 |
Таран над Брестом
|
|
|
|
Это было в начале первой мировой войны, 26 августа 1914 года, когда на Юго‑ Западном фронте русские армии развертывали наступление против мощной австрийской крепости Перемышль. В этот день в районе местечка Жолква близ Львова в воздухе появился австрийский самолет «альбатрос», разведывавший расположение наших войск. В Жолкве тогда находился аэродром, на котором стояли самолеты типа «ньюпор» и «моран», принадлежавшие 11‑ му авиационному отряду под командованием прославленного русского летчика Петра Николаевича Нестерова, того самого Нестерова, который в свое время впервые выполнил в воздухе «мертвую петлю», позднее названную его именем.
Надо было во что бы то ни стало помешать противнику вернуться домой и сообщить своему командованию сведения, собранные во время разведки. И как только враг был замечен в небе, командир отряда Петр Нестеров вскочил в кабину легкого самолета «моран» и взлетел навстречу австрийцу. Собравшиеся на аэродроме боевые товарищи героя‑ летчика наблюдали, как разыгрывался этот воздушный бой. Самолет Нестерова быстро набрал высоту и оказался на сотню метров выше «альбатроса». Потом русский летчик резко направил свою машину вниз и устремился на врага. «Моран» с силой врезался в австрийский самолет. У «альбатроса» отвалилось крыло, и он упал на землю. Но и Нестерову, который был тяжело ранен во время столкновения самолетов, не удалось посадить машину, и он жизнью заплатил за свой подвиг.
Так была вписана в историю авиации новая страница. Впервые в мире был введен в практику воздушного боя таранный удар. Этот дерзкий, безудержно смелый прием, пожалуй, не случайно родился именно в России, так как был чем‑ то сродни удалому, бесстрашному характеру русского человека. Во всяком случае, до сих пор не известны случаи воздушных таранов в боевой практике авиации других стран, если не считать смертников – «камикадзе» в японской армии времен второй мировой войны. Но те заведомо шли на смерть, тогда как наши летчики, начиная с Нестерова, всегда верили, что при таране останутся живыми.
|
|
|
Однако трагическая судьба Петра Нестерова надолго поставила печать смерти на воздушный таран. В течение многих лет авиаторы были убеждены в том, что таран неизбежно ведет к гибели пилота и его машины. Только в годы Великой Отечественной войны это неверное убеждение было начисто опровергнуто нашими советскими летчиками. Их отвага, решительность и большое искусство дали возможность сделать таранный удар довольно распространенным приемом в практике воздушных боев на всех фронтах. И если в одних случаях при этом летчик оставался жив, спускаясь на парашюте, то в других – и это бывало нередко – прочность советских боевых машин позволяла сохранить самолет и посадить его после воздушного тарана.
Именно такой таран совершил в первые дни войны летчик комсомолец Петр Харитонов.
27 июня 1941 года Петр Харитонов, барражируя в воздухе на своем истребителе, охранял воздушные подступы к Ленинграду. В этот день к городу пытался пробраться фашистский бомбардировщик «юнкерс‑ 88». Перехватив вражеский самолет, Харитонов вступил с ним в бой. Несколько раз атакуя противника, советский пилот вскоре израсходовал все патроны. Между тем «юнкерс», спасаясь от преследования, повернул на запад и быстро удалялся к линии фронта.
Молодой летчик решил любой ценой уничтожить врага. Фронт был уже недалеко, когда Харитонов пошел на воздушный таран. Нагнав врага, он осторожно подвел свой истребитель вплотную к хвосту немецкого бомбардировщика и ударом винта своего самолета обрубил «юнкерсу» хвостовое оперение. Вражеская машина круто пошла вниз и рухнула на землю. Сильный удар потряс и самолет Харитонова, но летчик сумел выровнять свою машину. Оказалось, что она, несмотря на таран, еще держится в воздухе. С трудом Харитонов все же довел машину до аэродрома и благополучно совершил посадку.
|
|
|
8 те же дни на подступах к Ленинграду совершили воздушный таран еще два летчика‑ комсомольца – Жуков и Здоровцев.
9 июля 1941 года центральные газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР Летчикам Харитонову, Жукову и Здоровцеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Они стали первыми воинами на фронтах Великой Отечественной войны, удостоенными этого звания.
И с тех пор на протяжении многих лет считалось, что первый воздушный таран в дни Великой Отечественной войны был совершен летчиком Петром Харитоновым.
В 1954–1957 годах, занимаясь розысками защитников Брестской крепости, встречаясь с оставшимися в живых участниками этой героической обороны, я столкнулся с любопытной историей, которая дотоле оставалась неизвестной и не была внесена в хронику Великой Отечественной войны. Осенью 1954 года, когда я встретился с первым найденным мною защитником крепости, инженером Самвелом Матевосяном, живущим в столице Армении Ереване, он рассказал мне о воздушном бое, который происходил над Брестом в первый день войны, 22 июня 1941 года.
