 |
Аммиан марцеллин. История. 17 глава
|
|
|
|
Вкратце перечислив хорошие качества, о которых я мог получить сведения, перейду к изложению его недостатков. Если в некоторых отношениях его можно сравнить с императорами средних достоинств, то в тех случаях, когда он находил совсем ложный или самый незначительный повод подозревать покушение на свой сан, он вел следствие без конца, смешивал правду и неправду и свирепостью превосходил, пожалуй, Калигулу, Домициана и Коммода540. Взяв себе за образец этих свирепых государей, он в начале своего правления совершенно истребил всех связанных с ним узами крови и родства. Беды несчастных, против которых появлялись доносы об умалении или оскорблении величества, отягчали его жестокость и злые подозрения, которые в таких делах направлялись на все возможное. И если становилось известным что-нибудь подобное, он вместо спокойного отношения к делу, приступал с жаром к кровавому розыску, назначал свирепых следователей, старался растянуть саму смерть в случаях казни, если это позволяли физические силы осужденных, и вообще на таких процессах превосходил свирепостью даже Галлиена. Против последнего не раз возникали бунты: Авреола, Постума, Ингенуя, Валента, по прозванию Фессалоника, и многих других, и все-таки он иной раз карал эти заслуживающие смерти злодеяния со снисходительностьюz:\CorvDoc\lektsiiorg3\эпоха - 541_1541. Констанций даже сомнительные и мнимые преступления доводил чрезмерной тягостью пыток до того, что они казались совершенно доказанными. Хотя он чрезвычайно заботился о том, чтобы его считали справедливым и милостивым, но в делах этого рода не знал справедливости. И как искры, летящие из сухого леса при легком дуновении ветра беспрепятственно стремясь вперед, несут гибель селениям, так и он мельчайшие поводы превращал в громады бедствий, действуя совершенно противоположно досточтимому императору Марку (Аврелию). Когда Кассий542 посягнул в Сирии на императорский сан, Марку была доставлена захваченная связка писем, адресованных Кассием заговорщикам, так как взят был в плен тот, кто должен был их доставить. Марк, не распечатывая, приказал тут же ее сжечь, находясь еще в Иллирике, чтобы не узнать своих противников и против воли не возненавидеть их543 Некоторые разумные люди высказывали мнение, что Констанций мог бы проявить большее величие духа, если бы без пролития крови отступился от власти, которую отстаивал с такой жестокостью. Так и Туллий (Цицерон) говорит в одном письме к Непоту544, упрекая Цезаря в жестокости: «Благополучие есть не что иное, как удача в благородных деяниях, или, давая иное определение: счастье есть судьба, помогающая добрым советом; а кто им не следует, тот никоим образом не может быть счастлив. Поэтому в нечестивых и гибельных планах, которых держался Цезарь, не могло быть никакого счастья. Счастливее, по-моему, изгнанник Камилл545, чем его современник Манлий546, даже если бы, как он того жаждал, ему удалось сделаться царем». Ту же самую мысль высказывает и Гераклит Эфесскийz:\CorvDoc\lektsiiorg3\Темный - 547_1547 в своем замечании, что иногда достойнейших людей побеждали по капризу судьбы негодяи и трусы; а что самое высокое проявление доблести следует видеть в том, когда могущественная власть возьмет как бы под ярмо страсти, увлекающие на проявления ненависти, гнева к ярости, и воздвигнет славный трофей в твердыне победителя духа.
|
|
|
Насколько во внешних войнах этот государь терпел урон и потери, настолько он возносился удачами в междоусобицах и был весь забрызган гноем, истекавшим из внутренних нарывов государства. За этот достойный скорее сожаления необычный успех он воздвиг себе на развалинах провинций с большими расходами триумфальные арки в Галлии и Паннонии, расположив на них записи с перечислением своих подвигов для поучения читающих, пока будут стоять эти памятники. В отношении своих жен, евнухов с их льстивыми речами и некоторых придворных он оказывался весьма податливым, когда те аплодировали каждому его слову и ловили, когда он скажет «да» или «нет», чтобы поскорее с ним согласиться.
