 |
Козимо раймонди
|
|
|
|
? —1435
Имя кремонца Козимо Раймонди не получило широкой известности в итальянском Возрождении. От Раймонди осталось несколько писем, а жизнь его завершилась трагически: самоубийством. Раймонди занимался дешифровкой одного из кодексов «Оратора» Цицерона и написал послание о хвале красноречию. Из наследия Раймонди наиболее интересно письмо, направленное к Амброджо Тиньози. Оно представляет собой настоящий трактат, цель которого убедить Тиньози возвратиться к учению Эпикура, от которого тот отошел.
Сочинение Раймонди появилось, по-видимому, раньше трактата Лоренцо Валла «О наслаждении». Раймонди отличает абсолютно светское рассмотрение проблем эпикуровской этики. По сравнению с предшественниками и современниками, у которых встречаются отдельные положительные оценки этики Эпикура, работа Раймонди является наиболее аргументированной апологией этических воззрений древнегреческого мыслителя, которые Раймонди защищает в полемике со стоиками, академиками и перипатетиками.
Полемика со стоиками ведется Раймонди с позиций утверждения гармоничного человека, в котором духовное и физическое теснейшим образом связано друг с другом. В полемике с перипатетиками он также отстаивает признание этой. гармонии как предпосылки для понимания человеческого счастья: созерцание может считаться высшим благом только при условии внешних благ и телесного здоровья.
По мнению Раймонди, эпикуровский взгляд на человека, в соответствии с которым высшее благо признается в наслаждении, оказывается наиболее верным, ибо Эпикур более всех постиг сущность природы, а ее суждение, как полагает Раймонди, в любом деле следует считать самым достоверным. К наслаждению предназначен человек своим телесньм строением, к радости и наслаждению влекут человека его чувства, и такое же стремление заложено в его разуме. Аргументом в пользу Эпикура оборачивается и тезис его противников, утверждавших, что Эпикур
|
|
|
==67
сравнял людей с животными: если к наслаждению стремятся все, значит, оно и есть высшее благо. С другой стороны, многообразие вещей, созданных природой на земле для радости и удовольствия людей, и вся человеческая практика, материальная и духовная, целью которой является наслаждение, также свидетельствуют в пользу истинности этики Эпикура. Наконец, сами этические нормы устанавливаются ради наслаждения, и добродетель оказывается средством для получения опять-таки наслаждения. Однако функция добродетели у Раймонди сложнее; он отвергает средневековую трактовку эпикуровского высшего блага, якобы заключающегося в чревоугодии, увеселениях, распутстве, и защищает добродетель как совершенно необходимое условие наслаждения: добродетель управляет чувствами, сдерживая их и побуждая следовать «подобающим наслаждениям и в подобающее время».
В своей трактовке этики Эпикура Раймонди полностью отходит от средневекового ее понимания. Стремясь восстановить подлинный дух этического учения Эпикура, Раймонди тем не менее вносит в это учение некоторые коррективы. Он делает акцент на активном характере наслаждения, и в результате этика Эпикура предстает деятельным, жизнеспособным учением, в большей мере отвечающим стремлениям эпохи Возрождения.
Защищаемые гуманистами принципы гармонического понимания человека и целостного восприятия жизни противоречили этике католицизма, еще имевшей в обществе немалое влияние. Поэтому не случайно Раймонди в полемике с противниками обращает особое внимание в их учениях на такие моменты, порой, быть может, даже сознательно их усиливая, как презрение к телу и внешним благам, враждебность природе, поскольку в них можно было усмотреть сходство с христианско-аскетическими принципами традиционного католицизма, в борьбе с которым гуманисты создавали новое мировоззрение.
|
|
|
Эпикурейское течение Ренессанса, к которому принадлежит Раймонди, еще недостаточно исследовано; не исключено, что учение Эпикура вызывало гораздо больший интерес среди гуманистов, чем принято думать. Последние работы Бертелли, посвященные судьбе поэмы Лукреция в эпоху Возрождения—важнейшего источника по изучению идей Эпикура, —дают представление о широком круге ее читателей в XV—XVI веках.
Перевод письма Раймонди с латинского выполнен по изд.; Garin E. La cultura filosofica del Rinascimento italiano. Firenze, 1961, p. 87—92.
