Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Григорий Горин об Александре Абдулове




 

Саша… Александр… Александр Гаврилович… Имена эти принадлежат артисту Московского театра имени Ленинского комсомола А. Абдулову. Первые два — привычны и естественны, поскольку речь идет о молодом человеке (всего 35 лет), атлетического сложения (рост 192 см, вес — 82 кг), обладателе стремительной и удачливой актерской судьбы (играет в большинстве спектаклей театра, снялся более чем в сорока фильмах).

Главное же, полное, имя в применении к Абдулову пока еще услышишь нечасто. А ведь и возраст солидный (уже 35!), и общественное и семейное положение крепкое (заслуженный артист РСФСР, женат, воспитывает дочь). Впрочем, в этом нет ничего обидного. Сам Абдулов не настаивает на «Александре Гавриловиче», очевидно, понимая, что в прочном соединении имени с отчеством в устах окружающих есть какое-то особое почтение к окончательно сформировавшейся личности. Абдулов себя таковой не считает.

Близко наблюдая за ним на съемках, репетициях, в быту, вижу, с какой неукротимой энергией он отыскивает в жизни самого себя, шарахаясь иногда из крайности в крайность, загораясь и отчаиваясь. Даже хобби постоянно меняется: то спорт, то живопись. Меняется даже внешний облик: то бороду отпустит, то усы… Многие относятся к этой затянувшейся молодости с умилением, некоторых она раздражает. Мне же кажется, что идет естественный, а потому мучительный поиск высшего назначения собственного существования, процесс становления Актера с большой буквы. Потенциально — с очень большой, ибо природа щедро наделила Абдулова удивительными возможностями: внешность, голос, музыкальность, пластичность, тонкое ощущение юмора и печали. Не растерять бы это, не распродать по мелочам. Талант — общественное достояние, и нам совершенно не безразлично, как им распорядится общество и сам «талантоноситель»…

Может быть, именно этим продиктована моя попытка нанести штрихи к портрету сегодняшнего Абдулова. А может, все проще: за долгие годы совместной работы установилась глубокая симпатия к этому артисту, а потому естественно желание старшего по возрасту рассказать, что особенно дорого в нем, что тревожит и волнует…

Саша Абдулов начал хорошо, Александр стал быстро знаменит, Александр Гаврилович делает первые осторожные шаги… Самое время глянуть на себя в зеркало чужого мнения. Или, как говорил его отец, Гавриил Данилович Абдулов: «Очень важно однажды спрыгнуть с трамвая, на котором едешь, и посмотреть: тот ли номер тебя везет? Если не тот, ищи новый маршрут, если тот — догони! Но ехать наобум и радоваться, что быстро перемещаешься куда-то в пространстве, — недопустимо!»

На премьеру к Саше приехал отец. Просмотрев спектакль, расплакался. Может быть, от горьких воспоминаний — он сам прошел всю войну, был несколько раз ранен… Может быть, от счастья, что сбылись его надежды и третий сын стал настоящим артистом…

Дальше пошло стремительное превращение юного Саши в популярного Александра. На отсутствие ролей жаловаться не приходилось. Хоакин в музыкальном спектакле «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты», Никита в «Жестоких играх» Арбузова, сразу четыре роли в «"Юноне" и „Авось“».

Параллельно началась бурная жизнь в кино. М. Захаров, соединивший в себе профессии театрального и кинорежиссера, приглашал Абдулова во все свои фильмы. Инженер Щукин в «Двенадцати стульях». Юноша-медведь в «Обыкновенном чуде», Рамкопф в «Том самом Мюнхгаузене», Жакоб в «Формуле любви», доктор Симпсон в «Доме, который построил Свифт»…

Абдулову предоставлялась возможность демонстрировать все свои актерские качества: пел, танцевал, фехтовал, совершал головоломные трюки… Параллельно еще успевал сняться у других кинорежиссеров. (Самые значительные работы в фильмах Р. Балаяна и Е. Гинзбурга.) Параллельно работа на телевидении… Параллельно выступления на эстраде…

Параллели, как свидетельствует современная геометрия, пересекаются. В театральные работы иногда стала проникать откровенная эстрадность, в кинороли — излишняя театральность. Огромная работоспособность не всегда на пользу актеру, если готов браться за любую работу, это Абдулов понимает сейчас хорошо.

Вот несколько его ответов на прямо поставленные вопросы.

— Ты доволен своим сегодняшним творческим положением?

— Не очень.

— Что тебя не устраивает в театре?

— Мечтаю о главной роли. После Плужникова и Хоакина за десять лет работы главных ролей не доставалось.

— Ты снялся в сорока фильмах. В скольких напрасно?