|
|
|
Тяжесть его правления усиливалась ненасытною жадностью сборщиков податей, которые доставляли ему больше ненависти, чем денег. И это было в глазах многих тем невыносимее, что он сам никогда не разбирал тяжб и не принимал мер для облегчения положения провинциального населения, когда его угнетало увеличение податей и повинностей. Кроме того он нередко отнимал дарованное им же самим. Христианскую религию, которую отличает цельность и простота, он сочетал с бабьим суеверием. Погружаясь в толкования вместо простого принятия ее, он возбудил множество споров, а при дальнейшем расширении этих последних поддерживал их словопрениями. Целые ватаги епископов разъезжали туда и сюда, пользуясь государственной почтой, на так называемые синоды, стремясь наладить весь культ по своим решениям548. Государственной почте он причинил этим страшный ущерб.
Сложение его и внешний вид были таковы: темно-русый, с блестящими глазами, острым взглядом, с мягкими волосами, с гладко выбритыми и изящно блестевшими щеками; туловище от шеи и до бедер было длинновато, ноги очень коротки и искривлены; поэтому он хорошо прыгал и бегал549
Набальзамированный труп почившего был положен в гроб, и Иовиан, в ту пору протектор-доместик, получил приказ сопровождать останки с императорскими почестями до самого Константинополя, чтобы его похоронить возле его родственников. Когда он восседал на колеснице, везшей останки императора, как делается это государям, ему предоставляли образцы хлебного довольствия солдат или, как это называют, пробы, выставляли на смотр лошадей государственной почты, и народ по обычаю встречал его толпами. Все это и тому подобное предрекало Иовиану императорский сан, но, так как он являлся лишь исполнителем погребальных церемоний, то лишь пустую видимость и тень этого сана.
|
|
|
КНИГА XXII
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
(годы 361—362)
1. Август Юлиан из страха перед Августом Констанцием делает остановку в Дакии и тайно совещается с гаруспиками и авгурами.
Пока изменчивая судьба разворачивала такую цепь событий в разных частях земли, Юлиан среди множества разнообразных дел в Иллирике ревностно предавался исследованию внутренностей жертвенных животных и наблюдал полет птиц, стараясь узнать наперед исход событий; но ответы были сомнительны и неясны, и, он пребывал в неизвестности относительно будущего. Наконец, один галльский оратор Апрункулий, назначенный впоследствии правителем Нарбоннской Галлии, человек опытный в гаруспицине, открыл ему грядущее, узнав его из рассмотрения, как он сам говорил, печени, которая оказалась покрытой двойной пленкой. Так как Юлиан опасался, что измышляют знамения применительно к его страстному желанию, то и находился в мрачном расположении духа, пока сам не увидел гораздо более радостного предзнаменования, в котором совершенно ясно была предсказана смерть Констанция. В тот самый момент, когда Констанций умер в Киликии, солдат, который подсаживал Юлиана правой рукой на коня, споткнулся и растянулся на земле. Тут Юлиан в присутствии многих громко воскликнул, что упал тот, кто вознес его на высоту. И хотя он считал это радостным знамением, тем не менее, твердо придерживаясь принятого им плана действий, оставался в пределах Дакии и чувствовал себя очень тревожно, считая рискованным доверяться предположениям, которые, быть может, получат совсем противоположное истолкование в своем осуществлении.
2. Узнав о смерти Констанция, Юлиан проходит через Фракию, вступает в Константинополь и без битвы овладевает всей Римской империей.