Это было около 10 часов утра, когда Брестская крепость уже вела тяжелый бой в полном окружении. Отбивая огнем атаки немецкой пехоты в крепостном дворе, Матевосян и его товарищи издали видели, что несколько наших истребителей – «чайки», как тогда их называли, ведут бой с группой «мессершмиттов» Численное превосходство было на стороне противника, но наши летчики сражались отчаянно и сбили два или три вражеских самолета. Этот короткий бой уже подходил к концу, как вдруг одна из наших машин, видимо израсходовав запас патронов в бою, устремилась навстречу атаковавшему ее «мессершмитту» и столкнулась с ним в воздухе. Охваченные пламенем, оба самолета пошли к земле и скрылись из виду.
По словам Матевосяна, подвиг неизвестного советского пилота глубоко взволновал тогда защитников Брестской крепости. Все они были уверены, что герой погиб во время своего тарана, и его отважный поступок придал им новые силы в их невероятно трудной и упорной борьбе.
|
|
|
Позднее, когда мне удалось разыскать многих других защитников Брестской крепости, некоторые из них тоже оказались очевидцами этого воздушного боя в первый день войны, и они полностью подтвердили мне историю, рассказанную Матевосяном
Итак, еще в первый день войны, даже в самые первые ее часы, над Брестом был совершен воздушный таран. Было бы крайне важно установить имя неизвестного летчика Но, признаюсь, тогда я думал, что сделать это окажется невозможным в тот первый день войны в районе Бреста шли очень тяжелые бои, противнику вскоре удалось продвинуться в глубь нашей территории, и казалось, что в таких условиях подвиг летчика вернее всего остался незамеченным и уж тем более вряд ли был зарегистрирован в документах.
К счастью, оказалось, что я ошибся.
Весной 1957 года, занятый теми же поисками защитников Брестской крепости, я совершил большую поездку по Советскому Союзу Мне пришлось побывать более чем в двадцати областях Российской Федерации, Украины, Белоруссии, я встречался с живущими там участниками Брестской обороны, записывал их воспоминания. И буквально в каждом городе мне приходилось выступать то в воинской части, то в школе, то на заводе с рассказами об этой героической обороне.
В марте я попал в один из крупных городов Донбасса и был приглашен выступить перед коллективом известного в нашей стране авиационного училища. Это училище имеет славную историю, и среди его бывших питомцев насчитывается несколько десятков Героев Советского Союза.
В большом клубном зале собрались курсанты, преподаватели, командиры. Я рассказал им о событиях в Брестской крепости, о ее героях‑ защитниках и, между прочим, так как в зале сидели летчики, упомянул о первом воздушном таране, который совершил неизвестный пилот в районе Бреста. Я выразил сожаление, что, вероятно, имени этого летчика нам никогда не удастся узнать.
|
|
|
Сразу же по окончании вечера в клубном фойе ко мне подошел преподаватель училища майор Захарченко.
– А ведь вы ошибаетесь, – сказал он мне, улыбаясь. – Напрасно вы думаете, что фамилия летчика, который совершил таран над Брестом, никому не известна. Я, например, знаю эту фамилию.
Думаю, вы поймете, каким нетерпением я стал тут же расспрашивать майора Захарченко.
Вот что он рассказал мне.
Накануне Великой Отечественной войны Захарченко, тогда еще в звании лейтенанта, служил в 123‑ м истребительном авиационном полку, который располагался на нескольких аэродромах близ Бреста и охранял воздушные границы в этом районе.
На рассвете 22 июня 1941 года летчики этого полка приняли бой против мощных воздушных сил врага.
– Около десяти часов утра, – рассказывал майор Захарченко, – на пятом или шестом вылете наших истребителей мы все стали свидетелями воздушного тарана. Один из наших летчиков – как мне помнится, это был командир эскадрильи майор Степанов – израсходовал в бою свои патроны и таранил «мессершмитт». Летчик при этом погиб, и мы похоронили его на нашем аэродроме.
Больше ничего майор Захарченко сообщить не мог. Но и этого мне было уже достаточно – свидетельство офицера давало мне надежную нить для поисков: номер полка, и когда я вернулся в Москву из этой поездки, я обратился в Генеральный Штаб к генерал‑ полковнику А. П. Покровскому с просьбой найти в военных архивах документы 123‑ го истребительного полка. Вскоре эти документы были найдены.