— Думаю, в половине…

Саша — дитя Театра в прямом и переносном смысле этих слов. Мать — театральный гример, отец — режиссер, впоследствии главный режиссер гастрольного русского театра в Фергане. Трое сыновей, братьев Абдуловых, все свое детство провели за кулисами и на сцене…

Неустроенный, кочевой быт гастрольного коллектива казался естественным и единственно возможным. Все три мальчика, разумеется, готовились стать актерами, родители тоже мечтали об этом. Впрочем, их отец понимал, что от мечты до воплощения — огромный, трудный путь… «Талант не мебель и по наследству не передается!» Прежде всего он требовал безмерного уважения к театру как к храму искусства…

— От нас отец требовал того же… Репетиции были ежедневным уроком. Спектакль — священнодействием, даже если он игрался в каком-нибудь обшарпанном клубе для полупустого зала… Путь к званию артиста, по мнению отца, должен был начаться через остальные, менее привлекательные театральные профессии… Нам предстояло освоить специальности реквизитора, рабочего сцены, осветителя, гримера. При этом сыновьям режиссер не делал никаких поблажек, наоборот, относился строже, чем к другим. Когда я служил рабочим сцены и по моей халатности сорвался спектакль, отец заставил меня выплатить все убытки театру из собственного жалованья…

Трое сыновей мечтали стать актерами. Старший стал инженером, средний — учителем… Осуществлять мечту отца дано было только младшему. Эту тройную ответственность Саша ощущает до сих пор…

Впервые я увидел Абдулова на репетициях спектакля «В списках не значился» по повести Б. Васильева. Помню странное ощущение от долговязого, неуклюжего, коротко стриженного юноши, бегающего по сцене и вздрагивающего то от выстрелов за кулисами, то от реплик режиссера из зала.

— Кто это? — шепотом спросил я Марка Захарова.

— Студент ГИТИСа…

Я уже знал удивительную способность Захарова к открытию актерских талантов. Так, он увидел в безвестном до того Караченцове Тиля Уленшпигеля, так, не задумываясь, пригласил на главные роли в своих спектаклях Олега Янковского, который удачно дебютировал в кино, но в театральных кругах был еще неизвестен. Теперь вот привел из ГИТИСа студента, хотя в труппе и так полным-полно молодых и незанятых…

Позднее я узнал, что одного со мной мнения была и комиссия по приемке спектакля из Главного управления культуры. Очень советовали Захарову сменить главного исполнителя. Категорически!

Лейтенант Плужников в исполнении Абдулова казался комиссии противоречащим уже сложившемуся традиционному представлению о мужественных защитниках Брестской крепости. Слишком наивен, слишком рефлексирует… Говорили об «искажении образа», пугали «возмущенными письмами фронтовиков»…

Очевидно, одним из необходимых свойств характера главного режиссера должно быть умение не слушать чужие советы. Марк Захаров наделен этим завидным качеством. Он настоял на Абдулове!..

Так в Москве появился новый актер, а на сцене Театра имени Ленинского комсомола — непривычная, запоминающаяся фигура мальчика-офицера, призывника сорок первого года, наивного, беспечного, обманутого бодряческой пропагандой, но сумевшего в короткий срок самостоятельно разобраться в происходящем и достойно встретить свою судьбу.

«Я ведь даже в списках еще не значусь!» До сих пор помню этот отчаянный крик Плужникова — Абдулова. В нем слышался подлинный трагизм молодого человека, с пионерского возраста привыкшего быть лишь частичкой чего-то общего, жить как все, действовать как приказано… И вдруг ты сам себе голова, сам принимаешь решение начать войну с целым государством, сам для себя становишься в этой войне Верховным главнокомандующим. В бою, который шел на сцене, погибали юные солдаты и офицеры, зато рождались Люди…

— Ты часто появляешься на эстраде. Выступаешь с концертами, встречаешься со зрителями. Это только дополнительный заработок или что-то еще?

— Добавка к зарплате, конечно, солидная. И это важно, врать не стану. Но все-таки в этих встречах со зрителями есть что-то более привлекательное…

— И все-таки, извини за вопрос, если б платили мало, ездил бы на выступления с концертами?

— Вряд ли…

— А если в театре вдруг вообще перестали бы платить жалованье, продолжал бы играть спектакли?

— Конечно!

И все-таки не в деньгах актерское счастье! И тоска по «главным ролям», о которых говорит Абдулов, предполагает, как мне кажется, не большую протяженность в фильме или спектакле, а большую глубину и новизну.