Так он жил между страхом и надеждой, как вдруг явились отправленные к нему послами Теолайф и Алигильд. Они объявили ему о смерти Констанция, добавив, что император в последнем предсмертном слове назначил его преемником своей власти. Эта весть чрезвычайно ободрила его, освободив от мучительных тревог и грозных боевых опасностей. Уверовав теперь в предзнаменования и испытав на опыте, какую пользу сослужила ему несколько раз в его делах быстрота, он отдал приказ идти во Фракию. Спешно двинув вперед войска, он прошел ущелье Сукков и со всей своей армией направился в Филиппополь, древнюю Эвмольпиаду.550 Бодро и весело следовали за ним солдаты, так как увидели, что к Юлиану сверх ожиданий перешла по праву верховная власть, добывать которую они шли с риском подвергнуться величайшим опасностям. И как молва обычно раздувает неожиданные события, он спешил вперед в приподнятом настроении духа словно на колеснице Триптолема,551 которую древние сказания снабдили из-за быстроты ее передвижения крылатыми драконами, летающими по воздуху. Грозный на суше и на море, не встречая задержки ни в каких стенах, он вошел в Гераклею-Перинф552 О его прибытии тотчас узнали в Константинополе; стар и млад, мужчины и женщины высыпали ему навстречу, словно ожидая увидать человека, сошедшего с неба. 11 декабря почтительно приветствовал его сенат при единодушном ликовании народной толпы, и, окруженный толпой солдат и граждан, он шел как бы в боевом строю. Все взоры были устремлены на него не только с живым любопытством, но и с величайшим восхищением. Казалось каким-то сном, что этот совсем еще молодой, небольшого роста человек, прославленный великими делами, после кровавого истребления царей и племен, переходил с чрезвычайной быстротой из города в город, получая на каждом шагу новые средства и силы, – без затруднений захватывал все с быстротой пламени553 и достиг наконец предоставленного ему волей небес принципата безо всяких потерь со стороны государства.
|
|
|
3. Осуждение некоторых приверженцев Констанция, одних по заслугам, других – вопреки справедливости.
Вскоре после этого он назначил Секунда Саллюстия префектом претория и поручил ему как верному человеку производство следствия, составив комиссию из Мамертина, Арбециона, Агилона и Невитты, а кроме того Иовина, который недавно был назначен магистром конницы в Иллирике. Все они переправились в Халкедон и там при содействии командиров и трибунов иовинианов и геркулианов554 вели следствие с большой строгостью в ущерб справедливости; исключить можно лишь некоторые случаи, так как было немного дел, в которых сама правда выдавала очень скомпрометированных подсудимых. Прежде всего они приговорили к изгнанию в Британию Палладия, бывшего магистра оффиций, который только по подозрению обвинялся в том, что в бытность свою магистром оффиций при Цезаре Галле настраивал против него Констанция. Затем приговорили к изгнанию в Верцелл бывшего префекта претория Тавра555 проступок которого перед лицом судей, отличавших правду от неправды, мог показаться вполне простительным. Чем он прегрешил, если в страхе перед начинавшимся движением бежал под защиту своего государя? Ужас вызвало чтение протокола его процесса, который начинался с таких слов: «В консульство Тавра и Флоренция, Тавр был приведен глашатаями на суд»... Такое же бедствие грозило Пентадию556 Ему вменяли в вину то, что он, в качестве уполномоченного Констанция, составил точную запись ответов Галла, которые тот, будучи на краю гибели, давал во время допроса. Но так как Пентадий умело защищался, то в конце концов вышел из процесса без наказания. Столь же несправедливо сослан был на далматинский остров Боа557 Флоренций, сын Нигриниана, бывший в ту пору магистром оффиций. А другой Флоренций, в прошлом префект претория и в тот год консул, который в страхе перед внезапно наступившим переворотом спасся от опасностей вместе с женой, долго скрывался и не мог вернуться до смерти Юлиана, был заочно приговорен к смертной казни. Точно также Евагрий, комит императорской казны, Сатурнин, бывший заведующий дворцом, и бывший нотарий Пирин были отправлены в изгнание. Казнь Урсула, комита государственного казначейства, оплакивала, думаю я, сама Справедливость, обличая императора в неблагодарности. Когда Юлиан был послан в западные области в звании Цезаря, причем его желали всячески ущемить и не предоставили никакой возможности делать подачки солдатам, и тем самым солдаты могли скорее пойти на всякий бунт, тот самый Урсул дал письменный приказ начальнику галльской казны выдавать без малейших колебаний суммы, каких бы ни потребовал Цезарь. Юлиан почувствовал, что эта казнь выставила его на поношение и проклятия многих. Он думал, однако, что это неизгладимое преступление может быть не приписано ему из-за его заявления, что убийство произошло без его ведома и что Урсула погубило раздражение против него военных людей, запомнивших приведенные мною выше слова, вырвавшиеся у него при виде развалин Амиды558 Он проявил в этом случае свою растерянность и непонимание того, что подобало его положению, поскольку поставил во главе этой следственной комиссии Арбециона, человека всегда ненадежного и страшно тщеславного, прочие члены комиссии и командиры легионов состояли в ней только для вида; а Юлиан знал что именно Арбецион, как храбрый участник побед Констанция в междоусобных войнах, был избран для действий против него. Если сообщенные мною факты вызвали осуждение даже среди сторонников Юлиана, то дальнейшие случаи применения строгости были вполне заслужены. Так, бывший имперский агент Аподемий, который, как было в соответствующем месте это указано, усердно старался, чтобы погубить Сильвана и Галла559 и нотарий Павел, по прозвищу Катена, имя которого многие называли с глубокими вздохами, были сожжены живыми, судьба, какой и следовало ожидать. Кроме этих лиц был приговорен к смертной казни Евсевий, который состоял начальником опочивальни Констанция. То был гордый и жестокий человек. Из самого низкого положения он был вознесен до такого, на котором мог, так сказать, приказывать императору, и был тем невыносимее. Адрастия560 взирающая на человеческие деяния, дергая, как говорится, за ухо, внушала ему вести себя скромнее; а так как он не послушался, то она низвергла его как бы с высокого утеса в пропасть.