Выяснилось, что в архиве хранится боевая история части, составленная офицерами штаба полка. Там я нашел описание первых воздушных боев, которые вел полк в районе Бреста. И среди скупых, по‑ военному лаконичных фраз полковой истории я встретил сообщение о первом воздушном таране. Но при этом обнаружилось, что майор Захарченко в своем рассказе допустил две существенные ошибки – впрочем, тут нечему удивляться, если учесть, что он рассказывал мне о событиях спустя пятнадцать лет. Во‑ первых, воздушный таран над Брестом совершил не майор Степанов, а лейтенант Петр Рябцев. Во‑ вторых, сам герой при этом таранном ударе не погиб, а остался жив, выбросившись на парашюте из горящего самолета.
Вот что записано в истории 123‑ го истребительного авиационного полка о воздушном таране над Брестом:
«22. У1‑ 41 г. 4 истребителя – капитан Мажаев, лейтенанты Жидов, Рябцев и Назаров – вступили в бой с 8 „Ме‑ 109“. Самолет лейтенанта Жидова был подбит и пошел на снижение. Три фашиста, видя легкую добычу, сверху стали атаковать его, но капитан Мажаев, прикрывая выход из боя лейтенанта Жидова, меткой пулеметной очередью сразил одного „мессершмитта“, а второй фашист был подхвачен лейтенантом Жидовым и подожжен. В конце боя у лейтенанта Рябцева был израсходован весь боекомплект. Лейтенант Рябцев, не считаясь с опасностью для жизни, повел свой самолет на противника и таранным ударом заставил его обломками рухнуть на землю. В этом бою было сбито 3 фашистских истребителя при одной своей потере».
|
|
|
За этой первой записью в полковой истории следовали многие другие, и в них часто встречалось имя Рябцева. Как ни сухи и ни скудны были строки этой полковой хроники, все же они с уверенностью свидетельствовали, что Петр Рябцев стал одним из самых активных и отважных летчиков своей части.
В конце июня полк был отозван с фронта в Москву и получил на вооружение новые «ЯКи» (самолеты конструкции А. С. Яковлева). Затем эскадрильям этого полка поручили охранять воздушные подступы к Ленинграду, и Петр Рябцев вместе со своими товарищами оказался на аэродроме Едрово. Немецкие самолеты рвались к городу Ленина, в ленинградском небе шли непрерывные бои, и молодой летчик в эти дни принял участие в десятках жарких воздушных схваток,
Вот, например, как описывается в истории полка один из обычных боев того времени:
«В воздушных боях, проведенных при выполнении прикрытия ж. ‑ д. узла Бологое, летчики группы уничтожили 19 немецких самолетов, свои потери при этом – 7 самолетов. Только 30 июля группа летчиков – лейтенанты Жидов, Рябцев, Сахно, Грозный, Фунтусов и др. – при отражении штурмового налета на аэродром базирования сбила 4 самолета „Ме‑ 110“ и один самолет „Хе‑ 111“. В момент налета 18 „Ме‑ 110“ на аэродром Едрово в самолетах дежурило звено лейтенанта Рябцева с летчиками Калабушкиным и Фунтусовым. Получив сигнал „Воздух! “, дежурное звено моментально взлетело и с ходу в лоб врезалось в группу фашистских штурмовиков, с первой же атаки заставив их перейти в круговую оборону. Тем временем успела взлететь и подойти пятерка лейтенанта Жидова, и, соединившись со звеном Рябцева, группа завязала ожесточенный бой. Фашистским стервятникам некогда было и думать о штурмовке аэродрома. Они не успевали отражать крепкие удары наших славных истребителей и заполнять свои ряды, заметно редевшие от падавших и горевших „Ме‑ 110“. Отважная восьмерка мастерски провела этот воздушный бой, завершив его блестящей победой: 4 „Ме‑ 110“ и 1 „Хе‑ 111“ нашли себе могилу в районе Едрово. Наши потери только один самолет, летчик которого спасся с парашютом».
Но это была последняя запись в истории полка, где упоминалась фамилия Петра Рябцева. На следующий день, 31 июля 1941 года, отважный летчик погиб героической смертью в бою над своим аэродромом. По этому поводу в книге учета чрезвычайных происшествий 123‑ го истребительного авиаполка стояла только короткая запись:
«Самолет „ЯК‑ 1“ э 1919, пилотируемый заместителем командира эскадрильи лейтенантом Рябцевым Петром Сергеевичем, сбит в воздушном бою в районе аэродрома Едрово. Самолет разбит. Летчик погиб».
Больше никаких сведений о герое‑ летчике в истории полка не было. Но зато там же, в военном архиве, удалось разыскать личное дело лейтенанта Петра Рябцева. Вот что я узнал из него.
Петр Сергеевич Рябцев родился в 1915 году в большой рабочей семье, которая жила в Донбассе.
