Глава 8. Функции и психологические механизмы воздействия сказкой

Проанализировав содержание русских волшебных сказок, П. И. Яничев (1999) выделил психологическую триаду тенден­ций, или потребностей, которые актуализируются, закрепля­ются и в определенной степени удовлетворяются при воспри­ятии и усвоении сказки. Эта триада включает в себя потреб­ность в автономности (независимости), потребность в компе­тентности (силе, всемогуществе) и потребность в активности.

Первая потребность связана с такими мотивами, характер­ными для многих сказок, как отсутствие матери с самого на­чала, высылание отцом сына или сыновей, женитьба героя, преобразование героя при прохождении через череду испыта­ний (очевидное отражение древних обрядов инициации) и т. п. Волшебная сказка потому и волшебная, что в ней всегда обна­руживаются некие волшебные средства, помогающие герою справиться с препятствиями. В этом обнаруживается потреб­ность во всемогуществе. Преодоление испытаний является необходимым элементом волшебной сказки, достижение всемо­гущества оплачивается соответствующей ценой.

Однако актуализация этих двух потребностей не исчерпы­вает необходимых условий обретения взрослости и достижения успеха. Следует помнить и о потребности в активности. Инте­ресно, что во многих сказках герой является сначала абсолют­но пассивным и вынуждается внешними обстоятельствами к активности (но уж потом-то его не остановишь! ). В женском варианте проявления активности присутствуют с самого нача­ла: падчерица (золушка) трудолюбива, усердна, исполнительна. Помимо трех вышеназванных потребностей существуют еще некоторые, актуализирующиеся у ребенка через сказку: потребность в нарушении запретов и правил, без чего невоз­можно совершить переход от детского состояния к взрослому и научиться принимать на себя ответственность за свои по­ступки, и потребность в абсурде, благодаря которому сказка становится посредником между внутренним (аутистическим) миром ребенка и внешним, объективным миром.

Последняя из выделенных потребностей представляется важной в силу интересующей нас темы - развития самосоз­нания через сказку. Ведь в абсурдности сказки заложен глу­бочайший смысл - отражение процесса осознавания границ внешней и внутренней реальностей. Ребенку с активно разви­вающимся самосознанием абсурдность сказки - так в жизни не бывает! - помогает лучше понять, где «я в воображаемом мире» и где «я, играющий в воображаемый мир». При этом особую, универсальную роль приобретает метафоризация, без которой построение сказочных миров просто невозможно.

Однако остается неясным: как, каким образом в процессе работы со сказкой происходит процесс построения границ между мирами - внутренним и внешним, реальным и вы­мышленным? Ведь вряд ли процесс идентификации себя с главным героем выступает в качестве единственного психо­логического механизма изменений в отношениях с самим со­бой и своей жизненной ситуацией!

Для разрешения этого вопроса оказалось продуктивным ис­пользование понятия семантического пространства (Е. Л. Доценко, 1999), под которым понимается система функционально оправданных связей между значимыми для некоторого круга лиц семантическими элементами (смыслами и значениями). Семантическое пространство душевного мира человека содер­жит в себе множество подпространств - тех фрагментов внутреннего мира, которые соответствуют определенным фрагмен­там внешнего мира и жизненному опыту взаимодействия че­ловека с ними. Повседневную жизнь человека, согласно Е. Л. Доценко, можно рассматривать как непрерывное путеше­ствие (переходы) из одного семантического пространства в дру­гое - по мере того как человек относит (идентифицирует) себя к той или иной общности людей, обладающей сходными смы­словыми характеристиками: потребностями, интересами, зна­ниями, привычками, установками и пр. Фактически, когда создается сказка, содержание которой соответствует особенно­стям жизненной ситуации человека в данный конкретный мо­мент, два семантических пространства - психолога-сказочника и клиента - должны взаимно отобразиться, т. е. определенному содержанию одного из этих двух семантических пространств ставится в соответствие некоторое содержание другого, так что язык каждого из них может быть иносказательно (метафори­чески) использован для описания содержания другого. Одно­значного изоморфного отображения в большинстве случаев, как правило, не происходит, потому что психолог, предлагаю­щий сказку, не может знать о человеке абсолютно все.