|
|
|
4. Август Юлиан прогоняет из дворца всех евнухов, брадобреев и поваров. О пороках придворных евнухов и падении военной дисциплины.
После этого император занялся придворным штатом во всем его наличном и возможном составе, но поступил не совсем как философ, назвавший своим призванием исследование истины. Он заслуживал бы похвалы, если бы оставил только людей разумных испытанной честности, хотя бы немногих. Нельзя не признать, что большая часть придворного штата являлась питомником всяких пороков, так что они заражали государство дурными страстями и раздражали многих более даже примером, чем безнаказанностью преступлений. Одни из них промышляли грабежом языческих храмов и, вынюхивая каждый случай, где можно было воспользоваться чем-нибудь, поднялись из крайней бедности до колоссальных богатств. Усвоив привычку захватывать чужое, они не знали никакой меры в дарениях, грабеже и расточении. Здесь зародилась распущенная жизнь, клятвопреступления, равнодушие к общественному мнению и то, что бессмысленная спесь осквернила позорным корыстолюбием свой кредит. Отсюда произросло дикое обжорство пиров, и вместо победных триумфов появились столовые торжества, широкое использование шелка, расширение ткацкого ремесла, особая забота о кухне; под роскошные дома занимались все более широкие пространства, так что если бы консул Квинкций (Цинцинат)561 оказался обладающим таким количеством пахотной земли, то утратил бы и после своей диктатуры славу бедняка.
К этим мерзостям присоединились нарушения воинской дисциплины. Вместо бранного клича солдат распевал развратные песенки; не камень, как прежде, был постелью для воина, но пуховики и складные кровати; солдаты разыскивали кубки более тяжелые, чем их мечи, – уже стыдно было пить из глиняной посуды; жить желали только в мраморных дворцах. А в древней истории написано, что спартанский воин был строго наказан за то, что во время похода его видели под крышей.
Солдаты тогда позволяли себе наглость и грабежи в отношении своих сограждан, а перед неприятелем проявляли трусость и бессилие; в полной праздности они обогащались путем разных происков и умели самым точным образом распознавать качества золота и драгоценных камней в полную противоположность недавнему прошлому. Известно, что при Цезаре Максимиане, когда однажды был разграблен укрепленный лагерь персидского царя, один простой солдат нашел парфянский мешок с жемчугом; выбросив по своему неведению жемчуг, он пошел прочь, довольный блестящей кожей мешка.
Случалось в те дни, что Юлиан приказал позвать брадобрея постричь ему волосы. К нему вошел какой-то парадно одетый господин. Увидев его, Юлиан изумился и сказал: «Я приказал позвать не придворного кассира, а брадобрея». На вопрос императора о том, какое вознаграждение он получает за свое ремесло, последовал ответ: по двадцати рационов хлеба ежедневно, столько же рационов фуража для лошадей, так называемый capita, большой годичный оклад, а кроме того много богатых подачек. Обратив на это внимание, Юлиан отправил в отставку всех таких людей, а также поваров и других подобных, обычно получавших такое же вознаграждение, как людей, мало ему нужных, и разрешил им идти, куда хотят562
5. Август Юлиан открыто и свободно исповедует почитание богов, которое раньше скрывал, и возбуждает раздоры между христианскими епископами.