==68
РЕЧЬ В ЗАЩИТУ ЭПИКУРА ПРОТИВ СТОИКОВ, АКАДЕМИКОВ И ПЕРИПАТЕТИКОВ
СПОРИТЬ о том, к чему побуждал ты меня в своих письмах, сейчас очень неподходящее время для меня, занятого более серьезными и гораздо более трудными вещами (а я усердно занимаюсь астрологией, в чем не стыжусь признаться). Но так как я неизменно следовал примеру и образу мыслей мудрейшего мужа Эпикура и очень хвалил его, то счел должным защитить его достоинство, слишком дерзко оскорбленное и очерненное тобой. Ведь честным и испытанным ученикам—а именно
таким я постоянно показывал себя в любой науке—подобает защищать учителей, принципам которых они следуют, от нападок, чтобы не казалось, что с порицанием учителей хулятся и отвергаются занятия и учеников. А ведь собранное тобой с большой заботой и тщательностью для опровержения Эпикура мне кажется направленным не столько против него, сколько против меня, который одобряет его и ему следует. Но я воздам тебе, как ты заслуживаешь.
Относительно Эпикура существуют большие разногласия не только в наше время. Все древние философы и главным образом школы академиков, стоиков, перипатетиков объявили ему, главе остальных, преступную войну и так набросились на него, что не пожелали отвести ему в философии какого-либо места, а все труды его отвергли, побуждаемые, на мой взгляд, завистью, так как в его школу приходило гораздо больше учеников, чем к ним. Поэтому то, что я собирался сделать более пространно в другом месте для наиболее обоснованной защиты Эпикура, я намерен предпринять теперь, насколько позволят природа и условия эпистолярной формы. Если же письмо окажется длинным, то всякий понимающий эти рассуждения сочтет его все-таки коротким. В самом деле, предмет разговора значительный, в высшей степени трудный и содержательный. Ведь речь идет о высшем благе, исследуя которое,
|
|
|
==69
древние много спорили, и до нас дошли многочисленные книги с
противоположными мнениями.
Прежде всего, чтобы было видно, сколь несправедливо ты выступаешь против Эпикура, и чтобы было понятнее его мнение о конечной цели, я сделаю к этой теме основательное вступление. Затем отвечу на твое письмо и до такой степени все разъясню, что ты с готовностью возвратишься в школу Эпикура, из которой ушел.
<... > Итак, Эпикура порицают за то, что он слишком чувственно рассуждал о высшем благе, полагая его в наслаждении и считая необходимым все прочее сводить к нему. Мне же, чем старательнее я изучаю Эпикура, все более нравится эта его мысль, словно высказанная не человеком, но Аполлоном или кем-то иным высшей природы. Эпикур определил высшее благо в наслаждении, потому что в совершенстве постиг сущность природы и понял, что мы рождены и созданы природой так, что более всего нам подобает иметь члены нашего тела здоровыми и целыми, сохранять их в том же состоянии и не ослаблять душевными и телесными невзгодами. О, мудрейший человек Эпикур! Действительно, что можно добавить к этой мысли? Есть ли у человека другая радость! Ведь тот, чья душа удручена, не может быть счастливым; чье тело ослаблено страданием—тот несчастен. И право же, пусть никто не считает, что я не имею понятия о тех бедственных обстоятельствах, о которых рассуждаю. Всеми этими рассуждениями мы призываем не действовать, а исследовать вопрос о человеческом благе и мнения философов, которые расходились между собой в этом вопросе.
Против представления Эпикура о высшем благе как наслаждении
выступают стоики, полагая счастье в одной лишь добродетели и настаивая на том, что мудрец, даже если его терзают жесточайшие палачи, счастлив. С ними я решительно не согласен. Разве есть что-либо более абсурдное, чем называть счастливым того, кто является самым несчастным? Разве есть что-либо более глупое, чем не признать несчастным того, кого сжигают в быке Фаларида? Что более противоречит всякому счастью, чем лишение всего или многого из того, что составляет само счастье? А стоики даже того, кто мучим голодом или страдает от тяжелых телесных болезней или неприятных внешних обстоятельств, называют тем не менее счастливым, пока он выставляет напоказ свою добродетель. Я же думаю, что ни Марк Регул1, кого так хвалят и превозносят стоики в своих книгах за его мучения, ни любой другой человек выдающейся добродетели, веры и бескорыстия, который сгорал в быке Фаларида2, изгонялся из отечества или недостойнейшим образом страдал от еще более злой судьбы, не только не должны считаться счастливыми, но, скорее, самыми несчастными, и тем более несчастными, что им выпало на долю столько бедствий, хотя их выдающаяся добродетель заслуженно должна была привести к благоприятному и более
|
|
|
счастливому концу.