Александр справедливо опасается повторений, боится перемелькать в ролях романтичных принцев и рыцарей, боится штампа в изображении «шикарно выглядящих западных джентльменов», которых он наиграл бесчисленное количество…

Обновление для популярного актера возможно лишь через перевоплощение, через создание характеров неожиданных, иногда совершенно противоположных собственному, природному. Такие две роли появились в последние годы в театре: Сиплый в «Оптимистической трагедии» и Верховенский в «Диктатуре совести».

Петр Верховенский, этот зловещий гений, ловко соединивший в своей философии социализм с уголовщиной, исполняется Абдуловым с какой-то заразительной виртуозностью. Изменились взгляд, улыбка, пластика… Добрый и наивный Саша Абдулов превращается в жестокое, коварное существо, способное заворожить, повести за собой. И жутко становится от того, что доводы Верховенского кому-то кажутся привлекательными, что «верховенщина» может иногда царить не только на сцене, но и в жизни… «Неглавная роль» в спектакле стала сегодня одной из самых главных в его биографии.

Абдулов жаден до работы. Любит актерский труд во всех его проявлениях: любит репетиции, съемки, озвучание…

В пустой студии перед молчаливым экраном актер вынужден усилием воли и воображения вернуть свой голос в напряженную атмосферу давно сыгранной сцены, оживить отснятый материал… Абдулов делает все это вдохновенно и азартно. По многу раз готов переписывать каждое слово, добиваясь абсолютной достоверности… Да что там слово! Каждый звук, междометие, вздох…

(В одной из важнейших сцен, впервые встретившись с Драконом, Ланцелот закашлялся… При озвучании кашель никак не получался. Что-то прорывалось нарочитое, неестественное… Абдулов уговорил режиссера перенести запись на завтра. Утром я увидел его на заснеженной территории студии без шапки и пальто. «Простудиться немножко надо для роли», — пояснил он, сосредоточенно вдыхая ледяной воздух…

Кашель на записи получился вполне естественным…)

Трудное это дело — писать портрет человека, которого давно знаешь. Еще труднее давать умные советы, не впадая в занудливую нравоучительность. Вроде бы вывод ясен: давай, Саша, взрослей, остепеняйся! А сколько ни напрягаюсь, никак не могу себе представить его солидным Александром Гавриловичем, рационально выстраивающим свою творческую жизнь, не ошибающимся, не делающим глупости… А может, все будет не так? И его неукротимая энергия, азартность в работе, удивительная легкость характера, доброта будут пребывать с ним еще долгие-долгие годы?…

В сорок пять лет мы вклеиваем в паспорт новую фотографию. По-видимому, предполагается, что юношеский и зрелый облик могут так разниться, что человек становится неузнаваемым. Для Абдулова это будет ненужной формальностью.

Уверен, что и через десять лет на нас будет смотреть такое же молодое, веселое лицо…

1988 год

 

…Актерское благополучие — это выдумка, и довольно распространенная. Благополучных актеров нет. Всегда что-то проходит мимо, есть несыгранные роли, которые очень хотелось когда-то сыграть. А время уходит, и его не вернешь. Хотя мне, конечно, грех гневить Бога. В жизни пока везет. Что будет дальше — не знаю. Но действительно хочется сохранить свой имидж актера, который может все. Потому что, как только актер затворяется в рамках одного амплуа, он лишается возможности творческого развития и становится неинтересным зрителю…

Невозможно жить в стране и быть вне ее. У меня те же проблемы, что и у всех нормальных людей. Запереться в башню из слоновой кости не удастся даже при самом большом желании.

Я не считаю, что сейчас мы переживаем какой-то особый театральный кризис. Просто театр болеет теми же болезнями, что и вся страна. Семьдесят лет назад мы политизировали театр, а он, по моему убеждению, должен жить вне политики. Постоянная обязанность делать спектакли к красным датам календаря заштамповала наши мозги, закомплексовала сознание. Мы до сих пор не свободны, например, от страха цензуры. Цензор уже сидит внутри нас, превращая нас в творческих импотентов. Это уже в крови, в генах. Недаром, когда в не столь далекое время в театрах появлялось что-то смелое, мы кричали «ура» и возводили режиссера в ранг героя. А теперь искалеченное театральное подсознание, выпущенное на свободу, заставляет кидаться в крайности. Меня уже тошнит от обилия на сцене генералиссимуса Сталина во всех возможных видах. Это противоположная сторона заполитизированности. Скоро, посмею предсказать, театры примутся за путч. Повторяю: театру политика противопоказана… Недавно, например, Марк Захаров принял к постановке «Чайку» и «Женитьбу Фигаро». Пора возвращаться к классике…