Следует обратить внимание на очень важный момент, на который указывает Е. Л. Доценко: задача состоит не в том, чтобы что-то узнать о фактах жизни человека, а в том, чтобы понять то, какова эта жизнь в его представлениях. Создавае­мая сказка позволяет (даже при недостатке информации) очертить общий контур проблемы, охватить ключевой круг реально работающих метафор, обозначить возможный баланс ресурсов клиента, вскрыть содержательные и динамические моменты, типичные затруднения и привычные стратегии взаимодействия, способы решения возникающих проблем.

В отношении психологических сказок заметим, что, не­смотря на их очевидное сходство с психокоррекционными сказками, их воздействие на самосознание ребенка осуществ­ляется, по-видимому, в соответствии с тем же психологиче­ским механизмом. В психологических сказках, конечно же, не существует прямой аналогии между жизнью ребенка и сказоч­ного героя в силу большей обобщенности сюжета - ведь психо­логические сказки обычно нацелены не на одного конкретного ребенка, а на широкую группу детей одного возраста, обла­дающих сходными психологическими характеристиками.

Вместе с тем прелесть сказок в том и заключается, что в одном и том же сказочном пространстве разные люди находят смыслы и значения, близкие и понятные им. Это происходит не только благодаря наполненности сказок архетипическими образами, но и потому, что типичные речевые обороты сказок («однажды, давным-давно... », «в одной семье... », «жила-была девочка... » и т. п. ) задают условные ситуации в особом про­странстве сказки, в котором происходят события, в той или иной форме имеющиеся в опыте практически любого человека. То, что ребенок взаимодействует со сказкой, сразу и неизбежно задает для него семантическое пространство, насыщенное ме­тафорами. Текст сказки поэтому не является для него одно­значным и ограниченным некоторым набором значений. На­против, любое значение любого сказочного содержания тут же ребенком доосмысляется, обогащается личностными смысла­ми, интериоризируется. Отклик в душе слушателя возникает тогда, когда сказка сконструирована таким образом, чтобы, будучи конкретным, интересным, увлекательным, ярким ху­дожественным произведением, оставаться «открытой возмож­ностью» для разнообразных толкований и чтобы между ее се­мантическим пространством и семантическим пространством детской души возникло взаимное отображение.

А как происходит установление сходства семантических пространств сказки и слушателя? Результат обнаружения это­го сходства Е. Л. Доценко предлагает называть семантическим резонансом. Момент его возникновения переживается челове­ком как узнавание, понятность, сходство. Фактически речь идет о завершении поиска соответствия между актуальной си­туацией и фрагментами жизненного опыта, а механизмом это­го поиска выступает семантический резонанс. Если он произо­шел, слушателя захватывают особые переживания, возникают ощущения значимости материала сказки. В результате стано­вится возможным изменение способа видения мира и себя в этом мире и отношений к себе и к миру.

Вместе с тем наивная дидактика «Поступай, как герой сказки, и все будет хорошо» вряд ли сама по себе смогла бы стать эффективной. «Лобовые» указания обычно встречают внутреннее сопротивление человека, а очевидно примитивные ухищрения психолога впрямую построить изоморфизм семан­тических пространств сказки и клиента часто вызывают у по­следнего чувство неловкости за наивность специалиста. Пря­мой путь в психологии не всегда является самым коротким, и преодолевать расстояние между двумя точками лучше не по траектории отрезка, а по довольно сложной кривой. Увы, в практической психологии законы математики, как и законы формальной логики, часто вынуждены отступить в силу оче­видного преимущества внерационального подхода.

Метафорические образы и архетипические символы сказки, наполняемые клиентом каждый раз особым содержанием и смыслом, способствуют возникновению переживания, через ко­торое и происходят переоценка и переосмысление. У сказочных метафор имеются две важные особенности: во-первых, защи­щенность человека, с ней работающего (метафора помогает об­суждать многие трудные проблемы более отстраненно); во-вторых, метафора часто действует на уровне бессознательного и работает даже без ее рационального анализа. При этом понима­ние клиентом совпадения семантических пространств своего внутреннего мира и сказки происходит как глубокий внутрен­ний процесс, а не путем снисходительного узнавания, усмотре­ния результатов потуг психолога. Лишь в этом случае сказка обретает психотерапевтический, развивающий потенциал.

