 |
Глава девятнадцатая
|
|
|
|
Воспоминания о родине. — Надежды. — Планы исследования побережья. — 16 апреля — день отплытия. — Вид с моря на полуостров Извилистый. — Базальтовые скалы на западном берегу. — Непогода. — Наступление ночи. — Ещё одна загадка.
Прошло целых два года! Два года колонисты жили вдали от людей! Они не ведали о том, что творится в цивилизованном мире, и, попав на остров, затерянный среди океана, словно очутились на крошечном астероиде Солнечной системы.
Что сейчас происходит у них на родине? Их неотступно преследовала мысль о родной стране, стране, которую раздирала гражданская война в тот час, когда они её покидали, — может быть, мятеж южан заливает её потоками крови! Мысль эта наполняла их тревогой, и они часто беседовали о родине, не сомневаясь, однако, что правое дело северян восторжествует во славу Соединённых Штатов.
За эти два года ни один корабль не прошёл в виду острова, ни один парус не появился на горизонте. Очевидно, остров Линкольна находился в стороне от морских путей и о нём никто не знал, о чём свидетельствовали также и карты. Иначе источники пресной воды, бесспорно, привлекали бы сюда корабли, хоть на острове и не было удобной бухты.
Безбрежное море, расстилавшееся вокруг, было всегда пустынно, и колонисты знали, что никто не поможет им вернуться на родину, что надо рассчитывать только на самих себя. И всё же у них была единственная возможность спастись, о ней колонисты и говорили как-то в начале апреля, собравшись в зале Гранитного дворца.
Речь зашла об Америке, о родной стране, которую они почти не надеялись увидеть снова.
— Право же, у нас только одна возможность покинуть остров Линкольна, — сказал Гедеон Спилет, — надо построить корабль, чтобы пройти по морю несколько сот миль. Раз нам удалось построить бот, построим и корабль.
|
|
|
— И доберёмся до островов Туамоту, раз добрались до острова Табор, — подхватил Герберт.
— Я не против этого, — ответил Пенкроф, обладавший решающим голосом во всех вопросах, касавшихся мореплавания, — не против, хотя одно дело — проплыть большое расстояние, а другое — проплыть маленькое! Когда мы плыли на остров Табор, ветер играл нашим ботом, как щепкой, но мы знали, что берег недалёк, а тысяча двести миль — не малый путь: ведь до ближайшей земли не меньше!
— Неужели, Пенкроф, вы не отважитесь? — спросил журналист.
— Я-то на всё готов, мистер Спилет, — ответил моряк, — сами знаете, перед опасностью я не отступаю!
— Заметь-ка, Пенкроф, ведь у нас завёлся ещё один моряк, — вставил Наб.
— Кто же? — удивился Пенкроф.
— Айртон.
— Верно, — подтвердил Герберт.
— Если только он захочет отправиться с нами! — сказал Пенкроф.
— Что вы, Пенкроф! — воскликнул журналист. — уж не думаете ли вы, что если бы яхта Гленарвана пристала к острову Табор в те дни, когда Айртон жил там, он отказался бы уехать?
— Вы забываете, друзья, — заметил Сайрес Смит, — что разум у Айртона помутился только за последние годы. Но дело не в этом. Надо решить, можно ли рассчитывать, что шотландский корабль вернётся за Айртоном? Ведь Гленарван обещал возвратиться на остров Табор, когда сочтёт, что Айртон искупил свою вину, и я уверен, он сдержит своё слово.
— Несомненно, — сказал журналист, — и приедет скоро, ибо Айртон в изгнании уже двенадцать лет!
— Да и я согласен с вами, — сказал Пенкроф, — лорд Гленарван вернётся, и ждать его недолго. Но где, по-вашему, пристанет его яхта? Конечно, к острову Табор, а не к острову Линкольна.
— Совершенно верно, — вмешался в разговор Герберт, — тем более что остров Линкольна даже не нанесён на карту.
|
|
|
— Поэтому-то, друзья мои, — продолжал инженер, — надо принять меры и известить того, кто приплывёт к острову Табор, что Айртон и мы сами находимся на острове Линкольна.
— Что верно, то верно, — сказал журналист, — по-моему, проще всего оставить в хижине, где жил капитан Грант, а затем Айртон, записку с точными координатами нашего острова, да положить так, чтобы она бросилась в глаза Гленарвану или его спутникам.
— До чего же досадно, — воскликнул моряк, — что мы не сообразили сделать это, когда были на острове Табор!
