 |
I. На Гремячем колодце 2 страница
|
|
|
|
– Чер‑ рти!! – зарычал Митрыч и ринулся на них. Вегнер и Сергей, как лягушки, бросились в воду. Шеметов перед носом Митрыча захлопнул дверь купальни и заперся на крючок. Митрыч, сильный, как медведь, плавал плохо и в воде чувствовал себя неуверенно.
– Погодите вы, черти! Выйдете на берег, я вас каждого заставлю «Проклятый мир» спеть!
Шеметов из купальни крикнул:
– Ребята! Заключим против него общий морской союз!
– Идет! – отозвался с середины пруда Сергей. – Лезь в воду, Сашка!
– Да вода, брат, холодная!
Борисоглебский на берегу пел:
Сражался я, искал я смерти,
Но остался жив…
Сергей и Вегнер тихо, стараясь не шуметь, подплывали к купальне.
– Ой, подлецы!.. Карау‑ ул!! – завопил вдруг в запертой купальне Шеметов под хохот других голосов. Сергей и Вегнер нырнули в купальню и обрызгали Шеметова.
– Ой!.. Погодите, мне вам что‑ то нужно сказать! – кричал Шеметов, а вода бурлила в купальне, и брызги взлетали высоко вверх.
Дверь хлопнула, и Шеметов бомбою вылетел на берег.
И будешь ты царицей ми‑ и‑ ира
Подруга первая моя…[4] –
рявкнул Борисоглебский и, широко расставив руки, облапил Шеметова.
Шеметов серьезным, озабоченным тоном говорил:
– Ой, Митрыч, погоди! Что мне тебе нужно сказать!.. Поосторожнее, пожалуйста, я запутался!
– Он запутался! – смеялись в купальне.
– Пой: «Проклятый мир! »
– Убирайся к черту!.. Ах ты, кутья несчастная!
Шеметов ловко дернулся и охватил Борисоглебского. Началась борьба. Шеметов, ловкий и стройный, искусно увертывался от попыток Митрыча сломить ему спину. Тела переплелись, напрягшиеся крепкие мышцы оставляли на коже красные следы. Митрыч с силою налег на Шеметова, тот увернулся и брякнул Митрыча наземь, но Митрыч уж на земле подмял его под себя.
|
|
|
Задыхаясь, он навалился на Шеметова.
– А‑ а, брат!.. Ну, пой: «Проклятый мир! »
И запустил ему толстый большой палец под ребра.
– Бо‑ ольно, Митрошка!
– Пой: «Проклятый мир! »
– Ой‑ ой!.. Кишки выдавишь, свинья!
– Пой, – сейчас пущу!.. «Прокля‑ атый мир!.. »
Шеметов неистово завопил:
– «Проклятый мир! »
– «Презре‑ енный мир!.. Несчастный!.. » – подсказывал Борисоглебский и ворочал пальцем под ребрами Шеметова.
– «Презренный мир!.. » Ой, Митрофан проклятый, саврас без узды!..
Митрыч мрачно и сосредоточенно подсказывал:
– «Несча‑ астный…»
– «Несча‑ астный…»
– Морской союз идет на континент! – крикнул Сергей.
Он и Вегнер выскочили из воды и вцепились в Митрыча.
Четыре тела слились в общую кучу. Они возились и барахтались на траве. Мелькало красное, напряженное лицо Митрыча и его огромные мускулистые руки, охватывавшие сразу двоих, а то и всех троих. Токарев сидел на скамейке, смеялся и смотрел на борьбу. Ему бросилось в глаза злобно‑ нахмуренное лицо Сергея, придавленного к земле локтем Митрыча. Наконец, Борисоглебского подмяли под низ, и все трое навалились на него.
Все еще со злым лицом, Сергей запустил ему палец в живот и крикнул:
– Пой: «Проклятый мир! »
– «Прокля‑ атый мир! » – покорно заорал Митрыч – так дико, что галки на ивах всполохнулись и с криком полетели прочь.
– Дальше.
– «Презре‑ енный мир!.. Несчастный!.. Ненавистный мне мир!.. »
Его выпустили. Все поднялись – красные, взлохмаченные, задыхающиеся. Шеметов поглаживал ладонью бока и возмущался.