Хотя Юлиан с раннего детства был склонен к почитанию богов и, по мере того, как он мужал, в нем становилась все сильнее эта потребность, из-за разных опасений он отправлял относящиеся к богопочитанию культы по возможности в глубочайшей тайне.563 Когда же исчезли всякие препятствия, и он видел, что настало время, когда он может свободно осуществлять свои желания, он раскрыл тайну своего сердца и издал ясные и определенные указы, разрешавшие открыть храмы, приносить жертвы и восстановить культы богов. Чтобы придать бóльшую силу своим распоряжениям, он созвал во дворец пребывавших в раздоре между собой христианских епископов вместе с народом, раздираемым ересями, и дружественно увещевал их, чтобы они предали забвению свои распри и каждый, беспрепятственно и не навлекая тем на себя опасности, отправлял свою религию. Он выставлял этот пункт с тем большей настойчивостью в расчете, что когда свобода увеличит раздоры и несогласия, можно будет не опасаться единодушного настроения черни. Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях. Часто он говорил: «Слушайте меня, кого слушали аламанны и франки», думая что он подражает изречению императора Марка (Аврелия). Но он не замечал, что положение было совсем иным. Рассказывают, что когда Марк Аврелий на пути в Египет проезжал через Палестину, то, испытывая отвращение к вонючим и нередко производившим смуты иудеям, скорбно воскликнул: «О маркоманны, о квады, о сарматы! Наконец я нашел людей хуже вас».
6. При помощи какой хитрости он заставил удалиться домой множество сутяжников из Египта, которые ему наскучили.
Примерно в то же время прибыло ко двору под влиянием разных слухов много египтян. Любители каверз, которым доставляет величайшее удовольствие запутывать тяжбы, египтяне имеют особенное пристрастие требовать многократного возмещения, если они что-нибудь заплатили сборщику податей, стараясь при этом добиться уменьшения своего долга или удобной отсрочки для уплаты того, что с них взыскивается, или же испугать богатых людей тем, что они привлекут их к ответственности за взяточничество. Все они, сбившись в кучу и перебивая друг друга, делали заявления префектам претория и самому императору и каркали, как вороны, высчитывая чуть ли не за 70 лет назад суммы платежей, которые были взысканы с них многими лицами по закону или в его нарушение. Так как они не давали ничем заниматься, то Юлиан в специальном указе повелел им всем переехать в Халкедон564 и обещал вскоре туда явиться, чтобы разобрать окончательно все их дела. Когда они переправились на тот берег пролива, отдано было приказание начальникам судов, ходивших от одного берега к другому, не сметь перевозить египтян. Строгое соблюдение этого запрета освободило Константинополь от сутяжничества египтян, и, обманувшись в своей надежде, все они вернулись домой. Этот случай привел к изданию закона, продиктованного самой справедливостью, по которому запрещалось привлекать к ответственности суффрагатора за то, что он получил по праву565
7. Юлиан часто отправляет правосудие в курии в Константинополе. К нему являются различные посольства чужеземцев.
Когда подошел день январских календ и имена Мамертина и Невитты были внесены в списки консулов, император снизошел до того, что при консульском выходе шел пешком вместе с почетными чинами. Одни хвалили этот поступок, другие порицали как унизительную аффектацию.
Затем, когда во время цирковых игр, которые давал Мамертин, проксим приемов566 ввел, согласно обычаю, рабов, подлежавших освобождению, Юлиан сам произнес обычную формулу предоставления свободы. Когда же ему заметили, что в этот день юрисдикция принадлежит другому лицу, он сам наложил на себя за эту оплошность штраф в десять фунтов золота.