— Нам это и в голову не пришло! — заметил Герберт. — Ведь мы не знали о прошлом Айртона, не знали, что за ним обещали приехать; всё стало известно только осенью, но тогда из-за ненастья нельзя было возвратиться на остров Табор.
— Да, — подтвердил Сайрес Смит, — тогда было уже поздно, теперь придётся ждать до весны.
— А что, если шотландская яхта явится именно теперь? — спросил Пенкроф.
— Вряд ли, — ответил инженер, — зимой Гленарван не пустится в дальнее плавание. Но, может статься за те пять месяцев, что Айртон живёт здесь, Гленарван побывал на острове Табор, если же нет, то нам ещё долго его ждать, и мы не опоздаем; в октябре, когда наступит хорошая погода, отправимся на остров Табор и оставим там записку.
— Не повезло нам, — заметил Наб, — если яхта «Дункан» уже побывала в этих морях.
— Надеюсь, что нет, — отозвался Сайрес Смит, — провидение не лишит нас возможности попасть на родину!
— Во всяком случае, — заметил журналист, — если яхта и подплывала к острову Табор, мы это заметим, когда будем там; на месте и решим, как поступать.
— Совершенно верно, — ответил инженер. — Итак, друзья, запасёмся терпением и будем надеяться, что на яхте вернёмся к родным берегам; а если надежда нас обманет, тогда подумаем, как быть.
— И уж конечно, — добавил Пенкроф, — мы покинем остров Линкольна не потому, что нам здесь плохо!
— Разумеется, Пенкроф, — отозвался инженер, — покинем потому, что оторваны от всего, что дорого человеку — от семьи, друзей и отчизны!
Приняв такое решение, колонисты больше не заводили разговор о постройке большого корабля, о дальнем плавании на север, к архипелагам, или на запад к берегам Новой Зеландии, и приступили к повседневным делам, готовясь к третьей зимовке в Гранитном дворце.
|
|
|
Правда, до наступления ненастных дней колонисты решили обойти на боте вокруг острова. Они ещё как следует не обследовали побережье, и у них было весьма туманное представление о его северной и западной частях, лежавших между устьем Водопадной речки и мысом Челюсть, а также об узком заливе, похожем на разверстую пасть акулы.
Это был замысел Пенкрофа, и Сайрес Смит, которому хотелось осмотреть свои владения, вполне одобрил его.
Погода стояла неустойчивая, но барометр не делал резких скачков, поэтому колонисты рассчитывали, что атмосферные условия будут благоприятствовать плаванию. В начале апреля стрелка барометра пошла вниз, пять-шесть дней дул сильный западный ветер, а потом она пошла на «ясно» и замерла на уровне 29, 9 дюйма (759, 45 миллиметра); колонисты сочли, что пришло время пуститься в путь.
Решили отплыть 16 апреля, и «Бонадвентур», стоявший на якоре в порту Воздушного шара, был снаряжён для путешествия, которое могло затянуться.
Сайрес Смит предупредил Айртона о предполагаемой экспедиции и предложил принять в ней участие, но Айртон отказался, и они условились, что до возвращения колонистов он будет жить в Гранитном дворце. Вместе с ним должен был остаться и дядюшка Юп, который отнёсся к решению вполне благосклонно.
Утром 16 апреля колонисты в сопровождении Топа пустились в путь. Дул сильный юго-западный ветер, и «Бонадвентур», выйдя из порта Воздушного шара, лавировал, держа курс на Змеиный мыс. Окружность острова равнялась девяноста милям, а южная часть побережья, от гавани до мыса, — двадцати милям. Все эти двадцать миль колонисты плыли против ветра.
Прошёл почти весь день, пока бот достиг мыса, ибо через два часа после его отплытия кончился отлив, и «Бонадвентуру» пришлось шесть часов подряд бороться с приливом. Только с наступлением ночи он обогнул мыс.
Тут Пенкроф, взяв два рифа на парусах, предложил инженеру продолжать путь с небольшой скоростью. Но Сайрес Смит предпочёл стать на якорь в нескольких кабельтовых от острова, чтобы днём осмотреть берег. Условились плыть только днём, чтобы получше исследовать побережье, а с наступлением сумерек бросить якорь поближе к земле.
|
|
|
Итак, бот простоял на якоре у мыса всю ночь; ветер улёгся, клубился туман, и было очень тихо. Мореплаватели, кроме Пенкрофа, уснули, хотя и не таким крепким сном, как у себя дома.