– Этакая гнусная привычка! Чуть что, сейчас палец под девятое ребро, – рад, что анатомию знает, – и пой ему: «Проклятый мир…» Да, может быть, я в этот момент совсем не расположен петь?
– Скоты этакие! Самому мне все брюхо разворочали! – сказал Митрыч.
|
|
|
– Ну, ребята, довольно возиться! – объявил Шеметов. – Нужно купаться. Чур, не брызгаться… – Он вздохнул. – Только у меня что‑ то уж и охота прошла в воду лезть.
– А раньше большая охота была! – засмеялся Вегнер.
– Молчи ты, плюгаш паршивый! Предатель! Я с тобою и разговаривать не хочу… Владимир Николаевич, – обратился он к Токареву, – пойдемте в купальню, как полагается приличным людям.
Он взял Токарева под руку и важно прошел с ним в купальню.
– Ишь, всю купальню замочили! Порядочному человеку и выкупаться нельзя!
– Ну, вправду, ребята, чур, не брызгаться! Будет! – сказал Борисоглебский.
Вегнер и Сергей поплыли на ту сторону пруда. Митрыч три раза окунулся в купальне и вылез в пруд.
– У‑ y, пес твою голову отверти! Хорошо!
Он в восторге гоготал, подпрыгивал и окунался до плеч. Токарев тоже влез в воду. Только Шеметов стоял, опираясь о перекладину купальни, и болтал ногою в воде. Он ворчливо говорил:
– Ключи у вас здесь какие‑ то бьют на дне, что ли? Вода какая холодная!
– Лезь, Сашка, а то опять обрызгаю! – крикнул с того берега Сергей.
– Я тебе «обрызгаю»! – погрозился Шеметов и вздохнул. – Нет, ей‑ богу, я нахожу это прямо безнравственным: зачем я буду насиловать свое тело? Я и без того прозяб, инстинкт тянет меня согреться, а какой‑ то нелепый долг повелевает лезть в холодную воду.
Митрыч стоял по грудь в воде и мылил голову. Шеметов встрепенулся, тихонько соскользнул в купальню и исчез под водою.
– У‑ у‑ уй!!! – завопил Митрыч и шарахнулся к берегу.
Из воды вынырнуло смеющееся лицо Шеметова.
– Ну, брат, напугал ты меня! Я думал – рак!
– «Ра‑ ак…» Будешь ты вперед «Проклятый мир» заставлять меня петь?
Сергей крикнул:
– Ну, ребята, одевайся! Скорей! А то поздно будет!
Они оделись и пошли к Дому.
На широкой каменной террасе, заросшей диким плющом, кипел самовар. Все уж пили чай. Конкордия Сергеевна растирала деревянною ложкою горчицу в глиняной миске.
Катя выставила из‑ за самовара свое розовое молодое лицо и лукаво спросила:
– Какую это вы, Шеметов, песню пели на берегу?
Шеметов вздохнул:
– Это мы с Митрычем спевались. Дуэт из «Демона». Он Демона пел, а я Тамару, – томно сказал он. – А что, хорошо? Производит эстетическое впечатление?
|
|
|
– Прелестно! Производит…
– То‑ то! – проворчал Шеметов. – А вы думали, что только вы способны доставлять эстетическое наслаждение, разыгрывая своих Шопенгауэров?
Катя расхохоталась и в восторге забила в ладоши. Варвара Васильевна невинно спросила:
– А это хороший композитор – Шопенгауэр?
– Он Шопена хотел сказать! – засмеялась Катя. И все засмеялись. Шеметов презрительно оглядывал их.
– Смеются!.. Как будто композиторы бывают только в области музыки!
– А где ж они еще бывают? – спросил Вегнер.
– Где! Да хоть в философии. Среди твоих немцев есть целый ряд философов‑ композиторов, – например, тот же Шопенгауэр, Ницше… Платон…
– Да Платон вовсе не немец.