Окончив семилетку, шестнадцатилетний комсомолец Петя Рябцев поступил в школу ФЗУ, а потом работал, электромонтером. Когда комсомол призвал молодежь вступать в ряды Воздушного Флота, Петр Рябцев сразу же откликнулся на этот призыв. В 1934 году он становится курсантом авиационной школы и успешно заканчивает ее. В аттестациях и характеристиках, которые приложены к личному делу П. С. Рябцева, о нем говорится как о патриоте, хорошем товарище, инициативном, энергичном комсомольце, как о пилоте, хорошо овладевшем своей профессией. «Живой в работе, свое специальное дело любит и знает хорошо», записано в одной из таких кратких характеристик.
С 1938 года Петр Рябцев – кандидат, а с 1940 года – член ВКП(б).
Это были лишь скупые, по‑ анкетному казенные сведения, но уже из них передо мной вставал образ хорошего советского юноши, смелого защитника Родины в годы войны.
Летом 1957 года я коротко рассказал о лейтенанте Петре Рябцеве и о его подвиге в своей статье «Легенда, ставшая былью», которая была напечатана на страницах «Комсомольской правды». Я надеялся, что родные и друзья Петра Рябцева прочтут этот рассказ и помогут нам узнать больше о герое. Так и случилось.
В тот день, когда была опубликована моя статья, в редакцию «Комсомольской правды» позвонил главный инженер одной из крупных подмосковных строек Филипп Рябцев, родной брат Петра Рябцева. А еще через две недели в той же газете появилась его статья. Это был рассказ о замечательной рабочей семье Рябцевых, вырастившей целое поколение молодых тружеников и воинов.
Глава этой семьи Сергей Константинович Рябцев шестьдесят лет подряд проработал кузнецом в Донбассе. Он умер совсем незадолго до того, как я начал искать следы его героически погибшего сына. А мать Петра Рябцева Ирина Игнатьевна жива до сих пор. Женщина, родившая десять и вырастившая девять сыновей, она награждена орденом «Материнская слава» 1‑ й степени и живет сейчас в донбасском городе Красный Луч вместе со своими старшими детьми.
Сергей Рябцев начал свой трудовой путь задолго до революции. Дружба с передовыми рабочими‑ большевиками привела его на дорогу революционной борьбы. Несколько раз он смело выступал перед хозяевами как защитник прав рабочих и пользовался любовью и уважением своих товарищей. В 1917 году, как только в Донбасс пришла советская власть, Сергей Константинович Рябцев был избран первым председателем заводского комитета профсоюзов. А в 1924 году, когда рабочие Донбасса посылали в Москву делегацию на похороны В. И. Ленина, С. К. Рябцев стал одним из их делегатов.
Человек, прошедший суровую жизненную школу, старый кузнец воспитал своих детей в духе лучших рабочих традиций, прививая им любовь к труду, преданность Родине и партии. Дружно жила эта большая семья.
До революции Рябцевы занимали маленькую квартиру – две комнаты, причем одна была отведена сыновьям. Все девять мальчиков спали на нарах, которые сколотил им отец. В доме была заведена строгая дисциплина, и отец внимательно следил за поведением сыновей. Например, уходя из дому, каждый из братьев – в том числе и взрослые – обязан был говорить, куда и на сколько времени он идет. Дома у всех были свои обязанности по хозяйству: стирка белья, мытье полов, заготовка дров, которые мальчики неукоснительно и добросовестно выполняли, разгружая от работы мать.
После революции завод предоставил Рябцевым четырехкомнатную просторную квартиру. Жить семье стало легче. Старшие сыновья работали на том же заводе, где трудился их отец, младшие учились. И была в семье Рябцевых одна славная традиция: когда кому‑ нибудь из сыновей исполнялось шестнадцать лет и он заканчивал школу, отец покупал ему новый картуз и приводил к себе на завод. «Проработай три года, получи рабочую закваску, а потом самостоятельно решай свою судьбу. Ошибки не сделаешь», – говорил он.
И все девять сыновей прошли эту рабочую школу на заводе.
Трое братьев Рябцевых погибли в годы Великой Отечественной войны, защищая Родину. Федор был директором одного из ленинградских заводов и пал смертью храбрых в 1941 году под Можайском. Алексей, рядовой солдат‑ зенитчик, был убит под Гродно, а Петр погиб, охраняя воздушные подступы к Ленинграду.
Два старших брата Рябцевы – Иван и Владимир – проработали всю жизнь на том же заводе, где шестьдесят лет трудился их отец, и сейчас уже вышли на пенсию. Павел до сих пор работает там же токарем. Два брата – Александр и Виктор – были офицерами Советской Армии.