А вообще, хочется чего-то принципиально другого. Я бы сейчас с удовольствием снялся в каком-нибудь хорошем боевике. Или в детективе. Или в небесполой любовной истории типа «Мужчины и женщины». А нам, повторяю, грозят экранные и сценические путчи. И то, что уже пережевано прессой, будет повторно переворачиваться искусством. Остается надеяться, что это ненадолго, что и театр, и кинематограф, и, естественно, зритель вернутся к истинному и вечному…

Творческие кризисы бывают у любого человека, занимающегося искусством. Это неизбежно. Я не очень люблю говорить об этом. Думаю, что и читателю интереснее мои взлеты, а не падения. А с чем связаны эти жизненные коллизии? Да с чем угодно: с профессией, с бытом, со здоровьем. Раз на раз не приходится. Что же касается «взлетов»… Тут я тоже не могу ответить ничего вразумительного, потому что не считаю по пальцам, было у меня за последний год три взлета или четыре. Это — достаточно неуловимое внутреннее состояние, а анализировать его — не моя профессия…

На сегодняшний день последняя моя работа в театре — роль в спектакле «Школа для эмигрантов» по пьесе Дмитрия Липскерова. Оценивать свою работу я не вправе. Но мне интересно играть в спектакле, который я считаю громадным полигоном для проявления своих актерских возможностей. Вообще-то, я плохо понимаю, что такое авангард. У меня была интересная роль, над которой было интересно работать. Был характер. А разбираться в теориях — это уже дело театроведов…

Понимаете, настоящий актер — это губка, которая впитывает все хорошее везде, где может. Работа с разными режиссерами и в театре, и в кино — это мой дополнительный профессиональный багаж, который я приношу в родной театр. А по большому счету я актер Марка Анатольевича Захарова. Он мой крестный отец, определил мою жизнь и сделал меня таким, какой я есть. И я ему очень благодарен…

Я ужасно суеверный человек. Если сейчас начну говорить, что бы хотел сыграть, то ни за что это не сыграю. Это уже проверено жизненным опытом…

Ярлык героя-любовника довольно давно ко мне прочно приклеили критики. А ведь у меня были очень разные роли, например, Сиплый в «Оптимистической трагедии». Такие роли мне были всегда по душе, и я работал над ними с удовольствием…

 

…Хотел бы я посмотреть на человека, который плохо относится к деньгам. Надо иметь деньги для того, чтобы быть от них свободным. И к заграничным поездкам я отношусь замечательно и очень их люблю… Предлагали остаться «там», но я всегда отказывался…

Понимаете, мы ведь люди каменного века. Чтобы работать за границей, надо как минимум знать язык, и желательно — не один. Надо иметь другой уровень образованности. Знаете, я глубоко убежден, что русские актеры — лучшие актеры в мире. Они могут все. Может быть, наступит время, когда лучшие актеры Запада будут учить русский язык, чтобы играть в наших театрах и сниматься в нашем кино. Пока, к сожалению, такое время не наступило.

Что касается коммерческой деятельности объединения «Ленком» — да, мы ею занимаемся… Собственное дело дает доход, и немалый… Мы не исключение. Известно, что Михаил Барышников, например, открыл магазин, Ален Делон выпускает духи, Софи Лорен держит рестораны. Искусство нерентабельно, на одни гонорары не проживешь, это ясно, тем более в условиях современного рынка…

Мне уже тридцать восемь лет. Из подобных вещей я никогда не делаю секретов. Хотя активно выступаю против других откровений о личной жизни…

Сейчас в нашем театре я играю практически весь текущий репертуар. Думаю, что это обстоятельство позволило труппе представить меня на звание народного артиста России. И, согласно указу, подписанному президентом Ельциным, я это звание получил. Еще я готовлюсь сыграть графа Альмавиву в «Женитьбе Фигаро». А если говорить о кино, то я получил приглашение на главную роль в фильме итальянца Витторио Ноя «Золото» (он был продюсером картины «Осада Венеции», где мне также довелось сниматься). Не без гордости замечу, что моим партнером будет знаменитый Франко Неро. Кстати, на дорогу тратиться не придется: Рим построят на «Мосфильме». Раньше там уже сооружали Венецию.

Уехать за границу навсегда, думаю, не смог бы… Насколько мне известно, Хазанов, получивший двойное гражданство, этого тоже делать не собирается. Я гражданин России, и я обожаю эту землю.

