 |
III. Тяготение ребенка к перевертышам
|
|
|
|
Впрочем, будем говорить исключительно о народной поэзии.
Ведь нет никакого сомнения, что стихи, которые я сейчас процитировал, утверждены и одобрены несчетными поколениями русских детей, так как хотя каждому новому поколению родители, деды и бабки могли напевать наряду с хорошим и плохое, в памяти маленьких слушателей всегда выживало лишь то, что наиболее соответствовало их детским запросам и вкусам. И, дожив до старости, всякий, кто в детстве слыхал эти песни, передавал в свою очередь внукам самое лучшее, самое яркое. А все фальшивое, чуждое младенческой психике понемногу забывалось, отмирало и, таким образом, не передавалось потомству, переставало существовать для следующего поколения детей.
То был суровый отбор, и в результате этого многовекового отбора русские дети получили ценнейшее наследие песен, которые дороги именно тем, что они как бы созданы самими детьми.
Недетское погибло на тысячелетней дороге.
Так создавалась образцовая детская народная песня, во всей своей семантике и ритмике идеально соответствующая умственным потребностям русских трехлетних детей, - одно из сильнейших средств мудрой народной педагогической практики.
Точно таким же путем возникла и та великая книга, которая у англичан называется "Старуха гусыня" ("The Mother Goose"). Стишки, входящие в "Старуху гусыню", так называемые Nursery Rhymes, подверглись тому же процессу коллективного отбора, бессознательно произведенного длинным рядом детских поколений. Стишки эти просеивались через тысячи сит, прежде чем из них образовался единственный всенародный песенник, без которого немыслимы детские годы английских, шотландских, австралийских, канадских детей. Многие из этих стишков зарегистрированы в печати лет четыреста или пятьсот тому назад. Например, песня о Готемских умниках (Three Wise Men of Gotham) считалась старинной уже в середине XIV века.
|
|
|
А версия песни о снеге "Птаха белая, без перышков" ("White bird featherless") восходит к началу десятого века[98].
Почему же, спрашивается, среди этих произведений фольклора, так чудесно приспособленных для воспитания детей, возникла такая обширная группа озорных, диковинных стишков, посвященных нарочитому систематическому отклонению от установленной нормы? Почему образцовая детская песня, одобренная миллионами детей, в течение многих веков культивирует с таким упорством это явное нарушение реальности?
Я взял одну-единственную тему: лошадь везет человека, но, если всмотреться внимательнее в детскую народную песню, можно заметить, что чуть ли не каждая тема, доступная кругозору ребенка, подвергается такой же обработке, словно идея строгой закономерности вещей и событий невыносима для трехлетнего ума.
Многие песни как будто к тому и стремятся, чтобы перемешать, перепутать те немногочисленные данные опыта, из коих для ребенка слагается вселенная.
Чаще всего желанная нелепица достигается в детской песне тем, что неотъемлемые функции предмета а навязываются предмету б, а функции предмета б навязываются предмету а.
Благодаря применению этого метода в фольклоре создались так называемые небывальщины, издавна широко распространенные среди русских детей:
Среди моря овин горит,
По чисту полю корабль бежит...[99]
Здесь, в этих строках, дано сочетание шести несочетаемых вещей: моря и овина, корабля и поля, воды и огня.
Подобную же обратную перестановку незыблемых признаков моря и леса находим в английском детском фольклоре:
"Пустынник спросил меня, сколько ягод земляники растет в море? Я ответил ему: столько же, сколько копченых селедок растет в лесу".
|
|
|
Повторяю и подчеркиваю: для восприятия этих игровых стихов ребенку необходимо твердое знание истинного положения вещей: сельди - обитатели моря, земляника растет в лесу.
Небывальщина необходима ребенку лишь тогда, когда он хорошо утвердился в "бывальщине".
Если ему неизвестно, например, что лед бывает только в холодную пору, он не воспримет народной английской песни о том, что:
Дети скользили по льду на коньках
В летний жаркий день.
Это нужно с самого начала понять и запомнить: все подобные нелепицы ощущаются ребенком именно как нелепицы. Он ни на минуту не верит в их подлинность. Навязывание предметам несвойственных им функций и признаков увлекает его как забава.
В русских малых фольклорных жанрах эта забава нередко принимает характер игры в обмолвку:
Полтора молока кислого кувшина...
Лыко мужиком подпоясано...
Глядь, из-под собаки лают ворота. Мужик схватил собаку и давай бить палку. Собака амбар-то поджала да под хвост и убежала.
Квашня женщину месит.
Озеро вспорхнуло, а утки остались...
Корова бабу доит.
Иногда же здесь откровенная игра несуразностями:
Я посеял конопель, а выросли раки, зацвели вороны.
Кошка кованая, утка дойная...
Кочерга раскудахталася, помело нарумянилося...
На печи старик - он рыбу ловил.
Одёрни пуп, рубаху видно!
На грушу лезу, грушки трясу, караси падают, сметану собираю.
В немецком фольклоре, как и во всяком другом, тоже с незапамятных времен существует великое множество таких же озорных небылиц - для детей и для взрослых. Приведу одну из них, наиболее удачную, в талантливом переводе Льва Гинзбурга. Она распространялась в "летучих листках" в 1530 году в Нюрнберге:
Жил в мужике богатый дом,
Пил хлеб, закусывал вином,
Стриг ножницы овечкой.
Доской рубанок он строгал,
В коня повозку запрягал,
Топил поленья печкой.
...............
Сажал он в репе огород,
Воров поставил у ворот,
Чтоб под покровом мрака
Не влезла в дом собака.