– Поэтому я об нем и не говорю. Вот еще – Фихте…
– Ну, ну, припомни, каких ты еще философов слышал, – засмеялся Сергей. – Вали: Гегель, Лейбниц, Шеллинг, Кант…
Шеметов сердито ответил:
– Нет, они были сухими рационалистами. В них не было этого… порыва, экстаза, что ли…
– Какой нахал! – вздохнул Вегнер.
– А каким голосом говорит свирепым, как будто хочет смертоубийство совершить? – воскликнула Варвара Васильевна.
– Я самым обыкновенным голосом говорю.
– Да, обыкновенным! – сказала Катя. – Мама, смотри, он тебе голову скусит! Налей ему поскорее чаю, умилостивь его!
– А, чтоб вас бог любил! – смеялась Конкордия Сергеевна, разливая в стаканы чай.
Все усердно ели и пили. Пришел Василий Васильевич, загорелый старик в больших сапогах и парусиновом пиджаке. Конкордия Сергеевна налила ему чай в большую, фарфоровую кружку с золотыми инициалами. Василий Васильевич стал пить, не выпуская из рук черешневого мундштука с дымящеюся папиросою. Он молча слушал разговоры, и под его седыми усами пробегала легкая, скрытая усмешка.
Таня встала.
– Ну, господа, напились? Пойдемте!
– Идем!
V
Быстрым шагом они шли по дороге среди ржи. Солнце садилось в багровые тучи. Небо было покрыто тяжелыми, лохматыми облаками, на юге стояла синеватая муть.
Безветренный, неподвижный воздух как будто замер в могильной тишине.
|
|
|
Сергей, с странным, нервным блеском в глазах, радостно потер руки.
– Гроза будет! Чуется в воздухе!
– Господа, пойдемте подальше! – оживленно сказала Таня. – Ведите, Сергей Васильевич!.. Да поскорее, господа, что так медленно?
Катя засмеялась:
– Медленно! И так почти бежим.
– Правда; гроза будет? – встрепенулась Темпераментова. – Так тогда лучше воротиться, захватить калоши; а то все утонем.
Шеметов проворчал:
– От утопления калоши не могут спасти.
Ольга Петровна радостно засмеялась и поправилась:
– Не от утопления, а чтоб ноги не промочить.
Митрыч неуклюже шагал по пыли своими большими сапогами. Слегка заикаясь, он заговорил:
– Не только не спасут калоши, а в них и топиться ходят. У нас в селе, где мой батька псаломщиком служил, был поп, у него сын, в семинарии учился со мною. Смирный был мальчишка, того… Скромный. Ну, ладно. Вот раз попал он в компании на ярмарку, – то, другое, и напился вдрызг, до риз положения; не знает, как домой попал. Утром проснулся – голова трещит, лохматый; лежит и стонет: «Олёна, а Олёна! Подай мои колоши!.. » У нас там, в Олонецкой губернии, на о говорят. Вышел на двор, вцепился в волосы… «О, позор, позор!.. Где мои колоши? Пойду утоплюся!.. »
Катя вдруг воскликнула:
– Господа, посмотрите, что наверху делается!
Тучи – низкие, причудливо‑ лохматые – горели по всему небу яркими красками. Над головою тянулось большое, расплывающееся по краям, облако ярко‑ красного цвета, далеко на востоке нежно розовели круглые облачка, а их перерезывала черно‑ лиловая гряда туч. Облако над головою все краснело, как будто наливалось кроваво‑ красным светом. Небо, покрытое странными, клубящимися тучами, выглядело необычно и грозно.
– Смотрите, господа, смотрите, какое у Митрыча красное лицо, – засмеялась Катя.
– Да у вас еще краснее, – возразил Шеметов.
– У всех, у всех! Господа, посмотрите друг на друга! И дорога! и всё!
Лица были алы, дорога и рожь казались облитыми, кровью, а зелень пырея на межах выглядела еще зеленее и ярче. На юге темнело, по ржи изредка проносилась быстрая нервная рябь. Потянуло прохладою, груди бодро дышали.
– Вперед, господа, вперед! – торопила Таня. – Эх, славно!
Они шли как раз навстречу надвигавшимся с юга тучам. Там поблескивала молния, и слышалось глухое ворчание грома. Облако над головою сузилось, вытянулось и стало лиловым. Все облака наверху стали темнеть.
