин. Атония
Все пришли в изумление, когда Зиновия сказала, что поедет с двоюродной бабушкой в окружной город.
— Что это она надумала? — проворчал Менев, а Аспазия отвела бабушку Ивану в сторонку для разговора.
— Нужно же и мне о своих туалетах позаботиться! — раздраженно проговорила та. — В кои-то веки я собралась сделать несколько покупок, и это сразу расценили как заговор.
Сказано — сделано. Они собрались в дорогу и благополучно отбыли.
Первым, кого они встретили в городе, был Карол. Он принял таинственный вид, был очень скуп на слова и только непрестанно подавал глазами знаки Зиновии.
— У тебя, верно, тоже здесь какие-то дела? — поинтересовалась двоюродная бабушка.
— Конечно, дела-с.
— И поэтому ты уже несколько дней у нас не показываешься?
— Да, поэтому.
— Менев тут тебя разыскивал, а тебя не застать дома.
— Да, я отсутствовал.
— Ты завтра приедешь?
— Завтра? Нет.
— Может быть, послезавтра?
— Может быть.
— Что это с Каролом творится? — спросила бабушка, когда они двинулись дальше.
— Он начинает жить, — ответила Зиновия. — Давайте и мы с вами сегодня немного повеселимся.
Справившись со своими покупками, двоюродная бабушка, накормленная Зиновией, почувствовала усталость.
— Ты немного вздремни, — предложила Зиновия, — а я тем временем проведаю наших студентов. А ты приходи попозже.
— Да, совершенно верно.
Бабушка Ивана улеглась на диван, и Зиновия отправилась к Винтерлиху. Того дома не оказалось, а оба поповских сына играли в кафе в бильярд. Таким образом, в квартире она застала одного Феофана и уже с порога улыбнулась от ощущения, что ее появление сделает его несказанно счастливым. Затем подошли Данила с Василием. Первый — широкоплечий, с грубыми чертами лица; второй — с непокорными вихрами каштановых волос, геройским взглядом и легким шагом школяра, не обремененного земными заботами. Оба крепко пожали Зиновии руку и расположились в некотором отдалении. Данила скручивал папиросу, тогда как Василий, тайно влюбленный в Зиновию, неотрывно пялил на нее глаза.
Она извлекла портсигар и предложила молодым людям. После того как она сама зажала папироску в маленьких белых зубах, закурили все, и вскоре комната наполнилась густым синим дымом.
— Знаешь что?! — громко и радостно воскликнула Зиновия, обращаясь к Феофану. — Двоюродная бабушка в городе. Она и сюда придет. Пусть она разок покутит с нами.
Три студента как по команде расхохотались.
— Не мог бы кто-нибудь принести нам пива и несколько бутылок вина?
— Я просто схожу в гостиницу «De Pologne», [77] и хозяин пришлет все, чего мы пожелаем, — вызвался Феофан, уже поднабравшийся некоторого опыта в подобных вещах.
Он удалился с Данилой, а Зиновия впервые осталась наедине с Василием. Он был близок к отчаянию. Он то застегивал куртку на все пуговицы, то снова расстегивал, потом выглянул в окно.
— Их все еще не видно, — проговорил он.
— И неудивительно, они ведь только ушли.
— Здесь очень жарко.
— Не знаю… мне зябко.
— Может, я разведу огонь?
— Не надо, благодарю.
Василий вздохнул.
— Что с вами?
— Я сожалею… это было бы так красиво!
— О чем вы сожалеете?
— О том, что вы не султан в женском обличии.
— А почему?
— Потому что у султана много рабов, и я мог бы быть одним из них.
— Василий, вы часом не влюблены в меня?
— А если б и так?
— Ерунда!
— Ну, коли я столь безрассуден, чтоб вас любить, можете высмеять меня, я даже прошу об этом…
Затем он подошел к окну и оставался там до тех пор, пока в комнату не вошли Феофан с Данилой, а по пятам за ними — коридорный из евреев, с двумя корзинами, полными бутылок.
Феофан накрыл стол и принес бокалы, Василий расставил стулья, Данила взялся откупоривать пивные бутылки. Вскоре все радостно пили пиво, Зиновия положила на стол свой портсигар, каждый закурил и с наслаждением делал глубокие затяжки. Василий проявлял признаки нервозной веселости, он наполнял стакан за стаканом, чокаясь с каждым в отдельности, хохотал, стучал по столу, скинул куртку, рассказывал еврейские анекдоты и в конце концов на ломаном немецком запел «Застольную» Гете:
Дух мой рвется к небесам
В заблужденье странном:
Не пущусь ли я и впрямь
В путь по звездным странам?