Семнадцатого апреля Пенкроф с восходом солнца снялся с якоря и пошёл левым галсом полным бакштагом, держась вблизи западного берега.
Колонистам уже был знаком живописный берег, поросший лесом, по опушке которого они как-то шли пешком, однако они восторгались ландшафтом и на этот раз. Чтобы получше всё рассмотреть, плыли, стараясь держаться поближе к суше, осторожно обходя стволы деревьев, носившиеся по волнам. Несколько раз даже бросали якорь, и Гедеон Спилет фотографировал прекрасные пейзажи.
Около полудня «Бонадвентур» подошёл к устью Водопадной речки. Вдоль её правого берега тянулся негустой лес, а подальше, в трёх милях отсюда, виднелись лишь редкие рощицы, разбросанные между западными отрогами бесплодного кряжа, спускавшегося к самому морю.
Как отличались друг от друга южная и северная части побережья! С одной стороны — яркая зелень лесов, с другой — дикие, бесплодные скалы! Южный берег можно было бы назвать «железным берегом» — так в иных краях именуют подобные места; вздыбленные скалы, казалось, свидетельствовали о том, что здесь в одну из геологических эпох произошла внезапная кристаллизация кипящей лавы. Колонисты ужаснулись бы при виде страшного нагромождения глыб, если бы случай забросил их сюда в час крушения! Оглядывая окрестности с вершины горы Франклина, они не представляли себе, как зловещ и мрачен этот берег, ибо смотрели на него с большой высоты, а сейчас он предстал перед ними во всей своей неповторимой самобытности; быть может, нигде на свете нельзя было лицезреть подобного ландшафта.
«Бонадвентур» прошёл в полумиле от берега. На таком расстоянии нетрудно было увидеть, что побережье завалено глыбами высотою от двадцати до трёхсот футов и самых причудливых очертаний: глыбы цилиндрической формы напоминали башни, призматической — колокольни, пирамидальной — обелиски, конической — фабричные трубы. Даже хаотическое нагромождение торосов в ледовитых морях не являло бы собою такого величественного и страшного зрелища. То чудилось, будто видишь мостики, переброшенные со скалы на скалу, то — арки, подобные вратам храма, в глубине которого терялся взгляд; подальше — обширные пещеры с монументальными сводами; а рядом — лес шпилей, пирамидальных башенок, шпицев, каких не найти ни в одном готическом соборе. Творения природы, более разнообразные и причудливые, нежели произведения, созданные воображением человека, придавали нечто величественное этому берегу, тянувшемуся на восемь-девять миль.
|
|
|
Сайрес Смит и его спутники, застыв от изумления, смотрели на побережье. Зато Топ без стеснения нарушал тишину и громко лаял, пробуждая в базальтовых скалах многоголосое эхо. Лай этот показался странным инженеру — именно так лаял пёс, бегая вокруг отверстия колодца — в Гранитном дворце.
— Причалим, — распорядился Сайрес Смит.
И «Бонадвентур» почти вплотную подошёл к скалистому берегу. Быть может, там обнаружится какой-нибудь грот, который следовало бы обследовать? Но Сайрес Смит ничего не обнаружил — ни пещеры, ни углубления, негде было притаиться живому существу, ибо волны в прибой заливали подножия скал. Вскоре Топ умолк, и судно поплыло дальше, по-прежнему в нескольких кабельтовых от берега.
Северо-западная часть побережья была пологой и песчаной; кое-где над болотистой низиной, уже знакомой колонистам, торчали одинокие деревья; водяные птицы оживляли пейзаж, представлявший разительный контраст с пустынным берегом, оставшимся позади.
Вскоре «Бонадвентур» бросил якорь у северной оконечности острова в небольшой, но такой глубокой бухточке, что удалось причалить прямо к берегу. Ночь прошла спокойно, ибо ветер, если можно так выразиться, угас с последними лучами солнца и снова ожил только с первыми проблесками зари.
Сойти на берег было нетрудно, поэтому Герберт и Гедеон Спилет, признанные лучшими охотниками колонии, с рассветом отправились в лес и через два часа вернулись со связками уток и куликов. Топ творил чудеса, и благодаря его проворству и усердию они не упустили ни одной птицы.
В восемь часов утра «Бонадвентур» поднял якорь и при попутном ветре, который заметно свежел, понёсся к мысу Северная Челюсть.