 

Быть «только актером» мне и всегда было скучно. Хотелось быть всем: и режиссером, и продюсером, и художником, и костюмером, и бутафором… всем. Что же касается бизнеса, повторю: у меня не было другого выхода…

Все начиналось с фестиваля «Задворки»… Но, во-первых, «Задворки» — не бизнес. Там никто ни копейки не получал, только тратили — нервы, силы, кровь, здоровье. Да и деньги (колокола, которые звонят сейчас на церкви, которую мы восстановили благодаря фестивалю, собирали по всей России и покупали вскладчину). Это теперь только и слышно: там передали церковь верующим, тут… Все забыли, что мы этим занимались одними из первых и тогда, когда сделать это было практически невозможно, — в 1986 году. Тогда об особых переменах в стране говорить еще не приходилось. Какие перемены? Горбачев стал Генеральным секретарем? Свердловский райисполком вовсе не собирался отдавать церковь — помещение принадлежало цирку, там держали собак, птиц, был репетиционный зал и т. д. Потом исполком хотел сделать там библиотеку… В общем, если б мы пошли нормальным путем, официальным, — ничего бы не удалось. А мы устроили шум, скандал, «Задворки», Захаров опубликовал статью — мы требовали, а не просили.

А потом… Понимаете, наверное, в жизни каждого человека наступает период, когда он должен думать о душе. О том, что от него останется. Я прохожу теперь мимо церкви и говорю себе: да — вот это я. Я Москве оставил церковь. И она будет стоять и стоять — для внуков, правнуков и далее. То же самое могут сказать и все те, кто вложил свои силы в «Задворки». А потом фестиваль как-то сошел на нет… Мы хотели продолжать его делать, но… выяснилось, что он не нужен. То есть он нужен гостям — звонков, знаете, сколько было? И нескольким людям в театре. А остальным… Видите ли, это как в семье: «Будем справлять день рождения?» — «Будем». — «А может, не будем?» Понимаете, «Задворки» могут жить, только когда таких вопросов не возникает…

Я всегда говорил и повторяю вновь и вновь, что мой настоящий дом — это театр, а именно Ленком… Знаете, сейчас такое время, что многие, казалось бы, незыблемые вещи очень подвержены распаду, в том числе и старые театры. Хотя театр сохраняет популярность, сложился целый круг поклонников, которые по пятнадцать-двадцать раз ходят на один и тот же спектакль, но… Сейчас как никогда нужна новая, свежая идея. И как раз от режиссера Захарова всегда можно ждать чего-то нового…

Проект с Гинкасом возник довольно неожиданно. Просто в тот момент, когда последовало предложение, Захаров работал в Израиле и я был абсолютно свободен. Я считаю Гинкаса замечательным режиссером, а когда еще узнал, что буду партнером Нееловой… ну, тут уж оставалось только встать на колени и безоговорочно согласиться…

Еще я согласился пробоваться на роль в новом фильме Алексея Германа. Даже не знаю еще, что это за фильм. Знаю только, что Герман. И очень рад… Вообще, если бы какие-нибудь мои проекты мешали работе у Захарова, я бы никогда на них не согласился… С проектами все не так просто, как может показаться… Тут вот недавно был интересный проект: приезжал Петер Штайн, отбирал по всему Союзу актеров для постановки «Орестеи» Эсхила. Меня утвердили на главную роль… Был план отдать под это дело Манеж, отремонтировать его, сделать внутри греческий театр, деньги были… Захлебнулся проект, к сожалению… Думаю, потому, что нам сложно так сразу, в одночасье перейти на западную структуру организации подобных мероприятий. Вот скажите: сколько же мне должна платить труппа, которая захотела бы привлечь меня в свой спектакль, чтобы я, скажем, год играл только в нем, нигде не снимался и так далее? Где взять такие деньги?…

На Западе обычно происходит так — нашли миллион, половину заплатили какому-нибудь Депардье, отыграли проект и разбежались. А куда разбегаться нашим актерам, за исключением пятнадцати-двадцати человек? Законы рынка хороши в стране, которая вся величиной с нашу Москву. А Россия? Ведь невозможно оставить на всю Россию двадцать артистов… Нет уж, надо поддерживать театры, в том числе провинциальные, ввести, скажем, систему бенефисов с гастролерами из столицы, как было раньше. Или — систему дублей столичных спектаклей, которые повышают престиж провинциального театра и дают ему средства для собственных постановок… Сейчас, видите ли, все одиночки. Не понимают, что в одиночку ничего не добьешься. А актерское братство — разрушено… Раньше все это было. Я успел его, это актерское братство, почувствовать — и оно было везде, от театра до ресторана ВТО. А теперь на похоронах Татьяны Ивановны Пельтцер, живой истории нашей, актеров присутствует раз в сто меньше, чем просто благодарных людей… Не знаю даже, что тут сказать. Пусть это на их совести останется…

 