Варвара Васильевна сказала:
– А там‑ то какая идиллия, посмотрите! На севере, на бирюзово‑ синем небе, белели легкие облачка, все там было так тихо, мирно и спокойно…
– Туда посмотреть и потом сразу обернуться сюда – совсем два различных мира.
|
|
|
Далеко на дороге взвилось большое облако пыли и окутало серевшие над рожью крыши деревни. Видно было, как на горе вдруг забилась старая лозина. Ветер рванул, по ржи побежали большие, раскатистые волны. И опять все стихло. Только слышалось мирное чириканье птичек. Вдали протяжно свистнула иволга.
– Господа, не присядем ли мы здесь на минутку? – сказала Ольга Петровна.
У перекрестка дороги шел углом невысокий вал, отгораживавший мужицкие конопляники. По ту сторону дороги высился запущенный сад, сквозь плетень виднелись заросшие дорожки и куртины.
Таня враждебно оглядела Темпераментову.
– Ну, вот еще!.. Дальше, господа, дальше пойдем!
Токарев решительно сказал:
– Нет, я тоже устал, присядем.
– Ну, что ж, присядем, – согласилась Варвара Васильевна.
Ольга Петровна, Катя и Вегнер устало опустились на вал.
– Погодите, давайте тогда большинством голосов решим, – предложила Таня.
Токарев возмутился.
– Я решительно не понимаю, как такие вещи можно решать большинством голосов! Я удивляюсь, у тебя нет самого элементарного чувства товарищества. Многие устали, не могут идти, а ты хочешь большинством голосов заставить их тащиться за собою.
– Да о чем тут говорить? Отдохнем немного, того… покурим, и пойдем дальше, – примирительно произнес Митрыч и сел.
И все сели. Таня презрительно повела головою.
– Эх вы, ползучие люди!
Она продолжала стоять и жадно глядела в надвигавшиеся тучи.
Черно‑ синие, тяжелые, они медленно нарастали, поблескивая молниями. Гром доносился уже совсем явственно; за полверсты, на склоне горы, вдруг бешено забилась и зашумела роща, и этот шум было странно слышать рядом с неподвижным, молчащим садом. Вскоре заревел и он; деревья заметались, сверкая изнанкою листьев.
Сергей продекламировал:
Ночь будет страшная, и буря будет злая.
Сольются в мрак и гул и небо и земля…[5]
Токарев удивился.
– Сергей Васильевич, вы знаете Фета?
Удивился и Сергей.
– А почему бы мне его не знать? Очень даже его люблю!
– Сережа, прочти все стихотворение! – коротко сказала Варвара Васильевна, подперев подбородок и глядя вдаль.
Таня стояла и жадно дышала бодрым, прохладным ветром.
– Господи, я положительно этого не могу понять!.. Тут настоящая, живая гроза идет, а они сидят и стихи читают про грозу!.. А ну вас! Шеметов, пойдемте вперед! Мы воротимся.
– Идем! – Шеметов вскочил.
– А, черт! Я тоже с вами! Чего тут киснуть? – Сергей тоже вскочил.
Они втроем пошли по дороге навстречу ветру. На юге сверкали яркие зигзаги молний, гром доносился громко, но довольно долго спустя после молний. Далеко на дороге, на свинцовом фоне неба бился под ветром легкий светло‑ желтый шарф на голове Тани и ярко пестрели красная и синяя рубашки Сергея и Шеметова.
Митрыч лежал на животе и жевал сухую былинку.
– А гроза‑ то замешкается! – лениво сказал он.
Тучи, действительно, как будто остановились, ветер упал. Наверху вяло двигались клочковые облака – серые, бессильные. Наступила тишина – природа словно подозрительно прислушивалась. Потом вдруг все оживилось. Птицы беззаботно зачирикали.
Варвара Васильевна глядела на неподвижные тучи.
– Господи, да ведь они вправду остановились!
– А те‑ то, несчастные! – засмеялась Катя. – Смотрите: стоят и ждут!
Митрыч зычно крикнул: – Эй‑ эй, ребята! Спектакль отложен, ворочайтесь!