Филипп Сергеевич Рябцев вспоминал в своей статье, как в начале июля 1941 года он однажды вечером, вернувшись со службы домой, нашел под дверью небольшую записку от своего брата Петра. На клочке бумаги было второпях набросано:
«Дорогой братишка, был проездом. Жаль, что не застал, времени в обрез, еду получать новую машину. Я уже чокнулся в небе с одним гитлеровским молодчиком. Вогнал его, подлеца, в землю. Ну, бывай здоров. Крепко обнимаю тебя, твою жинку и сына. Петро».
«Чокнулся» – это и было беглое упоминание о воздушном таране над Брестом.
Два месяца спустя Филипп Рябцев получил сообщение о гибели брата. Эту печальную весть получили также в Донбассе в семье Рябцевых, и тогда самый младший из братьев, Виктор, подал заявление в летную школу, стремясь занять место Петра в боевом строю.
Вот что писал в те дни Виктор Рябцев своему брату Филиппу:
«Здравствуй, братан! Зубы сжимаются от злости, когда думаешь о том, что троих наших братьев уже нет в живых. Сволочь Гитлер протянул свою кровавую лапу к нашей стране. Он хочет отнять у нас свободу, хочет задушить нашу советскую власть, хочет потопить в крови то, за что боролись наши отцы, чем жили мы все эти двадцать четыре года. Не бывать этому! Всех Рябцевых не убьешь! Я подал заявление в летную школу, буду мстить фашистским стервятникам за Петра, за нашу Родину‑ мать! »
Желание Виктора Рябцева было удовлетворено. Он окончил летную школу и потом сражался на фронтах Великой Отечественной войны. На его личном боевом счету было больше десяти сбитых фашистских самолетов. После войны Виктор Рябцев остался служить в авиации и летал на новейших реактивных машинах. Только недавно он вышел в отставку.
После опубликования моей статьи в «Комсомольской правде» и после того, как в январе 1958 года я выступил по Всесоюзному радио с рассказом о воздушном таране над Брестом, я получил несколько десятков писем. Мне писали родные Петра Рябцева, его друзья и боевые товарищи и просто радиослушатели и читатели, которые выражали свое восхищение подвигом летчика. Взволнованное письмо, полное и материнской боли и гордости за своего сына, прислала мне семидесятичетырехлетняя мать Петра – Ирина Игнатьевна. Она приложила к своему письму сохранившуюся у нее фотографию, которую Петр прислал ей еще в 1934 году, когда он учился в школе пилотов. На фотографии изображен молоденький курсант с еще совсем мальчишеским, открытым и смелым лицом, со значком «Ворошиловского стрелка» на груди. А на обороте этого фото я прочел уже выцветшую надпись: «Родным, папе, маме и братьям, от Петра Рябцева». И внизу короткая приписка; «Мама! Крепитесь, не горюйте! »
Очень интересное письмо я получил из города Энгельса от жены Петра Рябцева Ольги Давыдовны. Только тогда я узнал, что Петр Сергеевич Рябцев, оказывается, был женат и имел сына Валерия, которому перед войной исполнилось два года и три месяца. Жена и сын жили вместе с Петром Сергеевичем в городке летчиков близ города Кобрина Брестской области и в первый день войны вместе с семьями офицеров были эвакуированы в Башкирскую АССР. Там Ольге Давыдовне вручили извещение о гибели ее мужа. Семья Петра Рябцева получала пенсию от государства, и когда в 1957 году Валерию Рябцеву исполнилось 18 лет, он поступил в авиационное техническое училище, которое закончил несколько лет тому назад и сейчас служит в армии. Он бережно хранит газетные статьи, посвященные подвигу Петра Рябцева, и образ героя‑ отца навсегда остается для этого молодого человека примерам ясной и героической жизни.
С удивительной теплотой и сердечностью вспоминают о Петре Рябцеве в письмах друзья его детства и юности: 3. Кошелева, Нина Григорьева из Луганской области, инженер Иван Селиверстов из города Котовска близ Тамбова. Они пишут, что это был полный энергии, необычайно жизнерадостный юноша, хороший, веселый и преданный друг, но вместе с тем простой советский паренек, видом не выделявшийся среди своих сверстников. Об этом говорит 3. Кощелева, которая училась вместе с Рябцевым в школе на протяжении семи лет:
«Это письмо я пишу Вам не потому, что я могу сообщить о Петре Рябцеве что‑ нибудь такое, что выделяли бы его тогда среди нас, как будущего героя. Нет! В моих воспоминаниях это обыкновенный хороший парень, который весь до конца раскрылся только в час грозных испытаний, как это случилось со многими юношами нашей страны. Но мне теперь хорошо понятно, как незаметно могут вырастать у нас настоящие герои.