Посещая лично сенат, он поднимал там много вопросов, вызывавших разные реформы. Однажды, когда он разбирал в сенате дела, ему сообщили, что прибыл из Азии философ Максим.567 Он выскочил, нарушая приличия, и забылся до такой степени, что быстро побежал далеко от крыльца ему навстречу, поцеловал, почтительно приветствовал его и провел сам в собрание. Этим он выказал неуместную погоню за популярностью, позабыв прекрасное изречение Туллия (Цицерона), в котором тот порицает таких людей: «Философы даже на тех книгах, которые они пишут о презрении к славе, сами подписывают свое имя и таким образом выражают желание, чтобы их называли по имени и хвалили там, где они выражают презрение к похвале и прославлению»568
Вскоре после того два имперских агента из числа тех, которые были отправлены в отставку, дерзко явившись к нему, обещали указать, куда скрылся Флоренций569 если им будет возвращено их служебное положение. Но он резко отверг их и назвал доносчиками, добавив, что недостойно императора путем бесчестных доносов разыскивать человека, который скрылся из страха смерти и которому из-за возможного прощения, быть может, недолго придется скрываться. Свидетелем всех этих его поступков был сенатор Претекстат, сочетавший благородный образ мыслей с древнеримской важностью570 Он случайно оказался по личным делам в Константинополе, и Юлиан по собственному убеждению назначил его правителем Ахайи с проконсульской властью.
Занимаясь с полным вниманием упорядочением дел гражданского ведомства, Юлиан не упускал из виду и дел военных. На посты командиров он назначал только проверенных людей; во всех городах Фракии и пограничных крепостях исправлял укрепления и заботился всячески о том, чтобы расположенные по берегу Истра для отражения набегов варваров войска, которые, как он услышал, несли свою службу бдительно и храбро, не имели недостатка в оружии, одежде, провианте и не страдали от задержки уплаты им жалования. Так разделял он свои заботы и не позволял ничего запускать. Когда близкие к нему люди советовали напасть на соседних готов, часто проявлявших коварство и вероломство, он отвечал, что ищет лучшего врага: довольно для них и галатских купцов,571 которые повсеместно продают их в рабство, не разбирая их сословных различий.
Таково было его управление государством и среди чужих племен пошла о нем молва, как о государе, выделяющемся своей храбростью, умеренностью, знанием военного дела и всякими достоинствами; распространяясь мало-помалу, она наполнила весь мир. Страх перед его приходом широко распространился среди соседних и далеко живущих народов, и отовсюду скорее обычного съезжались посольства. Народы, жившие за Тигром, и армяне молили его о мире, индийские племена до дивов и серендивов друг перед другом поспешно слали к нему своих старейшин с дарами, на юге мавры сами предлагали себя на службу римскому государству, с севера и пустынных пространств, по которым впадает в море Фазид572 ехали посольства боспорцев573 и других неведомых ранее народов с мольбой о том, чтобы за внесение ежегодной дани им позволено было мирно жить в пределах родной их земли.
8. Описание провинций Фракии, а также областей и народов, живущих около Понта.
Полагаю, здесь будет уместно, раз уж мне пришлось в моем повествовании о великом государе упомянуть об этих странах, изложить ясно и достоверно некоторые сведения о землях между крайними границами Фракии и положении Понта,574 поскольку я знаком с теми краями по личному наблюдению и по книгам.
Известная высокая гора в Македонии Афон, через которую некогда прошел мидийский (персидский) флот575 и Кафарей, утес на Эвбее, где Навплий, отец Паламеда,576 вызвал крушение аргивского флота, хотя и лежат на большом расстоянии один против другого, отделяют, однако, Эгейское море от Фессалийского. Первое, постепенно расширяясь, с правой стороны на большом просторе усеяно островами Спорадскими и Кикладскими, названными так потому, что они лежат вокруг Делоса, прославленного рождением богов,577 с левой стороны оно омывает Имброс, Тенедос, Лемнос, Фасос и при сильном ветре мощно поражает своими волнами Лесбос (Митилена). Отраженными волнами оно обходит храм Аполлона Сминфийского,578 Троаду и славный гибелью героев Илион, и образует к западу Меланский залив, у начала которого можно видеть Абдеру, родину Протагора579 и Демокрита, кровавое местожительство фракийца Диомеда580 и долины, по которым впадает в него Гебр (Марица), далее – Маронея, Энос, город, который начал строить при дурных предзнаменованиях Эней и, вскоре оставив его, поспешил под руководством богов в древнюю Авзонию (Италию).