Прошло пять минут, десять. Воздух и небо были неподвижны. Таня, Сергей и Шеметов повернули назад.
– А что, хорошая гроза? – спросила Катя.
Шеметов повалился на траву.
– О позор, позор! Где мои колоши? Пойду, утоплюся!
– Ну, свалился! – возмутилась Таня. – Вставайте же, господа, пойдемте, наконец! Неужели еще не отдохнули?
Встали и пошли дальше. Темнело. Тучи на юге висели неподвижно, помигивая молниями. Дорога, обогнув овсы, шла в густой Давыдовский лес.
Варвара Васильевна заговорила:
– Эх, славная вещь гроза! Люблю ее! Странное она производит впечатление; она так поднимает, в ней есть что‑ то такое уверенное, несомненное и творческое… Кажется, – здесь, под грозой, не может быть никаких раздумий и колебаний; все, что будешь делать, будет хорошо нужно и будет как раз то, что и следовало делать. А как это хорошо, – действовать, не раздумывая, когда тебя подхватит и понесет вперед большая, могучая сила!..
– Оно так теперь и есть, – сказала Таня.
Варвара Васильевна помолчала.
– Где же оно есть? Так, на минуту, нам показалось было, что что‑ то есть. Но это оказалось миражом. Опять все замутилось, опять темно; всё по‑ обычному мелко, вяло и слабо. И нет, нет того революционного прилива, который бы подхватил людей целиком, нет бодрящего воздуха, в котором бы и слабые крепли, и падали бы сомнения, и рос бы дух. Дорога была найдена, но она оказалась книжною. Таня воскликнула:
– Господи, «книжною»?.. Варя, вы, значит, совсем слепы, вы ничего не видите кругом!
– Я все, мне кажется, вижу. Робкие, слабые намеки на что‑ то… Помнится, Достоевский говорит о вечном русском «скитальце»‑ интеллигенте и его драме. Недавно казалось, что вопрос, наконец, решен, скиталец перестает быть скитальцем, с низов навстречу ему поднимается огромная стихия. Но разве это так? Конечно, сравнительно с прежним есть разница, но разница очень небольшая: мы по‑ прежнему остаемся царями в области идеалов и бесприютными скитальцами в жизни.
Сергей раздраженно пожал плечами.
– Что ты такое городишь? Я решительно ничего не понимаю! – Лицо его, с тех пор как они с Таней и Шеметовым воротились к перекрестку, было злое и серое.
– Я говорю, что у нас все хорошо и стройно только в теории. Вот мы идем вместе и разговариваем – люди всё благомыслящие и единомыслящие. Наши идеалы велики и светлы, мы горды собою и своим миросозерцанием. Но столкнешься с жизнью, – и все это тускнеет, и все становится таким маленьким и жалким по своей беспочвенности… И жизнь говорит: ты горда собою, и горда по праву, и как ты можешь поступаться всею полнотою и правдою твоих идеалов? Но вместе с этим, – а может быть, как раз вследствие этого, – ты слепа и неумела, и жизнь тебя отметает… Иногда мне почти кажется, что я слышу прежнее страшное: не суйся!..
Таня хотела возразить, но Варвара Васильевна продолжала:
– И вот возникают вопросы: идти на два или на десять шагов впереди стихийного движения? В какой степени созрело революционное сознание рабочего класса? Сами эти вопросы подлы, подлы по самой сути, они оскорбительны для меня и ставят меня в фальшивое положение: я не могу отрекаться от самой себя. Но то – могучее, стихийное, – оно меня не признаёт, а во мне нет силы, я – ничто, если не захочу признать этого стихийного и его стихийности.
– Черт знает, что такое! – возмутилась Таня. – Вот так вопросы! На два, на десять шагов вперед! Что мне за дело до этого? Я хочу идти полным шагом, и плевать мне на все и на всех. Кто отстанет, – догоняй, а этак, как начнут все один к другому приноравливаться, то все и будут топтаться на месте!
Сергей в восторге воскликнул:
– Браво, Татьяна Николаевна! Вот! Вот это самое и есть! Всё стихийность, стихийность… Еще новый бог какой‑ то, перед которым извольте преклоняться! На себя нужно рассчитывать, а не на стихийность! Стану я себя отрицать, как же! Черта с два!.. Смелее нужно быть, нужно идти на свой собственный риск и полагаться на собственные силы, – только! Будь она проклята, эта стихийность!