Поселок наш был очень небольшим, таким, когда знаешь по имени не только взрослых, но и всех детей. Семья Рябцевых, большая и дружная, также жила у всех на виду, и это была такая семья, о которой ничего плохого никогда не скажешь. Наши юность и детство с 1925 по 1935 год проходили в то время, когда еще каждый особенно ценил то, что ему досталось после революции. Рябцевы помнили еще свою тесную квартиру с нарами. В нашей семье – нас было пятеро детей – при аварии погиб отец, и завком взял на себя заботу о нас. Мы хорошо учились, а свободное время проводили в драмкружке. В нашем поселке был только один клуб, и я помню, что вся семья Рябцевых принимала участие в драмкружке, даже сам отец Рябцев».
С таким же уважением говорят о семье Рябцевых в своем письме, присланном в редакцию «Комсомольской правды», секретарь парторганизации завода тов. Тищенко и секретарь заводского комитета комсомола тов. Дьяченко. Они пишут, что заводской коллектив с гордостью узнал о подвиге своего воспитанника – летчика Петра Рябцева, и поднимают вопрос о том, чтобы соорудить бюст героя в заводском поселке.
Много интересного сообщают о герое его боевые соратники. «Петр Рябцев это мой друг и товарищ, – пишет бывший летчик, а сейчас инженер комбината „Тулауголь“ П. Жуков. – Вместе с ним я учился в школе пилотов, и два с половиной года рядом спали, а потом служили в одной части до 22 июня 1941 года. Многие годы после войны я скорбел о его гибели и в то же время гордился его подвигом». Прежний сослуживец Рябцева подполковник запаса и пенсионер из города Сочи Герасим Давыдов пишет: «Рябцев – это человек исключительно большой энергии и силы воли, и меня не удивило, что он пошел на таран. Он и в мирной обстановке был таким же горячим, его часто приходилось сдерживать, и всегда он был честным и до конца преданным Родине». «Это было в характере Рябцева, – вторит ему другой сослуживец героя, Кирилл Кетов из города Кирова. – Он был всегда смелым, задорным и веселым летчиком, и он не мог уйти от врага, пока не расквитается с ним до конца».
Бывший командир звена 123‑ го истребительного авиаполка, а сейчас подполковник Зубков из города Читы пишет: «О таране лейтенанта Рябцева я узнал в тот же день, когда он совершил его, от своих летчиков. Это был смелый прием боя. Мы тогда еще обсуждали в кругу летчиков, как лучше, удобнее повторить таран Рябцева. Впоследствии летчик моего звена Силантьев выполнил таран, но погиб сам. Лейтенант Рябцев был хорошим товарищем, горячим, бесстрашным летчиком. Во время штурмовки немецкими истребителями аэродрома пдрово он, пренебрегая опасностью, произвел взлет. На высоте 30 метров он был сбит».
«Я хорошо знал Петра Рябцева, – сообщает москвич генерал‑ майор авиации Максим Скляров, – по совместной учебе в школе военных пилотов и по совместной службе в одном полку и в одной эскадрилье. Кроме того, мы, находясь с ним в одной дивизии, но в разных полках неподалеку от Бреста, одновременно начали отражать налеты авиации противника. По сложившимся обстоятельствам я не мог видеть момент тарана фашистского самолета Петром Рябцевым, так как я к этому времени уже получил ранение в бою. Но после тарана мы с Петей Рябцевым в тот же день встретились в городе Пружанах, поделились впечатлениями о первых боевых вылетах, и тогда он мне рассказал и о своем таране. Кстати, Петя Рябцев во время спуска на парашюте после тарана был легко ранен пулей фашистского истребителя. Он, будучи по натуре жизнерадостным и очень веселым человеком, очень долго „восхищался“ этим ранением, так как фашистская пуля, пройдя касательно, срезала ему на ноге „любимую мозоль“».
А вот что рассказывает бывший авиатехник 123‑ го истребительного полка В. Графский из города Воронежа:
«О своем таране в первый день войны Петр рассказал мне случайно, незадолго до своей гибели.
Однажды близ аэродрома пдрово мы с ним видели воздушный бой. Два „И‑ 16“ („ишаки“, как их тогда называли) атаковали двух „Ме‑ 109“. Стоящий рядом со мной Петр Сергеевич оживленно жестикулировал и кричал: „Руби гаду хвост! Хвост руби! “ Я заметил ему: „Учить со стороны легче, чем самому рубить“.
На это Петр Сергеевич, глядя мне прямо в глаза, стал весело рассказывать:
„Ты знаешь, 22 июня мне удалось таранить „Ме‑ 109“. Больше выхода не было – боеприпасы все кончились. Конечно, опасность была велика, но это я потом осознал. А тогда некогда было думать о себе – был поглощен одним стремлением; скорее уничтожить врага.