…Я не могу сказать, что полностью соответствую своему имиджу… Вот я, сколько себя помню, хожу в джинсах. Ненавижу костюм, не ношу галстук — одеваюсь так только на концерты или на что-то очень официальное. Я люблю «Битлз». И всегда любил. Современный я? Полагаю, что нет, не современный. Знаете, я принадлежу к тому поколению, которое застало еще, скажем, Яншина, Бориса Ливанова — они уходили на моем веку. Я видел Енгибарова — один раз в компании, вдалеке. Видел Высоцкого, Арбузова. Я успел всех их застать, понимаете? Не успел прочувствовать, но застать успел. И оказался в таком междувременье: вроде бы и там не был, но и сюда не пришел… Такое вот странное состояние. И знаете, я не боюсь того, что кто-либо меня «потеснит». Нет, не боюсь. Если ты профи, если ты чего-то стоишь — кто тебя может потеснить? Как не бывает двух людей одинаковых, так не бывает двух одинаковых актеров. Все равно я делаю так, как делаю я, Саша Абдулов, — а значит, как никто больше… И меня абсолютно не волнует, что я играю: эпизод или главную роль. Меня волнует, у кого я играю. Если Захаров, Балаян или Соловьев предлагают мне эпизод, я знаю, что они предлагают мне его не просто так, что они несут ответственность за то, чтобы это имело глубокий смысл. Как, знаете, за границей отдельной строкой указывают: «В этой роли — такой-то». В спектакле «Диктатура совести» у меня был эпизод: я читал монолог Верховенского из «Бесов». Этот эпизод стоил всего спектакля…

Я очень верю в удачу. Даже когда даю автографы, всем желаю удачи. Я играю в карты. Приезжая в любую страну, иду в казино. Я — игрок…

 

…Мы, наверное, все-таки очень счастливый театр. Благодаря Лужкову остаемся муниципальным театром и не поднимаем цены на билеты, хотя спокойно можем это сделать, но не делаем. Потому что тогда мы потеряем того талантливого зрителя, ради которого работаем…

Я однажды принял для себя решение и с тех пор неукоснительно ему следую: пытаюсь никого не пускать в свою личную жизнь. Это мое… Иногда очень хочется, чтобы никто к тебе не лез, хочется побыть одному… И я прячусь, хотя, конечно, это глупо: я же сам хотел, чтобы меня узнавали. Ну, это, скажем так, издержки профессии. Актерская профессия мистическая, в полном смысле этого слова. Не напрасно актеров хоронили вне кладбища… Бесовская профессия…

В принципе, все произошедшее со мной — все случай… Случай, что я приехал в Москву, а мог бы не приехать. Случай, что я поступил в ГИТИС, а мог бы не поступить. Случай, что на 4-м курсе пришел режиссер Юрий Махаев на мой дипломный спектакль и случайно под бородой, усами и париком что-то во мне разглядел и пригласил в Ленком. Случай, что Захаров назначил меня на главную роль. Случай, что я опоздал на полтора часа на сдачу своего первого спектакля в Ленкоме — проспал и уже не хотел идти в театр. Меня должны были уволить, и уже начинал играть спектакль другой актер. Случай, что я тогда все-таки пришел в театр, а уже не хотел идти (мне все говорили: соври, скажи, что под поезд попал или что-нибудь в этом роде). Я подсел к Захарову, он меня спросил: «Что?» И я сказал: «Проспал!»

Я не стал врать и думаю, именно это меня и спасло. Так что все — случай! Случай, что я встретил замечательных людей и режиссеров — Сергея Соловьева, Виктора Сергеева, Тофика Шахвердиева, Романа Балаяна — всех не перечислишь.

Со стороны может показаться, что я этакий счастливчик. Ну, прямо такой баловень судьбы. Люди не видят, как мне все это достается, они не знают, и слава богу, они не должны этого знать. Из театра ведь никто не уходит так просто, как в обычной жизни: перешел на другую работу. Актеры до последней секунды своей жизни стремятся быть в театре…

В моей жизни мало что изменилось, я как играл, так и играю. Но, с другой стороны, наш менталитет так устроен, что нам обязательно нужно какое-то давление, как это ни смешно и ни грустно, нам нужно с чем-то бороться. Почему-то сейчас не рождается новая «Таганка», не рождается новый «Современник», не рождается новый Ленком, не рождаются спектакли, которые бы потрясали до основания души… Наверное, от того, что все дозволено, а новых мыслей не хватает. Не хватает культуры, поэтому, когда всем все можно, то в результате получается «всехняя» культура, а «всехняя» — стало быть, никакая, ничья… Наверное, русскому человеку свойственно сидеть на кухне, обсуждать насущные проблемы и задаваться вечным вопросом: «Когда же наступит новая прекрасная жизнь? Вот еще немного, еще чуть-чуть, и она обязательно настанет». Это есть в русском человеке, и никуда от этого не денешься. Может, наши дети, наши внуки изживут в себе, выдавят это из себя по капле…

 

…От вечной погони за деньгами мир стал очень жестоким. Посмотрите на лица в метро… Очень обозленные люди. Я играю в спектакле «Затмение» по мотивам книги «Полет над гнездом кукушки». Это история про тех, кто не вписался в сегодняшнюю жизнь.