– Верно, верно! – согласился и Борисоглебский. – Что она мне за указ, стихийность эта? Злость у меня тут есть здоровенная, – он ударил себя кулаком в грудь, – ну и ладно. Больше мне ничего не нужно!
Шеметов ворчливо возразил:
– Ну, и тешьтесь в таком случае бирюльками, гарцуйте со своею злостью в безвоздушном пространстве! А я не понимаю и не признаю, что подлого в тех вопросах, о которых говорит Варвара Васильевна. Да, весь вопрос именно в том, – на два или на десять шагов вперед? Для меня стихийность только и дорога; самый важный, самый главный вопрос, – как к ней примк‑ нуть. А вы – кучка гарцующих, – и будете себе гарцевать, пока совершенно независимо от вас к вам подойдут низы… Вы сколько уж времени, – тридцать, сорок лет гарцуете с вашею полнотою революционных идеалов?..
Они шли теперь по лесной поляне, среди леса. Вокруг поляны теснились темные, кудрявые дубы, от них поляна имела спокойный и серьезный вид. Тучи на юге все росли и темнели, но ветру не было, и стояла глухая тишина.
Токарев молча шел и задумчиво слушал. На душе было тяжело: все спорили горячо и страстно, вопросы спора, видимо, имели для них жизненный, кровный интерес. Он старался и себя настроить на такой лад, но мысль оставалась холодною, и он чувствовал себя чуждым и посторонним.
Подошел Сергей и сказал:
– Люблю я эти споры! Мысль жива – работает и ищет… А как несколько‑ то лет назад: все вопросы решены, все распределено по ящичкам, на ящички наклеены марксистские ярлыки. Сиди да любуйся. Ведь это – гибель для учения, смерть!.. Только и оставалось что спорить с народниками; друг с другом не о чем было и говорить…
– А что, господа, кобылка тут не пробегала?
– Фу, черт!.. – Сергей нервно отскочил в сторону.
В сумерках стоял сгорбленный мужик с растерянным лицом, в накинутом на плечи зипуне.
– Вот испугал‑ то! – Сергей улыбнулся, стыдясь за свой испуг. – Какая кобылка?
– Пегая кобылка, сбегла с ночного, – что с нею подеялось!.. Не иначе, как по этой дороге побегла… Горе какое!
– Нет, тут не видно было, – сказала Варвара Васильевна.
– Э‑ эх! – старик почесал в волосах. – Главное дело, конь‑ то молодой, дороги домой не знает, только на Казанскую куплен…
Шеметов сердито говорил:
– Возмутительнее всего эти инсинуации, на которых вы выезжаете! Спор тут вовсе не о принципе, а только о факте. Как обстоит дело? По‑ вашему? Наш рабочий класс действительно уже горит ярким, сознательным революционным огнем? Действительно, он сознал, кто его классовые и политические враги? Ну, и слава богу, это – самое лучшее, чего и мы хотим. Но только суть‑ то в том, что вы ошибаетесь.
Они пошли дальше, Варвара Васильевна осталась стоять с мужиком. Таня возражала:
– Тут весь вопрос именно в принципе. Вопрос в этом оппортунизме, «практичности», довольстве малым…
– Кто проповедует ваше довольство? – грубо спросил Шеметов и вдруг остановился. Он поднял брови и, словно что вспомнив, оглянулся назад. – Что это он про кобылу‑ то говорил?.. Черт знает, что такое! Идут девять здоровенных молодцов, судьбы революции решают… Пойдемте, поможем ему!
– Пойдемте, господа! – убеждающе сказала Варвара Васильевна.
Сергей встряхнулся.
– Идем!.. Эй, дядя! Какая, говоришь, кобылка твоя? Пегая?
– Пегая, батюшка, пегая… Я чего боюсь‑ то? Ночь подходит, непогода, а в лесу у нас тут волки – задерут лошадь.
– Говоришь, в эту сторону побежала?
– В эту, в эту!