Это желание так овладело мной, что я даже плохо рассчитал свой удар, и нос моей „чайки“ врезался с силой в „Ме‑ 109“. Поспешил – можно было легче таранить.
Меня так тряхнуло, что я потерял горизонт, а когда очнулся, то кабину лизали языки пламени, а земля‑ матушка была так близко, что, опоздай я на секунду оставить кабину, парашют не спас бы меня. Но я все‑ таки приземлился благополучно невдалеке от догоравшего „Ме‑ 109““».
Но, конечно, самыми интересными были для меня свидетельства участников того самого боя, во время которого Петр Сергеевич Рябцев совершил свой воздушный таран, Вот, например, что написано в письме, полученном мной из Ленинграда:
«Вам пишет офицер запаса гвардии полковник Мажаев Николай Павлович, тот капитан Мажаев, который 22. VI‑ 41 года вместе с летчиками лейтенантами Жидовым, Рябцевым и Назаровым вел описанный Вами бой.
Динамика боя – если мне не изменяет память – описана правильно. В этом неравном бою, когда у нас на исходе были боеприпасы, встала необходимость выйти из боя. Лейтенант Петр Рябцев, уже не имея патронов, совершает таран и этим приводит в смятение группу вражеских самолетов – они выходят из боя. Сам Петр Рябцев покинул самолет и благополучно приземлился, воспользовавшись парашютом. Таран Петра Рябцева – не случайное столкновение, как это иногда имело место в дни войны, не результат безвыходности положения, а сознательный, расчетливый, смелый и связанный с определенным риском маневр бойца во имя победы.
Жаль Петра Рябцева, что рано погиб, а еще больше жаль, что забыли о нем.
Петр Рябцев погиб 31 июля 1941 года при взлете в момент штурмового налета большой группы самолетов „Ме‑ 110“ на наш аэродром.
Упал П. Рябцев в двухстах метрах от наблюдательного пункта штаба дивизии, в кустарник. Искали его два‑ три дня, и когда случайно обнаружили с воздуха, то оказалось, что самолет был перевернут, шасси не убраны (он их) очевидно, не успел убрать, в районе бронеспинки и фонаря осколочные пробоины – очевидно, он был поражен осколками в голову».
А вот как описывает памятный бой 22 июня 1941 года другой его участник, бывший лейтенант, а ныне полковник, Герой Советского Союза Георгий Жидов. Он описал его в своей статье на страницах «Советской авиации» 17 июля 1957 года:
«…Стояла ясная погода. Между девятью и десятью часами утра вражеские самолеты начали бомбить штаб одного нашего соединения, расположенного недалеко от аэродрома. Фашистских бомбардировщиков прикрывала группа истребителей.
Мы вылетели звеном: капитан Мажаев, лейтенанты Рябцев, Назаров и я. На высоте примерно 500 метров нам встретилась группа самолетов противника „Ме‑ 109“.
Завязался напряженный бой. Атака следовала за атакой.
Наши летчики старались держаться вместе, чтобы можно было прикрывать друг друга. Бой продолжался 8‑ 10 минут. Встретив упорное сопротивление советских летчиков, гитлеровцы решили пойти на хитрость. Четыре самолета „Ме‑ 109“ вошли в глубокий вираж, а четыре продолжали с нами бой. Кроме того, „Хе‑ 113“ атаковали нас сверху.
Создалось очень трудное положение. Я пошел в атаку на врага, а меня, в свою очередь, преследовал „мессер“. Капитан Мажаев взял его под обстрел. Одновременно фашистские „Ме‑ 109“, ранее вышедшие из боя и набравшие вновь высоту, стремились атаковать Мажаева. Наперерез врагу ринулся лейтенант Рябцев. В пылу боя Петр израсходовал и боекомплект, а преградить путь к самолету Мажаева надо было во что бы то ни стало.
Вот тут‑ то и созрело у отважного летчика решение – таранить ведущий истребитель врага. Резко развернув свою „чайку“, Рябцев пошел на сближение с противником.
Видно, фашист не хочет уступать. Но его нервы не выдерживают: гитлеровец накреняет самолет и пытается уйти вниз. Но поздно! Рябцев своим самолетом ударил по вражеской машине. И тут же истребители, немецкий и наш, пошли к земле. Вскоре в воздухе появилось белое пятнышко – парашют. Мы, занятые боем, не смогли определить, кто спускался на нем. Как потом стало известно, парашют раскрылся у Рябцева, а гитлеровец врезался в землю вместе со своим самолетом.
…Хорошо помню я и раннее утро 31 июля 1941 года. На небе ни облачка, тишина. Техники и механики осматривали самолеты. Летчики расположились неподалеку в густом кустарнике, вели разговоры о ходе военных действий.