Если бы мы состояли только из души, то я назвал бы Регула
счастливым, согласился бы со стоиками и счел бы, что счастье человека
К оглавлению
==70
должно заключаться в одной лишь добродетели. Но раз мы состоим из души и тела, почему стоики пренебрегают в человеческом счастье тем, что непосредственно касается человека? Почему заботятся о душе и презирают тело—обиталище души? Ведь если у вещи, составленной из частей, чего-то недостает, то эту вещь при определении ее совершенства нельзя, на мой взгляд, считать совершенной и вполне законченной. Поэтому, если мы называем человека человеком потому, что он имеет душу и тело, то, подобно телу, которое в случае болезни своей части не может считаться здоровым, он не должен считаться счастливым, если страдает какая-то его часть. Что же касается утверждения стоиков о том, что счастье только в душе, поскольку она как бы главенствует и повелевает телом, то, я думаю, весьма глупо по этой причине совсем не принимать во внимание тело, ибо душа часто следует природным свойствам тела и без него обычно ничего не может сделать. И потому, как я бы высмеял сидящего на королевском троне и называющего себя королем без свиты и слуг и не счел бы привлекательным того государя, у которого слуги грубы и неопрятны, так достойны осмеяния и те, кто при рассмотрении человеческого счастья отделяет тело от души и считает счастливым того, чье тело мучают и терзают.
|
|
|
Право же, я удивляюсь проницательнейшим мужам стоикам, которые, исследуя эти вопросы, забыли, что сами они люди. Кичась силой своего ума и способностью к исследованию, они, однако, не старались узнать, чего требует природа человека, а создали нечто неслыханное и достойное удивления, ради овладения которым мы должны скорее принести жертвы, нежели затратить усердие. Были затем и другие, утверждавшие, словно они больны желудком, что следовать надо только тому, чему сами они могут подражать или, точнее, что избрали для себя. Созданные такими природой, эти ненормальные и бесчеловечные философы, все чувства которых погружены в сон, закрыты и не соблазняются никаким наслаждением, решили и других удерживать от того, к чему сами они из-за своей строгости и суровости испытывают отвращение. Были, наконец, и третьи—больших и разнообразных дарований, —причем каждый судил о высшем благе, исходя из своей природы, но все пребывали в большом заблуждении, пока наконец не появился Эпикур. Он исправил ошибки древних философов и создал истинное и не подлежащее сомнению учение о счастье. Хотя стоики, как и полагаю, достаточно опровергнуты, я растолкую в дальнейшем взгляд Эпикура еще яснее, с тем чтобы тут же опровергнуть перипатетиков и академиков. Впрочем, на академиков мне не потребуется много труда, так как в их учениях нет никакой ясности. В самом деле, что это за философия, которая не может установить ничего определенного? Думаю, они даже не понимают того, что говорят эпикурейцы; поэтому как бешеные стоики, так и академики мне часто кажутся безумными.
Остаются перипатетики, которых опровергать труднее всего. Ведь, действительно, на основании того, что они говорят и как спорят, видно, что говорят они нечто [дельное]. Однако и они, на мой взгляд, сильно
==71
заблуждаются. После изложения необходимых разъяснений относительно Эпикура это станет достаточно ясно, так что видно будет воочию, что именно претендовавшие на первенство в философии и лишавшие Эпикура этой славы сильно заблуждались; Эпикур же установил истину.
С чего же лучше начать доказательство, если не с природы—госпожи и создательницы всех вещей? Ее мнение в любом деле всегда следует считать самым достоверным. Итак, природа, создав человека, так усовершенствовала его во всех отношениях, применив высокое мастерство, что он кажется созданным исключительно для того, чтобы предаваться любому наслаждению и радости. Она наделила человека ощущениями столь необходимыми и разнообразными, что, хотя и существует много видов наслаждений, нет ни одного, к которому человек не был бы причастен. Во-первых, она создала глаза, которые столь превосходны и замечательны, что не желают видеть позорного и безобразного. В самом деле, мы наслаждаемся видом прекрасных вещей, и это происходит не по чьему-либо мнению или совету, но по велению природы. Ведь кто из нас, видя красивый образ, не задержится, чтобы посмотреть на него, даже если спешит в другое место? Я счел бы человека самым несчастным, если бы природа лишила его способности видеть множество вещей, созданных ею изящными и прекрасными. Далее, кто в высшей степени не наслаждается, слушая и воспринимая музыкальные мелодии и сладчайшие звуки? На мой взгляд, лира и подобные инструменты изобретены для услаждения души. То же самое следует сказать об обонянии и прочих чувствах, с помощью которых, словно с помощью слуг, душа ощущает и воспринимает наслаждение. В самом деле, я не понимаю, какое наслаждение может она получить без чувств, разве лишь [наслаждение] от познания и понимания сокровенных вещей. Не стану отрицать, что в результате последнего наши души наполнятся большим удовольствием. Ведь среди всех наслаждений, без сомнения, то наивысшее (и в нем перипатетики полагали счастье), которое происходит от созерцания и исследования сокровенных и весьма достойных познания вещей. Но речь идет здесь о целом человеке, а не об одной его части, так что созерцатель, хотя он в этом случае и превыше всех, однако, если он страдает от телесных недугов и неблагоприятных внешних обстоятельств, не может быть самым
счастливым.