Таких очень много сейчас. Им лучше уйти в сумасшедший дом, где по крайней мере будет трехразовое питание…

А понятие дружбы? Тоже сегодня девальвировано. «Он хороший человек». — «Ну, этого мало. А что он тебе может дать, какой у него бизнес?» А я всю жизнь не умел дружить с нужными людьми. Мне Госпремию из-за этого два раза не дали. Сняли с премии имени Ленинского комсомола с формулировкой, которой я очень горжусь до сих пор: «У него нездоровая популярность».

Мне было обидно услышать от одного нашего знаменитого режиссера: «Сегодняшняя молодежь от макушки до пяток оптом продалась за гамбургеры и колу американцам»… В оформлении моего спектакля используются фотографии: на одной я с Рейганом, на другой — с Шульженко. Бывшего президента США все узнают… А о Клавдии Ивановне: «Это что за бабушка?» — «Шульженко». — «Кто такая?» — «Великая русская певица». — «Да?»

Слава тебе господи, сегодняшнюю молодежь потянуло к фильмам «Мастер и Маргарита», «Идиот». Если уж не читают классику, так пусть хоть посмотрят фильмы. Чтобы дошло: есть не только один «Ночной дозор». Существуют еще и Гоголь, и Салтыков-Щедрин…

Нам все время навязывают: «Давайте будем жить так, как Америка». Но у нас другая страна. Никогда в России не привьется фуршет, где стоят с тарелочкой и тыкают в бутерброды зубочисткой. Нам надо сесть, поговорить, песню спеть… Все же есть нечто, что стоило бы у них перенять: когда я вижу в новостях, что где-то в Зимбабве плохо обошлись с американцем и направляются авианосцы, чтобы спасти его, я понимаю: страна болеет за своих граждан…

Надо с детства воспитывать: мы самая великая страна, у нас великая культура, великие корни. Наши Химки и Ховрики старше их Америки. Кто дал миру столько светлых голов? Россия! Почему молчим, когда в Латвии преследуют наших ветеранов?! Делаем реверансы, в то время как наших граждан унижают. А Грузия — та просто плюет в лицо. А мы — сю-сю-сю. Я никого не хочу обидеть. Но давайте относиться друг к другу по-человечески. Мы такие же люди, как и все прочие…

Есть книга «Мой путь 35-й дивизии». Во время Великой Отечественной войны существовало немецкое соединение, которое первым входило во все города и вообще было образцово-показательным. Когда они вошли в Брестскую крепость, выскочил мужик в кальсонах с оглоблей и с криком: «Мать вашу!» — разогнал взвод вооруженных до зубов солдат. Я все время думаю, какая энергия от него шла, что те с автоматами сбежали…

С «Полетом над гнездом кукушки», по мотивам которого поставлен спектакль, у меня произошла интересная история. Когда только вышел этот фильм, ко мне пришел человек и принес кассету. Я посмотрел и решил уходить из профессии: потому что такой материал для роли никогда не получу. И вдруг через столько лет мне предложили сыграть Макмэрфи… Я понял: да, все идет по спирали. Если ты чего-то очень хочешь от жизни, то твое желание обязательно сбудется…

 

Очень люблю разыгрывать людей, и близких и дальних… Таня, моя первая жена, была танцовщицей и часто ездила на гастроли. Выступает она, скажем, в Питере — я сажусь в самолет, лечу туда, покупаю букет цветов. Жена на сцене, а я выхожу из зала с букетом… С Татьяной истерика, я же тем временем отправляюсь в аэропорт и лечу назад в Москву. Ленинград — ладно; но я ездил так в Новосибирск, Хабаровск; всюду вручал неизменный букет — и сразу улетал обратно… Развлекался так постоянно… Хорошая шутка может выстрелить и на сотый раз.

…Как-то наш театр гастролировал в ГДР, и советский посол устраивал нам прием. С особой гордостью он продемонстрировал нам картину с изображением Красной площади — мы вежливо похвалили «произведение искусства». «Ничего не замечаете? — лукаво осведомился посол. — Как вам этот милиционер в белом?» На заднем плане действительно виднелась какая-то фигурка… «Я дорисовал», — доверительно признался посол. А ведь он был абсолютно прав: Красная площадь без милиционера — глупо…

 

…А я ведь вырос на «Бременских музыкантах»… Непревзойденная — в своем жанре — вещь, хоть и простая, как картины Пиросмани. Казалось бы, ничего особенного — а ты поди нарисуй так. Или — «Битлз». Играли на трех аккордах — а попробуй так сыграть…

Зрители принимают замечательно (речь идет о спектакле «Бременские музыканты и С0»).