Нет, хочу остаться здесь,
В мире безобманном,
Чтобы пить вино и петь,
И звенеть стаканом! [78]
Остальные подпевали, и песня следовала за песней, а бутылка — за бутылкой. Все уже изрядно поднабрались, когда появилась двоюродная бабушка. Ее встретили криками ликования, помогли освободиться от зимних покровов и усадили за стол.
— Здесь, кажется, пир горой, — проговорила она с простодушной улыбкой.
— Один раз на свете живем, тетушка, — ответила Зиновия, поднимая бокал. — За твое здоровье!
— Спасибо, спасибо!
Бабушка отхлебнула глоток и отставила пивной бокал.
— Нет, в студенческой компании так не кутят! — крикнула Зиновия. — Ты должна выпить по-настоящему, милая тетушка.
— Ну, если так заведено… — улыбнулась та и сделала весьма похвальный глоток. — Однако что это здесь столько дыма?
Она обмахнулась носовым платком.
— Ничего не поделаешь, тетушка, — сказала Зиновия. — Единственный способ усидеть среди курящих — закурить самой.
— Я же не умею.
— А ты попробуй.
С этими словами Зиновия протянула ей папиросу, которую бабушка взяла с некоторым сомнением, а Данила подал огня.
— Ой нет, ни за что на свете… — пробормотала бабушка, но тем не менее благополучно прикурила папиросу и принялась, не затягиваясь, пускать дым.
— А что, очень симпатично выходит, — сказала она, — когда голубые облака так вот вытягиваются и принимают очертания всевозможных фигур. Можно каждый день открывать для себя что-то новое.
— Однако ты не пьешь, тетушка, — заметила Зиновия.
— Уже пью, — ответила бабушка Ивана.
— Пить до дна! — закричали студенты, и она действительно осушила бокал.
— Если дело так и дальше пойдет, — улыбнулась старушка, — то я, чего доброго, захмелею.
Она мало-помалу раззадорилась, катала хлебные шарики, бросалась ими в Зиновию и смеялась всему, что бы ни происходило вокруг.
Студенты затянули «Гаудеамус».
— Как смешно, когда поют на латыни! — воскликнула двоюродная бабушка и отхлебнула пива, которым в очередной раз наполнил ее бокал Данила.
— Спой с нами, — попросила Зиновия.
— Я?.. Нет, право… Я не умею.
— Ты только начни.
Бабушка Ивана рассмеялась и в конце концов все же запела вместе со всеми «Гаудеамус». Теперь была открыта первая бутылка вина.
— Я не пью, — категорически заявила добрая старушка. — Я больше не могу, действительно не могу.
Она закрыла ладонью бокал, однако растопырила пальцы, так чтобы Феофану было удобно наливать.
Вино окончательно развязало языки. Феофан бахвалился, Василий пылко клялся Зиновии в любви, Данила провозглашал один тост за другим: за Зиновию, за красивых женщин вообще, за отечество, за дружбу, за свободу и за любовь.
Двоюродная бабушка то смеялась, то курила, то пела и пила.
— Ах, если бы вернуть молодость! — вздохнула она. — Где они, прекрасные годы? — Затем обратилась к молодым людям. — В мое время пили из туфельки дамы, — молвила назидательно. — Я, к сожалению, уже стара, но здесь присутствует красивая женщина, неужели она недостойна того, чтобы ей поклонялись? Присягните ей! На колени!
Василий тотчас бросился ниц перед Зиновией, снял с нее туфельку и, наполнив вином, выпил за ее здоровье. Феофан с Данилой последовали его примеру. Тогда Зиновия подняла бокал и провозгласила:
— Ура, да возлюбим! [79]
Все воодушевленно чокнулись.
— Но при этом, — хихикая, проговорила двоюродная бабушка, — при этом… нужно… целоваться. Поцелуй же ее, Феофан, и от всей души!
Феофан приобнял и поцеловал Зиновию, после чего та, азартно сверкая глазами, подставила губы Василию и Даниле.
— Ну а ты, тетушка, ты тоже должна поцеловаться! — воскликнула она затем.
— Я?.. Ах нет, мне это все-таки не приличествует…
— Ура, да возлюбим! — повторила Зиновия. И прибавила: — Здесь не может быть никаких исключений.
Молодые люди обступили двоюродную бабушку, стыдливо закрывавшую лицо ладонями, и по очереди крепко расцеловали ее.
— Нет, ну что за молодежь нынче… это же неприлично… это действительно неприлично. — Она тщательно вытерла рот. — Не знаю, я чувствую себя как на корабле. Палуба качается под ногами, все вокруг меня кружится и танцует…
Бабушка Ивана пересела на диван и, пока остальные продолжали пить и петь, крепко уснула там, счастливая, как ребенок.
|
|
|