Следовательно, Эпикур верно счел наслаждение высшим благом, поскольку мы так рождены и устроены, что словно бы созданы для него. Кроме того, и в наших душах есть некоторое естественное желание следовать наслаждению и достигнуть его, а раз это желание в нас есть, мы хотим быть не печальными, а радостными. Право же, кто обратит внимание на это и тщательно поразмыслит о том, какие разнообразные вещи создала природа для одного человека, тот не усомнится, что наслаждение есть высшее благо и всего следует добиваться ради него. В самом деле, мы видим великое и прекрасное множество вещей на суше и на море, многие из которых созданы для жизненной необходимости, однако гораздо больше—для наслаждения. Эти вещи такого рода, что они
==72
ничего другого не дают, кроме наслаждения. Природа, наверное, не создала бы таких вещей, если бы не захотела, чтобы человек наслаждался ими и деятельно к ним относился. Занятия и опыт людей также свидетельствуют о том, что все совершается ради наслаждения. Для чего мы беспокойно проводим дни и ночи в тяжких трудах, стремясь с усердием приобрести и сохранить полезные для жизни вещи, как не из-за единственной надежды жить в будущем счастливо? Если бы она отсутствовала, то, несомненно, и души не были бы готовыми к перенесению трудностей и столь пылкими и храбрыми в испытаниях. А с какой целью изучали бы науки, литературу и искусства, если не ради особого удовольствия от их познания и если сами они не служили бы вспомогательным средством для приобретения богатств, благодаря которым мы сможем провести жизнь с наслаждением? Далее, мы, наверное, не домогались бы столь пылко почестей, царств, власти, из-за достижения и сохранения которых часто ведется большая борьба и развертываются грандиозные битвы, если бы почести и власть не приносили нам величайшего наслаждения. А по какой другой причине ведутся войны и заключается мир, если не для сохранения и увеличения того, чем мы живем и наслаждаемся?
Наконец, зачем стремятся к добродетели, создательнице и руководительнице наслаждения, которая побуждает нас следовать подобающим наслаждениям и в подобающее время, а равно соблюдать и все прочие границы, в каких очерчена сама добродетель? Зачем стремятся к ней, если не для того, чтобы жить счастливейшим образом, избегая одних наслаждений и следуя подобающим? Если добродетель никакому наслаждению не способствует, по какой причине мы высоко ее ценим и к ней стремимся? Если же способствует, то почему не признать наслаждение самым желанным и высшим благом? Но поскольку дело обстоит так и мы устроены таким образом, что с величайшей готовностью предаемся наслаждению и влечемся к нему природой, поскольку многочисленные вещи созданы для наслаждения и люди всего добиваются, чтобы получить удовольствие, кто, в конце концов, не согласится с Эпикуром и его учением и не признает, что высшее счастье заключено в наслаждении, раз это доказано столь очевидными и неопровержимыми аргументами? Будут ли на нашей стороне, спрашиваю, перипатетики, которые это отрицают и не могут вынести того, что наслаждение является наивысшим стремлением, а видят его главным образом в добродетели? Думаю, они не уступят. Но поскольку добродетели добиваются ради безмятежной жизни, которая, по Эпикуру, состоит в счастье, выступающем в облике наслаждения, я опять спрошу перипатетиков, почему они не признают наслаждение наивысшим из всех желанных благ? Если же кто-то, согласившись, что наслаждение наивысшее благо, сочтет, что понимать его надо как ежедневное провождение времени в пирах, попойках и игре в кости, любование зрелищами и наслаждение женскими ласками, то раз он хочет всех нас сделать обжорами, пьяницами, кутилами, гистрионами и к тому же распущенными, ему славного Эпикура вообще не следует рекомендо-
==73
вать, в прекрасном учении Эпикура ему нет нужды. Ибо мудрейший Эпикур не говорит и не требует подобного и вовсе не хочет лишить нас добродетели; для соблюдения его наставлений и следования им добродетель совершенно необходима, она умеряет чувства, о чем говорилось выше, и позволяет нам пользоваться ими только в случае надобности. Эпикур ведь не призывает к наслаждению без всякого разбора и необходимости, как это бывает у скота, но призывает к тем наслаждениям, которые соответствуют обстоятельствам и времени, так что по этой причине его учение никоим образом не следует отвергать. И перипатетики, очевидно, сами не понимают в достаточной степени того, что говорят.