И вдруг мы услышали шум моторов немецких самолетов: на малой высоте к аэродрому подкралась группа „Ме‑ 110“. Наши летчики бросились к машинам. Мгновенно надел парашют и лейтенант Рябцев.
Вот летчик уже запустил мотор, взлетел. Фашисты сразу заметили его самолет и ринулись за ним. Рябцева атаковали с разных направлений сразу три самолета противника. В этой неравной схватке Петр пал смертью храбрых.
Имя его, боевого и мужественного сокола, живет в наших сердцах. В полку, где прошел свой боевой путь Петр Рябцев, выросла целая плеяда замечательных летчиков. На примерах их героических дел так же как и на примере подвига Петра Рябцева, ныне воспитываются советские летчики, готовя себя к защите нашего Отечества от посягательств империалистических разбойников».
Итак, не могло быть никаких сомнений в достоверности воздушного (тарана над Брестом, который был совершен в первый день войны между девятью и десятью часами утра. Этот подвиг был документально закреплен в истории 123‑ го истребительного авиационного полка и подтвержден многочисленными очевидцами и участниками воздушного боя, волнующая легенда, которую рассказали мне несколько лет тому назад защитники Брестской крепости, теперь превратилась в быль, в героический подвиг донбасского паренька Петра Рябцева.
И когда я писал об этом подвиге на страницах «Комсомольской правды», я, конечно, думал, что таран, совершенный Рябцевым над Брестом, был самым первым воздушным тараном Великой Отечественной войны. И вдруг обнаружилось, что я ошибался. Письма читателей и радиослушателей принесла мне совершение неожиданные известия. Боевая история нашей авиации, оказалась еще более удивительной и славной, чем я предполагал.
Вот что сообщил мне в своем письме слесарь из Москвы Федор Ильин:
«Это произошло между городами Белосток и Ломжа, – писал он. – Есть там польское местечко Выгода. Вот там я и видел своими глазами этот случай. Рано утром 22 июня гитлеровцы обстреливали деревни и военные объекты из орудий. Кругом поднялись пожары, люди бегали в панике, не зная, куда податься, откуда идут фашисты. И тогда в небе стали кружить два „мессера“. Они царили в воздухе. Вдруг появился советский самолет. Это был „У‑ 2“. Завязался бой. Фашисты играли с нашим самолетом, как кошка с мышью, но игра, как оказалось, была с огнем. Первый фашист, думая позабавиться над „У‑ 2“, подлетел к нему, но наш летчик, видимо, того и ждал. Он дал очередь, и после первых его выстрелов „мессер“ задымил и пошел к земле. Другой немецкий летчик решил отомстить советскому летчику. Завязался поединок. Несколько раз наш летчик опускался низко к земле, делал какие‑ то странные виражи. Он даже не стрелял. Но, улучив удобный момент, „У‑ 2“ как‑ то прямо, вертикально пошел вверх, наперерез фашисту. Тот даже не ожидал этого, не успел повернуть, и произошло столкновение. „У‑ 2“ потерял хвост и обломками рухнул наземь, а фашист сделал вираж, перевернулся, долетел до леса и упал. Долго обломки отважного „У‑ 2“ горели около нашего дома, долго еще рвались в огне боеприпасы. Но когда все утихло, мы, мальчишки, побежали к самолету. Тело летчика лежало обугленное в груде обломков самолета. Пришли взрослые, вытащили его и тут же, недалеко от самолета, похоронили. Документы все сгорели, и так этот летчик остался неизвестным».
Значит, в это первое утро войны, видимо, где‑ то между пятью и шестью часами утра, то есть раньше Петра Рябцева, близ города Белостока неизвестный советский летчик на самолете «У‑ 2» совершил воздушный таран. Приоритет оказывался за ним, и я решил, что именно этот таран был первым в Великой Отечественной войне… И вдруг я получил еще одно письмо.
Три летчика‑ комсомольца – А. Загоруйко, В. Кабак и Ю. Малецкий сообщили мне следующее:
«Очевидно, до сих пор нашему народу неизвестен подвиг летчика младшего лейтенанта Леонида Бутелина. Об этом подвиге мы узнали лишь тогда, когда прибыли после окончания военного училища в полк, в котором служил и сражался офицер Леонид Бутелин. Знакомя нас, молодых летчиков, с историей полка, Герой Советского Союза майор Нагорный рассказал нам, что 22 июня 1941 года в 5 час. 15 мин. утра, при отражении налета фашистской авиации, командир звена младший лейтенант Леонид Бутелин на самолете „чайка“ протаранил на малой высоте фашистский бомбардировщик „Ю
|
|
|