– Ну, ладно. Ты сам откуда, – дернопольский? Так ступай, мы тебе приведем кобылку твою.
– Самоуверенно! – засмеялась Варвара Васильевна.
Мужик обрадовался.
– Подсобить хотите? Ну, дай вам бог… Пойдемте! Уж больно трудно одному‑ то!
– Пойдем, ребята, большим кругом в эту сторону, – сказал Сергей. – Чур, перекликаться! Сходиться у мостика в лощинке, перед сторожкой.
Все разбрелись по лесу. Лес зазвенел смехом и криками. На западе было еще светло, но кругом становилось все темнее. Средь полной тишины тучи на юге росли медленно и уверенно. Токарев продирался сквозь чащу орешника, оступаясь о пеньки и бурелом. Слева раздались крики и смех Шеметова и Митрича.
– Нашли‑ и‑ и!.. – донесся справа голос Сергея.
– Нашли? – крикнул слева Шеметов.
– Нашли вы?
– Мы‑ то не нашли, а ты нашел?
– Нет, не нашел.
– Чего же ты кричишь, «нашли»?
– Я вас спрашивал!
– Дурак!..
Лес вдали глухо зашумел. По вершинам деревьев бурным порывом пронесся ветер. Токарев шел вперед и старался не сбиться с направления. Сначала он усердно глядел по сторонам, потом перестал и шел лениво, постукивая тросточкою по стволам. Крики и ауканья становились все отдаленнее.
Токарев подумал: еще заблудишься тут!.. Лес выл и шумел под налетавшим вихрем. Желтые листья и сучки падали на землю. Вдали глухо рокотал гром.
Чаща стала светлеть. Токарев вышел на край какой‑ то лощинки. Внизу вился болотистый ручей, заросший осокою. Квакали лягушки. По косогору шла дорога и виднелся мостик. Этот, что ли?..
По дороге усталою походкою спускались Варвара Васильевна и Ольга Петровна. Токарев направился к ним.
– Не нашли?
– Нет. Нужно будет дальше идти. Только подождем, чтоб все собрались… Ау‑ уу!!.
Вдали откликнулись. Ветер буйно выл по лесу, глухой шум деревьев то рос, то ослабевал, и по глухому шуму струями проносилось резкое шипенье ближних деревьев. Подошли еще Вегнер и Катя, потом Борисоглебский.
Вдруг ярко блеснула молния, небо как будто растрескалось и с оглушительным грохотом посыпалось на землю. Из кустов неслышно вышел Шеметов. Он кивнул на небо и сказал:
– «Отец, слышишь, рубит, а я отвожу! »[6]
– Не нашли лошадь?
– Черт ее найдет! – проворчал Шеметов и сел на мостик.
Молнии ярко‑ белыми стрелами сыпались на лес, гром яростно катился по небу из конца в конец, лес ревел и бился. На юге было жутко темно. Ольга Петровна стояла с бледною улыбкою и старалась побороть страх.
На косогоре, среди дубовых кустов, появился Сергей. Молния ярко осветила его кумачовую рубашку. В бешеном восторге он кричал:
– Го‑ го‑ го‑ го!.. Слышите, ребята! Вон как гремит!.. Варька, слышишь?!.
Ветер рвал на нем рубашку, лицо было безумное и восторженное.
– Позор всем слабым и малодушным! Позор тем, кто перед лицом грозы отрицает идущую грозу!.. Идет она, идет! Видите вы ее теперь – вы, робкие, сомневающиеся?.. Пришла жизнь, пришла борьба и простор! Слава буре!..
– Го‑ го‑ го‑ го! – раздался из чащи голос Тани.
– Татьяна Николаевна, сюда! Наша взяла! Пришла гроза!.. Слава борцам, слава всем друзьям грозы!
Таня, в развевающейся юбке, быстро спустилась к мостику. Она упоенно дышала ветром, глаза блестели. Поспешно она спросила:
– Ну что, не нашли?
– Нет.
– Так чего ж вы сидите? Пойдемте дальше!.. Правда, как хорошо? – с счастливою улыбкою обратилась она к Токареву.
Токарев молча кивнул головою, хотя находил, что кругом становится довольно‑ таки неуютно.