Что касается критики… На территории бывшего Советского Союза есть два любопытных города: Киев и Новосибирск. Давно проверено: что бы ты им ни привез, как бы здорово это ни было, — журналисты, извините, обосрут. Даже после такого спектакля, на который народ будет ломиться, круша двери… Приезжает «Таганка» — бешеный успех. Уезжает «Таганка» — вдогонку ей ругательные рецензии. А мне кажется, задача театрального критика — не раздавить актера, режиссера, спектакль, а глубоко этот спектакль проанализировать. Вы только посмотрите, как люди пишут о театре и кино… В лучшем случае пересказывают содержание. В худшем случае: «Всё — говно. И это, и то; правда, в финале один вышел, ничего так — но и он говно». Серьезного же, профессионального, разбора почти не встретишь. Единицы нормально работают, единицы…

Лично у меня были разные истории с прессой, однажды меня журналисты «достали» до такой степени… Не все журналисты, конечно, а — идиоты: в каждой профессии есть свои уроды. Это совершенно естественно, но я таким людям предпочитаю указывать на их место. А если человек ничего не понимает и после этого, то ему нужно просто уходить из профессии…

 

Естественно, я прежде всего — актер. Но ведь само собой разумеется, что человеку, живущему в собственном доме, совершенно не помешает умение забить гвоздь, вымыть пол, подкрасить дверь…

А мой бизнес, он вполне совместим с актерским ремеслом. Просто всегда нужно понимать, какой у тебя бизнес. Торговля «памперсами» или «сникерсами» с театром, естественно, несовместима. А заниматься делом, которое ты любишь и в котором кое-чего понимаешь, по-моему, нормально. В конце концов, театр — это мой дом. И, естественно, кино, там просто больше площадка и шире аудитория. Но театр изначально намного серьезнее.

Наверное, в каждой роли, которую мне пришлось сыграть, неважно, в театре или в кино, есть какая-то часть меня настоящего, реального, что ли, — уйти от себя полностью не сможешь, даже если очень захочешь. И чем лучше актер, тем он больше может из себя «вытаскивать»… К примеру, в фильме Романа Балаяна «Храни меня, мой талисман» мне было страшно интересно сыграть дьявола, да так, как его еще никто не играл. Не Мефистофеля, нет, а нормального такого, земного человека, но — искусителя.

 

Не поверите — иногда ловлю себя на том, что, при всей своей коммуникабельности, стесняюсь знакомиться с новыми людьми… Хотя, по-моему, это замечательное качество…

…Во многих моих интервью я говорю примерно одно и то же, и это вполне закономерно. У меня что, другая жизнь была? Каждый раз я должен говорить, что в другом году родился, что ли?… Кстати, довольно часто отказываюсь от интервью. Ну, нечего мне в данный момент человечеству сообщить, чего ж тут поделаешь… А меня заставляют повторяться… Другое дело, что существуют темы, говорить на которые я не хочу и просто избегаю подобных разговоров. Например, личная жизнь.

…Я довольно спокойно отношусь к следующему поколению артистов. Выделяю, пожалуй, одного Евгения Миронова. Ну, еще, наверное, Меньшикова…

Недавно в одной телепередаче Марк Захаров назвал меня своим единственным учеником. Это не только приятно — думаю, это правда… Например, Янковскому и годков побольше, чем мне. Хотя, конечно, тут не в возрасте дело… Я Олега обожаю — и как товарища, и как актера. Он не хороший даже, роскошный артист, но нас с ним нельзя сравнивать — даже пробовать на одну роль нельзя. А я?… Ну, как можно самого себя характеризовать? Нет, я, конечно, знаю себе цену, и она очень высока, уверяю вас — я многое могу. А то, чего не могу… Зачем я буду в этом признаваться… Для прессы скажу так: я могу все. А чего не могу — знаю только я сам. Конечно, меня это мучает. И это абсолютно нормально: творчество вообще сопряжено с муками. Но сладостными муками… Но не только, конечно… Бывает и такое, что в полуобморочном состоянии приходишь домой, «вырубаешься», едва дойдя до койки, а ночью вскакиваешь в холодном поту: приснилось, что забыл текст роли. И где же здесь сладость? Ощущения, поверьте, довольно неприятные.

В театре от актера зависит очень многое, а в кино, к сожалению, мало чего. И потом, в кино меня зачастую используют пр<

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...