Он в рыбах озеро удил,
Ему сынок жену родил...[100]
и т.д.
По этой схеме построено немало любимейших детских стихов.
Например, эта бессмертная народная песня, возрождающаяся с каждым новым поколением детей:
Слепой подглядывает,
Глухой подслушивает,
|
|
|
Безногий вдогон побежал
Немой караул закричал[101].
Вариантов этой песни великое множество. Один из наиболее характерных таков:
Еще где же это видано,
Еще где же это слыхано,
Чтобы курочка бычка родила,
Поросеночек яичко снес...
Чтоб безрукий клеть обокрал,
Голопузому за пазуху наклал,
А слепой-то подсматривал,
А глухой-то подслушивал,
Безъязыкий "караул" закричал,
А безногий впогонь побежал[102].
В народе такие стихи называются иногда "нескладухами":
Вы послушайте, ребята,
Нескладуху вам спою:
"Сидит корова на березе,
Грызет валяный сапог".
Примеров таких "нескладух" можно привести сколько угодно, и все они будут свидетельствовать о неистребимой потребности каждого здорового ребенка всех эпох и народов внести нелепицу в тот малый, но отчетливый мир, с которым он недавно познакомился. Едва только ребенок уразумел окончательно, какие предметы съедобны, какие нет, он с радостью стал слушать народную нескладуху о том, что
Жил-был Моторный на белом свету,
Пил-ел лапти, глотал башмаки.
Недаром в зарубежных детских антологиях так часто встречается целый отдел "стихотворений без смысла". Вот одно из них, принадлежащее Уильяму Рэнду (William Rand); оно так и озаглавлено - "Перевернутый мир":
Если бы конь оседлал седока,
Если бы трава стала есть корову,
Если бы мыши охотились за котом,
Если бы мужчина стал женщиной,
Весь мир перевернулся бы вниз головой[103].
В сущности, все стишки, о которых мы сейчас говорили, суть стишки о перевернутом мире.
По какой-то непонятной причине ребенка влечет в этот "перевернутый мир", где безногие бегают, а вода горит, а лошади скачут на своих ездоках, а какие-то Моторные вместо хлеба едят башмаки.
Выделив эти произведения детского фольклора в особую группу, я дал всему их циклу название "Стишки-перевертыши"[104] и попытался дознаться, какова же их практическая цель в системе народной многовековой педагогики. Я говорил себе: ведь не стал бы народ так упорно, в течение стольких столетий, предлагать новым и новым поколениям детей такое множество этих своеобразных произведений поэзии, если бы они не способствовали совершенствованию психической жизни ребят.
|
|
|
И все же я долго не мог доискаться, в чем польза детского влечения к игре в "перевернутый мир". Ни у русских, ни у иностранных писателей я не нашел о нем ни единого слова.
В конце концов разгадка этого странного явления нашлась. Но не в литературе, а в жизни.
К этой разгадке привела меня моя двухлетняя дочь.
В ту пору для нее, как и для многих детей ее возраста, являлось источником сильнейших эмоций и напряженнейшей умственной деятельности то незначительное само по себе обстоятельство, что петух кричит кукареку, собака лает, а кошка мяукает.
Эти скромные сведения были могучим завоеванием ее интеллекта. Прочно, нерасторжимо, раз навсегда привязала она к петуху "кукареку", к кошке "мяу", к собаке - "гав-гав" и, справедливо гордясь своими великими знаниями, неустанно демонстрировала их.
Эти знания сразу внесли ясность, порядок и стройность в обаятельный для нее, как и для всякого младенца, мир окружающих ее живых существ.
И вот как-то входит ко мне дочь - на двадцать третьем месяце своего бытия - с таким озорным и в то же время смущенным лицом, точно затевает необыкновенную каверзу. Такого сложного выражения я никогда не видел у нее на лице.
Еще издали она крикнула мне:
- Папа, ава - мяу! - то есть сообщила сенсационную и заведомо неверную весть, что собака, вместо того чтобы лаять, мяукает. И засмеялась поощрительным, несколько искусственным смехом, приглашая и меня смеяться этой выдумке.
Я же был наклонен к реализму:
- Нет, - ответил я, - ава - гав.
- Ава - мяу! - повторила она, смеясь и в то же время ища у меня на лице выражения, которое показало бы ей, как ей следует относиться к этой еретической выдумке, которой она даже чуть-чуть испугалась.
Я решил войти в ее игру и сказал:
- А петух кричит мяу!
И этим санкционировал ее интеллектуальную дерзость.
Никогда самая затейливая эпиграмма Пирона не вызывала такого благодарного смеха, как эта убогая шутка, основанная на механическом перемещении двух элементарных понятий. То была первая шутка, которую моя дочь ощутила как шутку на двадцать третьем месяце своего бытия. Она почувствовала, что не только не страшно "переворачивать" по своей прихоти мир, а, напротив, весело и очень забавно, лишь бы только рядом с этим неправильным представлением о мире в уме оставалось сознание правильного. Она, так сказать, воочию увидела основную пружину комизма, заключающуюся именно в том, что данному предмету навязываются прямо противоположные качества.
|
|
|
Постигнув механизм своей шутки, она пожелала наслаждаться ею опять и опять, измышляя все новые несоответствия между животным и звуком.
И тогда мне показалось - я понял, откуда эта выразившаяся в детском фольклоре несокрушимая страсть к несоответствиям, несообразностям, к разрыванию связей между предметами и их постоянными признаками.
Ключ ко всему этому в той многообразной и радостной деятельности, которая имеет такое большое значение для умственной и нравственной жизни ребенка, - в игре.
|
|
|