— Я ничуть не удивлюсь, — вдруг сказал Пенкроф, — если с запада подует штормовой ветер. Вчера закат был багровым, а утром на небе появились «кошачьи хвосты», а они не сулят ничего хорошего.
«Кошачьими хвостами» называют длинные облака, разбросанные в зените и напоминающие лёгкие хлопья ваты; они не спускаются ниже пяти тысяч футов наш уровнем моря и обычно предвещают бурю.
— Ну что ж! — произнёс Сайрес Смит. — Помчимся на всех парусах и поищем убежище в заливе Акулы. Думаю, что там «Бонадвентуру» не будет угрожать опасность.
— Совершенно верно, — подтвердил Пенкроф, — к тому же на северном берегу скучно — одни дюны.
— Я бы охотно провёл не только ночь, но и весь завтрашний день в этом заливе, — добавил инженер, — его стоит осмотреть как следует.
— Полагаю, что нам волей-неволей придётся это сделать, — ответил Пенкроф, — поглядите-ка, что творится на западе! Черным-черно!
— Во всяком случае, при попутном ветре мы успеем добраться до мыса Северная Челюсть, — заметил журналист.
— Ветер-то попутный, — отозвался моряк, — а лавировать придётся, иначе в залив не войдёшь, и делать это лучше засветло: ведь мы не знаем, какое там дно!
— Дно там, вероятно, усеяно рифами, — подхватил Герберт, — если судить по южной части залива Акулы.
— Вам виднее, Пенкроф, — сказал Сайрес Смит, — мы на вас полагаемся.
— Будьте покойны, мистер Сайрес, — ответил моряк, — зря рисковать не стану! Пусть лучше меня пырнут ножом, только бы нутро «Бонадвентура» не пострадало.
«Нутром» Пенкроф называл подводную часть судна, ведь он дорожил ботом больше, чем своей жизнью.
— Который час? — спросил Пенкроф.
— Десять, — ответил Гедеон Спилет.
— А сколько миль осталось до мыса Северная Челюсть, мистер Сайрес?
— Около пятнадцати, — сказал инженер.
— Через два с половиной часа, — сказал моряк, — то есть в половине первого, мы выйдем на траверз мыса. Досадно, что прилив в эту пору схлынет и настанет отлив. Трудно, пожалуй, будет войти в бухту против течения и ветра, вот чего я боюсь.
— Тем более, — сказал Герберт, — что сегодня полнолуние и что сейчас, в апреле, будут сильные приливы и отливы.
— Как по-вашему, Пенкроф, — спросил Сайрес Смит, — нельзя ли бросить якорь у оконечности мыса?
— Бросить якорь у самого берега, когда вот-вот разразится буря! — воскликнул моряк. — Да вы что, мистер Сайрес! Захотели по своей охоте ко дну пойти?
— Как же быть?
— Постараюсь продержаться в открытом море до начала прилива, то есть до семи часов вечера, и если ещё не совсем стемнеет, попытаюсь войти в залив; не удастся — ляжем в дрейф на всю ночь, а на заре я проведу бот в бухту.
— Повторяю, Пенкроф, мы полагаемся на вас, — сказал Сайрес Смит.
— Эх, — вздохнул Пенкроф, — стоял бы здесь маяк, нам плыть по морю было бы куда легче!
— Верно, — поддержал Герберт, — но сейчас на берегу нас не ждёт заботливый друг, никто не разожжёт костра, не укажет нам пути в бухту!
— Да, кстати, дорогой Сайрес, — обратился к инженеру Гедеон Спилет, — мы даже не поблагодарили вас, а ведь, по совести говоря, нам бы ни за что не увидеть острова, если бы не костёр…
— Костёр? — с удивлением переспросил Сайрес Смит.
— Речь идёт о том, мистер Сайрес, что нам туго пришлось на борту «Бонадвентура», — ответил за журналиста Пенкроф, — когда мы возвращались домой. Мы наверняка прошли бы мимо острова, если бы вы не позаботились, не зажгли костра на площадке возле Гранитного дворца в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября.
— Да, да, конечно… — проговорил инженер, — мысль была удачная!
— А вот сейчас некому оказать нам такую услугу, разве только Айртон догадается, — добавил моряк.
— Да, некому! — подтвердил Сайрес Смит.
А несколько минут спустя, оставшись вдвоём с журналистом на носу судна, инженер тихо сказал:
— Знаю лишь одно, Спилет, что в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября я не зажигал костра на площадке возле Гранитного дворца, да и нигде в ином месте!
|
|
|