В связи со сказанным можно задуматься: почему же из всего многообразия сказок, созданных на протяжении тыся­челетий человечеством, только некоторые (причем с очень сходными сюжетами! ) сохранились в памяти людей самых разных культур? И почему из авторских сказок пережили своих создателей тоже очень немногие?

Можно предположить, что остались в народе только те сказки, которые при своей неиндивидуальной адресованности затрагивали важнейшие психологические механизмы, общие для всех людей. Те сказки, которые помогали становлению зрелой личности, способствовали построению взаимодействия между ребенком и взрослым, предлагали бессознательному пу­ти разрешения важнейших жизненных кризисов, закономерно возникающих в процессе естественного детского развития. На это указывал Б. Беттельхайм, говоря о том, что смерть и последующее возрождение героя сказки - это символ кризиса роста, а счастливый конец сказки символизирует победу в этих психологических сражениях и возможность взрослеть.

Интересно, что подобным потенциалом из авторских сказок обладают только те, которые созданы в соответствии с зако­нами и принципами народных сказок, то есть такие, которые несут в себе минимум личностных проекций автора и в опре­деленном смысле надиндивидуальны. Отсюда непреходящая популярность сказок братьев Гримм и Ш. Перро, А. С. Пушкина и некоторых сказок Г. Х. Андерсена. Относительно последне­го сказочника следует заметить, что целый ряд его сказок несет в себе очевидный след невротической личности автора (на это обращают внимание многие психоаналитики, напри­мер, М. -Л. фон Франц (1998, с. 214): «Ну, если говорить об Андерсене, то это, несомненно, великий поэт, однако, на мой взгляд, он очень невротичен, и я не могу читать его сказки, потому что невроз, который дает о себе знать в его сказках, действует на меня так же, как звук ножа, скребущего по та­релке... Однако мы не ошибемся, если скажем, что поскольку его внутренний конфликт являлся не только его индивидуаль­ным конфликтом, но и конфликтом всего Севера, то именно это и объясняет причину успеха его сказок».

Большинство сказок, созданных психологами под кон­кретную психокоррекционную или психотерапевтическую задачу, предназначено, к сожалению, для «одноразового ис­пользования». Вместе с тем психологические сказки могут быть, как представляется, применены неоднократно и весьма продуктивно в работе с разным контингентом детей.

Это становится возможным при учете следующих психо­логических механизмов воздействия сказок.

Во-первых, волшебные сказки есть символическое отра­жение древних ритуалов, важнейшим из которых для сказок выступила инициация. Преодолевая разнообразные трудно­сти, герой получает возможность изменения - перехода на иной качественный уровень. По сути дела, он преобразуется во взрослого человека. Лишь достижение героем иного обли­ка (иногда в прямом смысле - «краше прежнего») дарует сказке счастливый финал.

Во-вторых, сказки описывают глубинный опыт проживания эмоциональных кризисов, характерных для развивающегося человека. Это может быть непосредственный телесный опыт, связанный с прохождением психофизиологических кризисов. Воздействуя на бессознательном уровне, сказки включают аде­кватные механизмы защиты Я, в частности адаптационные механизмы, помогающие преодолеть стресс.

В-третьих, воспроизводя кризисные жизненные ситуации, сказка учит ребенка продуктивно переживать страх и обра­щаться со страхом, направляя, проецируя его в конкретные сказочные образы. Это позволяет поддерживать необходимую дистанцию по отношению к негативным эмоциям и сохра­нять психическую целостность (Я. Л. Обухов, 1997).

В-четвертых, образы сказки не только проецируются на реальную жизненную ситуацию слушателя и воспроизводят в метафорической форме моральные нормы и принципы взаи­моотношений между людьми, но и включают глубинные ме­ханизмы бессознательного за счет непривычных для разума архетипических элементов (Е. Ю. Петрова, 1999).

В-пятых, сказка лишь тогда воздействует на человека, ко­гда возникает сходство между семантическим пространством его души и семантическим пространством сказки.

И, наконец, в-шестых, при оценке силы воздействия сказки на слушателя не следует забывать о ее эстетической, художе­ственной стороне. Особенно это касается авторских сказок (на­родные при внешней скудости используемых эстетических средств потрясающе отшлифованы столетиями использования).

Психолог, применяющий сказки в работе с детьми и взрос­лыми, должен учитывать указанные моменты и помнить: со­чинить хорошую (в нашем случае - психотерапевтически эф­фективную) сказку очень непросто...