Итак, хотя я не считаю себя обязанным отвечать и хотя на все письмо или на его большую часть выше дан в известной мере ответ, но чтобы опровергнуть тебя еще больше, коснусь в отдельности каждого твоего положения, завершая сказанное кратко и сжато.
Ты утверждаешь, что ко всему стремятся не с целью наслаждения. Но выше я искусно и обстоятельно опроверг тебя, ясно показав, что все надлежит свести к наслаждению. И то, что ты добавляешь, а именно будто Эпикур сравнял нас с животными, не только не опровергает его учения, но служит таким доводом, с помощью которого мне хочется даже защищать его. Ведь поскольку в наслаждении заключена такая сила, что даже лишенные разума животные, которых побуждает вождь-природа, следуют ему, Эпикур и вывел из этого самое надежное доказательство: высшее из всех благ есть то, к чему все стремятся. Что же касается того, что я писал о Катонах, иногда злоупотреблявших вином3, и ты это порицаешь, то следует восхищаться, когда мудрые мужи, каковыми они считаются, пируют иной раз немного веселее обычного. Все прочие твои доводы отбрасываются, поскольку они ведут к тому, что если мы ценим Эпикура, то должны жить по обычаю животных. И хотя Эпикур считал, что надлежит в жизни идти тем же путем [наслаждения], он, однако, не жил как животные. Итак, не следует отвергать Эпикура словно мятежного нарушителя норм человеческой жизни. Он не развращал нравы людей, но всем своим учением стремился сделать нас как можно более счастливыми.
Поэтому прекрати же наконец нападать на Эпикура, исправься и вернись в его лагерь, в котором прежде ты боролся вполне достойно. Ведь то, что теперь ты воспротивился ему, привлеченный изощренностью стоиков, соблазненный блестящей славой академиков и перипатетиков, было бы простительно, на мой взгляд, если бы ты был моложе и не мог еще из-за возраста судить об этих трудных вещах. Но теперь, когда ты вполне образован, твоему непереносимому высокомерию и незаурядной глупости будет вынесен приговор, если ты не прекратишь нападать на Эпикура. Итак, прими того, о наставлениях которого я, возможно, поговорю более основательно, когда появится больше свободного времени, ведь письмо я писал два дня, опасаясь даже, что не закончу. За ограниченностью времени я не смог изложить всего, что еще можно ясно высказать в защиту дела Эпикура. Так что многие и притом труднейшие
==74
места я опустил, а их мог бы использовать для опровержения меня тот, кто ради отыскания истины или из-за стремления поупражнять ум решил бы рассуждать иначе. И я не только не сочту это неприятным, но, напротив, даже умоляю это предпринять, ибо страстно желаю высказаться.
Перед тобой письмо, содержащее твердый и истинный взгляд на Эпикура; его ты должен или одобрить, или оспорить, и если ты установишь что-либо более истинное, я этому последую.
•
'
КОММЕНТАРИИ
1 Марк Аттилий Регул—римский политический деятель, консул, герой Первой Пунической войны. Попал в плен к карфагенянам. Не желая получить свободу ценой предательства родины, предпочел остаться в плену, где погиб мученической смертью. Один из любимых героев стоиков.
2 Бык Фаларида—медный бык, сделанный по приказу агригентского тирана Фаларида (VI в. до н. э. ), отличавшегося крайней жестокостью. В этом быке, под которым разводили костер, заживо сжигали людей.
3 Катоны— римские политические деятели из рода Порциев. Раймонди имеет в виду Марка Порция Катона Цензория Старшего (234—149 г. до н. э. ), который прославился необычайной строгостью, борьбой против роскоши и порчи нравов. Говоря о любви Катонов к вину, Раймонди, возможно, черпает сведения из Горация («Рассказывают, что доблесть древнего Катона часто подогревалась вином». Оды, III, 21, 11—12).
==75
==76
00. htm - glava04
|
|
|