С этого места Эгейское море мало-помалу суживается и по соединительному протоку, как бы устроенному самой природой, вливается в Понт; присоединив к себе его часть, оно образует фигуру в виде буквы Ф; затем отделяет Геллеспонт от Родопы, протекает подле Киноссемы, где, по сказаниям, погребена Гекуба,581 Келы, Сеста и Каллиполя (Галиполи). С противоположной сторон оно касается могил Ахилла и Аякса, городов Дардана, Абидоса, где Ксеркс, построив мост, прошел по морю пешком, далее – Лампсака, который был подарен Фемистоклу персидским царем,582 и Пария, сооруженного Парисом,583 сыном Ясиона. Затем море суживается с обеих сторон в полукруг и, открывая вид на широкий простор суши, омывает растекающимися вокруг волнами Пропонтиды с восточного берега Кизик и Диндимы, священный храм Великой Матери богов, Апамею и Киус, где Гилас... и Астак, впоследствии названный по имени царя Никомедией; на западе оно омывает Херсонес и Эгоспотамы,584 где Анаксагор предсказал каменный дождь, Лисимахию и город, построенный Гераклом и посвященный им памяти своего спутника Перинфа (Гераклея-Перинф, Эски-Эрекли).
А в довершение полного сходства с буквой Ф в самой середине окружности лежит продолговатый остров Проконес (Мармара) и Бесбик (Калолимни). Где эта форма (буква Ф) оканчивается, море опять суживается и, разделяя Европу и Вифинию, проходит подле Халкедона (Кадыкиой), Хризополя (Скутари) и других незначительных поселений. На левом его берегу лежат гавань Атира, Селимбрия (Силиври), Константинополь, древний Византий,585 колония афинян, и мыс Керас, на котором сооружена высокая башня, светящая кораблям. По имени последнего холодный ветер, дующий обыкновенно отсюда, называется Кератас.
Встречая здесь преграду и заканчиваясь соединением двух морей, водная стихия становится спокойнее и расстилается широкой гладью до самого горизонта. Окружность моря, если плыть по побережью, как вокруг острова, измерена в 23 тысячи стадий,586 как утверждают Эратосфен,587 Гекатей,588 Птолемей и другие авторитетнейшие специалисты в этого рода знаниях; и все географы единогласно уподобляют вид моря скифскому луку с натянутой тетивой. Со стороны, где восходит солнце, оно замыкается болотами Меотиды, а где солнце склоняется к вечеру, окаймлено римскими провинциями; на той его стороне, откуда смотрит полярная звезда, живут люди различных языков и разных обычаев; южный его берег сведен легким изгибом. На этих широких пространствах, рассеяны греческие города. Все они, за исключением немногих, основаны в разные времена милетянами, колонистами афинян. Милет же основан много раньше в числе других ионийцев в Азии Нелеем, сыном знаменитого Кодра,589 который, как гласит сказание, пожертвовал собой за отечество во время войны с дорийцами.
Оконечности лука образуют с обеих сторон два узких Боспора, лежащие друг против друга, Фракийский и Киммерийский590 Имя Боспора носят они потому, что некогда дочь Инаха, превращенная, по словам поэтов, в корову, перешла через них в Ионийское море591 Справа от искривления Фракийского Боспора лежит берег Вифинии, которую древние называли Мигдонией. В ней находятся области Тиния и Мариандена, племя бебриков, которых храбрый Поллукс освободил некогда от свирепого Амика592 и удаленная местность, где грозно летавшие Гарпии устрашали некогда прорицателя Финея.593 На этом берегу, образующем изогнутый594 продолговатый залив, впадают в море реки Сангарий (Сагари), Филис, Лик и Ребас. Напротив устьев этих рек лежат черные Симплегады, два утеса, круто спускающиеся к морю. В древние времена они сталкивались с ужасающим шумом и, отступая назад мощным толчком, возвращались на то место, откуда срывались. Эти скалы расступались и сближались с такой быстротой, что даже если пролетала птица, то никакая быстрота полета не спасала ее, и она гибла раздавленной. Но с тех пор, как корабль «Арго», направлявшийся к колхам, чтобы похитить золотое руно, впервые прошел между этими скалами невредимым, они стали неподвижными и, утратив свою ярость, срослись воедино, так что тот, кто их видит теперь, не мог бы поверить, что они некогда были разъединены, если бы не были согласны в своих повествованиях об этом все поэты древности.595
|
|
|