– Ну, идем, господа! Вставайте! – торопила Таня.
Шеметов проворчал:
– Экая неугомонная! Куда вставать‑ то? Очевидно, лошадь украли и увели. Станет вас конокрад ждать!
– Ну, все‑ таки поищем еще! – сказала Варвара Васильевна. – Очень уж мужика жалко.
– Наверное, кобылка сама уж домой пришла, – заметил Борисоглебский.
– А что найти‑ то, конечно, уж не найдем теперь, – согласился Сергей.
– «Позор всем сомневающимся и малодушным! » – иронически повторила его слова Варвара Васильевна.
– Э, черт! Верно, пойдем дальше!.. Что за позор! Бабы нас ведут вперед.
По дороге забили первые крупные капли дождя. Варвара Васильевна украдкой внимательно посмотрела на Токарева и сказала:
– Только вот что: зачем всем идти? Многие устали. Тут сейчас за бугром сторожка, можно зайти отдохнуть; тем более – дождь начинается.
– Господа, да зайдемте все! – заговорил Токарев. – Ну что за охота мокнуть под дождем! Пройдет дождь, тогда и пойдем опять искать.
Таня ядовито возразила:
– А тогда ты скажешь, что мокро, ноги промочишь.
Токарев нахмурился и замолчал.
– Пойдемте, я вас проведу в сторожку, – предложила Варвара Васильевна.
– Ну, господа, а мы пойдем дальше, – сказала Таня.
– Го‑ го‑ го! На вынос возьмем гору! – крикнул Сергей. Он, Шеметов и Митрыч вместе с Танею быстро взбежали на косогор.
Вегнер с завистью глядел вслед убегавшим.
– Нет, я отдохну, устал.
Варвара Васильевна провела Токарева, Катю, Вегнера и Ольгу Петровну к лесной сторожке. К ним навстречу вышел лесник – худощавый, с красным носом, в пиджаке. Варвара Васильевна сказала:
– Ну, прощайте пока!
– Варвара Васильевна, да передохните же и вы! – возмутился Токарев. – Вы бледны как полотно, – видимо, вы страшно устали!
– Э, пустяки! Это так кажется!
Она исчезла в темноте. Токарев обратился к леснику:
– А что, любезный, хорошо бы самоварчик поставить; найдется у вас?
– Найдется, помилуйте!.. Сейчас поставим. А мы за то винца потом выпьем за ваше здоровье.
Резко блеснула молния. Как пушечный залп, прокатился гром. Дождь хлынул. Он шуршал по соломенной крыше, журчащими ручьями сбегал на землю. Из черного леса широко потянуло свежею, сырою прохладою.
В сторожку постучались. Вошел мужик, у которого убежала лошадь. Вода струилась по его шапке, лицу и зипуну. Катя спросила:
– Не нашли?
– Нет, барышня! Уж и в деревню сбегал, не воротилась ли… Нету!
Он устало опустился на лавку. Подали самовар, стали пить чай. Тараканы бегали по стенам, в щели трещал сверчок, на печи ровно дышали спящие ребята. Гром гремел теперь глуше, молнии вспыхивали синим светом, дождь продолжал лить.
Пришли Сергей и Шеметов. С обоих вода лила ручьями, на сапогах налипли кучи грязи, оба были злы. Сергей сказал:
– Нет, Татьяна Николаевна – это, положительно, ненормальный человек. Уж Варя и та созналась, что невозможно найти; а она: «А я все‑ таки найду! »
Шеметов сердито засмеялся.
– Нет, ведь правда, нелепо! В двух шагах ничего не видно – по этакому лесищу ищи лошадь ощупью!.. И Митрыча несчастного запрягла, кряхтит, а прет за нею следом.
Пришла и Варвара Васильевна. Было уже двенадцать часов. Молча пили чай, разговор не вязался. Все были вялы и думали о том, что по грязи, мокроте и холоду придется тащиться домой верст восемь. Варвара Васильевна, бледная, бодрилась и старалась скрыть прохватывавшую ее дрожь. Сергей и Шеметов сидели в облипших рубашках, взлохмаченные и хмурые, как мокрые петухи.
|
|
|
